1. Миранис. Бунт

Друзья — это извинение,

которое Бог приносит нам за родных.

Хью Кингсмилл

Тишина. И прожигающие темноту нити, много нитей...

Аши провел пальцами по одной из них, едва сдерживаясь от искушения...

Как хрупка человеческая жизнь. И нить столь слабенькая, натянутая до звона. Достаточно тронуть… и...

Но он так и не смог. Хотя и знал, что вскоре пожалеет.

— Как же не хочу я тебе отдавать носителя, двенадцатый...

Судьба уже ткала полотно, вплетала в него новые нити. И горел ровным светом на груди спящего принца амулет удачи.

Аши знал, что проигрывает. Стремительно проигрывает. И надеялся только на одно — что его носитель будет сильнее уз, навязанных ему богами.

И что он выживет...

С самого утра настроение было хуже некуда. Тоска, еще недавно свернувшаяся внутри тугим комком, расправила черные крылья и колола сердце при каждом вздохе.

Невыносимо! Боги, это становится невыносимым!

Ветер хлестал плащ, стремился сорвать с головы капюшон, сыпал в лицо солеными брызгами. Бушевала вода, размазывала пену по узкой полоске пляжа. Покачивались на волнах, купались довольные чайки, и серое низкое небо где-то далеко сливалось со столь же серым, похожим на живую чешую морем.

Миранис вдохнул глубоко влажный воздух и поднял над головой поднос с подношениями. Чайки откликнулись сразу, закричали жалобно, полосуя натянутые нервы словно ножами, и закружили вокруг, ожидая столь желаемого дара. Вечно недовольные. Вечно слишком громкие...

Принц не заставил ждать любимиц богини моря, передал поднос слуге, взял горсть нарезанных мелко кусочков рыбы и бросил их в хмурое небо. Кружили неугомонные птицы, ловили на лету принесенную морю жертву и ожидающе взмывали вверх, когда рыба заканчивалась. И вновь сверкали в брызгах волн кусочки рыбы, и вновь белыми молниями принимали подношение чайки, и вновь ярилось, ударяло о берег неспокойное сегодня море.

— Вот ты где, мой принц, — сказали за спиной. — Если уж собрался к морю, мог бы взять и телохранителей.

Телохранителей? Надсмотрщиков. И Арман это отлично знает. Хотя бы сегодняшнее утро провести без навязчивой свиты, но не дадут же. Никогда не давали. Боги, как же сложно быть все время на виду. Делиться с кем-то каждым вздохом, каждой эмоцией, чувствовать, как все время дышат в спину. Надоело! Видят боги, до смерти надоело!

— Долго тут стоишь? — спросил Миранис, взяв новую горсть рыбы.

Чаек было уже больше. Они расправляли белоснежные крылья и парили кругом, все так же продолжая требовательно кричать. И, не выдержав их крика, Миранис перешел на мысленный диалог:

«Почему молчишь?»

«Не хотел мешать, мой принц».

Миранис усмехнулся. Даже не оборачиваясь он знал, что Арман не столько не хотел мешать, сколько не принес добрых вестей. А с недобрыми не любил приходить даже старшой городского дозора. Но отец заставлял. Ведь от другого Миранис бы этого не принял… Да и от Армана принимал с трудом. Друг все же, хоть и невыносимый временами друг.

Новая горсть рыбы вызвала еще более резкие крики.

«Ну же! — обернулся Миранис и посмотрел в глаза старшого. — Говори!»

«Тебе это не понравится», — ответил Арман, и вмиг печаль в его взгляде растворилась тем же знакомым холодом.

Миранис раздраженно вернулся к чайкам. Он знал, что Арман не боялся передать дурную весть, а ждал… пока принц сам возжелает до боли ее услышать. Проклятый придворный! Столь же проклятый, как они все.

«Меня не пустят на совет?» — спросил Миранис, боясь услышать ответ и зная, каким он будет.

«Да, мой принц».

