Глава первая

Иной и Иные

Мы встречались с ним одиннадцать веков назад, только я об этом забыл. Но мою историю следует начать не с первой встречи, а с последней и с того, что ей предшествовало.

Можно, ничего не выдумывая, достаточно сказать, что текст этой книги есть художественное произведение, вымысел — и точка. Можно создать интригу, или мистификацию, что эти неравнозначные по объему и содержанию повести, условно разбитые на главы, имеют отношение к реальности. Но дело-то в том, что это и есть реальность. Это произошло на самом деле. Сказав это, следовало отложить в сторону воображаемое перо и оставить читателя один на один с текстом, но, переживая вновь и вновь те события, я понял: промолчать — самый простой выход, но молчать не выйдет. Да и, кроме того, кинув читателя в дебри этого странного текста, я поступил бы опрометчиво.

Текст сам по себе простой, но история его возникновения весьма необычна. Я пытаюсь подобрать правильные словы, которые емко охарактеризовали бы всё, но слова бессильны. Формулировки, такие как: это было мистическим прозрением, это было телепатией, это следует рассматривать под эзотерическим углом — не удовлетворят даже меня. От них пахнет канцелярской пылью, я бы даже сказал номенклатурой, словно ты пытаешься зарегистрировать кипу бумаг и быстрей сдать в архив, чтобы они затерялись среди прочих пухлых папок.

Поэтому не стану приклеивать ярлыков, а пусть и неуклюже, но попытаюсь рассказать и объяснить. Читателю останется самое легкое — поверить и следить за историей дальше, или не поверить — и выбросить из головы эти бессмысленные строки. Я так оговариваюсь выше — «попытаюсь», только потому, что многого не знаю. Если коротко, мне недостает некоторых знаний. Читатель сам увидит, каких именно знаний.

Я перехожу к объяснениям с особой осторожностью, но прежде я должен немного рассказать о себе.

Мне двадцать лет, точнее было двадцать, когда началась эта странная история. Я подрабатывал в научно-производственном предприятии в сфере ВПК — Военно-Промышленного Комплекса. Я не буду распространяться о своей работе не в силу закона о не разглашении тайны, хотя и это тоже, а в силу того, что моя история никакого отношения не имеет к моей профессии.

Порой я сомневаюсь насчет профессии. Порой мне кажется, что записывание историй (выдуманных и реальных) и есть моя главная профессии, ну, а работа — это всего лишь работа. Кажется, я веду двойную жизнь. Хотя чего лукавлю и обманываю себя, так оно и есть. Жизнь двадцатилетнего молодого человека, имя не важно, четко разграничена на две части. Равные ли эти части, не знаю. Но впервые я задумался над этим, скорее всего, лет пять назад до описываемых событий. Только такой подросток, как я, мог задуматься об этом. Да, я не ошибся — такой подросток. Живут же ведь на свете тинэйджеры с отягощенной душой и уставшим взглядом, который упирается в землю и не смотрит вверх. А мой взгляд смотрел вверх, как в переносном значении слова, так и в прямом.

Однажды мой друг рассказал о смутном сне. Будто он вечером гулял по деревне. Было как обычно тихо и безлюдно. Но появившийся неопознанный летающий объект нарушил тишину. Появились не зеленые человечки, а пришельцы внешне ничем не отличимые от нас. Люди как люди, лишь одеты в непонятные костюмы. Они предложили другу полет к иным мирам. Друг отказался. Жаль, можно было бы рискнуть, ведь это не на самом деле. Именно после того как он рассказал сон, вспыхнула та мысль подобно огням неизвестно откуда взявшегося корабля пришельцев. Мысль банальная: живем мы своей жизнью, но ведь где-то есть и иная жизнь. Представить — и голова закружится. Мы так погружены в свои дела и считаем реальностью только эти дела. А ведь они могут быть нереальны и, наверно, абсурдны для жителей иных миров.

Я тогда не подумал конкретно о пришельцах с других планет, ведь пришелец — это просто существо или сущность из иного мира. Каков тот иной мир? Пусть это будет далекая планета, или параллельный мир, или нечто третье, неважно.

И вот так и в такой форме эта мысль, возникнув, угасла. Я решил, что она исчезла навсегда. Но мне пришлось вспомнить о ней через несколько лет.

Это был конец декабря. Я поехал в деревню на празднование Нового Года. Вагон был залит желтым светом. Солнце уже зашло, и тьма за окном создала впечатление, что поезд едет сквозь неизвестность. Если бы не стук колес на стыках, можно решить, что вагон стоял на месте. Поезд проехал мост, и город остался на том берегу, переливаясь разноцветными огнями, будто сказочное существо. Оно походило на рыбу или птицу, случайно заплывшую или залетевшую в наш мир. Эти слившиеся воедино искусственные светлячки напоминали чешую или оперенье.

Именно в этот момент и случилось то странное, в которое я до сих пор верю не до конца. Хотя говорить о внезапности события было бы неверно. Оно, если так можно сказать, влилось в круг моего бытия незаметно, будто прокралось на мягких лапах, подобно мифическому животному, но я не заметил сего движения, и попервоначалу принял как данность.

Я прошел в тамбур. Темно. Лишь свет уличных фонарей порой заглядывал в окошки. Я мог с уверенностью сказать, что в тамбуре никого не было. Холодный огонь лизнул стекло, ненадолго осветив пространство, но только со светом следующего фонаря я заметил человека среднего роста. Это единственно, что я успел заметить. Тамбур вновь погрузился во мрак.

— Извините, что испугал, — глухо сказал незнакомец.

Честно говоря, я даже не успел испугаться. Я заметил человеческий силуэт и застыл в ожидании. Примечательной в моем положении была неизвестность: я не вспомнил, зачем зашел в тамбур. Обычно сюда ходили курильщики, но я не курил.

Свет фонаря опять выхватил из тьмы незнакомца. Теперь я увидел распахнутое пальто и рубашку синего цвета с искрой. Точно, рубашка была насыщенно-синего цвета.

— Да ничего, — ответил я.

— Я бы с вами и не заговорил, — смущенно произнес незнакомец. — Так бы и стоял молча, но мне нужно кое-что вам сказать. Нечто важное. Да, я хотел…

Незнакомец споткнулся на половине предложения. Он прочистил горло — тянул время, словно не мог подобрать нужные слова.

— Вы только не удивляйтесь.

— Мне даже стало интересно, — ответил я.

— Только шесть слов. Никогда не думайте о преодолении пространства.

— И это всё?

Незнакомец дернул головой. Видимо, быстро кивнул. Это случилось как раз, когда свет опять выхватил его из мрака.

