Глава 2

ГЛАВА 2

Наконец-то, наступило раннее утро, около шести часов, когда милицейский "УАЗ" въехал в Степановку. Впрочем, назвать подобное захолустье в один сильно покосившийся жилой дом деревней все равно, что поставить знак равенства между человеком, привыкшим убивать или постоянно общавшимся со смертью, и человеком, который при виде крови падает в обморок, а потом закатывает истерику и требует, чтобы причину столь неприятных ощущений, немедленно убрали.

Остальные домики, наполовину разрушенные временем, наполовину разобранные самими людьми, лишь дополняли безрадостную картину. Алексей давно здесь не бывал, однако прекрасно знал: вон в той избе с признаками полного хаоса, с проломанным и прогнившим крыльцом, с разбитой печной трубой, причем создавалось такое впечатление, что ее не просто разбили для какой-то своей корыстной цели, а намерено, со злым умыслом разрушили ее, когда-то жила молодая семья, в последствии она переехала в Вологду — слухи дошли, что теперь от нее осталась только одна Галина Карповна, да и та, несмотря на свой не такой преклонный возраст, все время проводит в больницах. А вон в том … хотя от самой избенки осталась лишь груда давно истлевшей древесины, лет пятнадцать тому назад жила одна замечательная веселая старушка, с которой любил в раннем детстве поиграть Алеша и после смерти которой он долгое время горевал. Вон в том должен еще жить Семен Богданович, старинный друг его деда, человек, имевший целую пасеку и прекрасный мед, но почему-то двери и окна у него забиты досками, а сарай до основания развален.

Потапов остановил машину возле крайнего, единственно жилого дома. Что-то и не пахло здесь тем, ради чего собственно друзья и приехали сюда, — обычно этот запах распространяется с потрясающей быстротой, и его можно было заметить сразу же. Обычно он приносит с собой какую-то напряженную обстановку, но: куры дружно кудахчут, поросята буднично хрюкают, с аппетитом поглощая свой ежедневный рацион и, что больше всего удивляет, это поднимающийся тонкой неровной струйкой дым над крышей бани.

— — Я что-то вообще ничего не понимаю, — на лице капитана отразилась удивление и непонимание происходящим. Смущенный, в некоторой степени обескураженный, Алексей, открыв калитку, вновь очутился в родной до боли знакомой атмосфере. Сколько времени он тут провел, сложно было сосчитать, однако все оставалось прежним и по-настоящему знакомым: немного в стороне лежали аккуратно сложенные сосновые и березовые поленья, рядом стоит козел, а дальше чуть-чуть правее беспорядочно разбросанные по двору стояли три сарайчика. Между ними находилась чумазая углярка, по всей видимости, без угля, с верстаком, возле которого все свое свободное время любил проводить Матвей Степанович, мастеря что-нибудь. В огороде та же ухоженность, аккуратность и, кроме того, вздрагивающее при каждом порыве слабого ветерка белье, словом обычная картина повседневной крестьянской жизни.

И снова что-то не то. Белье?! Оно только что выстиранное, мокрое, пахнущее душистым мылом сушилось. Сушилось тогда, когда в доме умирал восьмидесятилетний старик — неужели Прасковья Тимофеевна стала настолько холодной и бесчувственной.

— — Кажется, я начинаю сходить с ума, — чем капитан больше думал, тем его основательно захватывали странные и подозрительные мысли, они теперь не казались такими уж необычными, и не являлись плодом больного воображения, они скорее были как раз теми, что пробуждали сомнения, где главную роль играл колок

— — Ну, вот и дождались, — нарочно громко закричал старик, вышедший из сарая, он находился в самом прекрасном расположении духа, и ничто не говорило о смертельной болезни, которой бы мог страдать Маствей Степанович.

Это, конечно же, было уже слишком, — ведь Васильев скорее ожидал увидеть деда мертвым, чем живым, вот так непринужденно и спокойно занимающимся своим делом, а еще стоящим и, словно специально, широко улыбающимся приехавшему внуку.

— — Решил-таки проведать стариков, — Матвей Степанович продолжал стоять на одном месте, не замечая удивления на лице внука, — да ты я гляжу не один. Кто это с тобой? Никак Мишка?! Да ты сильно изменился — уж извини старого солдата, сразу и не узнал — близорук стал.

Они долго обнимались, потом три раза по старому русскому обычаю поцеловались, и все это время старик, словно хитрый лис, осматривал обоих.

— — Гляжу вот я на вас, и не могу понять, может, что-то случилось?

— — Просто удивлены, — как можно спокойней и тверже, чтобы не выдать своего волнения, ответил Алексей, — да и немного устали.

