Глава 7

ГЛАВА 7

Будильник настойчиво зазвенел, наполняя спальню веселой трескотней, он, словно намерено хотел навсегда уничтожить тишину, которая царила здесь, изгнать ее, заставить позабыть дорогу сюда. Казалось, его звон был настолько злым и требовательным, что Алексей Васильев — а это был именно он, мирно спавший, неожиданно вскочил с кровати. В первые мгновения капитан даже не почувствовал какой все же холодный пол, но затем ощущение дискомфорта заставили его надеть тапочки.

Вообще, не только настойчивый звон будильника заставил Алексея насторожиться — последние дни для него и его друга Михаила прошли, будто в кошмарном сне, и поэтому он жил все время в постоянном страхе и ожидании, что что-то должно случиться в ближайшем будущем, случиться непременно.

Капитан встал, огляделся по сторонам, словно в поисках чего-то; на самом деле он по профессиональной привычке примечал все ли в порядке, нет ли чего-нибудь подозрительного, что могло сыграть с ним злую шутку. Такое состояние было у Алексея, когда он занимался расследованием очередного опасного и сложного дела, в котором фигурировали не простые люди. Вроде нет ничего. Тогда срочно в ванную.

Холодная и чистая вода приятно ободряла, приводила в себя, стало на удивление хорошо, свободно, даже восхитительно. Настроение повышалось буквально на глазах.

"Теперь можно и на службу", — мелькнула мысль, и капитан принялся одеваться. Гардероб его, как и все, что касалось обычной униформы, не отличался особым разнообразием, он был прост и не очень изыскан, однако именно таковым он нравился Алексею и устраивал его.

— — Черт побери, — вдруг как-то неуклюже выругался он, вспоминая, что у него сегодня выходной — настроение еще больше повысилось. Надетая одежда тут же оказалась брошенной на кресло — она сегодня не понадобится; вместо нее Васильев незамедлительно набросил на себя домашнюю клетчатую рубаху и просторные штаны. Наскоро руками уложил еще мокрые волосы.

Приведя свою персону в некоторый порядок, Алексей поспешил на кухню — утро он не представлял без стакана холодного чая. Такая привычка казалась странной, но тем неменее она ему нравилась и не без причины. Еще когда у него была семья, когда счастливых страниц в книге прожитой жизни было гораздо больше, чем плохих, когда … впрочем, зачем вспоминать прошлое, зачем лишний раз тревожить старые раны, у них являлось хорошей традицией утром независимо от дня недели и от общего настроения освежиться чашечкой холодного чая.

— — Холодный чай, — вспоминал капитан, и эти воспоминания представлялись ему такими нереальными, далекими, заросшими бурьяном и сорняком, — приводит мысли в порядок, успокаивает нервы и выводит из утренней дремы.

Так всегда говорила ему и его жена Мария Нехорошева, разливая по бокалам божественный напиток, заваренный накануне вечером, затем она доставала сахарницу, и по привычке, которая ей, как сама Мария утверждала, досталась от матери, досыпала ее до краев сахаром, масленку с мягким сливочным маслом, печенье или булочку, выпеченные так же накануне. Все это уничтожалось достаточно быстро и с огромным аппетитом.

Конечно, сейчас такого разнообразия и в помине не было, кроме холодного чая, но и его Алексею хватало, чтобы поднять свое настроение. Он посмотрел на волнующуюся поверхность в стакане, удивился своему отражению, пробежался взглядом по столу и… О, Боже, что это? Он вдруг увидел то самое место прямо здесь на столе в кухне. Вот оно: Алексей и Михаил садятся в машину, садятся без какого-либо сожаления по поводу того, что случилось в роще, садятся подталкиваемые страхом и настоящим чувством неудобства, вокруг для них все померкло, может, все скрыла темнота, которая как раз и царила везде. Вероятно, поэтому кое-какие детали Васильев упустил, сейчас же он сильно желал попасть туда и снова пережить то, что с ним произошло там, пережить все вновь, каждый эпизод, каждый момент, и обязательно в отдельности, чтобы что-нибудь подметить и взять на вооружение. Вообще, последнее время капитан часто думал об этом, особенно об увезенном трупе. Нет, в нем не было никакой жалости, да и сострадания он не испытывал, напротив, присутствовало ощущение, что эта женщина повинна в смерти Прасковьи Тимофеевны, оно доминировало постоянно и, естественно, Васильев нет-нет, да чувствовал некоторое удовлетворение от произошедшего. С другой стороны капитана мучил один вопрос: куда ее труп делся? До сих пор он так и оставался открытым, потому что до сих пор не были найдены люди, которые увезли труп, а может, и не люди то вовсе. Впрочем, на их странное поведение Васильев обратил внимание еще тогда, когда впервые их увидел: глаза блестели недобрым огнем, механические, словно запрограммированные движения. Единственно, что успокаивало и расслабляло это милицейские машины, мигавшие синевато-тусклым светом, привычная униформа и … похоже, все. Уже потом капитана встревожили фразы Потапова и Камишина о том, что ни тот ни другой не вызывали наряд. В конце концов, после возвращения в Степановку друзья, решив немного прийти в себя, причем Матвей Степанович продолжал держаться обособленно от них, принялись ждать капитана Камишина. Тот приехал сильно взволнованный и долго не мог объяснить, что произошло, он лишь о чем-то невнятно мямлил и постоянно вытирал носовым платком то и дело появлявшиеся на лице капельки пота. Из всего Алексей понял, что труп исчез в неизвестном направлении, наряд так же пропал, не оставив никаких следов, он словно сквозь землю провалился.