А вот дальнейшее мне описать сложно. Случился сдвиг то ли в моем сознании, то ли пространство и время дали трещину. Как оказался снова в вагоне на своем месте у окна, не смог вспомнить. Можно сказать, я на мгновение потерял сознание и очнулся на сидении, но я уверил себя, что не терял чувство реальности.

Осталось только ощущение, что продемонстрировали трюк: ловкий фокусник быстрым движением руки вырезал из памяти короткий эпизод жизни, когда я возвращался в вагон.

Я припомнил короткий диалог с незнакомцем, и всё прояснилось. Преодоление пространства. Вот ключ к разгадке. Мне приснился сон, решил я. И вот почему. Как преодолевать пространства — об этом размышлял не раз, но всерьез не воспринимал эти мысли, ибо они были интеллектуальной погремушкой, для того чтобы занять свободное время. Так сказать, мысли от скуки. Я ими ни с кем не делился, и знать о них мог только я, поэтому незнакомец в тамбуре есть плод моего воображения. Точнее, сон. Хотя сон странный. Обычно сновидения всегда расплывчаты и непоследовательны. Ты будто смотришь фильм на испорченной кинопленке. Видны крупные детали, цвета бледны, освещение неправдоподобно, герои говорят — не разберешь. Видение о незнакомце было не таким. Оно оказалось неотличимым от реальности. Осознаное сновидение? Вряд ли. Я не артикулировал эту мысль. Может, эта такая галлюцинация? Я усмехнулся про себя: скорей уж псевдогаллюцинация, то есть галлюцинация, которую ты не воспринимаешь как реальность, точно знаешь, что случилось не на самом деле. По крайне мере, сейчас я был уверен в этом.

Поезд остановился на станции. Я вышел на платформу и постоял под фонарем, ожидая, когда тот уйдет. Затем направился к автобусной остановке.

Человек вечно куда-то стремится, торопится и спешит, и выбивается из сил, но вечно не успевает. Не помню, кто сказал: тот лишь везде успевает, кому спешить не надо. Отчасти верно, отчасти заблуждение. Правда, чаще стал замечать парадокс: мы, то есть человечество, покоряем головокружительные скорости — и далекие пространства становятся ближе, мы придумываем технические и информационные ухищрения, чтобы ускорить любой процесс, но вновь не успеваем. Будто мы разгоняем собственное тело и окунаем мозг в безбрежный океан информации, но, может, нашему телу и сознанию не предназначены такие перегрузки? Казалось бы, высвобождается больше времени и места для досуга, а они наоборот съеживаются как шагреневая кожа.

Есть расхожее мнение о том, что такова современность, что она задает быстрые темпы. Жизнь ускорилась. Мне смешно слушать такие рассуждения. Жизнь как была, так и осталась. У нее свой темп, заложенный природой, и она не ускорилась, это мы пытаемся ускорить ее. При первобытнообщинном строе человек жил тридцать-сорок лет, пятьдесят лет — глубокий старик. Сейчас не так и, казалось бы, не надо ускоряться, но современный человек, продливший себе жизнь, опять не успевает. Времени не хватает, хотя двадцать лет приплюсовалось. Он убеждает себя, что изменилась социальная среда и нажимает на газ. Скорость всё больше и больше, уже близок световой предел, но человек не останавливается. Если по вселенной объект перемещается со скоростью близкой к скорости света, то его масса стремиться к бесконечности, если верить теории относительности. Это чем-то напоминает «черную дыру». Не превращается ли человек в такую метафорическую «черную дыру» — в инородное тело, что одновременно притягивает к себе внимание и отпугивает своей недоступностью.

Я ехал в автобусе, смотря в окно, замечал, как на более светлом фоне возникают деревья, похожие на черные мохнатые кораллы, и проплывают дома. Если б не линии электропередач и автобус, можно подумать, что попал случайно в девятнадцатый век. Кажется, с тех времен ничего не изменилось, лишь добавились легкие технические штрихи. А я еду и еду, пересекаю заснеженные пространства уже много веков. Я стал старше. Именно старше, но не старее. Один из героев романов Мураками говорит, что стареет каждый час, он ощущает это физически. У меня нет такого чувства. Я просто наблюдатель. Смотрю в окно автобуса и представляю, как сотни лет назад невидимый мною князь или господин, или кто бы он ни был, ходил по земле, меря ее шагами. Он осматривал внимательным взором окрестности, поднимался на возвышенности и вдруг произносил, указывая куда-то подле себя или вдаль: «Тут». И возводились строения, распахивались поля, возникали села и города. Князь не ведал, что, может быть, этой деревни не будет, спустя несколько веков. А вот этот великолепный город превратится в село. Конечно, господина не тревожили такие мысли, а если и одолевали сомнения, он загонял их в темные закоулки сознания. «Нет, — решил он, — эта жизнь будет продолжаться и после моей смерти».

Я приехал в холодный дом, поэтому, бросив сумку на кровать, не раздеваясь и не снимая обуви, сходил на двор за дровами. Надо отогреть дом. Сегодня придется спать в одежде. Я сел напротив подтопка и безмыслено наблюдал за игрой огня в щелях чугунной дверцы.

Стало чуть теплее, и мысли тоже отогрелись и медленно потекли. Я не заметил, как они свернули в воспоминания. Образ странного незнакомца воскрес в памяти. Теперь он не воспринимался так остро, но едва уловимое ощущение тревоги осторожно царапнуло душу. Я давно решил для себя, что видел сон, так почему же до сих пор незнакомец тревожит? Точнее, что в его образе беспокоит меня? Ладно, раз сон, пусть будет сон. Можно сказать, что просмотр фильма похож на просмотр сна. Есть кино, которое проходит мимо, а есть кино, которое цепляет. Так чем зацепил незнакомец?

Я вспомнил лишь распахнутое пальто и синюю рубаху с искрой. Существуй странный попутчик в реальности, он бы замерз.

Не помню, как заснул.

Утром, проснувшись, пошел к Сереге. Он напомнил о праздновании Нового Года в деревне.

— А кто еще, кроме нас, будет? — спросил я его.

— Сеструха, да Женька с Танькой.

— А Руслан и Санька?

— Темнят. Не обещали. А у тебя какие планы?

— В хлам.

— Без прикола.

— Ну, как получится.

— Тебе сколько еще в «Сельхозе» учиться?

— Сам знаешь, пять лет ботанят, а я только полгода отстучал.

— А работу искать не будешь?

— Пока нет. Я же подрабатываю сутки через двое. После учебы, посмотрим.

— Ночным сторожем подрабатываешь? — пошутил Серега.

— Ночным директором. Тренеровщиком радиодеталей.

Так болтая на разные темы, и просто разговаривая ни о чем, мы дошли до Женькиного дома. Свет в доме горел, но постучаться в окно у нас бы не получилось, поэтому Серега постучал в дверь. Мы прислушались.

— Тихо, а свет есть, — заметил я.