Миранис раздраженно выбил блюдо из рук слуги, и серебристые кусочки рыбы взмыли в воздух. Чайки взбесились. Не обращая внимания на летящее в море блюдо, они кричали, дрались и жадно ловили подаяние. Такова уж животная природа — выпрашивают подачки, льнут к рукам, а в клетке долго не выдерживают, требуют простора, моря, ослепительно синей вышины неба… Как и Миранис.

“Я хочу поговорить с отцом”.

“Если бы я решал, мой принц...”

Значит, разговора опять не будет… Что же, даже не жаль, Миранису до смерти надоело ждать и надеяться.

Он бросил последний взгляд на делящих остатки рыбы чаек, на слугу, вылавливающего в ледяной воде золотой поднос, и побрел по плотно утрамбованной морем полоске пляжа. Глухо шелестели рядом волны, перекатывали туда и обратно бисер мелких камней, и Арман молча брел следом, будто привязанный. Миранис чувствовал это, знал, даже не оборачиваясь, радуясь и, в то же время, разражаясь навязчивости дозорного.

“Что бы ты сделал, если бы решал ты?” — спросил, наконец-то, Миранис, все так же не оборачиваясь. Как и ожидалось, ответом было: “Я бы попытался объяснить...”

“Но поступил бы так же? Оградил бы меня от совета?”

И молчание, бившее шумом моря по натянутым нервам, было достаточным ответом. Миранис вяло усмехнулся — Арман понимает, что душит заботой? Не понимает. Как не понимают и телохранители.

Интересно, каким был Арман со своим умершим братом? Наверняка, еще более невыносимым.

Миранис остановился на миг, засмотревшись на волны. Все же море дико красиво в своем гневе. Дождь все лил с хмурых небес холодную воду, и было так хорошо, спокойно, хотя и клубилась где-то глубоко внутри затаившаяся боль. Отец не доверяет. Не пускает на совет. Запирает в замке, как маленького ребенка. Даже няньку, вон, приставил — Армана. Только — Миранис оглянулся на невозмутимого дозорного — наследному принцу уже давно не нужна нянька.

“Сколько еще? Просто скажи, сколько еще мне ждать?”

“Если бы я знал, Мир, — ответил Арман. — Но ты должен быть осторожным”.

“Почему ты так уверен?”

На лице Армана внезапно отразилась боль, и сердце Мираниса кольнул страх. Что так сильно тревожит дозорного, что он даже сказать об этом не решается?

“Не всякое знание помогает жить, Миранис, — ответил Арман на немой вопрос принца. — В любом случае, мне приказано молчать. Пойми, ради богов… пойми меня, прошу!”

И мольба в его голосе была столь искренней, что Миранис не решился спрашивать. Нагнулся, поднял с песка вылизанный волнами камушек, повертел в руках и спросил:

“Мне кажется или ты боишься?”

“Боюсь, мой принц”.

“Чего?”

И поняв, что Арман все равно не решиться сказать правду, смилостивился: “Впрочем, можешь не отвечать”, — бросил камень и пошел по полоске пляжа к видневшейся неподалеку скале. Где-то рядом плыли тенями по воздуху телохранители, все так же следовал за ним Арман, шел на почтительном расстоянии слуга. И безлюдный пляж оказался вдруг тесным и шумным. А Миранису так хотелось бы остаться одному.

«Одному?» — вмешался в его мысли заливистый смех. Принц резко обернулся, встревожив телохранителей, и замер от восхищения. До сих пор он только читал о русалках, но вживую это странное существо видел впервые. А она была молода и красива — точеная грудь, стройное девичье тело плавно переходящее в изящный, гибкий хвост. И наивный слегка, любопытный взгляд зеленых глаз, пронзивший сердце до самой глубины. Хороша… животинка. Тисмену, наверняка, понравится!

— Не бойся, красавица, — сказал Мир и шагнул ей навстречу, прямо в пену волн.