Вот и все! А Камишин продолжал бессвязно бормотать что-то, пока оно, это бормотание не вывело из себя Колченогова. Ужасная смерть жены, проведенная накануне ночь около озера Тихого, которая в достаточной мере потрепала нервы старика, наплевательское, как ему казалось, отношение внука заставили его выпустить весь яд, всю желчь. Алексей даже сейчас помнил, как жгли глаза старика недобрым огнем незваного гостя, как Матвей Степанович, доведенный до бешенства от всей этой пустой болтовни участкового, властно приказал всем троим "убираться ко всем чертям", при этом он сильно ударил кулаком по столу, словно ставя в своем монологе большую и жирную точку. Уже потом, находясь во дворе, капитан через окно заметил старика; тот смотрел куда-то вдаль, в лес — видимо, старый охотник блуждал по самым его глухим местам, заповедникам, наблюдал, как бы со стороны за дикими животными и, казалось, от всего увиденного чувство умиления отразилось на его лице. А может, он вспоминал прошлое, память о котором помогала и спасала. Прошла секунда, другая, третья и старик снова вернулся в настоящее, он увидел Алексея, стоящего во дворе и смотрящего на него, как оно сразу изменилось, стало суровым — старик Колченогов так и не простил внука за его отчуждение и равнодушие.

"Может, стоило ему все рассказать", — подумал Васильев, уже сидя у себя на кухне за стаканом чая, и тут же рассмеялся собственной мысли, потому что знал, как отреагирует на это старик. Капитан встал со стула, прошелся по кухне, в голове незаметно всплыл один очень некрасивый эпизод из его жизни. Почему? Зачем? Сам Алексей терялся в догадках.

Васильев тогда был неразумным глупым мальчишкой, всего четыре года прошло с тех пор, как он впервые увидел белый свет, его жизнь проходила в период детской наивности и душевной красоты, тогда он еще и не подозревал, что ему придется испытать очень много плохого, — а ведь судьба как раз подготавливала ему подобное испытание. Впрочем, ничего в тот день сверхъестественного не произошло, просто произошла обычная семейная ссора, которую по годам впечатлительный и не по годам слишком рассудительный мозг маленького Леши навсегда оставил в своей памяти, оставил, как самую черную и ужасную страницу своей жизни. Началось все с того, что мальчик неожиданно спросил у родителей о смерти. Конечно, заданный вопрос прозвучал чрезвычайно быстро и имел эффект разорвавшейся бомбы: взрослые, мирно беседовавшие друг с другом до этого, удивленно раскрыли рты, привстали со своих мест, как-то странно согнувшись, и стали ужасно походить на тех самых грузчиков, что так часто разгружали железнодорожные вагоны, они, взвалив на плечи огромные тяжелые мешки, исчезали в каком-то большом здании, а оттуда постоянно выходили все белые, измазанные мучной пылью — Леша смеялся над ними. Но сейчас ему почему-то не было смешно, вполне возможно из-за обстановки, а может, из-за строго вида родителей; он по-прежнему сосредоточенно и немного загадочно смотрел на них, переводя взгляд с матери на отца, с отца на дедушку Матвея, с Матвея Степановича вновь на мать. Кто или что она, эта смерть такое? Какое будет объяснение?

На эти вопросы, как и многие другие, Алексею ни один из сверстников не мог дать ответа, они сами, если честно, путались и ничего толком не знали. Именно тогда и была решена его судьба. Щелчок и все! Дальше пошла совсем другая жизнь с иными ощущениями, с иным восприятием окружающего мира и даже с иными ароматами, начали формироваться первые жизненные принципы. Услышал ли щелчок мальчишка?! Да он услышал, но естественно не придал ему никакого значения, зато, что затем началось, — четырехлетний Алексей в полной мере поплатился за него.

Родители, словно с цепи сорвались, они набросились на ребенка, принялись его ругать — отец применил и силу, пытаясь дознаться, откуда он набрался подобной чепухи, в конце концов, от кого. Единственно, Матвей Степанович сидел тихо и молча, насупившись, смотрел на внука.

— — Взрослеет Алешка, — только и сказал он.

Мать и отец успокоились — наверное, Колченогов действительно прав.

В ту ночь Леша никак не мог уснуть, он постоянно ворочался, часто-часто всхлипывал, вспоминая, как кричали на него, как его наказали необоснованно и несправедливо, практически ни за что. Ну, что здесь такого, ну задал обычный вопрос, так зачем на него так набрасываться, — ведь он ничего плохого не сделал, просто спросил.

Дверь в детскую еле слышно открылась, в комнату вошел дедушка, его шаги были тяжелы, по-стариковски скрипучи — так Колченогов обычно ходил по утрам, когда еще не проснулся, и по вечерам, когда усталость накапливалась или, может быть, от сознания, что еще один день прожит. Леша улыбнулся доброй счастливой улыбкой. Значит, о нем помнят, значит, все хорошо.

Матвей Степанович прекрасно знал, что, несмотря на то, что мальчик притворяется спящим, на самом деле он не спит, его наверняка терзают разные сомнения, а особенно будоражит детское сознание несправедливое наказание; несомненно, внук до того, как он зашел, ворочался, а на его глазах стояли слезы.

Леша услышал, как заскрипела кровать под тяжестью тела старика, еще через мгновение парень ощутил на своей маленькой головке его всегда теплую шершавую ладонь — дело небывалое и неслыханное, Колченогов никогда не проявлял такой сентиментальности. Что дальше?