— Бамбук курят. — Серега еще раз постучал — вновь тихо. — Меня это начинает доставать. Женек, давай ты.

Теперь забарабанил я. Мы вновь прислушались. Наконец-то за дверью послышались скорые шаги, стукнула дверь, затем стало тихо, и опять хлопнула дверь. И вот шаги приблизились, и дверь распахнулась. На пороге стояла Женька с накинутой на плечи телогрейкой.

— Евгения Владимировна здесь проживает? — нарочито строго спросил Сергей.

— Здесь-здесь. А в чем дело? — засмеялась Женька.

— С вещами на выход, — мрачно ответил я.

— Ну, подождите мальчишки. Я…

— Новый Год ждать не будет, — отрезал Серега.

Женька ничего не ответила и скрылась в доме, захлопнув дверь.

— Что бы я еще раз кого-то выдергивал — никогда, — философски заметил Сергей. — Кстати, Женек, а как дела в городе?

— В смысле?

— Ну, вообще. В личном.

— А не рано?

— Ну, как сказать. У всех по-разному.

— Это да. У нас в классе Костяныч учился, ну, Константин. Короче, он в девятнадцать лет женился. То есть года назад. А я помню, как мы с ним на базаре встретились. Его мать на базаре торгует. Встретились, в общем, разговорились, пошли к нему домой. В «Dendy» поиграли. Кажется, в Индиану Джонса. Года два, или три назад было. Или позже. И тут узнаю, что женился.

— Может, по залету?

— Не знаю. Я ж тогда с ним последний раз виделся.

За дверью вновь послышались быстрые шаги. Женька открыла нам и пригласила к себе. Мы поднялись по лестнице и, пройдя по тускло освещенному коридору, зашли в комнату. Пахнуло теплом и уютом. Сергей деловито осмотрел обстановку и произнес:

— Ты как всегда не готова?

— Ну, подождите еще.

— Я уже сказал свое веское слово. — Сергей вновь осмотрелся и остановил взгляд на мне. — Удивительные вещи творятся на нашей бренной земле, Евгений. Я сказал ей, что за тобой в восемь, а дальше пусть она встречает в полной готовности. А она? А она как всегда. — Женька не ответила. — А Танька еще не подгребла?

— Вообще-то, она ждет нас, — заметила Евгения.

— А, ну, да.

Сергей о чем-то задумался. Женька исчезла в другой комнате — ушла готовиться.

— Танька нас ждет. Девушке приятно думать, что кто-то ее ждет, — сказал я.

— Ну, да, — отозвался Сергей. — Девушка может ждать, и никто не будет против. Главное, чтобы это не переросло в дурную привычку. Прикинь, она ждет рыцаря на белом коне, но ведь она не думала, зачем ей это надо? Рыцарь рыцарем, а если он припрется на белом коне, прокормит ли принцесса обоих? Его и коня?

— Ты это к чему? — удивился я.

— Так. Рассуждения вслух.

— Я готова, — ответила Евгения, выйдя к нам.

Мы пошли к Таньке. В ее холодильнике, как заверила Женька, уже все готово. Наша задача оказалась проста — нести всё это: салаты, шампанское, что-то из конфет и фруктов и прочую еду.

Женька осталась у Таньки, а мы с Серегой, взяв пакеты, пошли ко мне, заранее договорившись, что встречаемся у меня в девять или в начале десятого.

Сервировкой стола в большой комнате занялись мы — времени было предостаточно. Мы никуда не торопились. Как не подгоняли приход Нового Года, но стрелки часов шагали медленно. До девчонок оставалось полчаса или больше, а мы уже закончили. Стаканы, ложки, вилки, тарелки, заняв свои места, лежали аккуратно в ожидание гостей. Еду вынесли в коридор, чтобы лишний раз не соблазнять себя, да и лучше сохранится.

Подумав чем бы заняться, Сергей достал фотоаппарат и стал фотографировать. Вначале стол, затем меня и себя. Когда это надоело, он вдруг сказал:

— Нет, отстой. Фотки не катят. У нас есть бутылка шампанского.

— Серег, а гостей не будем ждать?

— Я не о том. Бутылку мы откроем за пятнадцать минут до наступления Нового Года как положено, и обязательно выпьем. И на ее этикетке каждый распишется, и я это сохраню. Как ты на это смотришь?

— Положительно.

Вскоре пришли девчонки. Они о чем-то щебетали, мы хохмили и помогали им раскладывать салаты по тарелкам, фрукты и конфеты — в вазочки. Я вскипятил чайник на плитке.

— А как ты насчет этой идеи? — спросил Сергей, когда я вернулся в большую комнату.

— То есть? — не понял я.

— Встретить Новый Год опять здесь же.

— Конечно, можно, но хочется разнообразия.

Сергей ничего не ответил. Видимо, решил переварить информацию.

Мы ели, болтали о разной ерунде, что-то вспоминали, и так за разговорами приблизилась полночь. Включили телевизор. Этот Новый Год оказался уникальным: нас поздравили два президента — действующий и исполняющий обязанности. Затем, посидев немного, девчонки сказали, что сходят за водкой. Это было что-то новенькое. Танька и Женька ушли первыми, а мы вышли следом и, не спеша, направились к Татьяниному дому. На середине пути встретились. Действительно, это была водка, только тара неподходящая — полулитровая банка.

— Слушайте, обычно пиво в такой таре носили, да и то в советское время, — пошутил Сергей.

— В бидонах, — вспомнила Женька.

— А алкаши в полиэтиленовых пакетах, — добавила Танька.

Да, пить водку из банки как-то, мягко говоря, странно. Я подумал: «Так вот откуда выражение, которое слышал не раз — выпить полбанки».

Мы вернулись ко мне. Выпили водки. Решили прогуляться. Затем по молчаливому согласию стали расходиться.

Я пришел домой, вымыл посуду и лег спать. Сон не шел, и тогда я принес из большой комнаты «двухкассетник» и, поставив его рядом с кроватью, под тихое пение солиста задремал. Светодиодный индикатор магнитофона таинственно горел красным огнем. Его я видел сквозь чуть смежившиеся веки. Артист пел о коварных водах Атлантики, где нет места человеческим чувствам. Голос его с нарочитым надрывом звучал то ли далеко, точно прилетал с атлантического побережья, то ли внутри меня. Похоже, на этой песне и уснул, и дальнейшее было смутным и обрывочным сновидением. Я бы выкинул из головы тот сон, если б не одно обстоятельство, о котором скажу ниже.

Во сне услышал сухой щелчок — магнитофон автоматически отключил конпку «play», и этот щелчок, будто тумблер, переключил меня в мир сна.