Русалка рассмеялась, подплыла ближе, хлопнула хвостом по вставшей на дыбы волне и такая вот, веселая, в белых брызгах морской пены, она казалась еще чуднее, еще прекраснее.

— Не боюсь, человек, — сказала она.

— Умеешь говорить?

— А ты думал, что я рыба бессловесная? — тихо ответила она. — Я еще и не это умею. Иди ко мне, мой принц…

И улыбнулась так сладко, что душа запела, а тело, несмотря на ледяную воду, бросило в жар. И все же она прекрасна. Притягательно прекрасна.

— Знаешь, кто я?

— Я знаю о тебе все. И кто ты, и как тоскуешь по простору, по свободе… и могу тебе ее подарить, сколько угодно.

— Мир, осторожнее! — вмешался стоявший за спиной Арман.

— И твои страхи я знаю, Арман, — продолжала лить мед слов русалка. — И их могу исцелить. Просто отдай мне принца, так будет лучше… хочешь лишить друга бессмертия? Счастья? Спасения?

— Забавная ты, — закончил сладостную игру Миранис. — Думаешь меня, наследного принца Кассии, так легко поймать на красивую мордашку? Однако, ты меня веселишь… потому мы еще поиграем, — Миранис послал зов харибу и кивнул своей тени, выскользнувшей из пространственного прохода: — Перенеси ее в замок.

— Мир! Не играй с чужими жизнями! — воскликнул Арман.

— Но вы же с моей играете? — горько усмехнулся Миранис, направляясь к переливающейся серым туманом арке пространственного перехода. — Разве нет?

Море, еще недавно успокаивающее, начало раздражать. Стало вдруг дико холодно и захотелось в свои покои, в мягкий полумрак, в тепло натопленной спальни, в объятия новой любовницы. Как же все надоело!

— Мой принц! — позвал за спиной Арман, и Миранис остановился. — Ты все еще не понимаешь...

— Что? Что это для моего блага? Что я всего лишь глупый мальчишка, которого нельзя пустить на совет? Что я опять все испорчу? Что мне надо всего немного подождать, подучиться? Сколько мне ждать? Сколько быть послушным, чтобы отец изволил в меня поверить? Сколько терпеть это унижение, а, Арман? Уже пару лун я не могу с ним поговорить… ты можешь, а я, его сын…

— Все не совсем так, — выдохнул Арман.

— А как?

— Я на твоей стороне, Миранис, — от тихих слов дозорного сердце забилось, как бешеное. На его стороне? Ради богов! — Я служу твоему отцу, но я на твой стороне, мой принц.

— Потому что тебе приказано быть рядом?

— Потому что я хочу быть рядом.

Мир обернулся, заглянул Арману глубоко в глаза и слабо улыбнулся:

— Знаешь, как мне надоели эти… “ради твоего блага, Миранис”. Ты мне не брат, не отец, ты мой друг, Арман, разве нет? А ведешь себя, как старик, опекающий неразумное дитя.

— Прости, но временами ты и есть неразумное дитя.

— Так ты обо мне думаешь?

— Я сказал “временами”, мой принц.

— И теперь тоже? — съязвил Миранис.

— Нет, мой принц. Твой гнев, твое недоумение, твое желание разобраться в том, что происходит… они мне понятны. Но поверь мне. Ты — наследный принц Кассии, этого никто и ничто не изменит. И отец твой тебя не пускает на совет, не потому что тебе не доверяет.

— А почему?

— Я не могу сказать…

— Не можешь или не хочешь?

— Не заставляй меня выбирать, Мир. Очень прошу.

Ну вот опять...

Мир пожал плечами, почувствовав вдруг навалившуюся на них тяжесть. Где-то далеко кричали чайки, рвалась в сетях пойманная русалка. Стоял молча ошеломленный раздражением принца слуга, застыли невдалеке телохранители.

