6. Рэми. Побег

Если гурия страстно целует в уста,

Если твой собеседник мудрее Христа,

Если лучше небесной Зухры музыкантша —

Все не в радость, коль совесть твоя нечиста!

Омар Хайям

Варнасу в чем-то было жаль этого юношу. Как и любой избранный богами, Рэми был страшно одинок… и Аши только усугублял это одиночество, отравлял душу носителя циничным ядом, вносил в нее сомнения. Но сейчас жалеть Рэми означало не жалеть себя… и Варнас со вздохом отошел от ока, сел на трон и закрыл на миг глаза.

Никто, даже они, боги, не знают, как будет лучше.

Никто не знает, куда завтра повернет судьба.

Никто, кроме Единого…

Так, может, и жалеть не стоило?

— Если твоя судьба оказалась в моих руках… значит, не я этого захотел.

Рассвет будил день, бодрил легкий морозец. Краснота разлилась по небу и понемногу светлела, сменяясь светло-голубой бездонной гладью. Тихо шелестели иголками сосны, увядал на поляне поздно цветущий чистотел.

Новый удар обрушился на бок, повалил на колени. Еще синяк будет. А Томас улыбается, перебрасывая палку с одной руки в другую. Показывая в очередной раз, насколько Рэми слаб и беззащитен. Проклятый! И даже сила не спасла. Не было этой силы!

— Знаешь, почему ты проигрываешь? — чеканил раздетый до пояса Томас, нанося новые удары. — Не потому, что дар меньше, о нет! Потому как ты — рожанин. Я — архан. И боги дали мне право связать твою силу, подчинять таких, как ты.

От удара по спине Рэми, тяжело дыша, упал на землю и стиснул зубы, пытаясь сдержать рвущийся наружу гнев. Не в арханах тут дело, в том, что Томас — его учитель. Но Рэми не просил себе такого учителя. Терпел, не в силах дождаться, когда «обучение» закончится. И тогда он, наконец-то, станет вновь свободным. А для этого надо усмирить проклятую силу. Взять в руки вожжи, чего никак не получалось. Ну почему?!

— Злишься? — смеялся Томас. — Я вижу твою злость. Любой архан увидит. Ты не можешь закрыться щитами, ты для меня, как на раскрытой ладони. Твоя сила воли, твоя способность все держать в себе… она сор под ногами. Как и для любого из нас. Помни об этом!

И вновь удар, по ногам, и вновь твердая земля под спиной. Рэми тихо застонал, пытаясь подняться. Да кто ж ему даст? Одно тихое "Лежи!" и тело обмякло, подчиняясь, хотя разум горел в огне гнева. А Томас сел рядом на корточки, проигрывая проклятой палкой, и сказал:

— Любой, даже самый слабый архан сильнее тебя, высший маг!

Рэми тихо взвыл от ярости. Его гордость истекала горючими слезами и хотелось, боги, как же хотелось, выпустить наружу силу, стереть усмешку с ненавистного лица, освободиться от тех пут, что ему навязали. Но… Как?

Томас ослабил хватку, и Рэми, наконец-то, дали встать. И даже позволили взять палку. Но легче, ради богов, не стало!

— Помни об этом, когда будешь делать выбор!

Выбор? Ха! Он пропустил удар и поплатился: живот разорвало болью, и Рэми вновь оказался в траве. Плечи обожгло крапивой, руки испачкались в густом соке чистотела. Стоявший у края поляны Занкл не смог сдержать снисходительной улыбки. Боги, зачем Томас позвал дозорных? Чтобы насладиться унижением Рэми?

Ярость слепила. Сила клубилась внутри и, скованная приказом учителя, не могла найти выхода. Беспомощность давила на плечи, мешала дышать, а ладони сами собой сжались в кулаки. Проклятый Томас!

А учитель улыбнулся на этот раз почти добро. Перебросил палку с правой ладони в левую и протянул свободную руку, помогая встать.

— Тот самый, о котором говорил Жерл, — ответил на полузабытый вопрос Занкл. Дозорный взял у Томаса палку и взглядом попросил учителя отойти. Томас подчинился — пока он держал силу Рэми в узде, дозорному опасаться было нечего.

— Я согласен с Томасом, — продолжил Занкл, — тебе необходимо знать от чего ты отказываешься. Один раз ты уже сказал "нет", и кому от этого стало легче?

Отказался?

Да о чем они говорят, ради богов?!

Занкл прошел по кругу, примериваясь, а Рэми охотно встал напротив, проигрывая палкой. Тренировки со старшим были гораздо проще и приятнее, чем тренировки с Томасом. Дозорный не издевался, пояснял все ровно и без усмешки, с ним Рэми чувствовал себя равным, а не униженным… учеником.

— Ждешь, что выберу иначе? — прошипел Рэми, делая выпад.

Дозорный легко ушел от удара, и палка его обрушилась на бедра, заставив упасть в траву.

— Да, Рэми! — Занкл вновь атаковал, и Рэми откатился, избегая нового поцелуя палки. — Я жду от тебя иного.

Тяжело дыша, заклинатель поднялся на одно колено. Исподлобья посмотрел на Занкла, и палка вдруг сама собой легла в ладонь, а через мгновение уже не Рэми, а Занкл лежал на земле, и воздух, подобно удару хлыста, разорвал приказ:

— Энхен!

Рэми удивленно опустил палку. Встревоженный Томас вернулся на место, с которого сорвался мгновение назад. А Занкл потер пострадавшее плечо и вдруг сказал:

— И ты даже сильнее, чем я думал.

— Откуда знаешь о моем выборе? — спросил Рэми, в свою очередь подавая дозорному руку.

Занкл помощь принял, похлопал Рэми по плечу и потянулся за туникой.

Откуда вы все знаете?

— Думаешь, мы с Жерлом были врагами? Не были… поначалу я к нему приглядывался, а постепенно стал уважать. Я давно ему рассказал о приказе Армана. Как и о том, кто должен его заменить. А Жерл… он даже не удивился. И доверил мне в ответ историю… твою.

— Почему именно мою?

— Потому что он уезжал, а я оставался. И он хотел, чтобы я не ошибся, не наделал сдуру глупостей. Когда он впервые перепутал тебя спьяну со своим сыном, он продал отцовский меч, чтобы заплатить жрецам за предсказание… о тебе. Жрецы были очень удивлены. Мягко говоря. Все расспрашивали Жерла, чью судьбу пытался он вычитать в зеркале правды, да Жерл не выдал… а тайна ритуала слишком свята… вот жрецы неохотно, а отстали.

— Что было в том зеркале? — удивленно выдохнул Рэми.