В мире безграничных фантазий я шел по незнакомой улице. Зрение мое будто раздвоилось. Я видел собаку, семенящую по дороге, но в тоже время я и был той собакой. Это трудно объяснить. Это никак не вязалось с привычными законами мира, и не было похоже на то, словно смотришь на мир с разных точек зрения, как с двух камер наблюдения, или играешь в компьютерную игру, в которой нужно управлять четвероногим животным.

Картинка сна не делилась на два изображения. Я видел пса и в тоже время понимал и чувствовал его, точно впитывал собачьи ощущения, знал, куда и зачем он бежал. А он бежал к людям. Он заметил их впереди. Они стояли рядом с грузовыми авто. Пес приближался к людям. Я ощутил, как ими овладела смутная тревога, хотя это странно: большая группа людей боится одного животного. Я уже различил их лица, но на этом сон оборвался.

Я проснулся среди ночи. Заметив до сих пор горящий индикатор питания, встал и вынул вилку из сети. Лег и быстро уснул.

Утром заглянул Сергей. Я собирал вещи, рассчитывая успеть на семичасовой автобус.

— Звони, если чо, — сказал я.

Он улыбнулся.

— А чего смешного?

— Да мультик вспомнил, — ответил Серега. — «Жил-был пес».

— А-а, — догадался я. В конце мультфильма отъевшийся волк сломал плетень и, обернувшись, произнес: «Ну, ты заходи если что». Вроде, так звучала его фраза. Ни тебе благодарностей и прощаний, а вот поесть на халяву — это завсегда.

Кстати, опять собака, точнее волк.

— Если бы я тут жил постоянно, то да, остался б.

— Не парься, — ответил Серега. — Кстати, о волках, точнее о собаках. Тебе никогда собаки не снились.

— Нет, — почему-то соврал я.

— А мне сон приснился. Какой-то бессвязный огрызок.

— Расскажи.

— Ну, видел собаку. Она шла по городской улице, причем целенаправленно. Там во сне я почему-то так и решил: эта псина бежит с определенной целью. И вот впереди появилась группа людей. Они стояли рядом с грузовыми машинами.

Сергей замолчал.

— А дальше?

— Больше ничего не помню.

— А, ерунда.

— У нас дома сонник есть — сеструха развлекается. Я отыскал по алфавиту собаку, но там так мутно написано. Что-то вроде: вас ожидают не очень приятные перемены и бла-бла-бла. Как бы меня предупреждают.

— Угрожают, — пошутил я, застегивая сумку. — Ну, я готов.

Мы покинули дом и направились к остановке.

— Вот если по чесноку, — продолжил я старую тему, — то эти гороскопы, сонники, гадания по руке, нумерология — развод для лохов.

— Ты не веришь в судьбу?

— Я не верю, что выше перечисленные предметы относятся к ней.

Подъехал автобус. Мы попрощались.

Автобус подгадал под электричку, поэтому через полчаса я уже выходил с железнодорожного вокзала.

Город встретил привычной суетой. Ехать домой, зная, что меня встретит пустующая квартира, не хотелось. Решил побродить без цели среди ларьков.

Незаинтересованным взглядом рассматривал, что в их витринах, чуть дольше задерживался перед ларьками, торгующими музыкальными кассетами и дисками. Из динамиков с хрипом вырывалась попса. Конечно, в основном новогодние песни. Верка Сердючка была королевой на балу музыкального ширпотреба. Не отставала и «Дискотека Авария».

Я спустился в подземный переход и, оказавшись на другой стороне улицы, прошел несколько остановок. «Дом Книги», естественно, не работал, а вот рядом через дорогу мерзли частники. Они тоже торговали дисками и кассетами, а еще старыми книгами. Именно туда я и направился, удивляясь тому, что в праздники им не сидится в теплых квартирах. Могли бы хоть завтра выйти.

Я рассеяно рассматривал корешки книг, пока мой взгляд не привлек человек. Я заметил его боковым зрением и перевел взгляд. Света? Да, вроде она. Или нет? Она. Пока я гадал и сомневался, Света первая сказала:

— Привет, Женек! Какими судьбами? — И улыбнулась.

— Случайно, — ответил я.

— Случайно зашел сюда? Допустим.

— Ну, а ты как, Свет, учишься, работаешь, живешь?

— Типа да. Работаю на геодезическом предприятии. Ты же знаешь? — Я кивнул. — Живу пока у подруги.

Света была не из Нижнего Новгорода.

— А ты сам как? — спросила она.

— Ем, сплю, гуляю, слушаю музыку. Не работаю, а подрабатываю, но собираюсь работать, ибо покой нам только снится.

— Понятно. А что читаешь? — Это был ее любимый вопрос.

— Недавно Платонова прочел «Сокровенный человек».

— И о чем? — Света расспрашивала, не отрываясь от изучения корешков книг.

— О Фоме Пухове. Он неспокойный человек, и никак не может найти место в жизни. То это не то, то другое. Ему тяжело с людьми. В конце концов, он находит успокоение рядом с машиной.

— Слушай. — Она посмотрел на меня внимательно. — Это интересно. У тебя есть что-нибудь почитать из Платонова.

— Да. Могу устроить. Встретимся у «Дома книги».

— Заметано.

— Когда?

Она назвала день и время. На этом мы расстались.

У нее было самое светлое имя в группе — Светлана. В этом имени для меня переплетался солнечный луч и весенний ручей. Что-то звонкое и чистое. Была ли она красивой? Странно, но я никогда не задумывался над этим. Я считал, что остальные пацаны, так сказать, работали на публику, обсуждая красоту девчонок. Для меня это казалось… Диким? Неестественным? Но как только ты заговоришь с человеком, тогда поймешь, красив он, или нет. Красота — атрибут внутреннего измерения, считал я, а не внешности.

Такие мысли роились в моей голове, пока я трясся в маршрутке. Приехав домой, я перекусил на скорую руку и взял с полки книгу Платонова и начал читать следующую повесть — «Котлован». В конце повести умирает ребенок — маленькая девочка. Смерть ее, как символ умирающего будущего, расшевелила мою память. Здесь есть что-то от Достоевского. Вроде, он говорил, что все труды человеческие не стоят слезы ребенка?

Я отложил книгу и сел за компьютер. Выйдя в сеть, решил проверить почту. И вот тут стало трудно дышать, во рту пересохло. Я прочитал следующее:

«Видимо, вы решите, Евгений, что это спам. Могу вас заверить — нет, не спам. Мы встречались с вами в тамбуре поезда, когда вы ехали из города. Вы скажите: мало ли! И будете правы. Но я отвечу одно: я знаю, что недавно вам приснился пес, шагающий по городской улице, в конце которой стояла группа людей рядом с грузовыми машинами. Вспомните, среди тех людей был и я.

Если у вас есть вопросы, то приходите к магазину «Художественные ремесла» в любое время. Ваше право и не приходить вовсе.

