Глава шестая

Это похоже на ритуал. Я впускаю через дверь иной мир. А что было внутри? Что находилось за дверью? Мрачное помещение. Тысячи свечей — бледно-желтый глазки, колыхающиеся в полумраке. Гроб посередине, и знакомое тело в нем. Профессор? Он! Быть не может. Я видел его живым пять минут назад. Не верю. Тяжелое дыхание окружает меня. Кто-то стоит рядом и тяжело дышит. Их я не вижу, только краем зрения улавливаю человеческие силуэты. Откуда эти люди? Они стоят и молчат — прощаются с покойным. И тут я замечаю еще один гроб. Он пуст. И ехидный голос бесцеремонно врезается в мозг. Голос, подобно челюстям хищника, разгрызает мою личность, будто хрупкий костяной остов. Я слышу сухой перестук костей: «Твоя очередь, твоя». Нет, я еще жив.

И снова безумное кружение…

И уже знакомый голос пробился сквозь воспаленное сознание.

— Ниова, ты меня слышишь? Эй, не пугай меня, очнись.

Я открыл глаза. Знакомый белый потолок. Испуганное лицо шефа.

— Что случилось? — спросил я.

— Когда ты долго не возвращался, пошел за тобой. Смотрю — ты в коридоре валяешься без сознания.

— А собака? — Я приподнялся и сел. Оказывается, профессор положил меня на стол.

— Какая собака? А, ну да. Я же предупреждал, они действуют на ментальном уровне.

— Я усталдля того, чтобы верить вам.

Я прикоснулся к вискам. Голова не болела, но ощущение такое, будто из тебя высосали все мысли.

— Пес еще порол какую-то чушь. Он разговаривал со мной.

— Забудь. Я сейчас сгоняю за аптечкой. Наша пуста почему-то.

— Но…

— Ничего со мной не случиться. Поверь. И да, хотел спросить: ты чего в коридор поперся?

— Черт меня дернул. Сам не понимаю.

— Оно и видно. Ладно, я пошел. Скоро вернусь. За меня не беспокойся. Не стоит беспокоиться. Когда вернусь, объясню что к чему.

Шеф ушел, а я слез со стола и достал дневник. Надо было все запечатлеть по горячим следам. Я записывал и не верил себе. До сих пор не воспринимаю произошедшее как действительность. Легче подумать, что я заболел и мне мерещится, но кромешная непонятная стена чьих-то выдумок раздражала, и я вновь бежал от привычных объяснений. Неужели профессор Крам прав? Мы на самом деле проковыряли дырку в пространстве и времени и все, что сейчас твориться — следствие наших действий? Проще отложить дневник и не думать.

Шеф вернулся с аптечкой. Он был спокоен. Сразу достал два пузырька и клочок ваты.

— У тебя над левой бровью кровь.

Я посмотрел в зеркало. Оказалось — легкая царапина. Протер вокруг раны спиртом, затем приложил тампон, смоченный перекисью водорода. Покопавшись в аптечке, достал противобактерицидный пластырь. Заклеил рану.

— Так что вы хотели сказать? — спросил я Крама.

— Что? А, ну да. С нами уже ничего не может случиться. Вот так. А видения… Знаешь, не обращай внимания.

— Как это?

— Твоя рана над левой бровью не просто пустяк, ее нет. Понимаешь? Не существует. Она лишь ментальное отражение твоего восприятия. Ты привык, что твое тело ущербно, но на самом деле…

— Чего?

Холодок пробежал по спине. Я застыл перед зеркалом, боясь обернуться. Я вцепился взглядом в профессора, точнее в его отражение в зеркале.

— Я ошибался вначале. Ты мертв Ниова, как и я.

— В смысле?

— В коромысле. Переход в иную материальность, а другими словами, трансформация в новую энергетическую сущность прошла безболезненно. Ведь что смерть? Преображение тела.