Чайки все же счастливые. Они свободны. Мир повернулся к бушующим волнам, вдохнул полной грудью влажный воздух и улыбнулся, позволив силе перенести его на выступающую в море скалу. Бились о камни волны, дул в лицо холодный, полный влаги ветер и было так хорошо, как давно уже не было. Хоть на один удар сердца… Улыбнувшись еще шире, он раскрыл руки и шагнул вперед, в манящую свободой пустоту!

Крикнул что-то далеко Арман, радостно взмыли в высь чайки, и небо раскрылось, наполнив грудь ошеломляющим восторгом. Один. Миг. Свободы.

И раньше, чем сердце успело пропустить удар, обхватили сзади за пояс сильные руки, и море вновь начало стремительно удаляться.

— Мой принц, — тихо и слегка укоризненно прошептал на самое ухо Лерин.

— В мои покои, — приказал Миранис, и другой телохранитель, оказавшийся рядом, мгновенно открыл пространственный переход.

Дрогнули вокруг звезды, подкатила к горлу тошнота, стало теплее, и свет светильника мягкой кошкой скользнул по тяжелым, завешивающим окна гардинам. Мираниса осторожно опустили на пол, и когда телохранители поняли, что принц не стоит на ногах, заставили сесть в кресло. Почему же так плохо… как же хочется надраться, до забвения, до пьяного обморока, до...

Миранис опустил голову на руки и вздрогнул от тихого:

— Чем я могу помочь, мой принц?

— А ты хочешь помочь, Лерин? — тихо ответил Миранис. — Обычно ты меня ругаешь.

— Обычно я не чувствую в тебе такого разочарования, мой принц.

Миранис вздрогнул. Ну да, эта проклятая связь с телохранителями. Они живут своим принцем, дышат им, чувствуют то, что чувствует он… так когда-то говорил отец. А Миранис потом долго сидел в темноте на кровати, обхватив руками колени, и думал… потому телохранители защищают, что хотят, или потому что их заставили проклятые узы богов?

Теперь Миранису было все равно. Только стало вдруг интересно, а когда он напивается…

— Мы временами от тебя отключаемся… иначе твою боль невозможно выносить…

Мою боль?

Миранис закрыл глаза и откинулся на спинку кресла. А по потолку бежит трещина… как и по его сердцу. Стараясь, чтобы его голос звучал как можно спокойнее, Миранис спросил:

— Помнишь о нашем договоре, Лерин?

— Ты более не сбегаешь из замка, мой принц, а мы ищем того, кто на тебя покушался.

— И вы нашли?

— Прости… ты же знаешь…

— Наш договор более не в силе.

И на миг повисло вокруг тягостное молчание. А следом раздалось совсем не возмущенное, а несколько усталое:

— Прости, мой принц, но как раньше больше не будет.

— А это решать не тебе, — так же спокойно ответил Миранис. Он все равно удерет из этого замка и никто его не остановит.

— Не нам, мой принц, но мы сделаем все, что в наших силах… Арман вернулся в замок и просит об аудиенции. Пустить?

Зачем?

— Нет… — резко отрезал Миранис. — Прикажи прийти Этану.

Лерин скривился, но принц предпочел не заметить недовольства телохранителя. Он и без того знал, что Лерин недолюбливает слишком веселого, слишком несерьезного Этана. Но легкомысленность была именно тем, что сейчас Миранису не доставало. Надоела серьезность. При такой жизни будешь серьезным — с ума сойдешь. А Миранис пока сходить с ума не собирался.

— Ты ведь знаешь, чем Этан отличается от Армана? — вдруг тихо спросил Лерин.

Миранис не ответил, он знал, что зануда Лерин ответит сам… и в самом деле телохранитель продолжил:

— Ты сам это сказал. Тем, что Арману не надо приказывать. И нам не надо приказывать. Подумай над этим, мой принц…

Подумай? А зачем?

Миранис устало закрыл глаза. Думать — это то, что ему хотелось меньше всего. Впрочем, всегда Лерин был таким. Самым занудным из его телохранителей, даже зануднее Армана. Но Арман хотя бы был воином и ярким придворным, а Лерин — серым зайцем, с которым было откровенно скучно.