Дальше Матвей Степанович заговорил; говорил он спокойно, выделяя каждую фразу, в его голосе чувствовались привычные нотки уверенности и непогрешимости в своих словах, казалось, он нарочно говорил, чтобы лишний раз убедиться в том, что еще в состоянии кого-то убедить, временами хрип выдавал его волнение, но старик продолжал рассказывать то, о чем Леша никогда не слышал. Мальчик повернулся, вытер кулачком слезы с глаз и с раскрытым ртом стал смотреть на деда. Господи, с ним впервые в жизни взрослый человек разговаривал, как с равным.

Повествование Колченогова потрясало своей необычностью, и не потому, что оно шло о смерти, а из-за того, что дед совершенно не смущался возраста Алексея, в его словах было скрыто много тайного смысла, из которого Васильев тогда запомнил только одно: смерть придет рано или поздно к любому, она достанет каждого. Может, именно с того самого момента, с того разговора Алексей Васильев и стал ожидать ее прихода. И видимо, дождался!

Капитан отхлебнул из стакана глоток чая, откусил кусок печенья и снова оказался перед старым покосившимся домиком в Степановке, стало как-то не по себе, чувствовалось страшное неудобство и ощущение вины, вины перед Прасковьей Тимофеевной, перед тем, что он напрочь позабыл о недавней смерти бабушки. Алексей расстроился. Вместе с глотком холодного чая и кусочком печенья пришло крепкое и устойчивое предчувствие разверзнувшейся пропасти, полной грехов, — неужели он успел так много нагрешить. Нет, конечно же, нет! Васильев не то, чтобы вообще не думал или даже не вспоминал о бабушке — он постоянно помнил о ней и о том, что произошло в заброшенной деревне, он хотел ради Прасковьи Тимофеевны, ради ее обманутых и несбывшихся надежд и мечтаний помочь другим, помочь тем, кто еще надеялся на постороннюю помощь. Ей бы это понравилось, Васильев прекрасно помнил образ Колченоговой, тихой и спокойной старушки с большими добродушными глазами и заботливыми руками, улыбающимся лицом и слегка оттопыренными ушками, которые она прикрывала прядями серебристых волос, видимо, стараясь тем самым скрыть свою явную неуклюжесть в облике. От таких воспоминаний у него невольно навернулись слезы, одна капля под своей тяжестью не сдержалась и медленно скатилась по щеке, упала на руку; капитан встрепенулся и сразу же ощутил острую жгучую боль, непохожую на обычную, физическую, она напоминала тоску, именно такую, какая приводит людей в себя. Оглядевшись по сторонам и заметив Михаила и Камишина, которые достаточно спокойно беседовали друг с другом, Алексей поспешил отойти немного вправо и вперед — события, обсуждаемые в разговоре двумя милиционерами, ему сильно мешали размышлять, да и, если честно, не больно-то хотелось утруждать себя лишней болтовней.

Васильев и Потапов еще оставались в Степановке целых четыре дня; после похорон Прасковьи Тимофеевны им предстояло ехать через то самое место. Естественно, перспектива вновь оказаться вблизи мертвого колка не вызывала особой радости. Об этом и говорила молчаливая тишина, царившая в салоне: Потапов от нее брезгливо ежился и время от времени искоса поглядывал на друга. Так продолжалось несколько томительных часов, пока под вечер, когда за горизонтом мелькнул и погас последний луч света, оба почувствовали приближение знаменитого места, стало страшно, ужас достаточно быстро сковал сидевших в машине, он проникал не только в самые сокровенные уголки сознания, но и забирался в самые потаенные места в салоне, воздух был им буквально перенасыщен.

Господи, что это? Вдалеке действительно вскоре показалась знакомая мертвая роща, окруженная невероятно ярким и ненастоящим светом, он, словно шел ниоткуда и, достигнув до какой-то незримой границы, останавливался, даже не отбрасывая необходимого отблеска.

Алексей многозначительно взглянул на Потапова. При тусклом мерцании автомобильных фар в его глазах мигала едва заметная надежда, но Михаил, будто не замечал этого. Хмурясь, он сосредоточенно вел машину, всем своим внешним видом и поведением показывая, что он ничего не видит и вообще ничего не желает замечать. Хотя нет, вот сейчас нервно дернулась верхняя губа, а вот пальцы принялись также нервно перебирать ребристую полированную поверхность рулевого колеса, вот на лбу выступили маленькие капельки пота, которые майор поспешил смахнуть рукой. Да и Алексей стал предчувствовать, что произойдет сейчас, произойдет что-то плохое и очень страшное. Впрочем, иного и не могло быть — ведь два предыдущих раза оставили слишком мрачный отпечаток в памяти капитана, так неужели и теперь что-нибудь изменится? Навряд ли!

Машина поравнялась с колком; и Алексей и Михаил внутренне сжались, приготовились к самому худшему. И действительно, потаповский "УАЗ" заглох…

Васильев снова пережил то, что ему пришлось пережить там, в роще. От нахлынувших воспоминаний стало не по себе; он, будто желая залить их, сделал большой глоток холодного чая, почувствовал, как приятная свежесть разлилась по телу, отгоняя неприятные ощущения, а еще картины из того недалекого прошлого, затем откусил небольшой кусочек печенья, прожевал его и снова оказался в тумане, наедине со своим страхом. Расплывчатый силуэт автомобиля он видел, словно находясь в стороне, особенно неестественным и по-настоящему пугающим он выглядел на фоне безжизненного голого колка и темно-коричневого, покрытого тяжелыми осенними тучами неба. Взгляд переместился дальше на кучи мусора и грязь — печальная панорама; но все-таки не имело особого смысла заострять внимание на них, потому что…

Потому что Алексей знал, что произойдет в следующее мгновение.