С уважением,

Индиго».

Индиго, видимо, сетевой ник.

Я припомнил сон: собака, семенящая по улице, а впереди ее ожидает группа людей. Возможно, что среди тех людей и был этот странный незнакомец в синей рубахе с искрой, но его появление там легко объяснить: его образ просто перекочевал из полутемного тамбура в мой сон. Стоп. Значит, встреча в поезде не привиделась мне?

И одна деталь не поддавалась объяснению: откуда Индиго знал о моем сне? Я ведь никому не рассказывал.

Серега, конечно, мог додуматься до такого розыгрыша. Он мог послать электронное письмо с другого аккаунта, но уж если шутить, то шутить так, чтобы шутка сработала. Серега, понадеявшись на удачу, отправил свой сон мне, а я сейчас возьму и перезвоню ему. Я уже взял трубку телефона, но вернул ее на рычажки. Неправдоподобно. Я не смог привести веских доводов, но был уверен, что это не Серега.

Перечитав послание, долго смотрел на черные буквы на белом фоне. Я не стал удалять письма. Мало ли. Глянул на часы. Незнакомец заверил, что можно приходить в любое время. Вот сейчас я и поеду. Если встречусь с Индиго, значит, он следил за мной. А если никого не будет? Да какая разница! И пошел в прихожую.

Я остановился в задумчивости уже одетый перед дверью. Хотелось съездить, узнать, и в тоже время опасался. Кажется, внутри кто-то беспокойно зашевелился и попытался достучаться до меня. «Будь настороже», — словно сказал этот кто-то. Но я решился.

Не прошло и полчаса, был на месте. Я постоял минут пять-десять перед стеклянными дверями магазина, осматривая проходящих мимо людей. Затем зашел внутрь погреться. Прошелся по павильонам, рассеяно рассматривая фантастическое многообразие хохломских изделий. Была небольшая витрина с книгами. Здесь я чуть задержался и, когда мой взгляд остановился на двухтомнике А. К. Толстого, вспомнил, что хотел купить книги этого автора. Я купил двухтомник и, завернув его плотно в пакет, вышел на улицу, решив возвращаться домой. И вот тут мой взгляд встретился с тем незнакомцем. Я узнал его по фигуре и этому распахнутому пальто и синей рубахе с искрой. Он шел мне навстречу. Царапнула мысль, что, может, я ошибся, и вот сейчас мы приблизимся друг к другу, но в последний момент разойдемся. И ничего не будет. Разговор с незнакомцем в тамбуре — сон. Нет, это был не сон.

— Евгений, здравствуйте. Я Индиго. Удивлен, что вы так быстро откликнулись.

Не сон.

Я знал его и узнал его голос, а он знал меня.

— Здравствуйте, — неуверенно откликнулся я.

— Хоть я первый заговорил с вами, прошу, задавайте вопросы.

Обращение на «вы» насторожило.

— Хорошо, как вас на самом деле зовут?

— Индиго.

— Ну, это же цвет.

— Мое имя трудно произносимо, но оно связано с цветом. Это как у вас есть фамилии: Белов, Чернов, Карев. Поэтому — Индиго.

Вспыхнула мысль: возможно, он иностранец. Я сосредоточенно осмотрел его. Хотя на иностранца он не походил, но ощущение чужеродного, одновременно отталкивающего и притягивающего было. Индиго словно нес запах этой чужеродности. Запах запутался в складках одежды, и он невидимым шлейфом следовал за ним.

— Хорошо, — продолжил я. — Сможете повторить письмо? — Индиго в точности повторил электронное послание. — Откуда вы знаете о моем сне?

— Это сложный вопрос.

— А мне кажется, он самый простой.

— Это связано с нашей первой встречей.

— С теми шестью словами?

— Да.

— Я думал, мне это приснилось.

— Нет. Это было наяву. И те шесть слов: «никогда не думайте о преодолении пространства» связаны с тем псом из сновидения. Я, если так можно сказать, был знаком с тем псом.

Я только хмыкнул.

— До свидания, — вдруг вымолвил собеседник.

— Э, погодите, мы же еще…

— Мне кажется, вы не готовы слушать дальше.

— Я готов.

— Давайте, в следующий раз.

Индиго развернулся и пошел прочь. Естественно, я не стал догонять его и пытаться вновь вывести на беседу, ведь она нужна была только ему, а эти слова о преодолении пространства, сон о собаке и тому подобное — не мои проблемы.

«Никогда не разговаривайте с незнакомцами» — вспомнил я совет известного классика. Но Индиго не совсем был незнакомцем. Может, сумасшедший, из психушки сбежал? Да ну, не похож!

Я посмотрел на удаляющуюся фигуру Индиго. Конечно, он приличнее одет, чем остальные прохожие, и этим немного выделялся или, если точнее, отчуждался от остальных. Дело даже было не в ухоженности или лоске, но я вновь поймал себя на мысли, что здесь он чужак. На безумца он не походил. Хотя откуда такие предположения, ведь знаю его пару минут.

Я пресек поток мыслей и направился к автобусной остановке.

Можно подумать, что меня настиг сон. Вновь тот же самый незнакомец говорил со мной, но теперь-то я знал: все случилось наяву. Не было провалов в памяти. Я помнил, как добрался до дома, как вошел в прихожую и закрыл на ключ дверь, будто хотел навсегда отгородиться от реальности. Индиго существовал где-то там, пусть там и остается.

Допустим, рассуждал я, лежа на диване и листая Толстого, Индиго — сон, и встреча у магазина — тоже сон, но даже если так, то это должно насторожить. Один персонаж с неумолимостью рока приходит вновь и вновь и пытается достучаться до меня. Я отбросил глупые мысли. Конечно, не сон.

Чувство безопасности дало трещину, даже представил, как у основания воображаемой стены появилась ломаная линия, похожая на небольшой ручей с притоками. Мир дал трещину.

Я остановил взгляд на какой-то странице и прочитал стихотворение: «Слеза дрожит в твоем ревнивом взоре». Так, и здесь про реку, и тоже в переносном смысле слова. Я закрыл и отложил книгу. К черту все! Возможно, дальше ничего не будет. Дальше не будет встреч с Индиго. Я потер костяшками пальцев веки, положил книги на стол и, вернувшись на диван, не заметил, как провалился в короткий и фантастический сон.

Во сне открываю дверь, она поддается туго, тяну ручку на себя, но все-таки полностью распахиваю дверь. Что там дальше, не вижу, а, может, и вижу, только не понимаю. Сознание беспомощно шаркает по реальности сна, словно пытается поймать сон, но не удается. Я вижу перед собой пса. Того самого.

— Ты вообще кто такой? Что здесь делаешь? — произношу и не жду ответа.

Но на удивление собака отвечает:

— Слежу за правильностью Научно-технического прогресса. А ты-то как здесь оказался?