А за окном небо разразилось градом. Стучала по ставням крупа непогоды, сыпала на дорожки в парке, и живой замок зябко кутался в полумрак, требуя от слуг побольше дров в печи.

Осень… уже осень.

Миранис зябко поежился, открыл глаза и столкнулся взглядом с неподвижно стоявшим Этаном. Лерина в покоях уже не было.

— Ты звал, мой принц?

Тебе действительно надо приказывать?

Мир отогнал сверлившую сердце боль и потянулся к кувшину с вином. Этан понял правильно, сам взял кувшин и одну из чаш, наполнил до самых краев и подал принцу. А когда Мир залпом выпил, тихо усмехнулся:

— Столь дорогое вино...

— Нахрен теперь дорогое, — огрызнулся принц. — Пойдем туда, где много дешевого. Пойдешь со мной? Или побоишься моего отца?

Принц глубоко заглянул в глаза друга и вздрогнул облегченно, услышав столь нужный ему теперь ответ:

— Нет, мой принц. Я твой друг, а не твоего отца.

И они сбежали. Той же ночью. И их даже никто не останавливал. Хлестал дождь, сверкали в свете фонарей улицы и казалось, что мостовые были покрыты тонким слоем золота. Красота, свобода!

Небольшая, опрятная таверна нашлась тут же, за углом. Скучала на улице, мерзла у дверей красивая служанка. При виде Мираниса и Этана она выпрямилась, поправила волосы, улыбнулась зазывающе и Миранис сразу же решил, что этой ночью одна девчонка не останется. Погладил девицу по мягкой щеке, отвел от ее шеи каштановые волосы и поцеловал в бьющуюся нервно жилку:

— Замерзла совсем, — засмеялся Миранис, — приходи чуть позднее, согрею. А пока подашь чего повкуснее, посидишь с нами, моя сладкая?

Девица зарделась совсем, подобрала пышные юбки и нырнула за дверь, наверняка побежала выполнять заказ. А на ее место вышла другая, рыжая и не менее хорошенькая. Посмотрела вопросительно на Этана и замерла, пораженная промелькнувшим в глазах придворного презрением.

— Совсем напугал бедную девушку, — прошептал Миранис, когда выбранная им служанка уже расставляла на столе полную еды посуду.

— Рожанки воняют… — скривил губы Этан.

— Пахнут, мой друг, — усмехнулся Миранис. — Так пахнут, как должна пахнуть женщина, а не теми дорогими духами и маслами, которыми портят свой запах наши арханы. Попробуй, не будь таким занудой, как Арман.

— У Армана хороший вкус… его любовницы похожи на драгоценные камни в короне повелителя. И ни одна из них не уходит недовольной.

— Ты неисправим, Этан, — засмеялся Миранис. — Восхищаешься Арманом, а, скорее, ему завидуешь. Хотя не понимаю, чему там завидовать?

— Тому, что ему досталось все слишком легко, — сказал вдруг Этан.

Миранис вздрогнул от горечи в словах друга и посмотрел на него внимательней. Защищать сейчас Армана не хотелось, но и оставлять такие слова без внимания — тоже.

— Ты ошибаешься и плохо знаешь Армана, если так думаешь, — нахмурился Миранис, отставив на миг чашу. — Арману ничего не далось легко.

Миранис отпил еще немного вина и погрузился вдруг в воспоминания…

Проклятый Арман, слишком много тебя в моей жизни!