— Твой выбор. Второй раз. Выберешь так, как хочет Жерл, и сам будешь счастлив… но есть и другой путь.

— Путь чего?

— Жертвы. Встанешь на него и будешь орудием в руках судьбы. Смертоностным и безжалостным. Зато обретешь славу. А что лучше для воина, для архана, чем слава?

— Я не архан, — прошипел Рэми.

— Не архан, — ответил Занкл. — А теперь подумай. Только что ты положил меня, воина, на лопатки. Только что использовал мою силу против меня же и сам того не заметил. И хоть ты и вроде как рожанин, а можешь противостоять архану. Можешь. Если захочешь. Ни один рожанин этого не может. Даже такой как ты, Рэми.

— Тогда почему ты встал против меня? Не боишься смерти? От руки мальчишки?

— Брось, Рэми! — рассмеялся Занкл. — Никто и никогда, даже во власти ярости, вина, наркотиков, не убьет того, кого не хочет убивать трезвым. А если убил, значит, об этом тайно мечтал и думал. Ты не хочешь мне навредить. И поэтому я не опасаюсь. Но если на твоей дороге встанет враг…

— У меня нет врагов!

— У таких, как ты, они будут всегда, — усмехнулся краем рта Занкл. — Передышка закончена. Стойка, Рэми! — и обернулся к шагнувшим на поляну дозорным. — Ожел! Дэн! Покажите парнишке, что такое настоящая драка!

Тяжело дыша, Рэми поднял палку. Занкл же сказал, чтобы он близко не подходил к его дозорным. А что теперь? Но Томас улыбался, стоя на краю поляны, все так же держал крепко клубившуюся внутри силу. И Рэми понял: пока учитель сосредоточен на ученике, вреда ученик никому не причинит. И впервые порадовался навязанным узам. Но думать ему не дали — палка уже обрушилась на плечо, и злость понесла в новую драку.

***

Аланна спешилась и погладила волновавшуюся Лакомку. Лакомка мудрая, знает, что хозяйке плохо: тыкается мордой в ладони, даже яблоко не берет, чувствует. И вновь на глазах застывают слезы… но плакать она будет потом. В замке. А сейчас улыбнуться бы, пусть даже через грусть, не испортить этот день. Потому что он последний.

Медленно катилось к зениту солнце, разбивал влажный дух озера упругие волны жары. Плакали золотыми листьями и желудями дубы, шуршал невдалеке прибрежный рогоз, тянуло сыростью и холодом, и то и дело причесывал легкий ветерок спутанные кудри пожелтевшего пырея.

Рэми ждал на берегу. Как всегда. Будто ничего и не случилось. Гладил ластившегося к его ладоням бельчонка, улыбался и кормил задорного зверька лущеными орехами. А бельчонок принимал подарок, вольготно рассевшись на плече заклинателя и распушив горкой хвост.

Увидев Аланну, Рэми улыбнулся. Нежно опустил бельчонка на прибрежную траву, шагнул в лодку и протянул руку. Мало, этого было мало! И тепла в его глазах мало. И мягкости мимолетного прикосновения. И брошенного украдкой нежного взгляда. Лили права, всего этого мало!

И не радовала сегодня ни недолгая прогулка, ни нагретая солнцем малина, ни знакомая до последней травинки поляна, на которой Рэми, как всегда молча, расстелил плащ. И спросил вдруг, протягивая Аланне корзину:

— Твоя ненависть к жениху все еще не прошла?

Ненависть? А была ли она? Идэлан прохладен и спокоен, как полноводная река. С ним рядом хорошо. Как под крылом мудрого брата. Они часто разговаривали, обсуждали прочитанные книги. Идэлан всегда читал то же, что и Аланна. Будто искал общие темы для разговора. Всегда был подчеркнуто мягок и заботлив: привозил дорогие подарки, находил где-то редкие книги… При встрече и расставании целовал в щеку или в лоб, умудряясь не размазать вязь рисунка. Писал долгие письма, интересовался, как проходят приготовления к свадьбе. Не позволял Эдлаю даже близко к ней подойти, не то, чтобы обидеть. Был преданным другом и никогда не пробовал стать кем-то большим.

Как друга Аланна его и любила.

А как будущего мужа? Об этом думать не хотелось. И на брачном ложе ей представлялся совсем другой. И иные поцелуи тревожили сны ночами, и тоска по другому сковывала губы, когда она пыталась выдохнуть вслух запретные желания. Даже после обещания Варнаса Аланна не верила, что это возможно — быть с Рэми. Но и отказаться от него...

— Нет, — ответила Аланна и заглянула в корзину. — Его не за что ненавидеть.

И добавила едва слышно:

— Завтра я еду в Арленар.

Услышал? Нет? Даже бровью ведь не повел?..

Почему ты не понимаешь, ведь сегодня...

А в корзине манила отборная, налитая соком клюква. Но ни клюква, ни погожий денек, ни теплая улыбка Рэми не радовали. Горько было на душе, противно. И хотелось выплеснуть все это из себя, но как? Да и зачем? Кому это поможет?

Она пыталась вслушаться в его слова, в знакомое журчание его голоса. Раньше это успокаивало. А теперь она разбирала отдельные слова, но никак не могла понять смысла. Кажется, Рэми что-то рассказывал о Жерле. Кажется, что-то смешное и интересное. Кажется.

Поняв, что сейчас заплачет, Аланна отвернулась. Украдкой смахнула слезу и попыталась улыбнуться, потянувшись за новой ягодой. Надо выдержать еще немного. Надо запомнить этот день таким: залитым солнцем, счастливым. И спокойным.

Но Рэми будто что-то почувствовал. Голос его стал мягче, чуть задрожал нежностью, и вдруг почудилось, что ее с любовью укутали в мягкое одеяло, укачали на ласковых волнах.

Уходили из души горечь, обида, осталось лишь знакомое до боли бесшабашное счастье. И казалось, что еще чуть-чуть, и она расправит крылья и взлетит… А потом уже и умирать не страшно.

Какая уж разница, что будет завтра, если живет она сейчас? Если ладонь Рэми мягко накрывает ее, осторожно сжимает пальцы. И сердце вдруг пронзает молнией, расцветает яркими красками душа, растекается по груди сладкая истома.

Осмелев, Аланна села чуть ближе. Склонила голову на его плечо, прижавшись щекой к пахнущему жасмином плащу. Сегодня последний их день, сегодня можно все. И Рэми не возражал, но и не двигался, не пытаясь ни оттолкнуть, ни обнять. Аланна глубоко вздохнула, стараясь успокоиться, но уже не могла. Более не сдерживаемые, потекли по щекам горькие слезы, темными пятнами окропив его серую тунику.

