8. Аланна. Помолвка

Один не разберет, чем пахнут розы,

Другой из горьких трав добудет мед.

Дай хлеба одному — навек запомнит,

Другому жизнь пожертвуй — не поймет.

Омар Хайям

Слабо освещенная пещера, полная самоцетов, с первого взгляда казалась уютной, но на самом деле была опасной. И Зир был не настолько глуп, чтобы хоть раз сойти с опоясывающего стены балкона, но и приходить сюда любил — думалось здесь хорошо.

Он взял из ведра кусок мяса и бросил вниз, прямо на полускрытые водой камни. Тварюга дернулась, поймала угощение и вновь замерла, слилась с камнями. Зир довольно улыбнулся. Он всегда восхищался стремительностью любимца: такой огромный и обманчиво неповоротливый, а как дело доходит до еды… Ну совсем как хозяин, только у хозяина столь страшные аппетиты не совсем на мясо.

Милое чудовище, привезенное торговцем… как они его называли? Ах да, крокодил… надо еще таких парочку заказать.

Взяв новый кусок баранины, Зир спросил у стоявшего за спиной мужчины:

— Что-то не так?

— Не совсем, — замялся Кривой, и Зир слегка поморщился.

Если Кривой начинает юлить, значит, принесенная весть вовсе не обрадует. Боится. Правильно боится, дураков Зир не любит, а Кривой, хоть послушный и исполнительный, умом вовсе не блещет.

— Говори, — приказал Зир, кидая Тварюге новое угощение.

Щелкнули челюсти, и украшенная шрамом рожа Кривого перекосилась еще больше, а настроение Зира заметно улучшилось. Он любил чужой страх. Чувствовал его, купался в нем, как в горячем потоке, и успокаивать своего пса вовсе не был намерен.

— Ну же? — глава мило улыбнулся Кривому, и страх верзилы стал еще интенсивнее. Ярче. Острее. Да-а-а-а-а… именно так! — Не томи.

— Звезда получил заказ… и его взял…

— И? — Тварюга радостно зачавкала новым куском мяса.

— На Армана.

Зир напрягся, пуская любимцу последний кусок. Потом повернулся к дрожавшему от ужаса Кривому и тихо спросил, уже и не думая улыбаться:

— И?

— Мы помним… — начал заикаться Кривой, но страх его теперь не радовал — раздражал, и Зир уже мысленно придумывал, как бы наказать Кривого за глупость. — Зир, мы помним твой приказ не трогать старшого… пожалуйста…

— Только не говори мне, что Звезда его достал… — прошипел Зир, шагнув к Кривому. — Только не говори мне, что Арман мертв. Я ж с вас, суки, шкуру сдеру…

— Смилуйся… — упал Кривой на колени. — Почти достал… но… они не дураки… присматривают… Телохранитель… Зеленый… Звезду чуть самого не… А Арман даже не заметил...

— Почти достал? — тихонько переспросил Зир, присел перед истекающим страхом Кривым на корточки. — Случайность… только случайность спасла от вас Армана? Тисмена взбесили? Идиоты! Давай сюда Звезду!

— Мы… Прости…

Кривой что-то хрюкнул, и будто услышав, появился в пещере столь же дрожащий, неуверенный мальчик с тазом в руках. Зир посмотрел на принесенное мальчишкой, усмехнулся и злиться на Кривого раздумал.

— Вновь перестарались… — он взял кусок принесенного мяса и кинул его Тварюге. Милый крокодильчик угощению явно обрадовался, зато Кривой изошелся дрожью так сильно, что смотреть было тошно. — И надеюсь все знают, что будет с теми, кто осмелится меня ослушаться?

— Да, глава, — едва слышно прохрипел Кривой.

— Иди!

Зир задумчиво подкинул на окровавленной ладони кусок мяса, сполна насладившись исходившим от него отблеском ужаса. Умирал Звезда долго и мучительно — дурак Кривой все пытался исправить свою оплошность, выбить имя заказчика… и перестарался.

Следующей вниз полетела голова, взмахнула в полете испачканными в крови волосами, щелкнула, разлетаясь в челюстях Тварюги, но удовольствия кормежка уже не доставила. Зир выругался, схватил таз и вывалил все, что осталось от Звезды, на камни. Уже не слушая, как радостно завозился внизу Тварюга, вышел, сунув окровавленный таз все так же дрожащему мальчишке.

Он даже не спрашивал, уже знал — Звезда не слил заказчика. Слишком хитер этот маг… следов никогда не оставляет. И пытай не пытай потом дураков, до правды все равно не докопаешься… третий человек! Третий, который сдох из-за своей глупости! Да и еще и разборки с телохранителем принца… Тисмен оплошности не простит, а значит вновь будет череда облав...

— Даю ко мне! — зарычал Зир, вытирая руки о платок, протянутый служанкой.

Идиотка явно обрадовалась — орать под ударами будет не она, а новая девка. Недолго ей радоваться — Даи Зиру сегодня не хватит.

Идиоты! Почему его окружают сплошные идиоты?!

Раздражающе колыхались занавески, тронутые сквозняком, щелкал огонь на факелах, дрожали от страха отблески на темных стенах. И высокий коридор плыл, плавился в огне ярости. Аланна не была ему сестрой по крови, но они выросли вместе! Это Арман ее утешал после смерти ее родителей, он помогал ей тогда выкарабкаться из траура, чтобы помочь так же себе… и никто теперь его сестру обижать не смеет!

Арман почувствовал его сразу. Шкурой зверя, искристо ярким пламенем гнева, и развернулся, впечатав идущего за ним в стену коридора. С огромным трудом сдержался, чтобы не сжать слишком сильно пальцы на тонкой шее. Боги, до чего они слабы, эти виссавийцы! Магией сильны, а телом?

Ради богов! Арман не хотел его видеть, не хотел обдавать своим гневом, так нет, виссавиец приперся к разъяренному зверю сам… Слабый. Дурак.

А Идэлан не шевельнулся, не попытался вырваться, сопротивляться. Даже магией своей не оттолкнул, хотя Арман знал, что мог.

Буря захлебнулась на высокой ноте. Тишина била по нервам. Пробежала по ковру крыса, Арман криво усмехнулся, а в глазах виссавийца, огромных, выразительных, как у всех из этого проклятого племени, не отразилось ни капли ожидаемого страха.