— Где здесь?

— На этой планете, — удивляется пес.

— Что? — Смеюсь. — Вообще-то я здесь родился.

— Поскольку ты этого не помнишь, ты не смеешь утверждать подобного. А свидетельство о рождении и подделать можно.

Собака улыбается. Именно улыбается, не оскаливает зубы, а растягивает рот в улыбке.

Я проснулся и долго смотрел в голубой потолок. Что можно вынести из сна? Ну, сон и сон, нестоящий внимания, но пока лежал те недолгие минуты на диване, мной завладело чувство полного одиночества. Не фигуральное выражение — я одинок, не ощущение одиночества, вызванное скукой, а именно заброшенность. Я малое семя, кинутое в холодный космос, и сейчас нет этого города, страны, планеты. Ничего нет. Даже меня. А пульсирующее сознание, кричащее о том, что я мыслю, следовательно, существую — есть иллюзия. Точнее, человеческая привычка. Мы привыкли к телу и считаем его продолжением своего я, даже нестройный хор в голове, который мы причисляем к своим мыслям, вовсе не мы. Нас нет. Мы — поток. Поток чего? Поток случайностей? Поток пустоты? Пустоты пронзающей мир в мгновение, которое стремится к нулю?

И вдруг этот нерадостный хор мыслей оборвался сам собой. Я вынырнул из тоски небытия и осмотрелся. Все существовало: моя квартира, дом, город, страна. В комнате на столе лежали друг на друге два светло-синих тома с золотым теснением избранных сочинений Алексея Константиновича Толстого. Жил человек и его не стало, а вот мысли остались. Даже странно.

Я сел на диван.

Нет, странным было иное: как совершенно глупый сон о говорящей собаке смог вызвать вихрь пессимистических мыслей?

Ладно, в сторону всё. Сейчас меня должны занимать иные мысли. Сегодня я доложен встретиться со Светой у «Дома Книги». Кстати, и время встречи близко, да еще нужно доехать.

Как я ни старался не думать вообще, то есть бездумно смотреть в окно маршрутки за мелькающими окнами домов, витринами, спешащими пешеходами и авто, мысли потекли. Правда, в ином направлении. Что есть интимность? Для кого-то это слово, окрашенное непристойностью, связано с половой жизнью. А для меня? Конечно, это тайные мысли, но мысли очищенные ото всего приземленного. Я слышал такое выражение: «парение в высших сферах» или «говорить на высокие материи». Вот это и есть интимность. Идеи, касающиеся метафизического мироустройства, смысла жизни, целей, стоящих выше суеты и обыденности.

Мои мысли были похожи на легкие шарики. Я перекатывал их с места на место — так прошло время. Я вышел на нужной остановке и направился к «Дому Книги». Свету я заметил сразу. Одета она была также, только в руках держала спортивную сумку. Судя по всему, она была пустой.

— Привет.

— Привет. Пошли в «Дом Книги». Я тут себе приглядела Рабиндраната Тагора двенадцать томов, — сказал Света так, будто речь шла о новом платье.

Я улыбнулся:

— Пошли. Так вот зачем сумка?

— Не спустыми же руками.

— Что ж, сам бог велел нести сумку мне.

— Но я не бог, — пошутила Света.

Мы вошли внутрь и повернули налево, где находился букинистический отдел. Света сразу пошла к кассе и заговорила с продавцом. Я прошелся взглядом по книжным полкам. Книги были изданы еще в советское время. От них веяло историей. Я наугад взял одну книгу. Полистал. Вернул на полку. Затем следующая книга побывала в моих руках. Я заметил, что цена, проставленная на последней странице простым карандашом, не превышала двенадцать рублей. Самые дешевые экземпляры стоили шесть рублей — тонкая книжечка, но в твердом переплете. Что ж, может, тоже что-нибудь купить? Внимание привлекла книга в ярко-красной обложке — Борис Пильняк «Повесть непогашенной луны». Кроме этой повести в книге были: «Заволочье», «Волга впадает в Каспийское море» и «Жулики».

— Что-то приглядел? — поинтересовалась Света.

Она уже купила Тагора. Я показал книгу.

— Как прочтешь, расскажешь. Пойдем?

— Сейчас расплачусь.

— Пойдем пешком, — сказала Света, когда мы покинули «Дом Книги».

— Тут недалеко?

— Полчаса.

— А ближе жилья не нашлось? Геодезическое предприятие в верхней части города. Это через мост надо переехать, да еще полчаса на автобусе пилить, — поинтересовался я, беря сумку.

— Просто тут проверено уже, чего париться-то.

— Ясно.

— Что-нибудь читал?

— Платонова «Котлован». Заканчивается плохо. Но ты плохие концовки не любишь.

— Я тебе это говорила?

— Да. Я запомнил.

— Дело не в финале, а как написано.

Мы прошли пару минут в молчании.

— Ты купил Пильняка. Почему?

— Во-первых, слышал о нем. Во-вторых, я из него ничего не читал, а тут как раз на глаза попалась книга. И дешево.

— А, я так же. Тагора не читала, но что-то так захотелось.

— Я у Тагора стихи читал в переводе Льва Гумилева.

— Гумилев? А Николай Гумилев?

— Это его отец.

— У Льва, значит, стихи.

— В той книге всего помаленьку — винегрет.

— А я Янку Дягилеву слышал?

Я задумался. Фамилия знакомая. Сразу родилось словосочетание «дягилевские сезоны», но, конечно, Дягилев к Янке никакого отношения не имел. Просто однофамилиц.

— Нет, не слышал.

— «Особый резон», «От большого ума», «Рижская», «Мы по колено», «По трамвайным рельсам», «Гори, гори ясно», «Продано»?

— Знаешь, такое впечатление, что где-то и когда-то эти названия мелькали. Кажется, я даже краем уха слышал, но не могу вспомнить. Хоть Янка Дягилева — слышу впервые.

— А рижский бальзам?

Я рассмеялся:

— Нет, я тебя понял. Рижская это Рижская. Я другое имел в виду. Сами сочетания знакомы, а конкретно: «Особый резон» и, скажем, «От большого ума». Они для меня словно из иной жизни.

— Тогда у тебя есть шанс послушать иную жизнь, — ответила Света.

И мы пошли к ней, точнее к ее подруге, у которой она снимала комнату.

Быть впервые на новом месте всегда неловко, хоть и Светиной знакомой не оказалось в квартире.

Я остановился в прихожей и снял обувь.

— Ты проходи на кухню, — сказала Света. — Я сейчас приду.

Я прошел на кухню и занял место у стола.

Света принесла магнитофон, поставила Янку. Пока разогревался чай, я молча слушал песни. «Особый резон» и «Гори, гори ясно» — слышал я их впервые, но так и не смог избавиться от смутного чувства чего-то знакомого. Об этом и сказал Свете.

