3. Рэми. Прощание

— И прощание может быть прекрасным.

— Но болезненным.

— Порой боль тоже прекрасна.

Эрих Мария Ремарк, "Приют грез"

Рэми опять снился этот странный сон… длинный коридор с окнами по обе стороны, стекло, разлетающееся осколками от порывистого ветра… фигура в ослепительно белом. А Рэми, который в этом сне был трех-четырехлетним мальчишкой, бежал к той фигуре в брызгах стекла, бежал и понимал, как это важно — добежать… а потом ласковые объятия, тепло чужих слез на щеках, горячий шепот:

— Мой мальчик…

Опять мальчик? Рэми переворачивался на другой бок и замирал в восхищении на краю обрыва. Там, внизу, полыхали костром, переливались перламутром облака, стекал по глянцевым скалам рассветный румянец, и с приятным щелчком распахивались за спиной крылья. И Рэми летел, тонул в облаках, ловил ветер и с размаху врезался в потоки… и пил, до одури пил влажный, пропитанный грозой воздух, играл в догонялки с молниями и купался в тугих струях проливного дождя.

А когда уставал, складывал крылья, замирал на крышах огромных городов и закрывал глаза, выставляя перед собой ладони. И все вокруг темнело, путалось в блестящих, туго натянутых нитях. И Рэми находил среди этих нитей одну, две, проводил по ним кончиками пальцев и вздыхал:

— Зачем?

Спавшая на подушке белка радостно встрепенулась, прыгнула на грудь и завозилась, проведя пушистым хвостом по носу. Вот и оставляй после этого окна открытыми! Рэми чихнул, открыл глаза и сел на кровати. Сон развеивался медленно, томительно, утихал в груди восторг, неохотно уходило чувство всемогущества, падала тяжелым одеялом на плечи собственная слабость. Пройдет. А столь странные сны редкостью не были.

Согнав белку с плеч, Рэми привычно выпил оставленный для него матерью чай и выглянул в окно. Утро выдалось на редкость хмурым и безрадостным. Неяркое солнце не могло пробиться через свинцовые тучи, ласточки стригли траву крыльями, и душно было до невыносимости, несмотря на настежь распахнутые окна.

Перед грозой идти в лес слегка неразумно, лучше остаться дома. Да и Бранше одного оставлять не к лицу.

А гость и не думал сидеть сложа руки — с самого утра убежал колдовать с Лией на кухне, заглядывать сестренке в кастрюли и задавать море вопросов. Спелись. Внезапно почувствовав себя лишним, Рэми вышел во двор.

Духота напиталась запахом листвы. Одна из ласточек села на плечо, чирикнула, дернула хвостом-вилкой и улетела ловить мушек. Улыбнувшись выглянувшему на миг солнцу, Рэми сладко потянулся, посмотрел на привезенные вчера дрова и взялся за топор.

Работа шла легко, быстро стало жарко. Пот заливал глаза, и Рэми стянул тунику, бросив ее на скамью.

— И даже не думай! — погрозил он шутливо белке, которая сразу же рванула к пахнущей заклинателем ткани.

Белка вздрогнула испуганно и побежала на крышу. И тут же взвыл за спиной, вжался в будку огромный Клык.

Опять гость. И очень крупный гость. Со вздохом Рэми воткнул топор в колоду, подхватил тунику и, прикрикнув на все еще воющего Клыка (незачем гостя пугать!), почти бегом подошел к аккуратно закрытой калитке. Защелка, узнав заклинателя, откликнулась мягким покалыванием; тихо всхлипнула, пропуская, дверца, и все звуки будто размылись в густо укутанной плющом беседке.

Внутри было хорошо и спокойно: зачарованные магами стены оберегали зверей от человеческого шума. Мягко шуршала листва, заливался трелью дрозд, журчал недалекий ручей, и убегала в лес плотно утоптанная тропинка. А у грубо сколоченного стола меховой грудой лежала медведица.

Сжало болезненно сердце, перехватило от гнева дыхание, но Рэми улыбался, давя внутри тревогу. Почувствует зверь — обоим будет плохо. А медведица с явным трудом подняла голову на звук шагов и приветственно зарычала. Бурая шерсть на ее боку темнела от крови, рядом резвился, перекатывался через голову полугодовалый медвежонок.

— Кто же тебя так? — мягко спросил Рэми, погладил медвежонка и подошел к медведице.

Опять дозорные, кто же еще? Медведицу могут обидеть только люди. Деревенские не осмелятся, они заклинателя боятся, знают, что звериной боли Рэми не простит, а вот дозорные… над этими у Рэми власти не было.

Заклинатель вздохнул. Он ласково погладил бархатную морду, позволил лизнуть ладонь, и зашептал заветные слова, полностью растворившись в звере. Отвлечешься, упустишь тонкую нить связи, и оглушенная болью медведица не простит — разорвет в один миг. А теперь тыкается горячим носом в ладонь, дышит тяжело и двигаться боится, чтобы не навредить хрупкому человеку.

Рэми улыбнулся и осторожно сел на землю. Зная, что сидеть придется долго, заранее устроился поудобнее. Положил голову медведицы себе на колени, продолжая гладить круглые уши, и все время шептал, усмиряя боль, погружая дикого зверя в ласковый тяжелый полусон. Стало хорошо и спокойно. Медведица расслабилась, темные глаза ее затуманились, пасть чуть приоткрылась, выпуская кончик розоватого языка.