— Что случилось? — тихо спросил он, обжигая невесть откуда взявшимся сочувствием.

Арман убрал руку, молниеносным движением выхватил кинжал и швырнул в крысу. Зверек заверещал от боли, а взгляд Идэлана стал глубоким и печальным… виссавийцы никогда не любили насильственной смерти.

И все же, о боги! Растрепанный, в непривычно помятой одежде, одним взглядом Идэлан умудрился окатить огонь гнева ледяной волной, оставив внутри опустошение. Но под щиты Армана лезть не спешил и голос в магию не укутывал, будто в очередной раз подчеркивал, что хочет говорить без магических штучек. Это и радовало и настораживало. Ведь Идэлан играл с Арманом вполсилы, будто щадил, а дозорный не привык к тому, что его щадят.

— Просто скажите, что случилось? — так же ровно спросил виссавиец. — И чем я могу помочь?

— Спасибо, вы и так уже помогли, — уже спокойно ответил Арман. Он подошел к крысе, вытащил из бьющего в агонии тельца кинжал и тщательно вытер его платком, не спуская с виссавийца внимательного взгляда. — Остальное вас уже не касается.

Идэлан даже виду не подал, что ему неприятно. А ведь неприятно было, уж Арман знал этих виссавийцев. Но хранитель вести лишь щелкнул застежками, открывая лицо, улыбнулся едва заметно, подошел, заглянул в глаза, будто пытался душу достать взглядом, и без тени усмешки спросил:

— Злитесь и утверждаете, что меня это не касается? Я думаю иначе.

— Я разозлился не на вас, — ответил Арман, отвечая взглядом на взгляд. Даже хранители вести не заставят его отвернуться! — Я разозлился на себя. Мне не стоило так доверяться чужому человеку.

— И чем же я вас так разочаровал? — все так же раздражающе серьезно спросил виссавиец.

Арман помолчал некоторое время. Ударил по закрытым ставням ветер. Сквозняк погладил пламя факела, кистью теней провел по лицу виссавийца, и глаза Идэлана чуть потемнели, баюкая в глубине синее пламя.

— Разочаровал? — с легкой издевкой переспросил Арман. — Вы вообразили, что способны меня разочаровать? Я просто думал, что виссавийцы хотя бы держат слово и врать не умеют. Вы, мой друг, убедили меня в обратном.

Виссавиец побледнел, покачнулся, на миг в его глазах мелькнуло хоть какое-то чувство. Не страх. Нет. Боль и стыд, будто ему только что отвесили пощечину. А Арман продолжал, не намереваясь щадить:

— Вы, видимо, чего-то не поняли, Идэлан. Вообразили, что со мной и моими близкими можно играть в такие игры. Забыли, но я не забыл, что это мой отец помог Виссавии заключить договор с Кассией. И если повелитель не знает, как именно заставить вас играть по своим правилам, то я знаю. Грозитесь уйти из Кассии, если вам что-то не понравится? Думаете, на вас нет управы? Спешу вас расстроить, есть. И если я пока молчу, то стоит только волоску упасть с головы Аланны, как я начну говорить...

— Арман… — прошептал виссавиец. — Вы забываетесь.

— Я забываюсь? Ради памяти брата я не лезу в отношения Кассии и Виссавии, не принимаю чьей-то стороны. Молитесь, чтобы так было и дальше. Потому что если я перестану быть к вам лояльным, повелитель заставит вас стать его союзником в борьбе с советом, хотите вы этого или нет.

— Вы слишком самоуверенны, — покачал головой Идэлан. — Этого никогда не будет.

Арман лишь усмехнулся, наклонился к Идэлану и прошептал ему на ухо:

— Вы уверены? Вы добры и исцеляете за слова благодарности. Как благородно… И чем больше чудо во время исцеления, чем быстрее пропадает боль, тем больше силы дает вашей богине человеческие благодарность и молитвы? И именно это делает Виссавию столь могущественной. А что если наши маги, наши жрецы, наши люди… которых так легко повести в нужную сторону, начнут не благодарить, а проклинать? Хором? От всего сердца? Ранить вашу бесценную богиню?

— Не посмеете! — выдохнул Идэлан и побледнел так сильно, что Арман сразу же понял — попал. В самое чувствительное место попал. Только почему-то лучше от этого не стало, будто он только что сделал что-то постыдное, от чего самому будет даже не плохо… грязно на душе.

— А кто и что меня остановит? Вы даже тронуть меня не можете, вы же виссавийцы, вы не смеете запятнать руки убийством. А даже если и найдется посвятивший себя мести во благо Виссавии… Тень моего брата проклянет вас из-за грани. Он и без того на вас зол, не так ли? Или это неправда, что вы общаетесь с душами умерших? Неправда, что мой брат перед вами не показывается?

— Да откуда вы?..

— А разве это важно? — усмехнулся Арман, почувствовав вдруг облегчение.

Он и сам не знал откуда. Просто знал. И почему-то от этого знания стало легче.

— Пожалуйста! — взмолился вдруг Идэлан, и в глазах его промелькнула такая боль, что на миг стало стыдно. И муторно. — Откуда?

— Потому что ко мне он иногда приходит, — тихо ответил Арман.

Приходит же. Когда совсем плохо, стоит рядом и молча дает силы жить дальше. Он и при жизни был молчалив, но его тень и вовсе была тихой… безумно тихой. А Арман все пытался увидеть его другое, более взрослое лицо, откинуть с него темные пряди, но все не мог. И гадал каждый раз, почему Эрр растет? Почему не приходит тем же невинным ребенком, которым умер? Почему каждый раз становится старше, умнее, почему не смотрит в глаза, будто стыдясь, что ушел так рано?..

Идэлан стоял сейчас так же, опустив голову и спрятав лицо за растрепанными прядями. И Арман покачнулся, вдруг увидев в виссавийце те же темные волосы, тот же безумно-понимающий и чуть печальный взгляд, ту же чистоту, что так раздражала когда-то в Эрре. И вспомнилось вдруг, как любил единокровный брат родину своей матери, Виссавию, и расхотелось продолжать этот разговор. Да и зачем? Зачем уподобляться Эдлаю и опускаться до шантажа?

— Не надо делать из меня врага, — сказал он, отходя от Идэлана, и вздрогнул, когда виссавиец, все так же не поднимая головы, поймал его за рукав.

— Постойте, — прохрипел он. — Несмотря на ритуал забвения вы все еще любите своего брата?