— — Проклятое место, — тихо выругался Михаил, покидая машину, он произнес слова не то, чтобы тихо, и не то, чтобы громко, все было с таким расчетом, чтобы его услышал Васильев.

— — Опять этот противный запах, — развивал свою мысль Потапов.

И действительно, едва Алексей покинул автомобиль, как он почувствовал ужасный тошнотворный запах, похожий на вонь разлагающегося трупа, казалось, еще чуть-чуть и его вырвет. Но проходило время, а ничего подобного не происходило, поэтому капитан с естественно недовольным видом начал осторожно, постепенно, словно опасаясь случайным движением выдать себя, осматриваться вокруг. Первое, что сразу бросалось в глаза, была темнота, которая царила повсюду, даже яркий свет фар потаповского "УАЗа" едва-едва рассеивал ее рядом с машиной, а дальше он поглощался невероятной чернотой, скрывающей что-то серьезно-страшное. От сознания, что оно прячется здесь, Алексей поежился, одновременно ему показалось: темнота сгущается, становится еще более густой и непроницаемой, и чем больше он вглядывался, тем для него становилось очевидней очень многое, в частности то, чего капитан раньше не понимал и что оставалось самой главной тайной для него. Сумрак раскрывал ее, и вот уже Алексей Васильев видел свое место, свою роль, осознавал свое предназначение. Господи, что это было за предназначение! Большего ужаса и помыслить было страшно, оно сводило с ума, хватало за горло мертвой хваткой и держало, держало до тех пор, пока человек имел возможность о чем-то размышлять и принимать хоть какие-то решения.

"Что тогда произошло", — с горечью думал Алексей, находясь уже за столом в своей благоустроенной столичной квартире. Растерянность и сейчас тревожила его, казалось, та атмосфера, которая обволакивала капитана в том колке, постепенно перебралась к нему в кухню, создавалось впечатление, что он просто-напросто запустил ее, открыл двери и запустил.

Настойчивый и злой звонок наполнил всю квартиру дребезжащим требовательным звуком. Как Алексей обрадовался ему, обрадовался, словно доброму хорошему знакомому, как Васильев был благодарен за то, что он вернул его в реальность.

Алексей тяжело, кряхтя, поднялся со стула и направился к двери: на пороге стоял тот, кого он собственно и ждал, — Михаил Потапов.

— — Привет, — коротко бросил он и, не спрашивая разрешения, ввалился в комнату.

Алексей пропустил его. Майор огляделся по сторонам, взгляд внимательно осматривал скромное убранство скромной холостяцкой квартиры, не забывал он проникать и в самые удаленные уголки. Зачем он это делал?

Васильев постоянно замечал за Михаилом такую особенность, и она позволяла ему делать некоторые поспешные выводы, но последние, ничем не подкрепленные, оставались обычными догадками, тем более, что майор просто оценивал все ли в порядке у его друга: вон, например, сквозь приоткрытую дверь уборной в коридор проникают отблески света — если такое происходит по утрам, то Алексей проснулся с плохим настроением и он задумчив; а вон в спальне на стуле валяется небрежно брошенная форма — обычно это случается, если капитан чем-то озадачен или злится.

"Значит, что-то произошло", — решил про себя Михаил, снимая пальто, — на дворе во всю хозяйничала поздняя осень.

Майор еще раз огляделся: однокомнатная квартира Васильева, как впрочем, и многие другие столичные квартиры двух— и трехэтажных зданий, оставлявших неизгладимый след на людях, которые обитали в них, представляло жалкое подобие места, где жили, приводили себя в порядок, ночевали и ели. Конечно, обычная обстановка для такого рода людей, каковым являлся Алексей Васильев, без лишней мебели, изысканности, заботливой руки. Для них красивые вещи, огромное количество хрусталя, сервизов, произведения искусств, комнат, украшенных живыми гирляндами прекрасных цветов, ничего не значат, они пустой звук.

Михаил прошелся на кухню. Первым делом взглядом пронырливого и голодного гостя принялся рассматривать стол, ища, чтобы урвать чего-нибудь такого вкусного. Ничего нет! Потапов разочарованно вздохнул и сел на стул, на котором до этого сидел хозяин, немного погодя он заговорил. Михаил говорил о жизни, о судьбе, о том, что все происходит не случайно, что цепочка событий, как цепная реакция, обязательно приведет к чему-то грандиозному и великому, но все это было неважно, слишком мелочно по сравнению с настоящей действительностью или же будущим, которые подобно скале возвышаются над человеком.

— — Алексей ты ненароком не заметил? — неожиданно прервал свой монолог Михаил, и сразу стало понятно, что весь разговор как раз велся ради того, чтобы задать именно такой вопрос.

— — Что? — насторожился капитан, и неприятное чувство больно обожгло гортань, казалось, еще чуть-чуть, и он поперхнется, закашляет и выплюнет небольшой кровавый сгусток из оголенных, переплетенных друг с другом нервов.

— — Помнишь ту рощу?..

Капитан внутренне напрягся, на мгновение воцарилась гнетущая тишина — готовился настоящий взрыв. И он произошел.

— — Ну, тот около свалки, где нашли труп. Тебе не кажется, что там что-то есть?

"Любезный друг, мне ли не знать об этом", — с легкой улыбкой подумал Алексей, у него вдруг возникло необычное желание все рассказать другу, рассказать без утайки, выкладывая всю правду, какая бы она ни была, рассказать для того, чтобы передать свои страхи, все свои сомнения кому-нибудь, чтобы не терзаться одному; но вместо этого капитан соврал:

— — Может быть, ты и прав, однако извини меня: в нашей жизни каждая мелочь что-то скрывает за собой. Обращать внимание на них — значит, безбожно обманывать самого себя.