Все так же осторожно, плавно, стараясь не разбудить раненого зверя, Рэми подозвал сидящую на перилах белку. На миг сжился с неугомонным зверьком и попросил его бежать к матери. Белка подчинилась. Вскарабкалась на калитку и выпрыгнула во двор. Вновь где-то вдалеке залаял, но не угнался за шустрой красавицей Клык, а медведица на миг подняла голову, но вновь успокоилась, убаюканная ласковым шепотом.

Мать появилась сразу, да не одна — с бледной Лией. Посмотрев на раненного зверя, опустилась перед ним на колени, вполголоса приказала дочери принести какие-то травы, а также ее сундучок. Вновь зарычала, на этот раз угрожающе, медведица, и Рэми мгновенно взмок, почувствовав горький привкус тревоги. Удерживать волю огромной гостьи стало сложнее, и мир поплыл, а потом и вовсе исчез, застыв в ожидании за пеленой тумана.

Заветные слова лились с губ, пальцы все так же не уставали поглаживать нос, скулы, круглые уши. Вновь нос, вновь скулы… бархат шерсти, чуть ощутимый звериный запах. Рэми закрыл глаза, еще больше погрузившись в почти живую ласковую темноту. И стало все равно. И боль медведицы перетекала в руки мягким потоком, и собственная воля слилась с волей сильного животного.

Рэми краем сознания улавливал песню ручья где-то вдалеке, тихие, едва слышные разговоры, мягкий шелест листвы. Чувствовал запах крови и осторожное прикосновение пальцев к рваным краям раны. А потом резкую боль, что будила в душе огонь гнева. И трепет в ответ на каждое прикосновение иглы. Вместе с медведицей дрожал от боли, но лил, лил на огонь благодатную воду, и чуть было не упал, когда мать наконец-то закончила обрабатывать рану, а медведица заснула.

— Рэми! — позвал кто-то, и заклинатель медленно открыл глаза, удивляясь тому, насколько ярким может быть пасмурный день.

Бранше сидел рядом, баюкая на коленях медвежонка, в круглых глазах его плескалось ошеломленное удивление вместе с восторгом. И показалось на миг, что карие глаза стали желтыми, а из-за круглого лица глянул на Рэми зверь…

Не может быть в человеке зверя! Рэми резко обернулся к медведице. Бурая гостья мирно спала, чуть подергивая лапами. Столь невинная во сне… столь грозная, когда проснется.

— Даже не думал, что ты такой, — выдохнул вдруг восхищенно Бранше.

— Что ты здесь делаешь? — раздраженно моргнул Рэми, отбирая у гостя медвежонка. Лесной же зверь — хоть и маленький, а покалечить и даже убить может.

— За сестрой твоей пришел. Увидел — глазам своим не поверил, никогда таких как ты не встречал… у нас общаются со зверьми тотема, но других боятся, а ты… Ты со всеми зверьми так можешь?

Обрадованная, что заклинатель проснулся, белка цокнула и спустилась с калитки. Взмахнув обиженно рыжим хвостом, она осторожно прошла мимо медведицы и попросилась к Рэми на руки. Белку заклинатель взял, достал из кармана и протянул на ладони орешек, посмотрев искоса на излишне любопытного Бранше. Хлопотный гость попался. Опасно любопытный. Не для Рэми опасно — для него самого… ведь это с заклинателем лесные звери ласковые, а кого другого и цапнуть могут. Даже эта белка, к которой Бранше уже тянул толстые пальцы.

— С вольными — да, — ответил Рэми, поглаживая насторожившуюся белку. Бранше уже почти дотронулся до острой мордочки зверька, но благоразумно передумал. — С домашними не всегда. Домашние они другие… они привыкли подчиняться. Не люблю тех, кто подчиняется. Прошу — не приказываю.

— Просишь? — скривил губы Бранше. — Ну-ну.

Вновь зарычал ради порядка, потом приветственно заскулил Клык. Уловив в голосе пса новые нотки, Рэми выпустил насторожившуюся белку и выглянул во двор. Тучи уже совсем затянули небо, начал накрапывать дождик, разукрашивая песок темными каплями. Клык рвался на цепи к гостю, а гость, что так напоминал Рэми матерого волка, в беседку входить благоразумно не спешил: ждал во дворе и поглядывал в сторону леса.

Бранше отпрянул назад к калитке и прошептал:

— Дозорный.

— Дозорный, — мрачно подтвердил Рэми. — Что дрожишь-то? Ко мне он пришел, не к тебе, ты ему не нужен. О тебе давно и дозор, и деревенские знают, я еще с утра на всякий случай весточку отправил. Они думают, что ты — дальний родственник, оттого и трогать тебя не будут.

— Весточку? — не понял Бранше. — Ты же из дома не выходил, мать твоя и сестра — тоже. Когда успели?

Рэми лишь вытянул руку и тихонько свистнул, подзывая к себе вяхиря, спрятавшегося за лапами ели. Птица взмахнула серыми крыльями, дернулось белое пятно на шее, выдавила приветственное «кру-кууу-ку-куку» и в нетерпении прошлась по руке заклинателя. Рэми лишь усмехнулся, снимая с ее ноги густо исписанную бумажку.