— Не так сильно и урывками, — признался Арман. — Но вас это не касается.

— Касается. Помните, что я вам говорил о долге, не о долге Виссавии, а о личном долге перед вами, Арман? И поверьте, я не сделаю ничего, что бы навредило вам или вашим близким. Потому что...

И хотелось бы поверить, да что-то не верилось. Виссавийцы странные. Вот сейчас Идэлан плетет что-то о преданности, о каком-то долге, но Арман знал… чувство долга у них тоже странное. Потому и заморачиваться, терять время на раздумья — зачем и почему — не хотел. Потом все равно может оказаться, что "серьезный долг Идэлана" это всего лишь тень огорчения в глазах младшего брата — ничего более.

— Уже сделали, — отрезал Арман. — И я вновь теряю время на бесполезный разговор. Почему бы нам его не прекратить?

— Звал, мой архан? — спросили за спиной, и не успел Арман вырвать рукав из цепких пальцев Идэлана и обернуться, как виссавиец вновь побледнел:

— У вашего брата был хариб?

Лиин вопросительно посмотрел на Армана и пожал плечами в ответ на немой приказ не вмешиваться. Он был таким, каким, наверное, вырос бы теперь Эрр: стройным, похожим на подростка, с открытым, слишком честным взглядом и вечно гуляющей на губах теплой улыбкой. Только волосы у Эрра были темные, как плодородная земля, а у Лиина — светло-русые, как у большей части кассийцев. А вот это странное, ни на что не похожее желание всех понять и всех простить — это у него от Эрра. Только Эрра больше нет. Зато осталась его тень и уж Арман сделает все, чтобы эта тень продержалась в мире живых как можно дольше.

— Лиин не успел встретиться с моим братом, потому формально не было, — ответил Арман на полузабытый вопрос. — Но Лиин служит мне лично. Он хоть и рожанин, а очень сильный маг.

— Почему вы не сказали? Как смогли защитить рожанина-мага в Кассии? Ваши законы...

— Наши законы по отношению к рожанам-магам — немыслимая глупость, — отрезал Арман не понимая, почему продолжает этот разговор. — Но если вас так интересует — повелитель сам приказал пощадить Лиина. По просьбе моего опекуна. А почему мы вам не сказали? Потому что это был мой брат, мой род и моя ответственность, а теперь простите, но нам пора.

И было направился к Лиину, как услышал:

— Понимаю… — ответил Идэлан, и изменившийся тон его голоса заставил Армана остановиться. — Видимо я и в самом деле виноват. Не подумал, что моя невеста может сглупить, пока я буду занят делами вождя. Но даю вам слово, что больше не повторю своей ошибки. Сеть, которую расставили ваши маги, не слишком хороша в этой ситуации, буря хоть уже и приутихла, а создает сильные помехи — земля впитывает чужую энергию, как губка, ей нужны силы для восстановления. Вашим же магам необходимо время, которого у вас и у меня нет, не так ли?

Арман хотел бы сказать, что не так, но по измученному беспомощному взгляду Лиина понял, что виссавиец прав и хороших новостей не будет — Аланну не нашли.

— Но я всегда чувствую невесту, — продолжал за спиной виссавиец, — знаю, что она сейчас возвращается домой. Сама.

— Где? — резко обернулся Арман, поверив виссавийцу.

Хотел поверить. И что Аланна жива, и что утихающая буря за окном ее не покалечила, что она вернется домой и Арман сможет ее защитить. Исправить… Боги, только бы она была жива, остальное сейчас неважно!

— Я прошу вас довериться в последний раз, — ответил Идэлан. — Я прошу позволить мне поговорить с Аланной и попытаться ее успокоить. Пожалуйста, Арман, если хотите, я могу дать магическую клятву, что не желаю ей зла и что все ее опасения и страхи напрасны.

Ее страхи? Или страхи Армана?

Дозорный смотрел на виссавийца и впервые в жизни засомневался. Поверить или все же уйти? Кассийца бы давно по стенке размазал, но перед ним стоял виссавиец. Как и все они — предельно честный, предельно чистый, предельно…

— Он прав… Один из наших людей видит ее у тайного хода, — вмешался Лиин, — что прикажешь, Арман?

Арман молчал. Он смотрел на виссавийца, вслушивался в свист стихающего ветра и все более понимал, что не может сейчас пойти к названной сестре. А еще понимал, что между ним и Аланной — нежной, ласковой и молчаливой девчонкой — сейчас начинает расти пропасть. И что это не ему теперь вытирать ее слезы, а этому чужому и странному виссавийцу, которого и человеком назвать-то сложно.

Но опекун его выбрал… А Арман, несмотря ни на что, верил чутью Эдлая. Верил, что Эдлай не может всерьез навредить сестре. Хотя на словах… на словах опекун никогда не стеснялся. Но поверить словам придворного могла только наивная девочка или честный виссавиец, который с интригами, несмотря на статус посла, не сталкивался.

— Еще раз она окажется в опасности… — выдохнул Арман, вновь поймав виссавийца за воротник.

Лиин за спиной охнул и бросился разнимать, но остановился, когда виссавиец непринужденным движением вырвался из хватки, и, поклонившись Арману, ответил:

— Спасибо.

— И не пробуй ее успокаивать магией! — пригрозил Арман. — Аланна не пойдет за тобой, как безвольная зверюшка! Лиин ее утром проверит!

— Думаете, мне нужны эти дешевые штучки? — усмехнулся через плечо Идэлан, и Арман понял, нет, не нужны.

Беспокойство отхлынуло вдруг, оставив легкую усталость. Надо хоть немного поспать, ведь завтра, а, вернее, уже сегодня — помолвка Аланны, а Арман не хотел ее пропустить. Да и подумать надо, как дальше вести себя с сестрой, чтобы она опять не натворила глупостей.

— Прикажешь доверенным людям, лучше магам, глаз с нее не спускать, — сказал он Лиину. — Скажешь Нару, что завтра он поможет мне с убранством и вернется в столицу, присматривать за Этаном. Со мной останешься ты.

— Да, мой архан, — поклонился Лиин.

Арман улыбнулся харибу брата, хотел добавить пару слов, но передумал… Лиин и так все понимал, Арман по глазам видел, что понимал.