— — Все начинается с пустяков, — не согласился Потапов.

Такое несогласие вновь, как минуту назад, побудило Алексей Васильева встряхнуть себя, появилось желание все поведать другу, облегчить свою душу, причем с каждой секундой желание все увеличивалось, все больше хотелось разорвать сковывавшие оковы, избавиться от ненужной тяжести.

Интересно, откуда оно взялось? Наверное, откуда-то изнутри, из сердца, от души, и как неприятно сильно давит это желание, давит до такой степени, что кажется, сейчас все раскроется и целые потоки желчи и грязи изольются вместе с ним. Однако Алексей, в конце концов, решился. Теперь говорил он, правда, слишком честно, что не выглядело правдоподобным, но в его голосе было что-то такое, что заставляло Михаила верить словам друга. Единственно, в чем майор мог сомневаться, так как раз излишней человеческой честности: капитан кое-где, без злого умысла приукрасит или приврет — без такого не бывает. Впрочем, Васильев старался рассказывать все по возможности настолько, насколько это в действительности выглядело в жизни, иногда Васильев повышал голос и тогда он начинал моргать глазами, нервно крутить руками. Тем не менее, спокойная, равномерная, временами прыгающая, но не от волнения, речь его текла своим чередом; в ней не слышалось ни удивления, ни недоумения, что нельзя было сказать о самом Алексее, его вид казался полной противоположностью. Потрясенный, удивленный и недоумевающий, он с широко раскрытыми глазами выражал одну лишь глупую растерянность.

"Что это?!" — задавал Алексей себе вопрос. "Что это?!" — мучался в поисках ответа Михаил, окончательно путаясь в том, что происходит в действительности. Неудивительно, почему они после того, как капитан замолчал, долго стояли друг против друга, словно два соперника на Диком Западе, готовые в любую секунду выстрелить. Но Михаил и Алексей не являлись врагами, тем более, сейчас они не собирались ими становиться

— — Значит, все неслучайно, — будто в забытье, проговорил Потапов.

— — Значит, события имеют цепочку, какую-то закономерную последовательность, все подготовлено… О, Господи!

— — Ты прав, — согласился Васильев с тем, с чем постоянно соглашался сам, — в нашем мире что-то действительно порвалось, где-то образовалась пустота, и она теперь заполняется отвратительно-мерзкой слизью. В одно прекрасное время наша цивилизация совсем исчезнет, она просто растворится, в ней, в той самой слизи — я ее хорошо чувствую, я не кривлю душой и говорю искренне, чистосердечно, я не слишком преувеличиваю и не очень приукрашаю. Это правда!

— — Вериться с трудом, — проговорил расстроенный Потапов, — хотя, честно говоря, в колке, в самом начале, когда мы ехали к твоим, тогда во мне родилось, этакое странное неповторимое чувство, правда, затем оно переросло в обычный страх, но и он, удивительно, длился не долго, хотя временами просто захлестывал, душил, казалось, во мне появлялось ощущение … нет, желание все бросить и поскорее умчаться оттуда. Вот только я подавил его, а после мне даже стало смешно, я тогда успокоился. Еще раз оно шевельнулось, когда ты собрался опять туда ехать. Не хотелось мне, ох, как не хотелось этого делать, порой, я злился, упрекал тебя за такое скоропалительное решение, но промолчал, лишь увидев твое лицо. Его надо было видеть: сумасшествие и безумие все в одном, бледность и призрачная готовность к самому невероятному, а еще дрожь, такая, какая обычно бывает у человека, перенесшего сильное потрясение, и голос, он не был твоим, но он был чужим, создавалось впечатление, что ты только открывал рот, а кто-то говорил за тебя, и вообще ты вел себя, мягко говоря, невразумительно.

Михаил перевел дух и, спустя мгновение, продолжил:

— — Господи, трудно вспомнить, что со мной произошло, когда я в колке увидел труп той женщины. Невыносимо было находиться рядом с ним, но больше я ощутил потрясение. Как?! Действительно, Алексей, как? Впрочем, если нет желания, можешь не отвечать. Потом мы уехали, и я испытал облегчение. Однако не тут-то было.

Михаил многозначительно посмотрел на друга, словно своей последней фразой он пытался выделить нечто особенное, например, то, что к нему вернулось как раз это самое чувство, которое постоянно присутствовало там.

— — Похожее испытал и я, — тихо проговорил Алексей, он поднялся со стула и, не замечая взгляда Потапова, принялся ходить по кухне, все его движения выражали явное беспокойство.

— — Временами ко мне приходило озарение, и тогда, если честно, все сомнения, как у тебя, становились удивительно смешными, слишком простыми и элементарными, я не мог представить себе, что это происходит именно со мной, однако в подобные моменты необходимо жить настоящим, жить болью, правда, где-то в глубине души возникает желание все взять и выбросить. Хотя, нет! Нет, такое нельзя выкинуть… Хм, черт побери, о чем я говорю? О чем? Порой мне кажется, что я схожу с ума. Вот посмотри в окно. Вон на крыше соседнего дома голубь, может, я блефую, но он встревожен, даже больше, я знаю, чем птица встревожена, я понимаю его, и я слышу его.

Капитан еще раз прошелся по кухне и остановился у окна. О чем сейчас он думал? Вероятно, общался с голубем, общался с тем, кто для него стал ближе, кто превратился из простой птицы в родственную душу, и уже на крыше соседнего дома ворковала, тревожно нахохлившись, не обычная птица, а общался с Алексеем Васильевым иной Голубь. Вдруг о чем-то вспомнив, — видимо, подсказал пернатый друг, офицер резко повернулся и проговорил:

— — Мне очень странно: я видел вещи, которые не видели другие.