— Не исключено, — ответил она, разливая чай. — Возможно, ты и слышал. Однажды. Один раз. Но не знал исполнителя.

Я взял чашку и обнял ее ладонями.

— А ты с расхолодкой пьешь чай? — спросила Света.

— Да.

Она поставила пластиковую бутылку с водой.

— Ты знаешь, Свет. Кажется, я слышал Янку во сне.

— М-м… Это информационное поле, единый банк космических данных — пошутила Света.

— Точно.

Я сделал глоток.

На самом деле я пытался осмыслить услышанное, не смысл текста, но этого не стоило делать. Янка рвала нерв, словно в последний раз пела. Все странные и непонятные словосочетания невозможно было понять рассудком. Песню следовало заглатывать целиком и улавливать ощущения. Лезвие холодных мыслей оказывалось бессильным расчленить этот комок пульсирующих слов.

Опять попытался напрячь память: где и когда я это все-таки слышал? Хотя нигде и никогда. Действительно, смутный сон. Такие сны бывают. Ты идешь куда-то и что-то ищешь, сам не зная что, но находишь. В одном из таинственных закоулков подсознания, как в подвале, темно и неуютно. Наощупь ты обнаруживаешь затертую кассету, вставляешь в кассетоприемник, нажимаешь на кнопку и, как сквозь толщу воды звучит голос Янки: «По перекошенным ртам, продравшим веки кротам…» или «Не догонишь — не поймаешь, не догнал — не воровали…».

— Ведь ее в живых давно нет? — спросил я.

— Ну, как давно. В 1991 году Янки не стало. Ей было двадцать пять.

— Двадцать пять лет — мало.

Тут я, конечно, слукавил. Двадцать пять лет это не мало, это катастрофически мало. Что может сделать человек за такой короткий промежуток времени? Некоторые доживают до глубокой старости, не оставив следа на земле. А зачем тогда рождались? Не помню, кто сказал: человек «экзистенцианирует» в реальность, чтобы преодолеть ее экзистенцию. Что это выражение означает, не знаю.

Неплохо мы посидели.

Пришло время возвращаться.

Вернувшись домой, вновь включил компьютер и заметил, что есть новое письмо.

Индиго.

Как бы я мог отреагировать на новое послание от него? Вопрос трудный, он и остался трудным. Даже после прочтения письма от этого странного… Человека? Тип — звучало бы презрительно, а я не испытывал призрения к нему.

«Евгений, мне следует объяснить свое непоследовательное поведение с вами у магазина. Я тогда оборвал разговор. Со стороны, знаю, выглядело как неуважение к собеседнику. Я заранее приношу извинения и желаю объяснить причину. Не хочу пускаться в пространные объяснения в электронном письме. Мне кажется, что проще разрешить всё тет-а-тет.

С уважением,

Индиго».

Мой ум зацепился, как за спасительную соломинку, за глагол «разрешить». Именно. Я понял, что испытал, когда первый раз прочитал письмо. Ни злобы, ни ненависти, ни удивления. Второе, более вдумчивое слежение за переплетением слов, выловило роковое — «разрешить». Да, я хотел покончить раз и навсегда с этими встречами. Хотел, чтобы Индиго стал историей. «Разрешить всё». Развязать узел, случайно сплетенный судьбой, ибо, казалось, не могут сойтись в пространстве и времени два таких субъекта как я и он. А если и сойдутся, то разлетятся в стороны подобно двум телам в космосе. Даже столкновения не будет.

Единственно меня беспокоила мысль о говорящем псе из сна. Оставит ли в покое навязчивый сон, когда Индиго исчезнет?

Я поехал по уже знакомому маршруту.

В этот раз ждать пришлось недолго. Минут пять, не больше.

— Здравствуйте, — вновь вежливо начал Индиго.

— Здравствуйте.

— Итак, мое недолжное поведение связано с говорящим псом.

— Хорошо. Извинения приняты, — ответил я сухо. — Кстати, откуда вы знаете о моем сне?

— Скажем так, я был с ним знаком.

— С собакой? — уточнил я.

— Да. С собакой. Или псом. У вас, между прочим, удивительный язык. Два слова обозначают одно и то же.

— Ну, русский язык…

— Национальность здесь не причем. Я говорю, что ваш, а подразумеваю цивилизацию этой планеты.

Я смутно начал догадываться. Догадка, словно вор в ночи, осторожно пробралась в сознание, таща за собой еще одну догадку: он сумасшедший.

— Я понимаю, Евгений, вам нужны точные формулы, и чтобы никакой неопределенности.

— Это верно.

— Тогда так. Вы можете поверить, вы можете не поверить мне, но… — Индиго замолчал, видимо подбирая слова. — На моей планете проводили эксперименты с пространством и временем. В результате экспериментов удалось открыть случайно проход в параллельный мир. Проход, естественно, оказался неустойчивым и неконтролируемым. К счастью, он быстро исчез, но в этот мир проникли две сущности. С одной мы справились, а вот с говорящим псом…

— Погодите, а я здесь причем?

— Евгений, вы и есть тот пес.

— Да бред же! Я могу поверить в то, что вы пришелец, но в то, что я…

И тут Индиго пустился в пространное объяснение своего, как он выразился, неподобающего поведения. Он вновь упомянул о научном эксперименте, добавив, что самостоятельно отправился на поиски говорящего пса. Это было необходимо. Что-то вроде дела чести. Индиго пояснил, что он чувствует след, оставляемый сущностью. След держится долго. И Индиго смог проследить пса до нашей планеты и, выйдя на меня, был удивлен: след присутствовал, но самого пса не оказалось поблизости. У Индиго создалось впечатление, что он все время не успевает, то есть сущность исчезает за мгновение до его появления. Таким было ощущение и при знакомстве со мной в поезде и при второй встрече у магазина, поэтому-то встреча оказалась недолгой. Индиго разочаровался и спросил себя: «Почему не могу поймать его и узнать о намерениях?» Но, задавшись таким вопрос, его вдруг осенило! Я и есть говорящий пес. Я его перерождение, спустя тысячи лет.

— Поэтому сейчас, разговаривая с вами, чувствую слабый след сущности, — закончил Индиго.

— Но вы же понимаете, что я вам не поверю?

— Конечно.

— И что же вы собираетесь делать?

— Я закончил поиски. Я нашел пса. Это вы. Больше нет необходимости встречаться с вами. Я почувствовал, что сущность, вы, то есть, не опасна.

— Я точно не опасен для этой планеты, — пошутил я.