Он ни о чем не спрашивал. Лишь на миг напрягся, и Аланна испугалась, что сейчас он ее оттолкнет, как тогда, на озере. Но Рэми лишь вздохнул глубоко и вдруг обнял, прижал к груди, мягко поцеловал в волосы.

А потом начал укачивать, успокаивая, нашептывая ласковые слова. Как он ее называл? Синеглазое солнышко, мое синеглазое солнышко… Когда-то давно это помогло… когда-то этого хватило… Не сейчас… Сейчас ей безумно хотелось чего-то большего, только она и сама не знала чего.

Она прижалась к Рэми еще сильнее, вслушиваясь в его тяжелое дыхание… Прерывистое, как у безнадежно больного. И сердце стучит, как сумасшедшее. Нет, наверное, это кровь в висках… И ладонь его скользит по ее спине, перебирается на бедра, и по напряженной шее стекает капелька пота.

Почему? Она хотела спросить и застыла, встретившись с ним взглядом. Незнакомым. Глубоким и жадным, с пылающим в зрачках синим пламенем. И губы его покраснели, и по щекам разлился странный румянец, и застыла на лбу глубокая складка.

Почему?

Она провела по складке подушечками пальцев, скользнула прикосновениями по его щекам, мягко тронула столь желанные губы. И Рэми поймал ее ладонь, прошептал едва слышно:

— Прекрати.

— Почему?

— Еще немного, и я не выдержу.

— А кто тебя просит выдерживать? — прошептала она ему в губы и, осмелев, коснулась их поцелуем.

А когда поцелуй закончился, Аланна вдруг поняла, что не только она ждала этих прикосновений. И что губы Рэми пахнут спелой смородиной. И они горячие и сухие, оставляют на коже протяжно горящие линии. И ласковые руки его везде, а капельки его пота пьянят сильнее любого вина. И что тело двигается само, изгибаясь ему навстречу, а чужая тяжесть может быть сладостной. И даже боль временами отзывается в сердце радостью.

Не с ней боролся Рэми — с собой боролся. А победила все равно Аланна.

А чуть позднее она быстрыми движениями собрала волосы под сетку и посмотрела на озеро. Вечерело. Неяркое солнышко купалось в алых водах, плыл по водам, выделяясь яркой белизной, грациозный лебедь.

Один. Она завтра тоже будет одна.

Но это завтра. А сейчас счастье охватило с головой, окунуло в глубокий омут, откуда выныривать не было сил.

Боги, почему нельзя остаться на этом озере вечно? Растянуть мгновение в бесконечную медовую ленту и навсегда забыть и о женихе, и об опекуне, и о замужестве?

Но на солнце нашла туча, повеял ветерок, и стало вдруг совсем холодно. Пробежали по плечам мурашки, скользнуло льдом по позвоночнику плохое предчувствие. И солнце вдруг совсем утонуло в темных волнах, а лебедь скрылся в стремительно темнеющих зарослях рогоза. Аланне стало страшно. И, будто почуяв, Рэми оказался рядом, накинул на ее плечи серебристый плащ и сел на траву, притянув ее к себе на колени и осторожно, чтобы вновь не растрепать ей волосы, поцеловал в висок.

Аланне не понравилось. Она мягко провела языком по его губам, и Рэми раскрылся ей навстречу, ответив глубоким долгим поцелуем. Все поплыло. Струились под пальцами его волосы, трепетало испуганно сердце, и по венам вновь потекла горячая лава.

— Боги, как я этого хотел! — выдохнул ей в губы Рэми. — И как этого боялся! Девочка моя, что ты со мной делаешь?

— Я ничего не боюсь, — с той же улыбкой ответила Аланна. — Повелитель, наконец-то, ответил на письмо и приказал явиться в столицу. Вместе с женихом и опекуном. Я не знаю, чем это закончится и закончится ли вообще — но я счастлива! Мне теперь все равно...

— Мне не все равно, — мягко ответил Рэми, уткнувшись носом ей в ключицу. — Мне надо научиться жить без тебя. А тебе — без меня.

Зачем он это сказал?! И Аланна не выдержала вдруг, прижалась к Рэми и расплакалась, вцепившись в его плащ.

А он молча гладил ее волосы. И Аланна знала — жалеет. О том, что было недавно жалеет. А она нет! Как сумасшедшая, вдыхала она его запах, потому что в последний раз, жадно пила дыхание из его губ, потому что в последний раз, пропускала между пальцами его волосы, потому что в последний раз. И не могла насытиться его нежностью.

Рэми жаркими поцелуями осушил ее слезы, но Аланна уже не плакала — она таяла под его руками, прижималась к нему всем телом и молила богов только об одном — вот теперь умереть, унести это чувство в могилу и наслаждаться им вечно.

Но мгновение закончилось. Рэми оторвал от себя Аланну и посадил в лодку. Лебедь плыл за ними по кроваво-красным волнам озера, а Аланна смотрела на птицу, стараясь не плакать. Поднималось к горлу дурное предчувствие. Разлуки ли, беды, она не знала. Не хотела выходить из лодки, не спешила прижиматься к Рэми, будто все время чувствовала на себе чужой взгляд. Беда… Беда идет в дом...

И тихо смеется где-то рядом Варнас.

Ты же сама этого хотела, девочка?

Чего она хотела?

***

Боги не любили Лиру. А вот заклинателя любили. Красив он говорят, — зараза, половина девок в деревне по нему сохнет. А что в нем красивого-то? Хлюпик же, Лиры вон в плечах уже. И взгляд у него такой… все видит, все понимает. Как тогда в сосняке, промозглым серым утром:

— Прекрати ставить сети на озере, — тихо сказал заклинатель. — Иначе выдам тебя дозору.

Лира испугался не на шутку — заклинатель ведь не смеялся, не грозил. Коль сказал, что выдаст, так выдаст. И ничего уже не поможет. Ни сеном не возьмет, ни валенным мясом, ни монетами.

— Тебе рыбы жалко? — беспомощно выдохнул тогда Лира.

— Жалко, — ответил Рэми. — Жаден ты. Выбираешь лучших, остальных даже в озеро не выпустишь — на берегу бросишь, где они напрасно дохнут. И уже второй детеныш выдры в сетях запутался. А третьего кормить нечем, такие, как вы, всю рыбу перевели.