— Вы чего несете?! — Но я осекся.

Шеф смотрел не нам меня, а как бы вскользь. Наконец решившись, я обернулся, проследил за его взглядом, и мой луч внимания остановился на дневнике, который опрометчиво был оставлен на столе.

— И больше не веди записей. Брось дневник. Он никому не нужен.

Профессор подошел к столу и взял тетрадь. Я сделал шаг вперед.

— Назад не подходи, я сказала! — голос шефа взвился до фальцета. Я вспомнил, как в бреду попал в смерч, как почувствовал ее присутствие. Она. Это была она. Профессор Крам давно мертв, она заняла его тело. Сомнений нет. Сознание воспалилось. Ощущение реальности смазалось. Я увидел перед собой гигантский вихрь.

— Отдай дневник, сука!

— Догадался-таки, а я думала ты непроходимый тупица, — прозвучал утробный голос, — я размножу дневник, добавлю свои страницы, спутаю карты, оригинал спрячу понадежнее. А когда его найдут, пусть думают, где истина.

— Зачем прятать настоящий дневник, если его можно сжечь?

— А поиграть? Я хочу играть.

— Что происходит? — застонал я.

— Ты хочешь знать? Но ведь твой профессор обо всем уже догадался сам, ему это было как два пальца об асфальт. Вы открыли дверь в наш мир, где нет ни времени, ни пространства. Мы хлынули в ваш город, но вот условия для жизни оказались некомфортными. Поэтому большинство погибло. Некоторые, правда, приспособились.

— Отдай дневник!

— Догоняй!

Она метнулась в кабинет шефа, хлопнув дверью. Я следом распахнул ее, но кто-то грохнул выходной дверью за спиной. Она смылась из лаборатории. Я рванул в коридор, но там было пусто. Пришлось возвратиться. Черт! Опять?! Мой взгляд наткнулся на дневник. Он благополучно лежал на столе, будто ничего и не случилось.

Открыв тетрадь, я записал последние события.

Больше мне рассказывать не о чем, да и не хочу я. У меня нет уверенности, что этот дневник существует, что он не плод моего больного разума, что я сам не явлюсь вымыслом самого себя. Своего расстроенного рассудка. Я прекрасно осознаю, что разум болен, он отравлен смердящим дыханием иного мира, но ничего не могу сделать. Остается забиться в угол и ждать развязки. Какой? Смерти, конечно. Или лучше не дожидаться, и все сделать самому?

Итак, я заканчиваю дневник.

И чтобы никаких загробных миров.

Никакой жизни после смерти.

Небытие.

Ни времени.

Ни пространства.

Мертвая линия.

Все, думал я, все кончено, но очнулся на полу лаборатории рядом с входной дверью. Было не просто тихо, а так, когда говорят «могильная тишина». Я лежал и смотрел перед собой. Взгляд уперся в дверь. Дверь — в паре шагов, а на расстоянии вытянутой руки лежал мой дневник. И в это мгновение странное оцепенение завладело и телом и мыслями. Я побоялся шевельнуться и подумать о том, что… Я просто побоялся думать.

Я посмотрел на дневник, продолжая не доверять ощущениям. Затем медленно протянул руку и дрожащими пальцами почувствовал шершавую поверхность искусственной кожи — обложка дневника. Она реальна. Ощущение шершавости оказалось таким ясным, не поддающимся сомнению. Я взял тетрадь и, встав, машинально заправил ее за пояс брюк.

Осмотревшись, понял, что профессора Крама нет на месте. Кабинет тоже пуст. И голова моя была тоже пуста, та же звенящая тишина, наступающая в помещении, когда гроб с телом наконец-то выносят.

Профессор. Шеф. Я старался о нем не думать. Я захотел выйти на улицу, вдохнуть полной грудью воздух и ощутить себя вменяемым, отбросить все то, что случилось сутки назад.