Усталый ветер погладил метлой стены. Тишина растворилась в полумраке коридора. В последний раз с сомнением посмотрев на двери, за которыми скрылся Идэлан, Арман направился в свои покои. Если виссавиец еще раз подведет, даже опекун не сможет спасти этой помолвки: Арман заберет сестру в столицу. Никто и ничто ему в этом не помешает.

***

Ночь медленно перетекала в рассвет. Ветер стихал, устав гонять по узким улицам мусор. Вязко воняло отбросами и мочой, противно хлюпало под ногами. Он брел по пустынным улицам, не замечая ни холода, ни липнувшей к сапогам грязи. Он и сам грязь… потому-то и согласился на эту встречу.

Юноша, выскользнувший из подворотни, был слишком в себе уверен. Опустил на плечи капюшон плаща, улыбнулся с издевкой, спросил:

— Вы принесли?

Он ничего не ответил. Вытащил бархатный мешочек, подбросил его на ладони. Тяжелый. Но не жаль. Раньше было бы жаль, а теперь… золото. Оно его и сгубило.

— Вот и хорошо! — ответил юноша, радостно засмеявшись. Сколько ему? Кажется, семнадцать…

Впрочем, понятно, почему смеется. Быть бедным — страшно. Но есть вещи пострашнее. И очень скоро они, увы, придут и в жизнь этого мага. Вот тут стало жаль, но совсем чуточку… жертву искать не придется. Жертва пришла сама.

Рука сама собой выпустила мешок, мелькнули в грязи золотые монеты. Мальчик перестал улыбаться, упал на мостовую коленями, начал собирать блестящие в полумраке кругляши. Беззаботно глупый. Он тоже когда-то таким был.

— Вы никому не говорили, что сюда придете? — спросил мужчина, душа смесь жалости и презрения.

— Не думайте, что это вам поможет, — поднял голову юноша. — Если дернитесь, я всем расскажу, кто был тайным другом Дейка.

Щиты укрепил. Защиту вокруг себя поставил. Уверенный в себе маг. Сильный… это хорошо. Ей надолго хватит.

— Правда, Арман будет недоволен, — прошептал про себя юноша, и стоявший над ним мужчина слабо улыбнулся. Арман не будет недоволен, Арман будет в ярости. Но не потому, почему ты думаешь. Если только успеет узнать о твоей смерти. Ах, Арман, Арман, зачем защищать Мираниса?

Впрочем, все когда-нибудь умирают.

Она проснулась, обрадовалась, скользнула по позвоночнику. На короткий миг боль ослепила. А потом окатила радостью и восторгом свободы. И сразу же встряхнул сонные улочки крик. Не помогла тебе твоя магия, Эзр.

И даже слегка жаль… Смерть не всегда беда, иногда она — спасение. Ты, Эзр, отмучаешься до утра, мне еще мучиться долго.

***

Аланна сама не понимала, почему дала себя успокоить и привезти обратно в замок. Ничего же не изменилось! И плескалась внутри тревога вместе со страхом, и саднили перевязанные ноги, и страшно хотелось спать. Завернуться в одеяло и не просыпаться.

Как жаль, что буря ее не убила.

Аланна дала харибе снять с себя плащ, усадить на кровать, и лениво удивилась, что обычно бойкая на язык Лили теперь была тиха. Оно и к лучшему. Желания говорить совсем не было.

— Прости, — чуть не зарыдала Лили, стоя перед ней на коленях. — Прости...

Дрожащими пальцами она прошлась по застежкам сапожек, уткнулась в колени Аланны лицом и вдруг затряслась от рыданий.

— Не уследила, не заметила! — корила себя Лили… — Как ты могла! Что мне твое золото, что мне твоя свобода, если ты уйдешь, что?!

— Лили, — мягко ответила Аланна. — Ты же счастлива с Каем, правда? Я больше не нужна тебе для счастья… И что бы со мной ни случилось...

—… случится и со мной! — выдохнула Лили.

Аланна лишь гладила харибу по волосам и вспоминала разговор Эдлая и Идэлана. Бедная Лили! Глупая девочка, ничего ты не понимаешь. Потому что сейчас будет быстро и легко, а уже завтра… Завтра будет гораздо сложнее. И уйти придется, зная, что единственное дитя твое останется в руках этой сволочи.

Аланна так не могла. Лили придется смириться. И она смирится. Глупая, какая же она глупая.

— Оставь меня, — прошептала Аланна.

— Нет! — вцепилась в ее колени мертвой хваткой Лили.

— Пока прошу, — ответила Аланна. — Но могу приказать, ты же знаешь. И все равно послушаешь, не сможешь не послушать. Живи, глупая Лили. Ты ведь любишь жизнь, правда?

— Ты моя жизнь! — подняла на нее заплаканный взгляд Лили. А потом вдруг перестала плакать, провела пальцами под глазами своей арханы, поцеловала руки, орошая их новыми слезами, и прошептала:

— Боги, как я могла не увидеть?

— Задаю себе тот же вопрос, — сказал чужой голос, и Аланна удивленно подняла голову, а хариба вскочила на ноги, живо обретя обычную дерзость:

— Вы не можете входить так запросто в покои арханы! Если не выйдете сейчас, я расскажу обо всем ее опекуну!

Бедная Лили, вообразила, что переспорит хранителя вести, виссавийца. Или не думает, но раз уж полезла спорить, значит, на самом деле боится. Аланна грустно улыбнулась и поднялась навстречу жениху. Она, в отличие от харибы, уже ничего не боялась.

— И о ночной прогулке Аланны тоже? — ответил Идэлан Лили, а разговаривал все же с невестой. Смотрел не зло, спокойно, будто изучал взглядом… И понимал. Но под щиты не лез, довольствовался увиденным, что радовало, потому что внутри все клубилось и мутилось от страха. — И о подслушанном разговоре? И о том, что моя невеста вознамерилась сбежать туда, где я ее вряд ли достану? За грань?

Лили чуть на пол не осела, Аланна лишь пожала плечами, ей было все равно, и на этот раз не попросила, приказала Лили выйти. И хариба повиновалась — приказу архана ни один хариб не может противиться. А Аланна подняла взгляд на укутанного в синие одеяния виссавийца и спросила:

— Ну и зачем вы пришли? Это ведь лишило бы вас всех хлопот, не так ли?

— Не так ли, — ответил виссавиец, снимая удерживающие синий плат застежки.