Выдр этому жалко! А теперь Лира не поедет на базар, не продаст отборной рыбки. И шкурки Лильке на воротник не купит… Лилька обещала за шкурку жаркую ночку. Хотя бы одну, с дрянью золотоглазой! Уж Лира своего б не упустил, все соки б из нее выжал! А потом, глядишь, и понесла бы Лилька и Лириной навечно стала… А уж он бы из нее дурь кнутом выбил… и шелковой была бы Лилька, и не дразнилась бы больше, не улыбалась бы каждому парнишке в деревне...

Но все пошло прахом, и из-за кого? Из-за паршивца заклинателя!

Не любят Лиру боги...

Но и заклинателя больше не любят. Высоко ты взлетел, Рэми, тяжело падать будет! Ишь, как архану-то здешнюю целует! Жарко! Аж в штанах тестно стало. Уж он бы эту златогривую девку… Жестко, властно! Только за такую архан и яиц лишить может! Но почему бы не помечтать? И Лира помечтал, стараясь двигаться бесшумно и дышать потише… Вытер липкую ладонь о траву и довольно усмехнулся. Боги ему улыбнулись.

Лодка оторвалась от берега, но выходить из орешника Лира еще долго не решался, до самой темноты. Думал. Рэми дозорные любят… коль узнают, что это Лира мальчишку выдал, не пожалеют. На конюшне выдерут да еще и мага позовут, чтобы заставить молчать. Значит, хитрее тут надо… Обходом...

Решился он поздней ночью. Тенью проскользнул по деревне, вором сиганул в покосившуюся хату и достал припасенный еще с лета бочонок с пивом. Вкусное пиво, душистое, бабка Рея делала. Для Лильки берег, для их ночки жаркой! Глядишь, от хмельного и подобрела бы девка...

Но и без пива как-то обойдется… абы архану хвоста накрутить и от заклинателя избавиться...

Бочонок Лира сам в замок тащил… Со старой кобылой Храпкой по спящей деревне бесшумно не пройдешь, а соглядатаи Мире не нужны. Не сегодня. Тяжелый бочонок оказался, зараза. И так хотелось его по дороге облегчить… Закопаться в придорожной траве. Хлебнуть хмельного и обо всем забыть. И об архане златогривой, и о тощем заклинателе, и о Лильке!

Но затаенная злость клубилась алым туманом, а месть гнала вперед, к высоким воротам замка. Получишь ты, сука-заклинатель, ой получишь!

Однако у ворот легче не стало. И долго пришлось привратника уговаривать. Тот сначала отнекивался, не хотел в замок пускать, спрашивал, зачем и почему… И морда его лоснилась жиром в свете фонаря. Но, попробовав пивка, через ворота Лиру провел, сказал, что для помощи на кухне позвали. И сразу же к бочонку присосался, свинья бесстыжая.

Бочонка было дико жаль… так дико, что Лира аж трусцой припустил по коридорам замка. Куда бежать, он даже в темноте знал — сам лепнину прошлым летом поправлял, и как раз в покоях архана. Туда и направился, а как до знакомых дверей добрался, то и струсил сразу...

Темно тут… Поздно уже.

Тихо… И руны на дверях, знакомые до последней черточки… сам выравнивал. И видел, как жрец потом аккуратно касался рун тонкими пальцами, шептал что-то, благословляя замок и его владельца. И сразу же стало почему-то муторно и дико. Может, ну ее эту рыбу?

А ну нахрен этого Рэми! Может, и так обойдется? А вместо Лильки надо Ени взять. Хоть и дурнушка, а разница какая? Батька ее сам тупую девку сплавляет, а как она ноги раздвинет, так баба и баба, в темноте оно и не видно...

И уже хотел развернуться, как дверь открылась сама собой, а в створке появился Эдлай в одних подштанниках да со свечой в руках:

— От тебя страхом сильно воняет, — спокойно сказал он, и от этого спокойствия у Лиры мурашки по коже побежали. — Ты уж проходи, раз пришел, или иди мимо. А то спать не даешь.

Лира аж рот раскрыл от ужаса. Знал, что арханы в самую душу глядеть могут, но чтобы аж так? Эдлай ведь не высший, точно не высший, Лира бы знал. А все равно архан чужого почуял.

— Ну… зачем пришел? Впрочем...

Эдлай скучающе скользнул ладонью по щеке Лиры, и на миг стало больно. Очень больно. И пестрой лентой побежали перед глазами воспоминания: все, до самых постыдных! Даже те, когда он рукоблудил на сеновале, думая о Лильке! И об архане, льнущей к заклинателю в ярко-алом свете. И о тяжести в штанах от увиденного, и о том, как он в орешнике с той тяжестью справлялся. И стало тошно. От своей низости тошно. От того, что никогда он не увидит в глазах Лильки того, что читал тогда Рэми в глазах той дурочки...

Слово "никогда" билось в висках стальным молотом. А когда боль и вцепившаяся в шею рука отпустили, Лира сполз на колени, уперся ладонями в пол, уставившись в дорогой ковер. Тихо… Почему так тихо-то?

Мерно стонет дом, гуляют по гобеленам волнами сквозняки, светлеют на темном ковре босые ступни архана. И мерным перестуком раздаются где-то вдалеке торопливые шаги.

Почему он молчит?

Медленно Лира поднял взгляд и задрожал, вжавшись в стену — глаза архана опасно сузились, зубы сжались до скрипа, а по щекам ходили желваки. Почему он злится?!

— Коня мне! — приказал Эдлай подбежавшему дозорному. — И отряд собери. Сейчас же! А этого… — старшой посмотрел на Лиру. — На конюшню. И сечь до беспамятства. Потом исцелить и еще раз высечь… и магов позови, что его боли научили. Настоящей.

И этому выдр жалко!

— Не выдр, — архан схватил Лиру за волосы, заставил дугой выгнуться от боли и страха. — Но ты разучишься раз и навсегда так думать о моей воспитаннице!

— Пощади! — взмолился Лира, но перед его носом хлопнула дверь, и на плечо легла рука дозорного:

— Ну что же, пойдем, дружок?

И Лира пошел, опустив голову.

И все же боги меня не любят.

***

Ночь томила жарой и духотой липового цвета. Рэми ворочался на кровати, сминал в ногах одеяло, не в силах заснуть до конца. И все плыл и плыл в обрывках странных сновидений: снег, много снега. Со всех сторон сливающаяся с небом белизна равнины...

— Рэми! — звал кто-то другой с его лицом и раскрывал за спиной огромные крылья.

— Рэми! — этот другой протягивал руку, звал, звал. Но Рэми не хотел идти… он видел, как на крыльях начинает поблескивать, течь по ним влага, собираться алыми каплями на ярко-белом снегу.