Я покинул лабораторию и через минуту оказался на улице. Я с удивлением рассмотрел ночной город, живущий своей жизнью. Ему было плевать на меня, на мои переживания. Город жил. Он больше не мертвый. Люди шли по своим делам, сновали машины, играли огнями рекламные вывески, призывающие посетить бары, кафе, или магазины, в которых проходили акции.

— Господин Ниова? — незнакомый голос вывел из оцепенения. Голос строгий и требовательный, даже похожий на укус насекомого, которое не замечаешь, пока оно не ужалит.

— Да. Это я.

— Прошу с нами.

Я рассмотрел длинный серый автомобиль, сверкающий лаком и хромом.

— Куда?

— Куда скажут.

Задняя дверь открылась. Я так и не смог разглядеть говорившего. Он сидел на соседнем с водителем кресле.

— Хотя бы скажите, зачем меня везут?

— Ну, это не секрет, господин Ниова. Поехали, а то опоздаем. — Водитель сонно кивнул. — Это касается вашей работы с профессором Крамом.

— Пространство и время?

— Это, как я понимаю, риторический вопрос. Ведь вы лучше знаете суть дела. Вы, так сказать, более приближенные к науке. А я клерк. Мое дело простое — доставить вас на конференцию.

— Конференция?

— Почему такой удивленный голос? Разве профессор Крам вам ничего не сказал?

— Ничего не сказал, — рассеянно проговорил я, соображая, что происходит.

— Хм, странно. В общем, сейчас вас доставят в гостиницу, а через несколько часов начнется конференция. Когда, сообщат позже.

— А вы говорили, что нужно спешить.

— Это я про себя. У меня и без вас дел по горло.

И только сейчас незнакомец обернулся, но в темноте салона я так и не смог рассмотреть его лица. Я ничего и не мог увидеть, кроме дежурной улыбки.

Когда я прибыл на место, понял, что портье знал меня. Я еще не успел раскрыть рта, как он, улыбнувшись, произнес:

— Господин Ниова, здравствуйте.

— Здравствуйте, я…

— Ваш номер. — Он протянул ключ с ярлычком.

Я только кивнул, взял ключ и повернул к лифту. Ожидая лифт, я рассмотрел внимательней ключ. Ну, что ключ? Самый обыкновенный ключ. Его двойная бородка чем-то напоминала небольшую бабочку. Ярлык — пластинка с ярким номером триста пятьдесят. Третий этаж, значит, понял я, заходя в лифт.

Коридор был тускло освещен.

Войдя в номер, я, не включая света, проследовал в зал к постели. Положил ключ на прикроватный столик и застыл на месте. В полумраке я легко рассмотрел обстановку скромной комнаты. Свет города, льющийся сквозь незашторенные окна, позволял это. Глазу не за что было зацепиться, но не это волновало. Только один вопрос клевал мозг: «Что происходит?»

Эта мирная картина ночного города совершенно не вязалась с недавними, как казалось сейчас, нереальными событиями. Эксперименты со временем и пространством, гипотезы профессора, говорящий пес, незнакомка в белом халате, бредовые видения — все это или не существовало, или именно этот отель и этот город не существуют.

Не было страха. Лишь холодное безразличие плескалось на дне сознания. Так может быть бесчувственен только мертвец. Возможно, я и есть мертвец. Я умер, а это… Агония? Странно, что мысли о конце не вызвали ужаса. Что происходит? С какого перепуга я согласился ехать и в итоге оказался в гостиничном номере? Причем здесь профессор Крам? Он должен быть мертв.

Я стоял и пытался вызвать в себе эмоции, расшевелить себя. От напряжения даже вспотел. Я расстегнул три верхних пуговицы рубашки и, выпростав ее из-под брюк, испугался. Удар. Тихий глухой удар прозвучал рядом, словно кто-то осторожно кулаком ударил в дверь. Но в дверь номера, я знал точно, никто не стучал. Звук был рядом. И, когда я понял его источник, выругался. Волна страха отхлынула. Дневник. Это он упал на пол, когда я выпростал рубашку. Я даже забыл о нем.