Теперь, в одной тунике, он казался гораздо моложе своих тридцати двух. Лицо его еще не тронули морщины, но большие и яркие, как у всех виссавийцев, глаза лучились какой-то странной старческой печалью, а на тонких губах гуляла иронично-грустная улыбка. Этот человек тоже устал жить, поняла вдруг Аланна, и страх, еще не так давно сжимающий грудь, рассеялся.

И когда Идэлан подвел ее к креслу и присел перед ней на низкую скамеечку, это даже не показалось неприятным, а лишь отозвалось внутри ленивым равнодушием.

— Вы ведь все слышали и все знаете, — усмехнулся Идэлан. — И знаете, что Эдлаю нужен ребенок...

— Ваш ребенок, — поправила Аланна.

— Ошибаетесь — ваш, — отрезал виссавиец.

Аланна вздрогнула, посмотрела вдруг непонимающе на жениха. Ее ребенок? Но зачем? Она всего лишь никому не известная архана. Не станет ее, никто же не вспомнит и не заплачет. Ну, может, Лили… Но и она найдет в себе силы жить, должна найти!

— Вы знаете, на что способна наша магия? Например, на то, чтобы удержать при жизни тело мертвой женщины… до тех пор, пока она не выносит дитя, не передаст ему свою кровь.

— Вы...

— Я не хочу проливать семя в тело, удерживаемое магией… В котором нет души. А Эдлай заставит...

— Да вы… — дернулась Аланна, но Идэлан все так же тихо, спокойно продолжил:

— Потому вы правы, я не остановлю вас, если вы захотите умереть, не могу за вами следить сутками, но сына вы Эдлаю все равно отдадите. И дайте боги, если ему, в чем я лично сильно сомневаюсь.

— Зачем ему мой ребенок?

Идэлан не ответил. Придвинул скамеечку поближе к ее ногам, сел на нее спиной к Аланне, запрокинул вдруг голову, коснувшись затылком ее бедер, и посмотрел ей в глаза. Это обезоружило. Он был так безопасен теперь, близок, что Аланна с огромным трудом подавила желание прикоснуться к его волосам, почувствовать их мягкость. И вдруг вспомнила то, о чем надо было вспомнить давно — виссавийцы не умеют врать. Играть словами умеют, но врать — нет.

— Откуда столько любви в ваших глазах, моя дорогая? — спросил вдруг Идэлан, и Аланна вздрогнула.

И поняла вдруг, что на месте Идэлана видит другого. Темный взгляд, глубокий и понимающий, мягкая улыбка, осторожное прикосновение пальцев к запястью, тихий, низкий голос. Рэми?

— Отвечай! — разозлилась на себя Аланна. — Отвечай, к чему вам мой сын?

— А зачем, ты же умереть собралась? — пожал плечами виссавиец, окатив невесту равнодушным взглядом.

— Не получишь моего сына! — вскричала Аланна, вскочив с кресла. — Я его не отдам!

— Если будешь жива, — поправил невозмутимый Идэлан. — Но ты же не хочешь жить?

— Я слышала, как я буду жить! Как мы будем жить!

— Разве? — тихо спросил виссавиец, поднимаясь. Он бросил застежки на стол, и миниатюрные украшения ударили о столешницу, отражая желтый свет светильников. — Ты слышала чужой разговор, ты не слышала меня. Разве Эдлай не сказал, что я могу с тобой делать все, что хочу. Разве я сказал, что хочу, чтобы ты была несчастна? Ради богини, Аланна. Я виссавиец! Я умею причинять боль, правда, но тем, кто заслужил. Разве ты заслужила? Разве я сказал, что буду плохим мужем? Ну хорошо, не мужем, так просто другом… у тебя ведь совсем нет друзей, правда, Аланна?

Он подошел совсем близко, шепнув ей последние слова почти на ухо и обдавая шею теплым дыханием. Стало хорошо и спокойно, и Идэлан обнял ее за талию, притянул к груди, заставив уткнуться лицом в тонкую ткань туники. И слезы полились сами собой, а неясный желтый свет светильников расплылся перед глазами. Ноги перестали держать, и Идэлан, все так же не выпуская из объятий, сел на пол, усадил невесту на колени и начал ее укачивать, нашептывая непонятные слова на виссавийском. А Аланна слушала, цеплялась за его тунику и продолжала плакать, волной изливая накопившийся ужас и беспомощность.

— Ты хочешь ему отдать нашего сына… — плакала она.

— Ничего я не хочу, — ответил Идэлан, гладя ее по волосам. — Я тебе не враг, пойми. И пока у нас есть время, мы найдем выход. Вместе. Аланна, что ты вытворяешь? У нас впереди год помолвки и девять месяцев беременности, а ты уже решила сдаться? Даже не узнав меня.

— Прости, — смутилась Аланна, сползая с его коленей.

Ей стало стыдно. За свое бегство, за свой страх, за слишком поспешные выводы. Идэлан и в самом деле не так плох, каким казался. И он прав… У нее почти два года впереди. И она найдет выход. Уже нашла.

— Я пришлю целителей, — сказал Идэлан, поднимаясь. — Они вылечат твои ноги, дадут тебе успокаивающего питья, чтобы ты проспала всю ночь спокойно, заставят исчезнуть тени под твоими глазами. Мне не нужна плачущая невеста на церемонии. Мне нужна полная сил и цветущая архана, какой ты была седмицу назад на дворцовом балу. Покажи опекуну, что тебя не так легко сломать. Нас не так легко сломать.

— И все же зачем им наш ребенок? — упрямо спросила Аланна.

— Им нужен твой ребенок и его внешне сильный отец, который даже слово против сказать побоится, — с оттенком грусти ответил Идэлан. — Но будет лучше, чтобы до этого не дошло.

— Значит, ты тоже не хочешь этого брака?

Идэлан некоторое время молчал, прежде чем ответить.

— Ты красива, умна, хорошо воспитана, из тебя выйдет неплохая жена архана, такая драгоценность, которой приятно будет придавать красивую оправу. Но я боюсь, что из меня не выйдет хорошего мужа. Но если до этого дойдет… Я постараюсь таким стать. Другом же твоим я всегда буду, Аланна. Потому не пытайся от меня сбежать. Я тебя везде найду, моя хорошая. Найду для твоего же блага. Помни об этом.