Кровь! Рэми в ужасе падает на колени, и перед глазами встают лица родителей Эли, перекошенные смертной мукой. И текут по щекам невольные слезы, душа переворачивается, а боль требует выхода.

— Ну же! — другой голос, знакомый до боли, обретающий в одно мгновение имя.

— Ар?

Темно вокруг. И спокойно. Но тянет душу от одиночества, разливается вокруг темная тоска, стекает по шее сожаление капельками пота. О чем он сожалеет? Кто такой Ар?

Тихо поскрипывает металл. Качается в вышине на цепях, купается в густой темноте крылатый. Сломанные крылья, широко раскрытые в ужасе глаза, клубящаяся в них мука, пронзающая душу состраданием.

— Что же ты? — тихо спросил Рэми и вздрогнул, когда упала ему на щеку, покатилась по коже липкая капля. Опять кровь...

Огромный коридор, прорезанный с обеих сторон стеклами. Ласкает белоснежные занавески мягкий ветер. И стоит на коленях перед Рэми этот крылатый, плачет безмолвно… и видение развеивается, а над головой вновь режут слух цепи.

— Аши?

Крылатый вздрагивает от звука своего имени, смотрит на Рэми, и на губах его расцветает вымученная улыбка.

— Ты...

Цепи вдруг рвутся, крылья бьют по воздуху, тихим вздохом пронзает душу тихое:

— Прости… Я больше не могу ждать, мы не можем… — и чужая душа сливается с его собственной, и другая воля — сильная, закаленная веками — истекает внутри чужой болью. Перехватывает дыхание, становится сложно дышать, и вновь возвращает в жизни знакомый и такой родной голос...

— Иди ко мне!

Ар? Ноги сами несут к массивной, вырастающей из темноты двери. И взгляд завороженно скользит по белоснежным рунам, пытаясь узнать незнакомые и знакомые знаки, пальцы сами тянутся к рисунку, повторяя его очертания.

Он знает эту дверь. Каждую ночь, сколько себя помнит, стоит он перед ней и сгорает и от желания ее отрыть, и от страха перед тем, что за ней ждет.

— Спасибо, — мягко шелестит внутри, и чужая душа полностью растворяется в собственной. Мутит… боги, как же мутит!

— Спасибо… Наконец-то ты меня принял...

Принял?!

А где-то вдалеке кто-то тихо смеется:

— Ты мой!

— Я никогда не буду твоим! — кричит Рэми и просыпается.

Рэми повернулся на другой бок, смял в ногах одеяло. Влажные от пота простыни были отвратительно холодными, нестерпимо пахло мокрой тканью. Сон, столь реальный мгновение назад, растворился, сменившись другим — более спокойным.

Рэми протянул руку, провел по обжигающе холодному металлу пальцами, прослеживая узор серебристой руны. Что-то там за дверью укололо нестерпимым отчаянием, позвало и поманило. И отшвырнуло назад, замыкая створку хлестким словом:

— Рано!

И еще одним:

— Беги!

Он сел на кровати, не в силах отдышаться. Катился по спине холодный пот, дрожали руки, и голос, властный и сильный, звенел в ушах песней ужаса.

— Что это за сны? — прохрипел Рэми.

Его каморка была залита лунным светом. Пятнистым ковром лежали на полу тени, покачивались за окном ветви яблонь. Рэми поднялся с твердого ложа, открыл окно пошире, вдохнув пахнущий мокрой травой ветер. Боги, откуда этот сон? И почему внутри все сжалось от напряжения, а мир?..

Рэми поднес к лицу ладонь, посмотрел на свои татуировки, дрожащие на запястье желтым светом. Еще недавно он был простым рожанином, пусть и заклинателем, а после обретения силы чувствовал мир иначе, острее. Но сегодня...

Рэми тихонько вздохнул и сел на кровать, спрятав лицо в ладонях. Ночь особо тревожила и пьянила, а грудь холодило предчувствие беды… Будто что-то очень важное ускользало из пальцев, разлеталось на мелкие осколки и заполняло душу тягучим отчаянием...

— Ты должен выбрать, мальчик мой.

Опять тот голос. Опять тот проклятый голос! Он сводит с ума и бередит душу тревогой.

— Впрочем, за тебя уже выбрали.

Выбрали! За него? Рэми вскочил на ноги и застыл — в ночной глуши биением сердца отозвался топот копыт. Всадник спрыгнул на землю, бросился к двери, ночную тишину разорвал требовательный стук. И спокойная жизнь разлетелась на мелкие осколки.

Пока мать открывала, о чем-то шепталась с гостем, Рэми быстро одевался. Что гость принес беду, сомнений, почему-то, не было. Не было и сомнения в том, кто был тем гостем — ауру учителя Рэми узнал еще с порога, а когда Томас распахнул дверь, застыл на месте, забыв о вопросах...

Теперь он знал, что в нем изменилось за эту ночь, видел учителя насквозь, его страхи, его неуверенность, его боль, липкой слизью проникающие через умело поставленные щиты.

— Рэми, давай собирайся!

Рэми не слышал, шагнув к Томасу. Как он раньше мог быть так слеп? Как мог не понять? Считать Томаса холодным и бесчувственным… Хотя бы на миг поверить в слова, которые заставили его проснуться, или в его мерзкий частенько характер, или в его колючесть, или же...

— Учитель, — прошептал Рэми, положив руку на грудь Томаса и почувствовав, как откликается, бьет упругой волной в пальцы тьма. Улыбнулся едва заметно, потянув тьму на себя, заставив ее остаться на ладони тугим сгустком.

— Рэми? — удивленно спросил Томас, а Рэми лишь стряхнул сгусток с руки, оборачиваясь к окну. — Что ты сделал, мальчик?

— Избавил тебя от вины за глупость твоего отца, — ответил Рэми, сам не зная, откуда пришел этот ответ. — И теперь, когда ты сам себя больше не будешь наказывать, судьба вновь тебе улыбнется.

И завтра повелитель вспомнит об опальном маге, узнает, что Томаса сослали и вспыхнет гневом. И Томаса призовут снова в столицу, чтобы как и другие высшие… Поддерживать жизнь в телохранителях.

Видение пришло и ушло, оставив привкус страха. А Томас подошел вдруг, положил руку на плечо и сказал:

— Спасибо, Рэми, вижу, ты меня все же перерос.

— Я? — ошеломленно обернулся заклинатель.

— Попроси, попроси Аши притушить твою силу. Иначе будешь с ума сходить от чужой боли, целитель судеб.

— Но...

Рэми что-то хотел сказать, спросить, только дверь открылась, и вбежавшая мать сунула в руки сына тяжелую котомку.