— Ты умеешь читать? — спросил Бранше. — У нас простые люди совсем не умеют, только богатые да из некоторых кланов — времени на такие глупости у нас не хватает.

— Дозорные научили, — задумчиво ответил Рэми, пробежав глазами записку от старейшины. Просит успокоить лису, что повадилась кур воровать. Придется идти и успокаивать… пока лиса на воротник не пошла. — Сказали, что так легче меня найти, если что. И старейшину в деревне тоже научили. Пишет он не очень, а вот прочитать с грехом пополам все же может. И птицы ему подчиняются, потому что я попросил.

Он отпустил вяхиря и направился к калитке, бросив:

— Оставайся здесь. Выйдешь, когда уйдет дозорный. Медведица проспит до самого вечера, и лучше бы вам к ней не подходить. Никому. Тебе — тем более. Надеюсь вернуться до того, как она придет в себя…

— Уж не знаю, как и благодарить тебя буду… — неожиданно выдавил Бранше.

Рэми дернулся. Он не любил таких разговоров:

— Пока просто не делай глупостей, этого вполне хватит. И не шарахайся при виде каждого встречного. Это настораживает. А мы не хотим, чтобы кто-то насторожился, правда?

Бранше явно не хотел, вновь отходя в тень, но держась на этот раз подальше от медведицы и медвежонка. Белка радостно цокнула заклинателю, обернулся на скрип калитки дозорный.

— Я уж думал, что ты никогда не выйдешь…

Рэми лишь равнодушно пожал плечами, подходя к бочке с водой. Дозорный, поняв все правильно, взял со скамьи кувшин, набрал воды и полил Рэми на руки.

— Трудный денек выдался, не так ли? — чуть сочувственно спросил он.

— А ты будто не знаешь! — огрызнулся Рэми. — Или это не ваши люди медведицу ранили? Зачем? Ради забавы?

— Да брось ты, сразу ради забавы, — примирительно выдохнул дозорный, поставив кувшин на место и подавая Рэми тунику. — Я знаю, что ты зол, но и ты нас пойми, заклинатель. Один из гостей архана медвежонка в лесу увидел. Городской архан, мальчишка еще совсем, несмышленый, не знал, что, где медвежонок, там и его мамаша. Поиграться захотел… А мы не могли дать его ранить, прости уж. Получилось так.

— Получилось! — вскипел Рэми. — Сколько у вас «получаться» может? В прошлом году волчицу прибили, мне пришлось ее волчат выхаживать, в этом…

— Рэми, это всего лишь звери, — пытался успокоить его Занкл.

— Сами вы всего лишь звери! Если это все, уходи. Мне не нужны ни ваши слова, ни ваши извинения. Если хотите, чтобы я не злился, не убивайте без причины… волки и медведи вместе с вами лес охраняют, а вы!..

— Мы помним об этом, заклинатель. Всегда помним.

Помнят, как же! Заверещала, почувствовав гнев заклинателя, белка, зло каркнул на крыше ворон, грозной тенью навис над двором орел. Рэми направился к дому и остановился на крыльце, услышав:

— Не серчай, заклинатель, не из-за медведицы я к тебе пришел. Знаю, хлопот у тебя много с этим зверем, но дело у меня к тебе другое. Гораздо более важное.

Рэми медленно повернулся к дозорному и махнул рукой, попросив орла улететь, а каркающего ворона замолчать. Тихим шелестом пронесся по листьям ветер, вбежала по штанам Рэми, устроилась на плече белка, поглядывая на гостя темными бусинками глаз и хватая Рэми за черные волосы столь похожими на ручки лапками.

— Как я могу помочь дозору? — тихо спросил Рэми, погладив белку.

Просто так ведь Занкл бы не пришел. Сухой и мускулистый, он появился в отряде совсем недавно, прошлой осенью. И Жерл сразу предостерег людей, чтобы те при новеньком осторожнее были, потому что присылать нового воина в отряд, когда не просили, странно.

Рэми, как и старшой, чувствовал в Занкле некий подвох, как в стреле, лежавшей на натянутой тетиве. Но время шло, воин из чужого стал своим, и дозорные, вздохнув с облегчением, его приняли. Все, кроме старшого. Тот посматривал на Занкла косо, предупреждая Рэми, чтобы держался от дозорного подальше. И не думал поддаваться его обаянию. А обаянием Занкла наделили сами боги: дозорный, вроде, ничего и не делал, но нравился всем.

Заклинателя дозорный жаловал, может, даже слишком жаловал, все время провожая внимательным взглядом. Понапрасну не цеплялся, в лесу помогал без слов. Кровью архана не кичился, общей работы не боялся. Вместе они завалы на дорогах разгребали, вместе убирали упавшие на тракт деревья, вместе выслеживали озверевших прошлой зимой волков. И стали бы, наверное, друзьями, только Рэми избегал дружбы с арханами и, тем более, с магами. А магом Занкл, говорят, был неплохим.