Тогда Миранису едва исполнилось пятнадцать. Отшумели празднества в честь совершеннолетия наследника, а вместо них пришла проклятая тоска. Миранис мечтал, как станет взрослым, свободным, как сможет делать, что захочет, и вот оно, желанное совершеннолетие, но ничего же не изменилось. Он даже зажал в углу симпатичную служанку, взял ее поспешно, грубо, даже слегка расстроился, когда телохранители, как и всегда, не сказали ни слова, позаботившись лишь, чтобы девушка не понесла. Расстроился и когда на следующий день напился до беспамятства и опять же никто не заметил… а в тот же вечер заглянула в окно коварная луна…

И тоска, до этого слабая, вдруг разлилась по телу темной волной. И Мираниса скрутило, поволокло, завертело в вихре. И казалось, что тело его стало липкой серой глиной в руках лунной богини, и что сам Миранис исчез в тонких призрачных пальцах, и остался на его месте злой, перепуганный… зверь… В очередной раз! А Миранис так мечтал забыть, что он умеет обращаться в зверя...

Резанул по ушам скрип двери, влетел внутрь человек и так захотелось туда, за дверь, навстречу свободе. А человек закрывал собой проход в лес, в объятия ночи и говорил, ласково говорил, голосом обволакивал. И голос тот был таким знакомым, таким спокойным...

— Мир, Мир, мой принц...

Пахнет кровью… свежей, вкусной… до одури желанной...

Пусти, Лерин… пусти, ради богов!

— Мой принц...

И мясом… восхитительным мясом...

— Мир… пожалуйста, Мир...

Пусти...

И кровь заливает глаза, и больше уже не слышно чужого голоса… а мясо поддается под зубами, со сладостным щелканьем рвутся тугие волокна.

— Мир! — вновь шаги и навязчивый голос рядом. Ну почему они мешают есть?! Почему смотрят странно, идут вдоль стенки, не отпускают взглядом? И почему?.. Тис, Тис же? Так странно улыбается, мягко, спокойно, опускаясь перед Миром на колени.

— Что же ты творишь, мой принц?

И сразу же становится тошно от вкуса крови во рту, перед глазами стелется кровавая пелена… и лапы не держат, а земля вдруг начинает покачиваться...

— Мир… — ласкает голосом Тис, удерживает на краю пропасти. И уже обнимает за плечи не зверя — человека, помогая сесть, отирает платком с губ кровавую пленку. — Мир… ну что же ты опять?

А в словах мягкий укор, будто ребенку. Будто и нет рядом мертвого...

Мир вырвался, бросился к Лерину и дрожащими пальцами провел по разорванному горлу, из последних сил надеясь, что это неправда. Неправда же?

А потом его долго рвало кровью. И мир все так же покачивался перед глазами на волнах магии. И Лерин стоял спиной на краю пропасти, распахивал огромные крылья, молча просил отпустить...

Мир не отпустил. Тяжело поднялся с алтаря после ритуала. Шатаясь, оттолкнув пытающегося помочь Тиса, подошел ко второму алтарю и сполз на пол, облегченно выдохнув — дышит. Не ушел. Потому что телохранитель не может уйти за грань прежде, чем уйдет его принц.

И опять стало до одури плохо от запаха курений и проклятого полумрака храма Радона. Боги… что же вы так жестоко-то?

После церемонии он заперся в своих покоях и долго терся мочалкой, пытаясь избавиться от запаха чужой крови, а потом лежал на кровати, отвернувшись к стенке. Его звали. Отец, телохранители, Этан, но Мир отказывался отзываться. Кому и зачем?

Отец пришел без зова, когда в замке повисла ночная тишина, и луна бередила душу через тяжелые занавеси. Скрипнула кровать, разлился по спальне пряный запах магии, и стало, как и всегда в присутствии повелителя, тяжело дышать.

Но это был не только повелитель. И Миранис, забывшись вдруг, перекатился на другой бок, посмотрел отцу в глаза и спросил:

— Я чудовище?

— Ты оборотень, мой сын, — ответил отец, и в голосе его не было ни капли презрения или разочарования, которых Мир тогда так боялся. — До того, как ты превратился в первый раз, я надеялся, что моя кровь в тебе сильнее. Но оказалось не так.

— Но я… убил.