Аланна помнила. Этот короткий разговор придал ей сил, а осторожные прикосновения виссавийской целительницы лишили тело и душу боли. А утром был яркий солнечный свет, пение ошалевших после бури птиц и россыпь росы на измученных деревьях. А еще солнечные лужицы на полу и желтые блики на стенах, украшенных синими с золотом драпировками.

Лили, бледная, молчаливая, облачила Аланну в синие ритуальные одеяния, скрепила швы и складки верхнего прозрачного платья россыпью алмазных заколок, уложила тончайшие кружева в легкую пену, защелкнула на запястьях серебряные браслеты.

— Моя архана, — шептала она, попросив Аланну сесть на стул у зеркала. — Может, все не так и плохо? Этот виссавиец, он ведь не такой и страшный? Да?

Этот виссавиец не такой и страшный… но душу давило тисками, висках толчками стучала кровь и сомнения ели душу отравленными зубами. Идэлан хорош, но не слишком ли?

Лили опустилась перед Аланной на колени, осторожно надела на ее ступню тончайшей работы туфельку, заглянула испуганно в глаза:

— Моя архана?

— Успокойся, Лили, — сказала, наконец, Аланна, — все не так и плохо. А теперь причеши меня, хочу, чтобы все это закончилось поскорее. И уходи… дать немного побыть одной перед выходом.

Надо набраться сил, чтобы посмотреть гордо в глаза этим арханам. В одном Идэлан прав — она сейчас не может быть слабой.

Движения гребня успокаивали. Волосы под ловкими пальцами Лили быстро укладывались в высокую прическу, скреплялись алмазными звездами, разлетелся по комнате запах белых роз, затанцевала на щеках мягкая кисть, вырисовывая сеть ритуальных татуировок. И когда в комнату вошел Арман, Аланна уже была готова: медленно поднялась с кресла, развернулась к названому брату, стараясь угомонить бешено стучащее сердце. Боги… как же ей стыдно за вчерашнее письмо. Как не хочется объяснять, говорить… вновь просить.

Но Арман о письме даже не вспомнил. Улыбнулся тепло, поцеловал в щеку, открыл белоснежный футляр, и Аланна вздрогнула — солнечный свет запутался в сердцевине медового камня, заиграл искрами в гранях бусин, ласковым сиянием погладил изящное ожерелье.

— Знаю, что подарок не подходит к сегодняшнему наряду, потому привез тебе еще и ожерелье моей матери, сестренка.

Арман закрыл тот футляр, положил на стол и открыл другой. А Аланна едва сдержалась, чтобы не потянуться пальцами к ожерелью, не убедиться, что оно настоящее. Перелив алмазов на белой ткани ее уже не сильно радовал. Хотя да, дорогое. Баснословно дорогое. И более подходящее к синему, вышитому серебром одеянию. И Арману, у которого белый был цветом рода.

— Почему ты не отдашь его своей невесте? — нашла в себе силы усмехнуться Аланна. — Почему мне?..

— Для моей невесты еще хватит побрякушек в шкатулке, — осторожно, чтобы не размазать красоту рун, погладил ее по щеке Арман. — Боже, как ты красива! Жаль, что не со мной ты сегодня будешь стоять перед жрецами! Может, тебя украсть? Может, осыпать щеки твои поцелуями, может…

Аланна слабо улыбнулась. Названый брат теперь походил на шаловливого мальчишку, каким она помнила его в детстве. Еще немного, и сверкнет глазами, схватит за руку и потащит в сеть коридоров, на ходу объясняя новую проказу… а Аланна будет слушать. И будет знать, что все это, чтобы она улыбнулась, чтобы перестала думать об умерших родителях, чтобы вернулась вечером в свою комнату измученная, счастливая и хотя бы в эту ночь забыла о кошмарах.

Кошмаров давно уже не было, а Арман остался тем же. И на сердце от его теплого взгляда было так же спокойно.

— Т-с-с-с-с, — улыбнулась Аланна, прижав палец к губам неугомонного братишки. — Ты о своей маленькой сестренке говоришь.

— О сестренке… глупой, напуганной сестренке, — и уже серьезно, без тени игривости, добавил. — Как ты могла подумать, что я тебя брошу?

Аланна потупилась, а Арман защелкнул на ее шее ожерелье, мелькнувшее крупными алмазами. Тяжелое. Весь этот наряд страшно тяжел… Боги… как смотреть на опекуна и удержаться от желания придушить? Как улыбаться гостям, идти с высоко поднятой головой, зная, что завтра возможно…

— Аланна, — Арман осторожно взял ее за подбородок и заставил посмотреть себе в глаза. Душу пронзил холодным взглядом и повторил неприятный вопрос: — Как ты могла подумать, что я тебя брошу?

— Я не хочу, чтобы ты выбирал между мной и Эдлаем, — срывающимся голосом сказала архана, — не хочу!

— Я и не выбираю, глупая девчонка, — ответил Арман. — Я уже давно выбрал. И если Эдлай тебя обидит, он за это ответит.

Уже обидел!

Она хотела выкрикнуть это вслух, но дыхания не хватило. И Аланна попыталась отвести взгляд, вырвать подбородок из цепких пальцев, только ведь от брата так просто не отделаешься.

— Скажешь, что вчера случилось?

— Арман…

— Аланна, я тебя знаю. Знаю лучше, чем знает кто-то еще. И знаю, что просто так ты суетиться и таких писем писать не будешь. Что тебя напугало? Жених? Эдлай, скажи, что?

Не могу!

Светлые глаза Армана были такими холодными, вопрошающими. Как и его обтянутые белоснежным шелком пальцы. Арман не поймет. Для него долг превыше всего. Для него повиновение опекуну, доверие ему, это что-то… как дышать! А Аланна не может так слепо доверять Эдлаю, не будет!

— Я просто…

— Идэлан вчера говорил с тобой?

— Да.

— И ты больше его не боишься?

— Не боюсь, — ответила Аланна, и сама удивилась, поняв, что это правда, не боится. Действительно не боится! — Арман, пожалуйста, давай забудем...

— Никогда не забуду! — прошептал он и вдруг притянул к себе, прижал к груди, обхватив рукой за талию и обдавая запахом жасмина.

— Помнешь наряд! — выдохнула Аланна.

— Хариба поправит, — тихо ответил он и прошептал ей на ухо: — Ты у меня единственная осталась, пожалуйста, помни об этом и береги себя! Обещай, обещай, что придешь ко мне, если что...

— Приду, Арман.

— И не будешь убегать?

— Не буду.