Включив настольную лампу, я сел на кровать, поднял дневник и пролистал его. Интересно, в номере есть ручка? Выдвинув верхний ящик прикроватного столика, нашел ее. События от пробуждения на полу лаборатории до прибытия в номер были записаны.

Мне по-прежнему было жарко. Я бросил дневник и ручку в верхний ящик и вышел на балкон. Вдохнул прохладный воздух. Постоял в тупом оцепенении, соображая, что же все-таки вокруг? Вот этот город, гостиничный номер, что? Галлюцинация? Сон? Все очень реально. Предположение, что это сон, я отверг сразу. Если мне снился сон, то он всегда был нечетким, смазанным, в нем отсутствовали мелкие детали. Сон оказывался миром полным грубых и крупных форм. Но дело в том, что я знал, что это сон только тогда, когда просыпался. Находясь внутри неяви, я принимал ее правила и считал реальностью. Я ухмыльнулся про себя: все рассуждения мои ничего стоят. Они могут быть тоже сном. Или реальностью. Мысль о том, что нет разницы между ними, не испугала.

Балконная дверь была не заперта, и я ясно услышал настойчивый стук в дверь. Интересно кто? Включив свет в зале, я проследовал в прихожую и открыл.

— Профессор?

— Можно?

— Да, конечно.

— А почему ты удивился моему появлению? — спросил Крам, зайдя внутрь.

— Во-первых, никакой конференции быть не должно, потому как работа наша секретна. Во-вторых, ничего этого нет.

На этот раз удивился он:

— Ничего нет?

— Да. Вот что вы помните последнее до того, как появились в гостинице?

— Меня сюда привезли из лаборатории, — он медленно проговорил фразу, видимо, заметив, как изменилось выражение моего лица.

— Почему ты так на меня смотришь? Я что, говорю какую-то ерунду?

— Да.

— Погоди. Погоди. — Профессор прошел в зал. — По-го-ди… Иди сюда.

— Ну? — Я проследовал в зал.

— Ты сбил меня с мысли. Я шел к тебе с мыслью о том… Я хотел обсудить с тобой доклад, касающийся нашей работы.

— Шеф, какой доклад. Ау! Шеф! Доклад? Никакого доклада не будет.

— Что случилось? — с тревогой спросил он и сел на кровать. Одеяло промялось под ним, и я, смотря на это, удивился: надо же, как все реально.

— Ничего не случилось, — ответил я. — Просто ничего этого нет. Вы помните наши опыты? Помните свою гипотезу о равновесии энергий? Куда исчезли все горожане? Помните? Они переместились в параллельную реальность.

— Это я помню, но причем здесь…

— Да мы в ней, если еще не умерли. Хотя нет, мы умерли для своего мира, и мы здесь в ином мире, то есть в параллельном мире.

— Почему мы должны умереть?

Я почувствовал, как диалог с Крамом зашел в тупик. Я будто бьюсь тщетно в стену и ничего не могу изменить. А изменить я не могу по простой причине: ничего этого нет. Нет профессора. Он мне мерещится. Даже нет меня. Я сам себе мерещусь.

— Профессор Крам, пожалуйста, идите к себе в номер. Я должен побыть наедине.

— Но…

— Я устал. Я хочу отдохнуть.

— Но… — Шеф встал и растерянно посмотрел мне в глаза, будто искал в них повод ненадолго задержаться здесь.

— Когда у нас конференция? — спросил я.

— Завтра в десять.

— Вот завтра и встретимся.

— Да-да, — все так же растерянно сказал он и ушел подавленным.