— Потому что не умеешь пользоваться даром, мой сын. Это как с магией… только не знаю, стоит ли учить тебя искусству быть оборотнем. Люди не поймут, потому этот дар тебе лучше держать в себе. Ты сможешь, этому тебя научит Даар.

— Ты подаришь мне своего телохранителя?

— Одолжу, мой мальчик, — поправил отец. — У тебя трое своих, помнишь? И они тебя тоже ждут…

— Лерин…

— Лерин поплатился за невнимательность, мой сын. В этом нет твоей вины.

Миранис не был уверен. Иначе не было бы так тошно. Но сейчас он хотел спросить совсем о другом.

— Это потому что моя мать была ларийкой?

Отец кивнул.

— И она тоже убивала? — тихо спросил Миранис, отчаянно боясь услышать ответ.

— Нет, она никогда не убивала, — слабо улыбнулся отец. — Ты ничего не понял, мой мальчик. Ты же знаешь, что у меня был старший брат? Никто не думал, что я взойду на трон. И нам был очень нужен союз с Ларией, потому мои родители выбрали для меня в невесты ларийскую принцессу. А в Ларии… оборотни все. Я видел твою мать в ее звериной ипостаси. Она в ней была так же прекрасна, как в человеческой, и полностью контролировала свой разум, так же, как и в человеческой. Только кассийские люди бы не поняли, потому мы это скрывали. Но когда родился ты, мы надеялись, что ты не унаследуешь крови оборотня. И что законы и узы богов Кассии будут сильнее. И лишь после твоего превращения поняли, как ошибались.

— Я почти не помню… как обращался в зверя в первый раз.

— Мы помогли тебе забыть, — ответил отец, — тогда тебя ранил один из дозорных, и ты был напуган больше, чем твои телохранители. Мы думали, что обычных зелий будет достаточно. Но...

Мир прикусил губу. Зелья, значит. И опаивали его, как всегда, не спросив. Впрочем, никогда не спрашивали. Но все удалось исправить, Лерин будет жить, целители поставят его на ноги. И на этот раз все обошлось… на этот раз. А в следующий? Если Мир убьет не телохранителя, которого можно оживить ритуалом, а кого-то другого?

— Оборотень не должен быть убийцей, — будто ответил на его мысли отец. Махнул рукой и темная стена возле кровати начала стремительно светлеть.

Мир отвернулся. Сейчас стена станет зеркалом, а смотреть в глаза собственному отражению так не хотелось.

— Знаешь, когда-то у меня был очень хороший друг, — продолжил отец. — Его звали Алан и лучшего человека, пожалуй, я в жизни не встречал. Более честного и более мудрого, того, кто подарил нам договор с Виссавией и мир с Ларией.

— И что стало с Аланом? — тихо спросил Мир.

— Алан был телохранителем твоей матери и ушел за грань вместе с ней… но у него остался сын. Тоже оборотень. Хочешь его увидеть?

Миранис с удивлением посмотрел на вновь потемневшее зеркало и вздрогнул, не увидев своего отражения: за прозрачной преградой мчалась по темному, укутанному в тени лесу гибкая белоснежная кошка.

— Снежный барс. Тотем моего друга. И вторая ипостась его сына, — сказал отец. — Не наблюдай за ним слишком долго. Это было бы некрасиво...

Но Мир не мог оторваться и смотрел на кошку до самого рассвета. До тех пор, пока огромный зверь не скользнул в открытое настежь окно и не перекинулся человеком. Так запросто. Без злобы в сердце, которая так недавно раздирала Мираниса, без желания разорвать, убить. Красивый, сильный охотник, который людей не трогал. Хотя тоже вкусил ночью крови, всполошив спящего под сиренью зайца. И тоже наслаждался сырым мясом, но от его охоты почему-то не воротило… просто хотелось быть рядом. Бежать по лесу и делать то, что Миранису никогда не разрешали. Быть свободным.