Сила или магия была чем-то, чем имели право обладать только арханы, тем, чего Рэми не понимал до конца, но в глубине души побаивался. И с чем сталкивался всего несколько раз. В первый раз, когда ему на запястья надели кожаные браслеты главы рода. Тогда проводящий ритуал инициации молодой архан скользнул по поверхности души, но внутрь не заглянул. Будто ему было противно и неинтересно. А может, просто не умел.

Жерл умел. После случая с оборотнем вывернул душу Рэми наизнанку и показал, как на самом деле могут допрашивать магией. Рэми никогда не забыть ни стучавшего по ставням ночного дождя, ни скрутившей внутренности боли, ни унизительной, пригвоздившей к полу беспомощности. И слов старшого никогда не забыть:

— Никогда не попадайся на допрос к магам. Иначе та прожитая тобой сегодня боль покажется детским лепетом. Я ведь тебя пощадил… А допрашивал бы в полную силу… Потому не верь магам, они друзья опасные. Сегодня дружат, завтра — сам понимаешь.

— Понимаю, — выдохнул тогда Рэми, не в силах отдышаться.

Хотя не понимал ничего. С самого детства не понимал. Ни почему Жерл так о нем заботится, даже больше, чем о своих дозорных, ни почему помогает. Не в первый раз же помогает. Старается образумить, как глупого ребенка. Пытается сказать что-то важное, глядя временами так внимательно, испытующе. Пытается, но все равно будто чего-то боится, не в силах выдавить ни слова…

Но урок с оборотнем Рэми выучил отлично. С луком он больше не расставался. Особенно в последнее время.

А опасаться было чего: контрабандисты ходили через предел, как через прочный мост, а по деревне медленно ползли слухи. И об изувеченных телах в лесу, и о тайном клане, и о шипах какого-то демона. Слухи летели по приграничным селам, бередили души простых рожан, доходили и до дозорных.

Дозорные молчали. Но в последнее время в лесу появлялись чаще, да пить стали меньше… до сегодняшнего дня.

— Беда у нас, — едва слышно сказал Занкл, шагая к Рэми ближе. Будто боялся, что его услышат, и прошептал на ухо: — Старшой запил.

Рэми не ответил, внутренне похолодев. В первый раз он увидел Жерла пьяным лет десять назад. Помнил, как заливал тогда дом лунный свет. Как бились с глухим стуком о стену вещи. Как нестерпимо пахло хмельным и было страшно, очень страшно. А потом будто туман. Кажущаяся в полумраке черной веревка с петлей на конце, что качалась из стороны в сторону. Вправо-влево, вправо-влево. Жерл, стоящий перед Рэми на коленях, обнимающий его за пояс. И плачущий… Единственный раз тогда Рэми видел его плачущим. А еще он почему-то называл Рэми сыном и просил прощения.

После этого случая дозорные стали звать Рэми каждый раз, как Жерл напьется. Говорили, что только заклинатель может с ним сладить. Что до того, как Рэми появился в замке, Жерл во хмелю буянил, все крушил, мог кому и в глаз заехать, а теперь стал спокойным и ласковым, как котенок.

— Рэми? — выдернул из воспоминаний Занкл. — Идем, мальчик, ты нам сейчас нужен.

Мальчик? Рэми холодно улыбнулся. Уже семь лет, как глава собственного рода и заклинатель. И уже семнадцать, как ходит по этой земле, а все еще «мальчик». Для Жерла, вот теперь и для Занкла.

Заскулил за спиной приветственно Клык, и, обернувшись, Рэми увидел сестру, что шла по тропинке с корзиной, полной темно-красных вишен. Занкл приветственно улыбнулся, потянулся к ягодам, но Лия высоко вскинула подбородок и быстро вбежала в дом.

— Что это с ней? — удивился Занкл.

— За кошку. На этот раз вы поймали нашу Мурку.

Дозорный лишь пожал плечами, выдав что-то не очень лестное о слишком впечатлительных женщинах. Рэми промолчал.

Убитая кошка была для дозорных символом удачи, висела на арке ворот перед казармами и обновлялась каждое полнолуние. Полуразлагающийся труп не нравился и Рэми, да кто его спрашивал?

Пару раз заклинатель даже пытался возразить, но то, что касалось суеверий, дозорные чтили свято. А посягать на святое не позволяли даже заклинателю. Только как Радону может быть мил такой «дар», Рэми понимать отказывался.

— Рэми! — явно начинал терять терпение дозорный.

Заклинатель встрепенулся, взял из дома и накинул на плечи плащ, а затем сказал Занклу:

— Погоди… медведицу до завтрашнего вечера усыплю. Не хотел этого делать, но…

Занкл кивнул. И позднее, как только Рэми вскочил за ним на коня, в нетерпении тронул поводья, пуская лошадь в галоп. И только тогда Рэми понял, насколько дозорный был с ним терпелив, насколько хотел побыстрее доставить «щенка Жерла» в замок.

Когда они доехали, уже пошел дождь. Высокий замок прятался за белоснежными башнями. Разбивали дорожную грязь копыта, кивнул им в знак приветствия, улыбнулся Рэми дозорный. Заскрипели цепи ворот, радостно крикнула сидящая на башне ворона, и взметнулись по обе стороны высокие стены.