— Вот, собрала еды в дорогу. Чего ты ждешь? Эдлай не пощадит!

— Если только не узнает, кто он… — возразил Томас.

И Рэми вновь удивился: мать посмотрела на учителя так, как никогда ни на кого не смотрела — со странной болью и злостью. И почувствовал вдруг то, что чувствовала она — дикий страх. И желание уберечь. Только от кого и от чего?

Но спросить ему опять не позволили.

— Давай, Рэми, — толкнул его к двери Томас. — Эдлай узнал о тебе и Аланне и скачет сюда с отрядом. Если он до тебя доберется, худо будет нам всем. Твоя мать говорила, что у тебя друзья в столице.

— А вы? — обернулся Рэми к матери.

— Твою мать защитим я и Занкл, — перебил его Томас, — тебя мы больше защитить не в силах. Не веришь?

Рэми верил. Он безвольно дал себя вытолкнуть на улицу и остановился, выпустив на ступеньки котомку — перед ним лунный свет ласкал белоснежные крылья, струился по лебединой шее, путался в роскошной, до земли, гриве и красиво очерчивал серебристые копыта. Коня? С крыльями?

— Давно тебя не видела, Арис, — сказала за спиной мать, и конь посмотрел на нее так, что у Рэми дыхание перехватило. Откуда этот упрек и понимание в серебристом взгляде? И протяжные шрамы на белоснежной шкуре?

— Не помнишь меня, Нериан? — тихо спросил конь, и тут же поправился:

— Прости, Рэми.

Он разговаривает?

Но ноги понесли вперед, а удивление пересилил вспыхнувший алой волной гнев.

— Кто посмел тебя избить?

Ирехам лерде, Нериан, ирехам доре…

Откуда же все это? Смутные воспоминания, глухой, ласковый голос в ушах, нестерпимый запах жасмина, дразнящий ноздри. Приоткрытая дверь, из-за которой тянется, стелется по полу белоснежный туман...

Ирехам...

И столько вопросов… почему он не помнит себя до шести лет? Кто этот Ар? Откуда знаком ему Арис? Откуда взялась эта странная сила? Что за выбор, о котором говорил учитель? Откуда этот проклятый крылатый?.. и странная тяжесть в душе?.. столько вопросов… и почему именно сейчас? Почему раньше он не?..

— Прошу, — прошептал конь, уткнувшись мордой в протянутую ладонь. — Хранительница сказала, что нам надо спешить...

Мягкая бархатистость кожи под пальцами. И восхищение: детское, знакомое, ласковое, утопающее в серебристых глазах.

— Кто посмел?

Стук копыт вдалеке. Неважный. Ничего не было важным сейчас, кроме Ариса и его боли...

— Надо идти! — толкнул его мордой в плечо Арис. И наваждение куда-то исчезло, а душу отравленной стрелой прошил страх. Мать, будто почувствовала, что можно и нужно, сунула в руки котомку, обняла порывисто, поцеловала в щеку.

Идти?

Арис поднял белоснежные крылья, обнажая изящную спину и прошептал едва слышно:

— Давай, Рэми.

— Но Аланна...

— Об Аланне позаботится повелитель, о нас — дозорные, кто позаботится о тебе? — резко спросила мать.

И сила подсказала, что она права. Но душа… Душа истекала стыдом и болью, будто Рэми кого-то предавал, вскочив на гибкую спину пегаса.

Но думать опять было некогда...

***

В этой спальне не было ничего лишнего: узкая жесткая кровать, сундук у окна, полка, заставленная книгами, а под ней письменный стол и кресло, в котором так удобно сидеть. Думать.

Ночь текла за окнами темным бархатом, ее мрак разгонял свет единственной свечи. Занкл не спал. Он вообще спал мало: с детства мучился бессонницей а даже к ней привык, проводя длинные ночи за книгами, привезенными из столицы. Хоть это ему осталось от давней славы: после того, как Занкл расправился с зарвавшимся сынку советника, ему пришлось удалиться в провинцию.

«Зря ты осиное гнездо ворошил, — сказал глава северного рода. — За слабость приходится платить. Посидишь у предела, к следующей весне постараюсь тебя вытащить».

Да, Арман никогда снисходительным не был. Но главе рода снисходительным быть и не надо. Пусть лучше будет сильным. А друг наследного принца, несмотря на молодость, был как никто силен, хоть и ходили о «белом» Армане странные слухи. Лариец ведь он, при этом чистый, главой рода стал скорее по случайности, но род при нем поднялся, обогатился, потому Армана уважали. Особенно молодые, как Занкл, что стал Арману даже другом. Если можно назвать другом кого-то, кто все равно остается загадкой.

Как Рэми. Странно, Арман светловолосый, холодный, как лед, а Рэми… сгусток эмоций, часто никому ненужных, темноволосый, с вечно блестящими черными глазами. Что может быть в этих двоих общего?.. А все же что-то было. Занкл нутром чуял. И хотел бы поговорить с Арманом о Рэми, но что-то останавливало.

Вернее, кто-то. Целитель судеб в мальчишке. Сила, с которой не посчитаешься — сразу же уйдешь за грань. Только Занкл верил и знал: однажды Рэми придется выйти на свет — у такого дара должна быть сильная судьба, и боги не просто так вселили в кассийского мальчишку душу проклятого телохранителя. Не для того, чтобы тот прозябал в лесу у предела.

Значит, быть беде.

Потому что по-хорошему Рэми из своего дома не уйдет. Хорошо же ему тут. Заклинателю. Каждый рожанин был бы рад такому дару, такой судьбе, но для Рэми этого было мало. Жерл говорил, что мальчишка благородный, архан. И Занкл чувствовал, что это правда, хотя до конца поверить не мог — на запястьях Рэми блестели желтые татуировки. Желтые, ради богов… и ни один рожанин...

Если только богатая родня жрецов не подкупила и мальчишку не спрятала. Но зачем? Потому что носит силу целителя судеб?

Подбросив в огонь пучок трав, Занкл вдохнул полной грудью сладковатый аромат. Рид говорила, что это должно помочь заснуть. Только совсем не помогало.

К тому же, неприятно потяжелел подаренный матерью перстень с кровавиком. К беде это. Так же потяжелел он перед смертью матери, в то утро, когда ее переехала летевшая по улицам карета ублюдка. А потом Занкл ворвался в поместье урода и сделал из убийцы кровавое месиво. Оттащили его, к несчастью, слишком рано — убить любимого сынка главы южного рода он не успел. И лишь благодаря Арману отделался простым изгнанием.

В эти проклятые леса с проклятыми кошмарами ночами.