— — Это было на самом деле?

— — Да. Знаешь, создается впечатление, что ты вроде бы находишься на месте, а между тем твое сознание отрывается от земли, улетает и бродит, как будто неприкаянная. Я видел свет, когда вы его не видели, я читал на одной и той же бумаге то, что в нашей реальности и в помине не имело место, я, порой, знал то, что знали немногие, словом я был тем, кто свои знания черпали из знаний глубокого прошлого, давно забытого.

— — Дорого бы я заплатил, чтобы все вернуть назад.

Слова друга сильно насторожили, а может, и испугали Михаила, поэтому он и сказал, не подумав. Какая цена? На какую майор рассчитывал, говоря подобное, на что именно? Конечно, ни на что, просто фразы вырвались чисто случайно, непроизвольно, он даже не думал, о чем говорит.

— — Тебе не кажется, что и без того цена заплачена слишком большая, — Алексей посмотрел на товарища осуждающе, хотя капитан прекрасно понимал, что слова вырвались у того необдуманно, и они в большей степени относились к разряду: сначала сказал, а потом подумал.

Естественно, на столь веское замечание майор в свое оправдание ничем не мог ответить. Абсолютно ничем! Поэтому он и молчал, для него найти ответ действительно стало огромной проблемой, проблемой сложной и неразрешимой, может, все шло от сознания своей беспомощности или, может, в этот момент Михаил просто не был в состоянии разобраться в себе и в своих чувствах. Необходимо перевести разговор на другую тему. Но с другой стороны иной темы просто-напросто не существовало, и она своим присутствием, как будто намерено душила, постепенно затягивая на шее петлю. Становилось тяжело дышать — это чувствовал Михаил, причем в таком же незавидном положении оказался и Алексей, казалось, что ими кто-то умело манипулирует, искусно играет на натянутых до пределах нервах. При этом Потапова не покидало ощущение, словно рядом находится опасная острая бритва, одно неверное движение которой принесет смерть.

— — Знаешь, что самое странное со мной случилось за последнее время?

— — И что же?!

— — Стихи!

— — Стихи? — удивление было искренним, неподдельным и правдоподобным. Майор по-настоящему выражал его, совершенно не стесняясь своих чувств и эмоций, а ведь были времена, когда… Правда, они прошли, и что теперь?

А теперь Михаил Потапов стоял и читал бумагу, вежливо переданную ему другом и написанную Алексеем в ту памятную ночь, когда был найден женский труп.

— — Но это же полный абсурд, настоящий идиотизм! О каком звере здесь говорится, о какой войне и о каком выходе — бред сумасшедшего.

— — Выходит, я сошел с ума, — Васильев постарался обидеться на майора и не смог. А что собственно он хотел, со стороны строки представлялись именно бредом сумасшедшего — впрочем, они и являлись таковыми. Тем не менее, некоторое сожаление и горечь все-таки посетили капитана: как он смеет сомневаться в нем. Алексей залпом выпил остатки холодного чая и тяжело задышал.

— — Как все надоело, страшно надоело, — продолжал Васильев, — надоело видеть, слышать и терпеть. Так и хочется все бросить и бежать отсюда, ничего не делать, а только бежать. Там, в Степановке мне казалось, что, вернувшись в столицу, все непременно восстановится, однако, как я заблуждался. Меня, словно окунули в ведро с помоями, причем сделали это неожиданно, и так получилось, что поблизости не оказалось чистой воды, чтобы нормально умыться. Можно ли жить после такой грязи, получится ли вернуться в привычную колею, без постоянного опасения за себя и за близких тебе людей, или придется каждый раз дрожать при одной лишь мысли, что тебя могут ухлопать за малейшую провинность либо пустяк. Честно говоря, я такое испытываю впервые, со мной ничего подобного никогда не происходило, даже при задержании Кузьменко, помнишь того серийного маньяка, который обошелся нашему Отделу слишком дорого, — столько оперативников пострадало от него, я так не испугался. Видимо, тогда я просто выполнял свою работу, которую привык делать, или осознавал, что необходим людям, что обязан их оберегать от всей этой житейской мерзости, грязи, отбросов, запрудивших улицы города. Сейчас же я не знаю, кто я. То ли тот, чья фотография висит в Отделе под разделом: "Они служат примером", то ли жалкий подлый трус, который боится собственных фантазий, правда, мои ли они. Вот и выходит, что мучаюсь неизвестностью.

Алексей брезгливо сморщился, словно при виде того, что действительно оставляет на сердце неприятный осадок.

— — Хотя, — капитан улыбнулся, — хотя на самом деле неизвестности нет и в помине, а есть месть или обычное человеческое желание добиться справедливости. Как человек, к сожалению, ничтожен и пошел, он без посторонней помощи не в состоянии выбраться из трясины, все его попытки приводят к тому, что его продолжает засасывать все глубже и глубже. Что делать в подобной ситуации? Кто это остановит? — спрашиваю я тебя. Никто! — отвечаю я сам себе, потому что не хватит сил, потому что ни одной живой души не найдется, кто бы смог это остановить.

— — Найдется, — вдруг прервал его Михаил, его голос прозвучал слишком уверено, твердо, он сказал, а фраза, произнесенная им, словно прогремела, наполняя своим эхом всю комнату, все соседние комнаты, всю квартиру Васильева, весь дом и даже всю столицу, ибо в голосе майора таилась другая сила, несоизмеримо большая и великая, в нем читался вызов и способность победить.