— — Интересно, чему ты удивляешься, — старик высморкался в грязный платок — плохая привычка, она постоянно наблюдалась за Колченоговым — пользоваться такими Плотками, — удивляться нам с бабкой нужно — все-таки, наконец, решился приехать, проведать стариков, а так почитай целый год от тебя не было ни одной весточки.

Тема являлась достаточно болезненной для того и другого, тем более что и Васильев, который прекрасно осознавал свою вину и который вдруг ощутил небольшой приступ злости, и его дед, оба имели сложные по-своему неуживчивые характера.

"Что происходит?" — терялся в догадках Алексей.

Видимо, на его лице отразился такой же вопрос, потому что Потапов поспешил пожать плечами.

Как все-таки они походили друг на друга; от подобной схожести, причем последняя больше относилась к внутреннему миру, чем к их внешности, Михаила и Алексея нередко путала бабушка Васильева, Прасковья Тимофеевна. С одной стороны причиной тому была близорукость старушки, с другой не только она их путала, случались ошибки и с остальными, с теми, кто близко знали друзей. Так уж сложилось, их дружба имела глубокие корни, началась она в одном небольшом селе, что расположилось в двухстах километрах от столицы, и оттуда же она потекла по всему белому свету. Сколько за это время всего произошло: страшные детские тайны, доверенные друг другу, они в последствие казались такими глупыми и смешными, но тогда представлялись по-настоящему страшными, если их рассказать кому-нибудь. Например, тайна о том, как у старой и очень злой бабки Матрены случилось несчастье — умерла корова Зорька. Конечно, мальчишки не знали и даже не догадывались, почему это произошло, однако они слышали от взрослых, что ее наказал сам Бог за все некрасивые поступки, совершенные старухой. Возникали проблемы и с дедом Макаром, постоянно угощавшим их сладкими вкусными леденцами; у него вместо правой ноги оказался деревянный протез. Именно последнее обстоятельство давало слишком много причин для мальчишечьих фантазий и досужих вымыслов. Затем была школа милиции, в которую обоих направили почти насильно и которой они всячески противились, препятствуя своему поступлению, — ведь их главная мечта — море, неустанно манившее мальчишек своим загадочными глубинами, шумом прибоя и жаждой чего-то нового и неожиданного. Все это они, наверное, вычитали из знаменитых приключенческих книг, особенно их восхищали моменты истины, когда огромные неподдающиеся простому описанию волны со страшным ревом обрушиваются на растерзанный корабль, и тогда слышится треск ломающегося такелажа, дикие истерические крики испуганной команды, потому что нет того человека, который может морально выстоять против бушующей стихии, и…

По окончанию школы два молоденьких лейтенанта получили направление в столицу, и снова годы, в течение которых они чувствовали постоянное присутствие друг друга, потекли своим чередом. Работа в Отделе только наиболее ярко выделило их одно-единственное отличие, действительно существовавшее между ними, — это различие характеров: главное в Алексее — его угрюмость, серьезность и вдумчивость, что делало капитана человеком решительным и даже излишне вспыльчивым; Михаил же напротив имел веселый, несколько сумасбродный нрав, что говорило о нем, как о человеке легкомысленным, а в остальном…

— — Знаешь, этот оболтус Шарик сорвался с цепи и теперь поди гоняет бездомных кошек — их здесь расплодилось много, — Матвей Степанович тем временем продолжал рассказывать местные деревенские новости. — Вот только пусть попадется мне под горячую руку, убью шелудивого черта.

Видимо, услышав строгий голос Колченогова, совсем рядом раздался звероподобный собачий рык, а затем хищный испуганный визг кошки. Может, Шарик просто желал выпросить у грозного хозяина прощение за свое некрасивое поведение, и тем самым, вынудил бедного зверька закричать, он показал, что находится неподалеку, здесь, рядом, и значит, нечего понапрасну беспокоиться насчет его персоны. Через мгновение пес сам, легко перемахнув через забор, уже стоял около Матвея Степановича, его умный глаза внимательно и осмысленно поглядывали на незваных гостей. Одного из них — Алексея он хорошо знал, но, похоже, воспитание не позволяло ему, псу благородных чистокровных кровей проявить ту самую искреннюю собачью преданность, какую обычно проявляют другие собаки, — Шарик же не желал проявлять своей слабости; с другой стороны он занимался тем, чем всегда занимается человек, и это несвойственно было для него — ведь собака не могла размышлять и анализировать, а он мог, и потому он оценивал людей: и Потапова, и даже Васильева. Последнего по той простой причине, что он долго его не видел.

— — Не признает, — усмехнулся капитан, кивнув на пса.

— — Ошибаешься, узнал, только оценивает тебя: изменился ли ты или нет.

— — Надо же.

— — Да, Шарик, у нас настоящий молодец.