И сама не поверила в свое обещание. Все зашло слишком далеко. Но обратного пути, увы, нет. И ни жених, ни брат этого не изменят.

Ее спасение, ее жизнь, не в их руках. Никогда в их не было. И тревогой отдавалась тяжесть янтарного браслета, аккуратно вшитого в лиф платья.

Арман резко выпустил ее из объятий и развернулся к выходу, а Аланна посмотрела на подаренный янтарь и решила, что, пожалуй, и его надо вшить в праздничное платье. Чтобы два самых родных, самых дорогих человека были рядом, когда она будет давать проклятую клятву.

***

Замковое святилище томило тишиной, тускло освещалось синими светильниками и едко пахло благовониями. Взлетали вверх точеные колонны, холодно смотрели с нишей на втором ярусе статуи богов, глухим перестуком отдавались шаги, и лучами расходились от восьмиконечной звезды помоста темно-синие ковровые дорожки. А из центра звезды столбом взлетало к потолку сапфировое пламя.

Арман шел по одной из дорожек к пламени и кланялся немногочисленным гостям. Последний раз он был в этом замке чуть меньше, чем одиннадцать лет назад и мало что помнил от том дне. Тогда он был едва живой после смерти младших сестры и брата, тогда сам хотел уйти за грань, тогда в этой самой зале после ритуала забвения откинул никому не нужную боль и получил силы жить.

Гости тогда были другие, более высокие. И сам повелитель Кассии, и вождь Виссавии, и весь свет кассийской и виссавийской аристократии, все оплакивали смерть сестры и племянника-наследника вождя Виссавии, или делали вид, что оплакивали. Арман уважал повелителя, но сомневался, что того сильно огорчила смерть Эррэмиэля. Скорее разозлила, потому что Эрр умер в Кассии, а это позор, полетевшие в дозоре головы, и нелюбовь виссавийского вождя к Кассии, что до сих пор, спустя одиннадцать лет, и не думала утихать. И поставила крест на теплой кассийско-виссавийской дружбе, от которой осталось лишь холодное сотрудничество. Одна смерть… а столько горя.

А теперь, когда власть повелителя ослабла, и совет сделался слишком могущественным, Деммид стал марионеткой в руках собственных советников. И повелитель это видел, как и видел, насколько опасно теперь сопротивление совету. Потому и отстранил от власти наследника, слишком импульсивного, никому не поддающегося и не желающего играть по чьим-то правилам.

Еще бы самому Миранису это понять. И сидеть тихо, пока повелитель укрепляет пошатнувшуюся власть, но Миранис тихо сидеть не умеет.

Одна из архан выступила вперед, представив Арману молоденькую дочь. В неясном свете светильников девушка казалась даже красивой: тщательно уложенные в прическу кудряшки, миниатюрное личико сердечком, бездонные светлые глаза, хрупкий нежный стан. И такая невинная, застенчивая улыбка, что Арман даже купился. На миг.

"Может, и в самом деле жениться?" — подумал он, склонившись над маленькой, дрожащей в его ладонях ручкой. Но посмотрел в раскрывшиеся от ужаса глаза девчонки и передумал. Жениться, конечно, стоило… Но не на идиотке, которая даже человеческой его сущности боится, а что сделает, когда узнает о звериной? Сама сдаст родителям или жрецам?

Толпа гостей загудела, отходя от дорожек. В дверях святилища показались жрецы Радона с тускловато-синими светильниками в руках, в балахонах цвета глубокой воды. Взвились к каменным сводам ритуальные пения, изошел рябью столб света, кидая вокруг синие отблески. И когда жрецы собрались вокруг звезды помоста, в дверях явился Идэлан.

В честь помолвки виссавиец вырядился во что-то странное, стекающее на ковровую дорожку чуть светящимся туманом. Как всегда молчаливый, он не шел — плыл, и глубокий взгляд его безошибочно выловил Армана из толпы, поймал в теплую волну и отпустил, устремившись к взлетающему к потолку синему огню.

Девушки за спиной Армана ахнули, начали шептать глупости. И что под красивой одеждой виссавийцы, по слухам, скрывают уродство, и что взгляд у них все равно красив…

Арман усмехнулся. Идиотки! Взгляд красив, не оспоришь, да и сами они красивы иной, хрупкой красотой. Но и безжалостны до боли, чего эти девушки видеть не хотят. Впрочем, в этом мире добрые и не выживают.

Виссавиец низко поклонился верховному жрецу Радона, ступил на помост и застыл в опасной близости от переливающегося искрами пламени.

— Они и богов наших не чтят, наверное, — сказала за спиной Армана какая-то женщина, а мужской голос ее прервал:

— Они чтят свою богиню. А богиня не позволит детям относиться с неуважением к своим братьям и сестрам.

Голос мужчины был скрипучий и неприятный, как визг ключа по стеклу. И полон уверенности человека, который знает, о чем говорит, а ведь Виссавия для большинства кассийцев была странной и непонятной. Арман хотел было обернуться и посмотреть на говорившего, но тут в зал вошла Аланна. Сестра держалась хорошо, шла по дорожке, гордо подняв голову, и на ее лице и следа не осталось ни недавних слов, ни сжигающего ее беспокойства. Арман не знал, что именно давало ей силы, и это незнание беспокоило. Такая покорность не могла появиться ниоткуда, и дайте боги, чтобы Аланна вновь не задумала чего-нибудь глупого.

Церемония обручения прошла чисто и спокойно. И голос сестры не выдал страха — Арман аж загордился. Все же Эдлай не столь и плохой опекун — необходимой при дворе выдержке он обучил обоих. И сейчас Аланна не казалась той хрупкой девочкой, что недавно таяла в его объятиях, а была той самой гордой и неприступной арханой, какой должна быть придворная дама.

Стал ярче поток огня, осветив на миг залу синим маревом, услышали боги клятвы, скрепил жрец запястья жениха и невесты синей лентой, и Арман уже собрался уходить, как тот же скрипучий голос, что и в начале церемонии рассказывал кому-то о Виссавии, прошептал на ухо:

— Куда же вы собрались, друг мой? Главное веселье только начинается...

Арман хотел обернуться, но не смог — чужая воля сковала цепями, а беспомощность взъярила внутри огонь гнева. В святилище! Несмотря на щиты? Насколько силен этот маг! И насколько нагл, если даже богов не боится.