Рэми не любил замок. За прятки за стенами, за обилие запахов и непривычную многолюдность. И лесные звери здесь всегда прятались, и не были такими приветливыми. А вот дозорных, чьи казармы ютились вдоль внешней стены, даже жаловал — ведь часть из них были его друзьями.

Боевой конь, предчувствуя отдых, устремился в казарменный двор, Рэми спешился, и пока Занкл справлялся с лошадью, стоял посреди двора и смотрел на кошку.

Жаль. Ласковая была, мышей ловила исправно, а теперь распятая висела на арке ворот, подставив ветру тугое, полное мертвых котят пузо. Амулет. Глупые суеверия. Мертвое тело, омываемое струйками дождя, что собирались под воротами в розоватую лужу.

Рэми передернуло. Даже отсюда чувствовал он ауру смерти и легкий привкус ужаса, а ведь он не был магом. Зато дозорные были, должны были чувствовать, понимать, да вот только ничего они не понимали. Не может быть это мило богам. Рэми откуда-то знал, что не может. И как во сне вдруг увидел туго натянутые нити, и скользнул по ним пальцами, вздохнув. Что-то ощутимо менялось вокруг, вертело в вихре дождя спокойный до этого мирок, смывало покой к ногам холодной лужей.

Рэми отвел взгляд от кошки, сглотнув комок тошноты. А Занкл скинул на плечи капюшон плаща, позволяя дождю намочить каштановые волосы, и поклонился начавшему затвердевать трупу. Наверное, с таким же уважением дозорные перерезали ей вчера горло. Что ж поделаешь — тяжело дается уважение арханов. Как и тяжело дается овце забота хозяина…

Входить в казармы и помогать дозорным внезапно расхотелось. Расхотелось ступать по земле, отказывающейся впитывать кошачью кровь. Однако Занкл уже закончил молиться, накинул на голову капюшон и вопросительно посмотрел на своего спутника. Явно ждал.

Преодолев приступ тошноты, Рэми поднялся по скользким ступенькам крыльца и вошел вслед за дозорным в общий зал казарм.

Изнутри пахнуло теплом и гарью. Дозорные понуро сидели за потемневшими от времени столами и вполголоса переговаривались, бросая красноречивые взгляды на закрытую дверь в глубине залы. За дверью что-то бухнуло, врезалось в стену, и подававший дозорным вино прислужник вздрогнул, уронив на пол деревянную кружку.

— Иди домой! — кивнул ему Занкл.

Тихо стало. Как на похоронном ритуале. Хлопнула дверь за спиной едва знакомого мальчишки-прислужника, взгляды мужчин на миг скользнули по Рэми и отпустили, а Дан, один из молодых дозорных, протянул заклинателю чашу с теплым вином.

— Холодно сегодня.

Рэми отпил слегка вина, утонув в пряном тепле, но особо с хмельным не усердствовал. Знал, что ясность в мыслях еще может понадобиться.

— Нечисть женится, — подтвердил Занкл, скидывая на скамью мокрый плащ и подходя к огню.

— Ты так и не объяснил, что было в приказе, — внезапно зашипел молодой поджарый воин, Айрон, и стукнул кружкой так сильно, что вино разлилось по грубо сколоченному столу.

Зря они прислужника прогнали, теперь к утру здесь так вонять будет, не продохнешь.

— Прав был Жерл, нельзя тебе, падле, доверять, — продолжил Айрон. — А теперь что? Настучишь? Или уже настучал?

Рэми скривился: склок дозорных наблюдать совсем не хотелось.

— А ты меня, брат, не суди… — усмехнулся Занкл, усевшись на скамью. — Завтра сам все узнаешь. А сейчас хлопоты у нас другие. И гость, если ты не заметил. Которому о нашей вражде знать совсем не обязательно.

Как будто Рэми и раньше не знал. Хотя нет, не знал. Думал, что Занкла в отряде уже своим признали, а вот оно, оказывается, как.

Айрон хотел вскочить со скамьи, но более опытный, уже начавший седеть сосед удержал его, заражая спокойствием:

— Не враги же мы. К чему эти слова, Айрон?.. Или нашего брата не уважаешь… Или имеешь серьезный повод для неуважения?

Айрон умолк. Понуро налил в чашу вина, выпил залпом и неприязненно глянул на спокойного Занкла.

— Странно все это, — прошептал он. — Предел каждый день прерывают, в столице от злости на стенку лезут, а ты приказы тайные получаешь… и от кого же, а?

— Не обращай внимания, Рэми, — заметил Дан. — День сегодня трудный, вот и бесятся все.

Рэми кивнул, поставил на стол незаметно опустевшую чашу и вслед за Занклом бросил тяжелый от влаги плащ на скамью. Сразу стало почему-то зябко. И тихо. Все дозорные, будто забыв о ссорах, смотрели на «щенка Жерла» и ждали. Что он успокоит старшого ждали — чего же еще? Рэми пожал плечами и вышел в боковую дверь, за которой продолжало что-то биться об стены.

Внутри оказалось гораздо более душно, чем в общей зале. И теплее.

Огонь догорал за веером каминной решетки. Шторы были плотно закрыты, а старшой сидел за столом из черного дерева и в неясном свете светильника просматривал какие-то бумаги. Жерл, увидев Рэми, спрятал бумаги в украшенную резьбой шкатулку и кивнул гостю на скамью.