Алексей не мог не удивиться такой уверенности друга. Конечно, потом пришла некоторая растерянность и странное любопытство, постепенно переходящее в обычное человеческое непонимание. Он не понимал друга точно так же, как не понимал друг его, Алексей просто стоял и смотрел на Михаила с широко раскрытыми глазами — смущение так и читалось в них, словом, капитан не ожидал от своего товарища подобной прыти.

— — Интересно, и у кого же? — улыбка снова блуждала на губах Васильева, улыбка больше похожая на усмешку, злорадную и недоверчивую. Да он не верил!

— — У меня, — вполне серьезно ответил майор, а потом, немного помолчав, дополнил, — с тобой вместе.

Наступила тягостная пауза. Все молчали, все молчало, да и сами люди, будто отключались от посторонних уличных шорохов, лишь строгий сосредоточенный вид выделял их из общей картины. Правда, не удалось им отключиться от музыки, которая еле слышно звучала из динамиков радиоприемника, она распространялась по кухне, тревожила друзей своими мелодичными аккордами, заставляя отключать внимание, шевелиться и все время качать головами. Как смешно, смешно и глупо выглядело поведение друзей, все их движения казались какими-то неестественными, они не имели смысла, и, самое удивительное, они это прекрасно понимали.

— — А почему бы нет, — прерывая тишину, не выдержал капитан. Создавалось впечатление, что его осенило, а может, он просто усмехался над сумасбродным предложением Михаила, отличавшимся своей неправдоподобностью и нереальностью.

— — Можно и рискнуть, по крайней мере, хуже уже не будет.

Голос Алексея изменился, он, как будто дрогнул, какая-то иная нотка, не присущая ему, очень жалостливая и даже плаксивая появилась в нем. Видимо, причина была из-за жизни, вернее, из-за желания жить. А кто собственно решится на такое в самом расцвете сил, когда чувствуешь, что все еще впереди, что ты способен на многое и в тебе кипит энергия, да и просто когда ты ощущаешь, наслаждаешься тем, что ты дышишь и созерцаешь земное великолепие.

— — Самое главное сейчас, не сидеть, сложа руки, и ждать. Необходимо действовать, что-то предпринимать, чтобы не допускать больше смерти. Все остальное нужно забыть, выбросить из головы и думать лишь об одном — мы совершенно одни и нам никто не поможет, да и если кто-то попытается, то у него просто-напросто не хватит сил, правда, и у нас, их не так уж много, но у нас есть неоспоримое преимущество — твердая вера, а еще ровная дорога, по которой мы знаем, как идти, и мы пойдем, обязательно пойдем, чего бы нам это не стоило. Конечно, все звучит несколько высокопарно, однако эти слова сейчас нужны нам, потому что настал момент, когда необходимо, когда на свое благополучие и счастье и даже на жизнь ты должен наплевать.

— — Не думаешь, что все намного проще, — Михаил сказал слишком тихо, и, похоже, он так действительно думал. Словом страстное выступление друга вызвало у него сначала подозрение, сменившееся затем на обычное любопытство — ведь таким Алексей Васильев никогда не был. Уж кого-кого, а капитана Потапов прекрасно знал — как никак с самого раннего детства жили друг с другом бок о бок, причем так получилось, что за весь тридцатилетний период их крепкой дружбы они не расходились, а постоянно находились рядом. Здесь же что-то произошло, что-то открылось новое, и Алексей перед майором предстал с совсем другой стороны, и эта сторона сильно удивила последнего.

— — Стоит ли давать клятвенные обещания, заверять друг друга в том, что никто из нас не дрогнет и не свернет с истинного пути. Не стоит, — они ни к чему хорошему не приведут.

— — Мне все равно, — обреченно махнул рукой капитан.

Все! Точка! Этого было достаточно.

Михаил поднялся — все же он достаточно хорошо знал своего товарища, немного постоял, потоптался, словно желая еще кое-что сказать, но только снова махнул рукой и направился к выходу.

— — Нужно в участок съездить, — соврал он.

Алексей в ответ ничего не сказал, он промолчал, с тоской посмотрев в след удаляющемуся другу.

Оставшись один, Алексей еще долго сидел в неудобном для себя положении: глаза закрыты, перед мысленным взором проносились посторонние и призрачные образы, руки обхватили голову, да и сам он оставался недвижим, будто застывшая мраморная статуя; лицо, молчаливое и грустное, выражавшее одну лишь холодную, мрачную, но выразительную сосредоточенность, словом весь его вид говорил, что жизнь навсегда потеряна, что на сердце по-прежнему остается грязный несмываемый осадок, что спокойствие насовсем ушло. Неужели, он умирал?! Да, и только сознание продолжало бороться в нем за свое существование, и лишь мысли подобно живому организму пульсировали в мозгу, и кровь стремительно бежала из конца в конец, из головы в ноги и обратно.

Остаток дня до позднего вечера Алексей Васильев ходил, словно в воду опущенный; порой, он уединялся со своими мыслями в кухне и сидел там целыми часами, а иногда случалось, что он, будто ошпаренный вскакивал и убегал в соседние комнаты. Настроение в такие мгновения окончательно портилось, секунды и минуты тянулись мучительно и невыносимо долго, в итоге пришлось пораньше лечь спать, но и здесь неудача — доставала страшная бессонница.

"Скорей бы завтра", — стремительно промелькнула мысль.