Скорее бы в столицу, к большеглазой любовнице, к друзьям в трактире, к суетливой столичной жизни и вечным приемам, на которые Занкла всегда звали. Но пока Рэми тут, из замка дороги нет. Боги жестоки: заставляют защищать мальчишку, который сам кого хошь угробит.

Зачитавшись, он и сам не заметил, как заснул в кресле. Все же трава помогла… Но поспать не дали — стук в дверь долбанул по вискам назойливым набатом, и Занкл одним всплеском магии поднял засов, позволяя гостю войти.

Этого простоватого мальчишку старшой ценил, как тут не оценишь? В столицу бы его с собой взять. Такие, казалось, никогда не взрослеют, но в бою вдруг начинают полыхать яростью, снося все вокруг. Впрочем, для дозорного ум не так уж и важен. Думать за него должен старшой.

Сегодня обычно озорной, Дейл казался неожиданно серьезным и даже повзрослевшим, что встревожило еще больше.

— Эдлай зовет, — сказал дозорный, непривычно отводя взгляд. — Злющий, как оса...

— И кто же его разозлил? — спокойно спросил Занкл, а перстень на пальце потяжелел еще больше.

Старшой поднялся с кресла и взял из сундука плащ — было прохладно и ветер гонял за окном куски облаков. Дождь пойдет? Закнл не любил дождь — в сырости ныли старые душевные раны и хотелось выть волком, проклиная свою судьбу.

Но и идти надо было. Злой архан — это непривычно, до этого хлопот с Эдлаем не было. Да и какие хлопоты-то? Эдлай тут бывал редко, а как бывал, перекидывался со старшим короткими фразами и вновь сматывался в столицу. Советник же. Очень влиятельный. И крайне, по слухам, жесткий. Впрочем, кто другой сумел бы воспитать такого, как Арман?

Свеча уже почти погасла, в агонии орошая все вокруг желтыми отблесками. И все так же не проходила тревога, а кровавик давил тяжестью, предупреждая...

— Кто разозлил? — спросил Занкл, застегивая пояс с ножнами, и вздрогнул, услышав:

— Рэми.

Вот она, беда-то. Занкл медленно повернулся. Мальчишка — любимчик богов, избранный, но и против Эдлая не пойдешь, боги не позволят, так ради Радона, как же оно?..

— Я же приказал ему не появляться в замке… — прошипел Занкл.

До сих пор заклинатель был послушным. Так что же теперь?

— Он исполнил приказ.

— Так почему?

— Рэми спутался с воспитанницей Эдлая… Этой… Аланной...

Занкл на миг замер. Вот оно как? Мальчишку так оберегали, а он… Из-за глупой бабы… Это даже не смешно. Знал бы Занкл раньше, живо бы ему мозги вправил, не посмотрел бы, что целитель судеб.

— Давно слухи ходили, — продолжал мальчишка, — но сам знаешь… мало ли, что глупые рожане болтают.

— А ты, урод, молчал?

Дейл покачнулся, ожидая удара, но Занкл лишь отмахнулся. Что придурка за дурость наказывать? Умнее от этого не станет. Да и Рэми это, увы, не спасет.

И стало вдруг противно от этой милости богов. Если даже их избранных так бьет судьба… То к чему эта избранность? Одни хлопоты от нее.

Но зов Томасу послал. И об опасности предупредил. Авось успеет к Рэми раньше дозорных.

— Что же, целитель судеб, против воли твоего отца не попрешь, — прошептал Занкл, вскочив на приготовленного для него жеребца.

Эдлай подал знак, лошади синхронно развернулись к воротам. И началась бешеная скачка. Демон Эдлая несся в темноту, летели из-под копыт искры, и Занкл пришпоривал тяжело дышавшего Рыжего, молясь, чтобы не отстать.

Горько пахло листвой, пружинил под копытами ковер из сосновых иголок. Лес полнился криками встревоженных птиц и мелкими шорохами. Кони летели по тропинке слаженно, подчинялись твердой руке дозорных, и сердце билось ровно, в такт синхронным ударам копыт.

Занкл ненавидел эту скачку.

Так и то, что им предстояло сделать.

Луна… Слепила, тревожила мертвенным сиянием. И дом в лесу показался слишком быстро. Раскинулись яблони в темную ленту, загарцевали в небольшом дворике разгоряченные кони. Все же Эдлай наглец. Целый отряд дозорных на одного мальчишку! Стыд.

И маг Рэми или не маг, а от дозорных ему не уйти. Дружба дружбой, а своя шкура дороже. Занкл обещал Арману не ввязываться в новые неприятности и обещание свое сдержит. Пусть боги хранят мальчишку, Занкл его больше сохранить не в силах!

— Смотри, старшой!

А смотреть было на что: в глубоком темно-синем небе расправил огромные крылья тонкий конь. Пегас? До этого Занкл лишь читал о магических животных, но вживую не видел никогда. И так залюбовался грацией создания, что не сразу заметил тонкую фигурку на его спине.

— Стреляй! — отрезвил крик Эдлая. — Стреляй, уйдет же!

— Энхен! — крикнул старшой, и почти физически почувствовал, как расслабились за его спиной дозорные.

Оно и понятно. В отряде Рэми любили, а Эдлая — нет, потому и летели стрелы упрямо мимо, хоть и близко: деятельность дозорные изображали умело.

— Придурки! — закричал Эдлай.

Вспыхнули синим татуировки на запястьях советника, разорвали воздух магические слова, и заклятие вызова серебристой стрелой метнулось в бездонное небо.

Занкл в раздражении сплюнул в траву. Что же, он сделал, что мог. Еще немного и полетит мальчишка на землю, а с такой высоты… дайте боги, чтобы не убился. И на том спасибо… а, может, лучше ему убиться?

Но тут Рэми обернулся, и Занкла передернуло: пегаса и всадника плотным коконом окружило синее сияние, зеркалом отразило стрелу заклятия, и Эдлай глухо застонал за спиной, падая в траву.

— Что это? — шептал советник, пока один из дозорных помогал ему подняться.

— Понятия не имею, архан.

Занкл говорил правду. Еще не один кассиец не устоял против заклятия вызова. Ни архан, ни, тем более, рожанин. Дозорный и не знал, что Рэми настолько силен… а потому слишком опасен, чтобы жить.

Уже жалея и себя, и мальчишку, он поднял лук, шепча заклятие. Пропела стрела, несясь к цели, дернулась фигурка на пегасе, предательски задрожали пальцы, чуть не роняя лук…

Рэми обернулся, и Занклу показался укор в его взгляде. И понимание. И сердце екнуло, не слушая разума — ведь далеко же, отсюда глаз мальчишки не разглядишь. А Рэми вжался в коня, тот взмахнул крыльями, унося всадника в усыпанное звездами небо, и новые стрелы беспомощно упали на яблони, не в силах долететь до желанной цели.