— Хорошо, что пришел, садись.

Рэми напрягся. Дивно это. И старшой был дивным — спокойным и холодным. Сыном, как обычно по пьяни, не называл, вымаливать прощения, потому что не уберег, не спешил, будто и вовсе не был пьяным.

Но пил весь день: на столе стоял пустой кувшин, тут все пропахо хмельным, а внимательный взгляд Жерла подергивался дымкой.

— Что, Рэми, снова позвали? — прошептал он, потянувшись к кувшину. — Думают, ты меня опять спасешь… я тоже так думал… до этой седмицы. Но тут даже ты бессилен. Так, может, оно и к лучшему…

Рэми ничего не понимал в этом пьяном бреде, собственно, и понимать не собирался. Надо просто переждать трудную ночь, чтобы завтра старшой стал таким как обычно — здравым и спокойным.

— Мне нальешь? — попросил Рэми, садясь напротив Жерла.

— Пей! — отмахнулся старшой, с готовностью двигая к гостю чашу. — Меня не берет. Бывают такие дни, что и вино не берет, и жить не хочется.

Значит, пьян. И горит желанием умереть и поболтать. Как всегда…

Рэми не рассказывал никому о ночах, проведенных с Жерлом. Да и нечего было рассказывать: Рэми просто слушал, Жерл — говорил. Много о чем говорил, временами даже интересно: о далекой и малопонятной жизни в столице, о детстве, о случаях в дозоре, но никогда — о жене и умершем сыне.

Рэми понюхал вино. Дешевое. И кислое.

Отпил глоток — гадость еще та, но под внимательным взглядом старшого попробуй не выпей. И Рэми выпил. До дна. Перед глазами поплыло, в голове затуманилось, а где-то неожиданно далеко, за густой пеленой, вздохнул Жерл: «Тебя берет. Не обманули, гады. Крепкое. А ты пей, пей, мальчик. Не смотри на меня так, не надо. Сегодня все иначе. День паршивый, вино паршивое и настроение хуже некуда. Опасное. Когда надо с кем-то поговорить, а нельзя… А надо, иначе душа разорвется. В клочки, понимаешь? Ничего ты не понимаешь. Пей, пей. Слушай. А завтра — забудь!»

«Забудешь тут», — пьяно подумалось Рэми.

Душно. И голова тяжелая, сама к столу тянется… и спать хочется…

«Глупый ты, Рэми, — доносился издалека голос старшого. Сам он глупый, глупости несет, да и разговорчив… как всегда по пьяни. — Все вы, рожане, глупые. Смотрите на нас, арханов, с завистью и не понимаете… что счастье от рода не зависит. Вот я счастлив почти и не был… впрочем, я — тварь, заслужил. А ты?»

«А что я? Я не архан», — лениво подумал Рэми.

И с трудом удержал дрожь, когда буря на улице взвыла, разбилась о плотно закрытые ставни. Звякнул тронутый ветром колокол. И вдруг почудились сквозь полуопущенные ресницы кошачьи глаза у плеча Жерла. Не безжизненные, как во дворе, нет, — осуждающие. Кого? Убийцу-старшого или Рэми, что не сумел остановить дозорных?

«Дураком я был, — продолжал хмуро Жерл, и тихий виноватый голос его с трудом пробивался через шум бури. Да и не важен он был. Буря — важна. Боги гневаются. Почему? — Хотел забыть прошлое, как страшный сон, избавиться от всего, что там было. Вот и брата сводного выгнал. Решил, что если сам перестал быть чудищем, то и Ленара дома терпеть не обязательно...»

Чудищем? Брата? Вновь воет ветер, всхлипывает и утихает, сворачиваясь за домом шаловливым котенком. Трется о ногу Рэми мышь, тянется к заклинателю, вновь натягиваются до предела нити судьбы, и страх жрет до самых костей. У Жерла есть брат? Дивно… никогда о нем не рассказывал. О детстве рассказывал, о брате — нет. Интересно, почему?

«Выгнать выгнал, а покоя все равно не было, — выдавливает из себя Жерл. — Дозорным пристроился при замке повелителя, жену в дом взял, сын у меня родился, а покоя не было. Спать не мог… Сон — это счастье… тебе, молодому, не понять...»

Повторяется. Чушь несет… жалится. Странно это видеть, как сильный обычно мужчина жалится. Неприятно. И буря опять воет, швыряет о стены горсти капель. И нити судьбы звенят от напряжения, а одна из них, Жерла, наливается зловещим алым сиянием. Почему? Почему так муторно, будто что-то нехорошее надвигается, а Рэми никак не может помешать. Хотя помешать надо...

Старшой тяжело встал из-за стола и пошел к камину. Боги, почему он кажется таким старым и беспомощным? Всегда таким был?

Все вокруг вновь поплыло в дымке сонливости. Буря наотмашь ударила о стены, и тонко зазвенела чаша на столе. Жерл подкинул прожорливому огню дров, а вместе с ними — пучок ароматических трав. Казавшийся живым огонь обрадовался, взмыл алой пеленой, а потом растекся по дровам довольным потоком. Тянуло от него чем-то неуловимо знакомым, приятно горьковатым, может, душицей, но точно смешанной с магией. И нити вновь напряглись до предела, и почему-то почудилась в огне тень Эли, ее косы, взлетающие в такт музыке ветра.