По лесу вместе они не бегали ни разу. Миранис сомневался, что Арман теперь помнил, что когда-то перекидывался зверем. Но сам принц помнил. Смотрел на «идеального» красавца-придворного и видел в нем того же сильного, упрямого зверя, который жил и в нем самом.

Они оба оборотни.

Оба несут тяжесть тайны, за которую в Кассии могли бы убить. Убили бы, если бы узнали. Потому не узнают никогда.

Мир отставил чашу с внезапно разонравившимся вином и поймал испуганный взгляд бледного трактирщика.

— Он нас не узнал? — спросил вдруг Этан, и Миранис удивленно пожал плечами, принявшись за сосиски:

— Под маской магии? Рожанин? Не сходи с ума…

Но и сам не поверил в то, что сказал, потому что в таверне стало вдруг слишком тихо, тревожно, и в дуновении скользнувшего в полуоткрытую дверь сквозняка почувствовался вдруг пряный запах магии. Раньше, чем Мир успел что-то сказать или сделать, вновь распахнулась дверь, и рожане попадали на колени, чуть ли не ударяя лбами в пол, а в дверях показались невозмутимо спокойные Тисмен и Арман.

Мир раздраженно присвистнул: телохранитель и не думал скрываться. Магия его давила к полу, на лбу горела руна, яркими браслетами, меняющими каждый миг рисунок, сияли на запястьях магические татуировки, и сам он не шел скорее — плыл, и с плеч его аккуратным потоком стекала темно-синяя ткань плаща.

— Опять ты все портишь, Тис, — встал из-за стола Миранис, даже не глянув на Армана, стоявшего за спиной телохранителя.

— Прошу вернуться в замок, мой принц, — мягко, но твердо ответил дозорный. — И если ты не исполнишь моей просьбы, я буду вынужден позвать Виреса и он вернет тебя…

— …силой? — переспросил Миранис. И даже не дожидаясь ответа, направился к двери. Остановился на миг, задержался возле посторонившегося дозорного, прошептал ему на ухо:

— Ты заигрался, Арман.

А потом передумал вдруг, подошел к столь же бледному трактирщику, осторожно коснулся его лба, активировав на нем магию татуировки, и тихонько присвистнул… руна узнавания сверкнула на миг, вновь пропала, а трактирщик упал в обморок на руки одного из слуг. Дорогое удовольствие. И обременительное — маг, создавший руну, был подобен пауку, сидящему в центре паутины. И караулившему, какая из нитей натянется первой… утомительно. Жрет много сил. И настолько унизительно, что Миранис все никак не хотел поверить. А поверить пришлось...

— Как многих трактирщиков ты наградил такой руной? — тихо спросил он Армана.

— Всех, мой принц.

— Настолько хочешь меня запереть?

— Я хочу тебя оградить…

— Ты просил не ставить тебя перед выбором, Арман, — все так же тихо сказал Миранис, внутри исходя горечью гнева. — Потому я выберу за тебя. Оставайся слугой моего отца, моим другом тебе больше не быть.

И направился к двери, жестом приказав Тисмену идти следом. Наслаждаться смертельной бледностью Армана на этот раз не хотелось.

Той же ночью Арман вновь бежал по лесу. Как можно быстрее, до изнеможения, до боли в мышцах, пока не упал бессильно в собранный ветром ворох листьев. Но даже эта боль не смогла выбросить из головы слова телохранительницы Ниши: «Наследный принц Кассии вскоре уйдет за грань. И помощь может прийти только от Виссавии». Ниша не ошибалась никогда. А виссавийские послы отказались помогать чужому наследнику.

Боги… может стоило дать Миру нагуляться… напоследок? Может… Арман встал с горько пахнущих листьев и вновь рванул в темноту леса. Быстрее! Только бы придушить рвущую душу беспомощность. Миранис, гордый, непокорный, временами сволочной — единственный друг, которого вскоре придется потерять. Потому что Ниша никогда не ошибается. А Мир сам бежит навстречу смерти. Боги! Ну почему вы столь безжалостны?!