Я не смог бы объяснить ему, что здесь происходит. Я сам еще толком не знал, что случилось. Плавали в голове обрывки мыслей, среди которых, конечно, плавала догадка о том, что… Да даже не догадка, а ключ, что откроет понимание ко всему. Именно ключ. Поворот ключа — и все прояснится.

Я сел на одеяло и машинально перевел взгляд на прикроватный столик. Внимание заострилось на ключе от номера. На ярлыке три цифры — триста пятьдесят. Три. Пять. Ноль. Триста пятьдесят. И все встало на места. Космический холод, холод, который вымораживает, оставляя в безвоздушном пространстве только мертвые тела. Ничего этого нет. Я не на родной планете. Я переместился в параллельный мир. И весь этот город, эта гостиница — ширма, скрывающая реальность. Реальность? Только тот мир становится реальным, правила которого ты можешь принять. Если нет, то мир становиться иллюзией.

Я протянул руку к ключу. Посмотрел на номер. Три. Пять. Ноль. Триста пятьдесят миллисекунд — именно столько времени наша установка держала заданную мощность. Именно время стало пропуском в ином мир. Именно оно стало ключом, а не размер «дырки». Правильнее говорить не пространственно-временная дыра, а…

Я вернул ключ на место.

Триста пятьдесят миллисекунд стали пропуском в параллельности. Параллельностями Крам называл совокупный набор миров, сосуществующий с нашим миром. Поворачивая ключ в замке гостиничного номера, я как бы подтвердил свое намерение пройти в чужой мир.

Я поплелся в ванную. Наклонившись над раковиной, пустил холодную воду и умыл лицо. Я вспомнил, как в туалетном зеркале мелькнула она. Тогда, на предприятии. С опаской, подняв голову, всмотрелся в отражение. Никого сзади не оказалось, конечно. Лишь в зеркале было мое уставшее, но сосредоточенное лицо. Над левой бровью царапина. Та самая. Я даже почувствовал запах медикаментов. Но как медицинский запах нереален, а только воскресшее воспоминание, так и гостиничный номер, ванная, льющаяся воды, отражение в зеркале — только привычка памяти.

Я закрыл воду и вернулся в зал. Лег на кровать. Не глядя, я протянул руку к прикроватному столику, выдвинул ящик и достал дневник. Я начал его перечитывать.

Сколько я читал дневник, не знаю, но, кажется, минут через пять в дверь постучали. Крам? Нет, кто-то другой. Стук отличался. На этот раз он был несмелым, вкрадчивым. Кто-то боялся и хотел войти. Если это профессор, то глупо. Я прогоню его взашей, злобно решил я.

Бросив дневник в ящик, я вскочил с кровати и кинулся в прихожую. Открыл дверь и застыл в ужасе на месте. Это была она.

Я посмотрел на нее и не произнес ни слова. Конечно, это она. Я не помнил ее внешности, я помнил только белый халат. Но кроме этой девушки, кто еще мог прийти ко мне?

Внутри будто надломился стержень, на котором держались все чувства и мысли, на котором жил мир и все мое мировоззрение. И в то же время стало ясно: игра продолжалась. Игра, которую затеяла эта сущность.

— Можно пройти? — спросила сущность.

Я отошел в сторону.

Она проплыла мимо. Дверь тихо закрылась.

— Зачем ты здесь? — спросил я.

Ничего глупее и не спросишь.

Голова пуста. В сознании — звенящая тишина. Тишина накрывающая, наверно, человека, пережившего смерч. Все погибли, жилье разрушено, но он каким-то чудом выжил, и осознание сего факт — жив и одинок — подобен удару молота. Никто не придет на помощь, ведь там знают, что все умерли, и они и пальцем не пошевелят, чтобы спасти. Не нарочно, конечно, а потому как бессмысленно верить в то, что после такой катастрофы хоть кто-то способен выжить.

Но я выжил.

Пульсирующее сознание в полном одиночестве. Пульсирующее и медленно угасающее. Я четко увидел картину: в беспросветной тьме бледный огонек надежды мигает, но с каждым разом вспышки слабеют.