Ушел. Но ранен.

"Не знаю, молиться мне за тебя, или просить богов, чтобы ты умер, Рэми". И, обернувшись, встретился взглядом с бледным как мел Томасом.

"Теперь тут без высших не обойдется, — отзеркалил собственные страхи голос Томаса. — Маг, который сумел обойти узы богов… Ты хоть понимаешь?"

"Ты и сам все понимаешь", — ответил ему Занкл.

Давила на уши тишина. Лес скорбел. Каждой веточкой, каждым листиком и травинкой переживал он уход заклинателя. Придется искать нового, если удастся… А Рэми… Занкл посмотрел в звездное небо. Рэми надо найти и добить. Если не добьет его рана. И магия, вливающая в его жилы погибель.

— В дом! — мгновенно отрезвил приказ Эдлая.

Занкл резко развернулся и преградил советнику путь:

— Нет! Мальчишка виноват, признаю. Но он маг. И теперь это не твое дело, архан, а мое и моего отряда. Ты близко не подойдешь к семье заклинателя.

— Ты мне угрожаешь?

— Нет. Но ты занимаешься своей арханой, я — местными магами. Если Рэми наказывают за связь с Аланной, то семья его к этой связи никакого отношения не имеет. Если мы ищем источник силы Рэми, то это дело уже не наше, а хозяина замка — Армана. Прости. Но в дом к Рэми я тебя не пущу.

С Арманом еще придется объясниться, но и пускать Эдлая в дом травницы не стоит. Занкл выдержал полыхнувший синим взгляд советника, шагнули к старшому дозорные, даруя молчаливую поддержку, и Эдлай сдался. Зло сплюнул на темнеющую в полумраке дорожку, сел на коня и ускакал в темноту. Наверное, проклял тот миг, когда до замужества Аланны оставил замок воспитаннику на сохранение.

Только бы не наткнулся на ту тварь, что людей в лесу губит. Хоть и приутихла в последнее время, а все же…

— Проследи, чтобы доехал, — приказал Занкл Дейлу, срывая яблоко. — А я пока поговорю с Рид. И… — прости, Рэми! — приведете в замок жреца родов. Мы изменим знаки рода мальчишки.

Дозорные разом замолкли, но возразить никто не осмелился, даже молча смотревший под ноги Томас. А Занкл жгуче хотел, чтобы ему возразили.

***

Всего пару десятков лет назад было иначе: в тронном зале услаждали слух тихие песнопения жрецов, горели круглые сутки в лампадах огни, танцевали у входа гибкие танцовщицы, дрожали на их руках браслеты.

Когда-то Варнаса любили и уважали, когда-то к нему приходили самые знатные арханы, когда-то его культ не был под запретом, а над храмом в остроконечных горах не возвышался магический щит. Когда-то за его милость платили золотом, а теперь — головой.

Эта проклятая пещера превратилась в его темницу. Святой источник был осквернен кровью жрецов, и даже имя Варнаса оказалось запретным. Осталась лишь последняя надежда — забытый всеми алтарь в старом заброшенном замке. И глупая девчонка, что его нашла.

Приходилось ждать, осторожно меняя нити судьбы. А ждать Варнас не любил. И одиночества не переносил, потому даже своей своенравной сестренке неимоверно обрадовался. Хоть полыхала она праведным гневом.

— Не тронь моего наследника, Варнас! — зашипела богиня. Ну да, старшая сестрица никогда не отличалась сдержанностью.

Она была одной из самых красивых младших богинь: гибкий стан, белоснежная кожа, волосы, темным водопадом ниспадающие до самой земли. И глаза. Огромные глаза, почти лишенные белков, полыхающие белоснежным огнем магии. Ее личной магии, не кассийской, глубоко-синей, как морская пучина.

Ее дети были такими же. Прекрасными. И гордыми. Как Нериан...

И в другое время Варнас поостерегся бы ее злить, но он хотел жить… Младший бог силу черпает в поклонении людей и умирает в человеческом забвении. Варнас умирал.

— Не смей вмешиваться в судьбу Нериана!

— Приказываешь? — устало спросил Варнас, вернувшись в прохладные объятия своего трона.

— Пока прошу, — мягко ответила сестра. — Нериан мой.

Варнас лишь пожал плечами:

— Мне очень жаль тебя расстраивать, сестра, но пока Рэми в Кассии, он не твой. Он общий. Ты сама дала ему душу Аши, помнишь? А Аши несомненно принадлежит своему отцу, Радону.

— Хочешь играть с судьбой целителя судеб и наследника Виссавии? — прошипела Виссавия.

Варнас лишь пожал плечами, устраиваясь на троне поудобнее:

— Каждый защищается как умеет.

— И ты не отступишь?

— Нет. Я просил тебя помочь после смерти Акима, но ты...

— Я никогда не приказываю своим людям, ты же знаешь...

— Тогда не приказывай и мне, — протянул Варнас. — Деммид завалил мои пещеры камнями, убил моих жрецов, и я умираю… твой Рэми даст мне возможность выжить, неужели ты думаешь, что я ее упущу?

— Мальчик не принадлежит Кассии, когда ты это поймешь?

— Пока в нем сила Радона — принадлежит.

Сестра лишь засмеялась, и этот смех Варнасу не понравился.

— Радон слишком милостив, не находишь? — прошептала сестра. — Не задумался почему? Или не понимаешь, что с тобой всего лишь играют, стремясь получить для Кассии сильного мага? Моего сильного мага!

— Прости, но ничего изменить я не могу. Аланна получит своего рожанина, а я — свое спасение.

— Пожалеешь, Варнас!

— Думаешь, может быть хуже?

— Глупый Варнас, — тихо прошептала сестра. — Ты ввязался в игру, смысла которой совсем не понимаешь. И зря ты думаешь, что нити судьбы моего наследника ускользнули из моих ладоней.

И Варнасу впервые стало страшно… Только теперь в глазах сестры он прочитал свое отражение и уверенную усмешку.

— Почему? — вслух спросил он. — Почему ты разрешаешь ему остаться в Кассии?

— Потому что мне так надо, — ответила Виссавия, исчезая из пещеры.

И лишь вода струилась за спиной, и отражались от стен синие блики. Варнас думал. И понимал все меньше.

А судьба, все так же усмехаясь, лила серебристую воду на медленно двигающееся колесо. Все ей подвластны. Все, даже боги.