Где-то в зале приглушенно пробили часы. Алексей в который раз, проклиная про себя бессонницу, повернулся на другой бок. Видимо, кое-что получилось, потому что не прошло и пару минут, как капитан провалился в глубокую черную бездну. Сон был беспокойный, тяжелый, постоянно казалось, что тело шло по неустойчивой шатающейся опоре, шло неосознанно, совершенно не понимая, что делает, оно только автоматически переставляло ноги, временами теряя равновесие и проваливаясь в какую-то яму, и тогда вокруг мелькало серое и пустое однообразие. А вот и другая картинка: здесь он с кем-то дрался — определить именно с кем, было совершенно невозможно, зато капитан прекрасно видел себя, видел как бы со стороны, словно его сознание отделилось от тела и теперь наблюдало за происходящим с какой-то особой внимательностью и сосредоточенностью. Одет он был в простую холщовую рубаху, подвязанную короткой веревкой, и в такие же штаны, в руках — большой обоюдоострый меч, которым Алексей защищался от нападающего врага. Удары противника сотрясали, чуть ли не сваливали с ног, казалось, с каждым разом они прибавлялись в силе, и от этого все внимание Алексей сконцентрировал только на том, чтобы их отбивать. От врага исходило настоящее зловоние — именно по усиливающейся вони Васильев и определял направление очередного удара, не видел он и его облика, он находился в густом тумане и лишь воображение могло нарисовать соперника капитана. Между тем силы Алексея таяли, они пропадали, все реже и реже поднимался его меч, все слабее и слабее сопротивлялся он сам, да и мысли Васильева не отличались особым оптимизмом, в нем укреплялась мысль, что он проиграл, что сейчас враг сразит его и всласть потешится над поверженным телом. Хоте нет, он находится в ожидании или просто играет. Алексей обреченно бросил взгляд вниз. О, Боже! Все ноги его были в крови, правда, в чужой, вокруг валялись трупы с остекленевшими глазами, с звериным оскалом и оторванными частями тела. Рядом с ним лежала чья-то нога, на бедре неправдоподобно огромная рана, лохматая, обильно кровоточащая, казалось, именно она отбирала его силы, поглощала жизненную энергию Алексея.

"Нужно что-нибудь предпринять", — подумал он и стал ждать, потому что для него первое мимолетное впечатление всегда обманчиво и быстро рассеивается. Рассеялось! На замену пришло смущение.

На этом месте Васильев как раз и проснулся. Обессиленный, потерянный, красный от смущения, создавалось впечатление, что события из сна каким-то чудесным образом перенеслись в реальность, он не мог пошевелить ни рукой, ни ногой, он был повержен. Так Васильев пролежал, глядя безразличным взглядом в потолок, достаточно долгое время, он только смотрел и больше ничего не делал, потому что не имел сил, да и царящая вокруг тишина выбивала из привычной колеи. Время неудержимо бежало вперед, ночные шорохи и звуки столицы оставались там, снаружи, они не доходили до слуха, казалось, действительность покинула его, и он сейчас жил в собственных фантазиях, которые оставались ими и ничем другим.

Тишина. И вдруг стремительное, пронизывающее и незабываемое "угу", оно родилось откуда-то… Неизвестно было, откуда возник этот крик, но истоки его имели неземное происхождение, вернее, потустороннее, он одинаково волновал и заставлял приходить в ужас. Звук распространялся, словно в замедленной съемке, но едва долетел до ушей капитана, как тот, будто ошпаренный подскочил с кровати, в считанные секунды оказался около окна, раскрыл настежь ставни. Его сразу обдало чем-то спертым и зловонным, совсем как в том сне, стало невозможно дышать, грудь и горло свело какой-то непонятной спазмой, но, тем не менее, это не помешало Васильеву внимательно рассматривать всю улицу.

"Вновь оно", — Алексей нарочно сделал ударение на слове "оно", он выделил его, даже не зная и не понимая, к чему его отнести и что именно оно значит.

"Оно словно преследует меня, ходит за мной по пятам, ни на минуту не оставляя в покое. Интересно, чего оно добивается, может, свести с ума? Ну, нет, ни на того напали, мы еще повоюем и посмотрим кто кого".

Алексей перевел дыхание.

"А вдруг мне все пригрезилось? Да, да, именно пригрезилось, а иначе быть не может".

Темнота царила везде, ничего нельзя увидеть, однако чувствовалось в воздухе напряжение, и оно рождало в душе человека, стоящего возле раскрытого окна, страх, он, словно обволакивал, накрывал сознание Алексея непроницаемой пеленой.

На небе вызвездило; полный месяц и звезды нехотя отдавали свой тусклый неживой свет спящему городу, делая его в эту ночь еще более таинственным. Таинственными казались и те далекие звуки, что раздавались откуда-то, возможно из центра, а здесь царила таинственная тишина и спокойствие, правда, они и раньше тут присутствовали, только без этой приставки "таинственная". Словом тишина и покой так же, как и страх, обволакивали все на улице: вон, например, жилой дом, что находится правее, и детская площадка рядом — не оттуда ли раздался крик. Нет, похоже, не от туда, — слишком близко! А вон огромный магазин, который на современный лад назвали супермаркет, здесь можно купить все, что душе угодно, и еще чуть-чуть больше, и то самое место, находившееся на заднем дворе магазина пользовавшееся дурной славой среди местных жителей, тут свершалось огромное количество преступлений: убийств, изнасилований, пьянок, оканчивавшейся обязательной дракой. Сюда мало кто из добропорядочных людей заходил даже днем, несмотря на то, что неподалеку находились гаражи. А вот тротуар. Алексей осмотрел их и увидел одну лишь грязь, хлам и запустение. Может, они сами издавали этот крик?!

"Господи, как хочется все бросить и куда-нибудь убежать. Убежать далеко-далеко, только бы никто не догнал, только бы пожить по-человечески, только бы не превратиться в робота с заранее заложенной программой".

Такие мысли к Алексею Васильеву пришли, когда он, прикрыв ставни, снова лег на кровать.