И я был одинок.

— Зачем я пришла? — удивилась она. — Поставить точку. Вот зачем.

— К чему этот маскарад? К чему эта игра?

— Хочется играть — и все.

— Такой ответ не принимается.

Она прошла в спальню и села на кровать. Я проследовал за ней. Я следил за сущностью, впиваясь в нее взглядом, будто навсегда желал отпечатать ее в памяти.

Она достала дневник, не спеша, пролистала его и вернула в ящик. Все движения гостьи были размеренными. Без слов. Без единого звука, как будто видишь немой фильм.

— Я понимаю, что такой ответ тебе претит, — проговорила она медленно. — Вам привычнее видеть осмысленные действия и слышать понятные ответы. Но скажи, зачем тебе это? Хочешь знать, как действовать дальше? Зачем тебе действовать дальше? Вы поплатились за свое любопытство. Чего вы хотите? Выжить? Для чего и для кого?

Сущность встала. Она выключила свет, разгородила занавески. Девушка стояла спиной ко мне.

— Посмотри в окно. Видишь спутник планеты?

— Вижу.

Спутник синим щербатым фонарем висел в ночном небе. Он напоминал череп.

— У вашей планеты нет спутника. Он существует только в нашем мире. Теперь-то хоть понимаешь, где ты находишься?

— Я вернусь обратно?

— Как, Ниова?

— Я открыл дверь этим ключом, значит, еще можно выйти, запереть и открыть дверь в мой мир.

— Не смеши.

Она повернулась и сосредоточенно посмотрела в мои глаза. Ее взгляд не был похож на взгляд живого человека. Отстраненность и безразличие? Но эти слова описывают живое существо, а у сущности не было взгляда. Странно видеть перед собой попытки быть похожей на людей нашего мира. Эти попытки возбудили неприятные ощущения живого и мертвого, которое соседствует друг с другом. Не находится в каком-то непонятном синтезе, а именно неестественно сосуществует. Живое и мертвое — как два близнеца, сросшиеся телами. Одно из тел умерло. Другое тело продолжает жить.

Пора уходить. Не было сил терпеть этот взгляд. Уж лучше не стоять на месте, а действовать.

Я бросился к выходу.

— Ты желаешь вступить в борьбу с системой! — крикнула девушка вслед. — Но твой бунт запрограммирован системой, ты...

Дальнейшее я не расслышал. Я выбежал из гостиничного номера и закрыл его, и только в этот момент с ужасом понял, что оставил ключ на прикроватном столике. Я же не брал его. Так как же он оказался в кармане?

Вновь, вставив ключ, открыл дверь и вбежал в номер. Свет горел. Номер был пуст. Ключ лежал на столике. Я посмотрел на ключ в руке и задохнулся. Не может быть! Но если я в ином мире… То как же выйти из него?

Мысли спутались.

Я сел на кровать и положил ключ рядом с его двойником.

Рука невольно открыл ящик и достал дневник. Вчитался и понял, что этого я не писал. Обороты речи, стиль изложения, некоторые фразы были моими. И почерк оказался моим. Но писал не я. Казалось, с текстом поступили как с мозаикой. Ее рассыпали и собрали элементы в иной последовательности. Смысла от этого он не потерял, лишь стал иным. История не моя.

Некоторые строки я перечеркнул. Некоторые листы вырвал, смял их, бумажные комки запихнул под кровать. Затем со злобой бросил записи в выдвинутый ящик, бросил их так, словно выкинул собственную память в зев ненасытной бездны.

В дверь постучали. На этот раз громко и требовательно, не стесняясь. Казалось, стены задрожали. Но я не открыл. Какая разница, кто там за дверью.