Эли… Эли… больно-то как! Тоскливо!

«Полнолуние было, — продолжал старшой, возвращаясь к столу. Полилось в чашу вино, распахнул крылья хмельной запах. Эли в огне улыбнулась сладко, мечтательно, глаза кошки стали задумчивыми, а на нити Жерла собралась темная капля… — Осень, листья почти облетели. А я опять спать не мог, в сад повелителя пошел, думал, там успокоюсь… Как же!»

Сад, окружающий замок повелителя. Как там в легендах говориться? «Магическая оправа для жемчужины замка». Место, о котором все говорили с искренним восхищением. Как же хочется спать… И капля на нити наливается тяжестью… а Эли в костре застывает, исходя мелкой дрожью. Боится?

«Тут-то я эту тварь и увидел, — продолжает где-то далеко Жерл. — Красивая, зараза, мышцы под шкурой переливаются, а грива до самой земли струится. Никогда и ничего столь красивого не видел. И опасного. Я долго не думал — выстрелил, думал, шкуру его золотистую под камином расстелю, сынишка рад будет, — и смеется. Горько так, будто через силу. — Не ты один по оборотням стрелять умеешь. И не тебе одному повезло. Только тебе повезло, что попал, а мне повезло, что промазал...»

Летит в стену чаша, взвывает в ответ буря. И теплое дерево под щекой вибрирует от удара. Не обижай, Жерл, не надо, не виновато оно… И буря за окном не виновата. Воет, плачет… И тополь под окнами не виноват. Стонет… Жерл стонет?

«А зверь-то исчез вдруг, будто истаял, понимаешь… а на поляне человек лежал, едва живой. Я думал, что там и умру… я же ему клятву давал. Я же его собой закрыл бы, не раздумывая, а он… такая же тварь, как и мой брат! Наследный принц Кассии всего лишь тварь… слышишь!»

Молчание висит темной завесой. Сон кутает в теплое одеяло и срывается, летит на стол с нити алая капля. Алая? Кровь?

«Я и очнуться не успел, как выбежали из кустов трое мальчишек. Один Мираниса плащом прикрыл, второй, что поменьше других был, стрелу из плеча выдернул. Я думал вмешаться — кровью же истечет — но тут мальчишка что-то прошептал, и рана на глазах затянулась. Такой редкий дар… и на услужении у оборотня.

Но когда принц глаза открыл, я радовался, как ребенок. Не понимал еще, чем мне это аукнется.

А на рассвете за мной пришли. Не убили, и на том спасибо, сослали в эту глушь. И клятву взяли магическую, что никому о той ночи не расскажу

Только… клятву-то брал телохранитель принца. Зеленый еще, вот и ошибся. Чуть-чуть. Потому и смог я тебе, опьяненному и почти уснувшему, рассказать о той ночи. Может, и не слышишь ты меня, а, Рэми? Значит, на то воля богов, что не слышишь…»

Его голос стал задумчивым и тихим… едва слышным.

«А знаешь, я поначалу тут даже счастлив был. Только здесь обрел покой, научился спать ночами. И понял, наконец, важную вещь: у меня есть семья — жена и сын.

Но… тогда поздно было. Я помню бьющий по глазам лунный свет и столь глубокие тени во дворе. А еще — скрип входной двери, шлепанье босых ног по ступенькам и широко раскрытые в радости глаза сына. Тень… дикий ужас… и крик, что до сих пор в ушах стоит. И хлынувшая во все стороны кровь.

Я никогда не убивал никого с таким восторгом, как убил оборотня, отнявшего жизнь моего сына. Я никогда не плакал так горько, как снимая тело жены с веревки. И жизнь моя тогда и закончилась… до тех пор, пока я не увидел тебя, волчонок… и то же дикое понимание в твоих глазах, какое было в глазах моего сына, Лаши».

Вновь повисло молчание. Долгое, бессмысленное. Рэми захотелось спать, сонная одурь уже почти завладела пьяным телом, он даже видел отрывки сновидений, как старшой продолжил: «Завтра уезжаю. Может, это и к лучшему — вдали от тебя, мальчик, мне будет лучше. Ты слишком похож на Лаши, такой же чистый душой, такой же безмолвно обвиняющий. Если бы ты знал, что я натворил, наверное, ты бы меня проклял… мой глупый свободолюбивый волчонок».

Рэми устало закрыл глаза. Где-то вдалеке подпевала огню Эли с разлетающимися в разные стороны косами, мурлыкала на коленях кошка, а с натянутой до остроты нити слетала еще одна капля. Рэми лениво попытался вынырнуть из пучины пьяного бреда, но уже не смог. И почти не удивился, когда скрипнула рядом лавка, а чужие пальцы погладили по щеке, стирая слезу: «Не думай обо мне плохо, волчонок». А потом накрыл сон, вновь унес на крыльях под самые облака, туда, где истекали дождем тяжелые тучи и над одеялом облаков всходило ярко-алое солнце. Дернулись за спиной крылья, ударили по воздуху. Тихий голос прошептал на ухо: «Я заждался, мой носитель» — и нити судеб заскользили сквозь пальцы. Все меняется. Вот прямо сейчас все и меняется.