— Можно и так сказать, — задумчиво произнес Индиго. — Все дело в том, что я запомнил след пса, или правильнее сказать — энергетический отпечаток или запах таким, каким он был в первую нашу встречу. Но прошло много лет, след менялся, но что-то осталось неизменным. Назовем это ядром, или сутью. И вот это неизменное и вывело на вас.

— Может, вы ошиблись?

— Двери не ошибаются. Их невозможно обмануть, тем более ключ.

— Какие двери? Послушайте, или мы расстаемся, или вы всё рассказываете.

— Вы правы. Придется рассказать более подробно, а не в двух словах. Но в следующий раз.

— Договорились.

Меня утомила эта беседа. Впечатление создалось, что мы говорим о разном, причем Индиго пытается докричаться до меня со своей колокольни, но долетают вниз, где стою я, лишь обрывки фраз. Они бессмысленны, их не сложишь в ясные предложения.

Есть распространенная ошибка начинающего автора — писать неподробно. У автора в голове сложилась уже полная картина произведения, он видит ее законченной и логичной. Но начинающий автор показывает читателю только разрозненные куски в хаотичном порядке. Читатель не видит картины целиком, он словно рассматривает авторский мир сквозь замочную скважину. Так и Индиго показал лишь отрывки из своей истории.

— У вас есть вопросы? — вдруг спросил Индиго.

— Странно задавать их вам, не имея полной картины. Вопросов, конечно, море, ну, например… — Я задумался. — Например… Почему сущность живет в форме пса, почему не выбрала другой формы существования?

— Это просто объяснить. Сущность из параллельного мира не может выбирать форму. Жить в чужом теле — да, может, но материальность данного мира продиктовала ей форму пса. Например, вода в невесомости принимает форму шара. Почему?

— Законы физики.

— Правильно. Шар — оптимальная форма существования воды при невесомости. Так и собачий облик стал оптимальным для сущности.

— Ясно. Но возможно такое, что говорящий пес просто вселился в меня? То есть я не есть реинкарнация той сущности, которую вы ищите.

— Исключено. Когда сущность вселяется в тело, разум сопротивляется и аура искажается. Она раздваивается. Я этого не вижу у вас, другими словами, след сущности в вашей ауре для вас родной, он не противоестественен для вас. Может, я путанно объяснил?

— Нет, так-то понятно. То есть вы видите ауру?

— Да. Поэтому я вас легко находил.

Меня подмывало задать какой-нибудь каверзный вопрос, уж больно все гладко пока получалось.

— Ну, хорошо. Тогда до встречи. Жду от вас историю.

— Нет, прощайте, Евгений.

— А разве вы не…

— Конечно, расскажу. Я вышлю ее на ваш электронный адрес. Обещаю.

Я был рад, что расстался с ним, но в тоже время слабое чувство тоски разбередило душу. Двойственность. Может, действительно, говорящий пес подал голос. «Да нет, конечно, чушь», — решил я, когда возвращался домой на маршрутке.

И до сих пор, именно до этого момента, когда печатаю эти строки, я не решил для себя, хочу еще раз встретиться с Индиго, или не хочу? В душе осталась та раздвоенность чувств и мыслей, которую трудно передать словами. Можно сказать, что это сожаление и облегчение, но, кажется, за этим еще что-то кроется.

В последнем письме от Индиго, во вложенном файле которого была история, шло объяснение двойственности. Конечно, он не знал о моих ощущениях, там не говорилось о моей двойственности. Индиго объяснял иное. Он просто сказал, что есть в мире предметы и явления, которые не поддаются «языковой артикуляции». Здравый рассудок диктует нам простое правило: что нельзя выразить, того не существует. Но это не так. Есть, то чего не выразить. И дело не в бедности человеческого языка. Язык богат. Но он приспособлен к материальности этого мира, значит, ограничен в своих возможностях. У него имеется зона, за которую он никогда не выйдет.

Возможно, решил я, мои двойственные ощущения как раз из этой серии. Объяснить до конца, до всей глубины их не могу, лишь обозначить приблизительно. Это как топтаться недалеко от дома, в который никогда не попадешь, ибо он отделен неприступной пропастью. Я вижу дом. Я могу судить о его размерах, архитектуре, цвете, но ощутить полностью, войти в него — не могу.

Индиго предупредил, что в дневнике встречаются места, где повествование идет от других лиц. Это не домысливание и не фантазия, это было на самом деле. Индиго, если верить его словам, способен смотреть на вселенную с разных точек зрения. То есть не вселяться в чужое тело, а именно смотреть чужими глазами на мир. Конечно, посмотреть чужими глазами, это не риторическая фигура речи.

Способность чужого виденья Индиго приобрел, блуждая по вселенной. Заметил он ее не сразу. Вначале решил, что это игра воображения, но, как оказалось, нет. Пожалуй, мне стоит привести выдержку из его пояснительного вступления.

«Открывая двери пространства-времени, ты как бы теряешь часть своего я. Ты оставляешь его двери, но взамен тебе дается частичка способности самой двери. Мне, Евгений, трудно передать словами ощущения. Это не описать. Когда находишься всегда внутри измененного состояния сознания, то привыкаешь, для тебя это данность. Ты понимаешь его. Но описать не хватает словарного запаса вашей цивилизации. Я искал хоть какой-нибудь термин, что приближенно объяснил бы тебе мое состояние, и я нашел его в литературной среде. Более-менее он подходит.

Есть произведения, которые пишутся от лица автора, от «всевидящего ока». Авторский фокал. Есть произведения, где повествование ведется от имени одного или нескольких персонажей. И вот если меня представить персонажем моей истории и в тоже время ее автором, потому как я могу смотреть на историю глазами других существ и сущностей, то полифокальность — есть тот термин, найденный мной. Он коряв, не спорю, но другого слова я не смог подобрать, чтобы объяснить свое ощущение размноженности и будто размазанности по вселенной».

После этих двух абзацев меня озарила шальная мысль: а что если мир авторского вымысла и мир реальный, в котором живет автор, равнозначны?

Мир вымысла реален, только его реальность живет по своим законам, поэтому он не соприкасается с нашим миром. Ну, мысленно, конечно, соприкасается. Не соприкасается в материалистическом смысле слова. И в тоже время наш мир — это чей-то авторский вымысел, похожий на раскрытую книгу с большим числом страниц. Книга написана или пишется.

И вот тут я незаметно подкрался к выводу, который неприятно удивил: ничего не было, то есть не было Индиго, он плод моего воображения, он герой моей повести, что я пишу сейчас.

Пришлось вернуться в начало дневника. Однако там я не дал однозначного ответа. Там лишь утверждается реальность. То, что я написал в самом начале, оказалось мыслью беспомощно размазанной по тексту. Тогда я отбросил сомнения. Какая разница, был Индиго или он плод фантазии? То, что осталось от него, эти черные буквы на белом фоне, останется при мне. Вместо рефлексии надо дать слово Индиго.