Через пару секунд вновь требовательный стук. Опять дрожали стены. Я поднял глаза к потолку и рассмотрел люстру. Она была из стекла. При каждом ударе подвески вздрагивали и мелодичной звенели. Вот наступила тишина. Свет переливался разноцветными брызгами в стекле. Вот удар в дверь. По-моему, ее хотят вынести. Еще удар. Подвески вздрогнули так, будто прошла судорога по телу люстры. Мелодичный звон наполнил комнату.

Я вспомнил кошмар, в котором видел два гроба. Один из них был пуст, и я знаю, для кого он предназначался. Я взял стул и поставил его под люстрой. Нужен шнур. Или веревка. Наверно, есть в ванне.

Когда вернулся из ванны, удар в дверь был настольно сильным, что замок жалобно хрустнул. Последнее, что я запомнил — слетевшая с петель дверь и группа людей в дверном проеме. Люди одеты в камуфляж. Их лица я не успел рассмотреть. Я не мог захватить вниманием мелкие детали, но отчего-то запомнились насыщенно-синего цвета глаза у человека, что оказался впереди группы.

<…>

Точно не помню, но, видимо, ровно год спустя я встретился с Индиго. Это встреча была похожа на сон. До сих пор, вспоминая ее, не верю в реальность. Да, собственно, также и не верю до конца в ту первую нашу встречу. Была она? Были другие встречи, или не были?

Была зима, точно. Я забыл об Индиго. И вот вечером, сойдя с пригородного автобуса, я пошел от остановки в сторону деревни. Войдя в нее, невольно замедлил шаг, еще до конца не понимая, что привлекло внимание. Бросил взгляд направо и увидел светящуюся веревку. На развилки дорог, как только входишь в нашу деревню, располагалась старая «пожарка» или, правильнее, сторожка, пожарный пункт, который представлял собой металлический в три кубометра объемом бак и колокол. В бак на лето заливалась вода. Небольшой колокол висел на конце кронштейна, прикрепленного к верхней части столба. От языка колокола тянулась веревка толщиной в мизинец. В колокол звонили при пожаре, вот и мне захотелось дернуть за веревку.

Я заметил, что она светилась, и это был не иней, играющий в свете яркого фонаря, который освещал деревенскую развилку. Свечение было не переливающимся, не с искрой, а пульсирующим, и оно больше напоминало по цвету металл, что раскален до желтизны.

Я подошел к столбу, увлеченный странным оптическим эффектом, снял перчатку и коснулся пальцами веревки. Она оказалась ледяной. Я сжал веревку в ладони. Я только сжал легко, не прилагая усилий, но прозвучал колокольный звон. Протяжный. Высокий. Он, как показалось, разлетелся во все стороны и быстро стих на краю деревни.

— Нет, ты не звонил. Звук только в твоей голове, — сказал Индиго.

Он стоял рядом со мной.

— Конечно, я так и понял.

— Ты позвал меня.

— Ты даже и в мыслях у меня не был.

— Я существовал в твоей памяти в той области, где не властвуют мысли.

— А такое возможно?

— Да.

— Меня до сих пор мучает вопрос: ты есть, или ты плод моих фантазий.

— А какая разница между фантазией и реальностью? — Я пожал плечами. Пусть Индиго сам ответит. — Никакой разницы. Почти. Разный лишь адресат. Реальность вне тебя. Фантазия внутри тебя. Но то и другое реально.

— Наверно.

— Раз уж ты задал вопрос, я тоже задам. Ты не пойдешь со мной? Не хочешь увидеть мир моими глазами?

— Нет.

— Понимаю, Света. — Индиго замолчал, поежился, будто ему холодно и продолжил: — Ну, что ж, желаю счастья. Если что, зови. Как звать, ты знаешь. Любой предмет может вызвать меня, ведь я и есть этот мир.

— Тогда… До встречи.

— Надеюсь.

Индиго исчез, а я все не покидал сторожку. Мгновение спустя, я понял, что все также стою и держусь за ледяную веревку.