Проснулся Рэми, наверное, рано — не понять. Страшно болела спина, затекли руки, устроилась на столе, смотрела на Рэми внимательным взглядом огромная крыса. Она наклонила голову, дернула длинным хвостом и спрыгнула на пол, а Рэми, удивленно моргнув, выпрямился.

Догорал огонь в камине и было слегка душно. Все так же пахло травами, но сегодня этот запах раздражал, растрясал внутри болото тошноты. Крупные капли лупили по крыше, а казалось, лупили по голове ненавистными навязчивыми молоточками. От полной чаши на столе пахло хмельным. Рэми взял чашу, погрел ее слегка в ладонях и отпил глоток. Не то, вчерашнее, вино, а более слабое, теплое и сладковатое на вкус.

Испарились из головы остатки дури, улеглась тошнота, и Рэми, чуть пошатываясь, вышел в неожиданно пустую общую залу. Тут был все тот же навязчивый запах разлитого спиртного, остатки еды на неубранных тарелках и ловкая шустрая фигурка прислужника, бегающего между столов. Мальчишка подхватил с тарелки недоеденную куриную ножку, вонзил в нее зубы, и, встретив взглядом Рэми, улыбнулся. Дозорных слуги боялись, Рэми считали равным. На одной из скамей что-то вздохнуло, шевельнулось, из-под плаща показался заспанный и растрепанный Занкл:

— Куда все ушли? — удивился Рэми.

— Старшой приказ получил о переводе… и из замка уехал. Все его провожать пошли.

Рэми вздрогнул, с трудом подавив в себе горечь обиды. Уехал? И даже не попрощался? Впрочем… может, сегодняшняя ночь и была прощанием? Но все равно было по-детски обидно. Что не сказал, не позволил пойти сегодня с дозорными, в последний раз заглянуть в глаза… больно. И паршиво. Ведь Жерл почти отцом для Рэми был все эти годы… оказывается, теперь — был.

— А ты почему не пошел? — спросил Рэми, отводя взгляд. На улице вихрем взорвался ветер, ударил в ставни.

— Кто-то уходит, кто-то должен остаться. Кто-то должен заменить Жерла.

Жерла никто не может заменить… не для Рэми.

— И этим кем-то будешь ты? — тихо спросил заклинатель.

— Вспоминаешь вчерашнюю ссору, — понимающе кивнул Занкл. — Да, неприятно, когда твои же люди тебе не верят. Но приехал я сюда вовсе не за тем, чтобы навредить Жерлу, а чтобы присмотреться к отряду и перенять командование.

— Жерл знал?

— Много вопросов задаешь, юноша, — взгляд Занкла был изучающим, внимательным. — Но я не враг тебе. У таких, как ты, враги долго не живут.

— Я никого не убивал! — прошептал Рэми, чувствуя, как горят щеки.

— Не об убийстве я говорю — о чем-то другом, о чем знаем и я, и Жерл, но еще не знаешь ты… Довольно. Он просил тебе кое-что передать…

Занкл подал на раскрытых ладонях кожаные ножны, исписанные незнакомыми рунами. Рэми дрожащими руками принял подарок. Все еще было горько, тошно. Но пальцы сами сомкнулись на удобной рукояти, и клинок едва слышно запел, высвобождаясь. Заклинатель бросил ножны на стол и заворожено посмотрел на чуть сероватый характерный блеск металла, на клеймо мастера у рукоятки, на извилистый рисунок рун на обоюдоостром клинке кинжала. Рэми чуть тронул лезвие пальцем, подивился хорошей балансировке клинка и задохнулся от восхищения:

— Это слишком дорогой подарок…

— Вижу, что Жерл действительно хорошо тебя выучил, мальчик, — усмехнулся Занкл. — Самалийскую сталь и хорошо сделанное оружие ты оценить можешь. Говорят, что еще и читать умеешь. И что все книги из библиотеки замка уже перечитал. И что на тренировочном дворе тебя не с самыми слабыми в пару ставят. Слишком хорош для рожанина, не так ли? Породистый щенок.

Рэми вздрогнул и бросил на Занкла настороженный взгляд. К чему такие речи? Кто-то рождается арханом, избранным богами, кто-то рожанином, и ничего тут уже не изменишь. Да и надо ли менять-то?

— Подарок себе оставишь, — ответил на немой вопрос старшой. — И, когда управишься с гостем и зверем, как всегда, явишься на тренировку. Я ничего не буду менять в твоей жизни, Рэми, потому что мне нужен образованный и умеющий за себя постоять заклинатель под боком. И я не хочу, чтобы потом ты меня проклинал, я сделаю все, чтобы тебя хорошо подготовить.

Подготовить к чему?

— И даже последние слова Жерла тебе передам, хотя с ними не согласен: «Остерегайся служить твари». Твари, мой мальчик, это не всегда те, на кого мы думаем. Но мы договоримся и будем жить мирно, не так ли?

— Тогда перестань называть меня мальчиком, — ответил Рэми, пряча кинжал в ножнах.

Занкл лишь усмехнулся, подавая плащ:

— По рукам, заклинатель.