— Чего вы хотите? — прохрипел Арман. — Хотите убивать — убейте.

— Зачем марать руки? Вас убьют ваши же дозорные… — маг склонился к уху Армана совсем близко и добавил: — Когда узнают, кто вы. Но сначала мы лишим вас этого...

Чужая рука скользнула за шиворот, подцепила шнурок, вытащила амулет, и на груди Армана вспыхнуло звездой что-то белое. Человек за спиной вздрогнул от боли, а Арман прошипел:

— Он сделан только для меня и только я могу его касаться. Ты, тварь, и не мечтай!

— Это тебе не поможет, — ответил маг, но в скрипучем голосе его не было былой уверенности.

А потом цепи сжались, обдавая огнем. Ловя ртом воздух, Арман упал на колени, и зверь внутри взвыл от боли. Кто-то рядом что-то закричал, засуетились вокруг люди. Они не помогали! Мешали! Арман знал, очень хорошо знал, что стоит ему превратиться, и звериное тело легко одолеет сетку цепей, и он сможет вновь дышать. И зверь внутри это знал. Метался и выл, просясь наружу, и уже почти рвалась на плечах тонкая туника, пылали на запястьях нити татуировок.

— Проклятие, — выдохнул Арман, когда цепи, будто издеваясь, на мгновение ослабли, чтобы сжать с новой силой, подарить и отобрать последнюю надежду.

Арман сжался в комок, удерживая зверя из последних сил, и мир вокруг поплыл, спрятавшись за пеленой страха. Вспыхнул на груди амулет, помогая татуировкам, и в тот же миг беспомощно погас, опалив жаром сожаления. Арман усмехнулся. Он или умрет, или сейчас, на глазах у людей, станет барсом. И тогда никакие маги не помогут, все узнают, что он чудовище.

Кровь била в виски, грудь раздирало от боли, зверь рвал изнутри когтями, отказываясь умирать. Но Арман уже решил. Уже видел знакомую фигуру со скрытым в тени лицом, плавный изгиб метнувшихся ввысь черных крыльев, ласковую улыбку на пухлых губах, почувствовал вкус покоя и тотчас упал в пропасть боли от кнутом ударивших слов:

— Еще нет.

— Арман, — прорвался через боль кто-то смутно знакомый, и, открыв глаза, Арман увидел блеск темно-зеленых глаз, вспыхнувших в один миг ровным синим светом. И, к стыду своему, почувствовал на щеках прикосновение ладоней. Тисмен, мать твою, не унижай еще сильнее! И зверь внутри замурлыкал, свернулся клубочком, поддаваясь магии телохранителя, а зеленый взгляд заворожил, укутал в мягкую силу.

— Откройся мне! — не приказал, попросил телохранитель, а внутри все равно поднялось к горлу упрямство.

Никогда и никому Арман не откроет свою душу! Никакому высшему магу! Но вновь хлопнули где-то вдалеке черные крылья Эрра, и гневом полыхнул темный взгляд, и Арман вновь ослабел от боли, когда загорелся на груди, смахнул щиты белым пламенем коварный амулет.

И сразу же пустоту внутри заполнила чужая сила. Смыла остатки боли, всколыхнула, усилила слабую волну магии, ударила изнутри по цепям, и, дыша и не в силах надышаться, Арман упал на пол.

Ему помогли встать, подставили твердое плечо. Четко отдавал где-то вдалеке приказы Эдлай, дрожала рядом и отказывалась отходить Аланна, и унизительно слабого Армана тащили наверх, в спасательный полумрак спальни. А там склонились над ним виссавийцы, коснулась пересохших губ холодная чаша, и изнывало болью собственное тело. Только так умели лечить виссавийцы, проводя через огонь боли.

А потом было тягучее облегчение, тишина, и всколыхнувшая внутри гнев тень спасителя в лучах лунного света.

— Что ты здесь делаешь, Тисмен? Почему оставил Мираниса?

— Принц обещал, что будет смирно сидеть во дворце под присмотром Кадма и Лерина, если я присмотрю за тобой, — пожал плечами зеленый телохранитель. — Даже наш легкомысленный Миранис понимает то, что отказываешься понимать ты — если его действительно хотят убить, то ты, его друг и его защитник, попадешь под удар первым.

— За мной не надо присматривать.

— Ты уверен? — обернулся Тисмен. — Сначала тебя чуть не достали в городе, а теперь мало не хватило, чтобы ты не перекинулся. И тогда никто бы тебя не спас от стрел твоих же дозорных. И ты это знаешь, Арман. Знаешь, но не хочешь принимать ничьей помощи.

— Я буду осторожнее, но не надо меня охранять, как беспомощную девицу!

— Ты это принцу скажи и очень нам поможешь, — отрезал Тисмен. — Это из-за своей гордости Миранис рвется в город без сопровождения, он ведь тоже не беспомощная девица. И его лучший друг, который настаивает на его охране, такой же… Безрассудно гордый. Но если принцу я ничего сказать и сделать не могу, то тебе охотно напомню. Забываешься, Арман. Хоть ты и глава городского дозора, но должен мне подчиняться.

— Не тебе, Деммиду, — отрезал Арман.

— Хочешь говорить не со мной, с повелителем? Да ради богов, могу устроить аудиенцию. И выговор от самого Деммида. Или ты уверен, что повелитель встанет на твою сторону? А я вот, прости, уверен в обратном.

— Сдаюсь, — сжал зубы Арман, понимая, что Тисмен прав. — А теперь мне надо отдохнуть, уходи.

— Я останусь с тобой, — ответил Тисмен, и Арман вздохнул, отворачиваясь. Что толку спорить?

Он проснулся на миг, когда только начинало светать. Тисмен все так же стоял у окна и любовался на просачивающийся через окна рассвет. Или, может, слушал, как перед рассветом птицы? Арман закрыл глаза и перевернулся на другой бок, борясь с желанием сорвать с груди подарок брата. Амулет жил своей силой, не подчинялся никому, и Арману это не нравилось… но и лишать себя защиты сейчас глупо.

Снилась ему знакомая фигура с лицом, скрытым за темными волосами. И издевательская улыбка на пухлых губах. И свист ветра, когда били по воздуху черные крылья.

Все еще не забываешь, Эрр? Все еще спасаешь против воли? И с каких это пор ты отрастил себе крылья? И почему кажешься таким чужим и далеким, будто и не ты это вовсе?