А тот действительно был молодец: имея родословную по линии кавказской овчарки, пес отличался внушительными габаритами и вполне сносным, даже дружелюбным характером, хотя таковым он казался людям по-своему честным и, как принято говорить, с чистой душой, а остальным — впрочем, остальных он близко к себе не подпускал. Правда, ни у кого и не возникало подобного желания, едва он видел ужасные зубы Шарика.

Пока старик, кряхтя и покашливая, прицеплял к ошейнику животного тяжелую цепь, Михаил успел прошептать на ухо другу:

— — А как же телеграмма?

— — Они ее не посылали, — если бы Алексей прямо сейчас, прямо здесь совершил что-нибудь из ряда вон выходящее, что-то необдуманное, то и тогда бы Потапов не удивился этому, как, впрочем, и тому с какой уверенностью произнес его товарищ свои слова.

— — Что вы тут приуныли, — сказал старик, вернувшись к ним, он вновь смотрел на друзей с той степенью озабоченности, с которой обычно глядят люди, пытающиеся что-то узнать, что-то выведать у других.

Может быть, Колченогов и узнал о том, что его интересует, если бы из дома не вышла полная, но очень проворная старушка с маленьким смешным носиком и с круглыми, словно надутыми щечками, причем и носик и щечки раскраснелись, видимо, от печного жара, и теперь от Прасковьи Тимофеевны приятно пахло свежим хлебным духом и еще чем-то аппетитным.

— — Господи, боже мой, Лешенька, — охнула она. Кастрюлю, которую Прасковья Тимофеевна держала в таких же маленьких, миниатюрных, как и сама старушка, ручках, она выпустила, и та, дребезжа, скатилась по скрипучим неказистым ступенькам вниз, на землю, при этом обрызгав окружающих; а уже через мгновение она стояла перед внуком и, громко всхлипывая, тискала его, обнимала и, казалось, никакая сила не была способна оторвать ее, слабую старую женщину от человека, действительно близкого для нее.

— — Ладно, хватит, Тимофеевна, — Матвей Степанович схватил жену за локоть и слегка отстранил ее от Алексея, — хватит, ты разве не видишь, что гости с дороги сильно устали, да, поди, и проголодались. Давай-ка, Тимофеевна, собери лучше на стол.

— — Ух, эти бабы, — проговорил старик, провожая взглядом Колченогову до дверей, — вечно они в каждой вещи видят что-то значимое, постоянно ревут и преувеличивают без всякого на то смысла и логики.

— — Тем они и отличаются от нас, мужиков, — философски заметил Михаил.

Вдруг собака, до того спокойно лежавшая возле конуры и вяло, словно нехотя, вилявшая хвостом, вскочила и зарычала. Алексей знал: Шарик обычно вел себя так, когда рядом находился какой-нибудь незнакомец, но рядом никого не было, однако пес чувствовал присутствие кого-то постороннего.

— — Заткнись, — прикрикнул на него Матвей Степанович.

Но, удивительно и невероятно, пес не послушался хозяина, может, он впервые ослушался его, а может, в нем заговорило то истинное начало, которое обычно живет в каждом животном, когда оно больше доверяет нюху, чем своим другим чувствам. Впрочем, так случается в большинстве случаев.

— — Ну-ка, заткнись, — взревел дед, не на шутку рассердившись.

Куда там, пес словно и не обращал никакого внимания на угрозы своего хозяина, он по-прежнему рычал, злился, а потом неожиданно для присутствующих вскочил на задние лапы, передними оперся о забор и яростно залаял, — прямо-таки собака, кинувшаяся на незваного гостя — с разницей лишь в том, что никого и не было.

— — Черт знает, что в последнее время делается с ним, — Матвей Степанович, явно озабоченный, смотрел то на Шарика, то за забор, куда направлял свою ярость пес.

— — Смотрите, смотрите, — вдруг закричал старик, причем в его голосе сразу почувствовались нотки истерики, что Алексею говорило о том, что подобное случалось не один раз и вообще не впервые, — вон там да не здесь, а немного левее. Видите?! Похоже, что-то мелькнуло, такое впечатление, что зажгли спичку.

— — Где? — Алексея скорее смутило не то обстоятельство, что в направлении, куда указал Колченогов, действительно что-то происходит, а то, что вновь ему пришло в голову, то, что постоянно теперь его мучило все время, когда они добирались от таинственного страшного колка до Степановки.

Васильев не знал почему, но твердо был уверен: происходящее здесь неразрывно связано с происходящим там. Как ужасно, непредсказуемо! Мысли, как и тогда, не давали покоя, хотя вроде бы странное ведение исчезло, а вместе с ним и пес замолчал. От произведенного эффекта остались несколько настороженные взгляды в сторону леса и негромкое рычание собаки. Старик с Потаповым успокоились — мало что могло показаться. Капитану так вовсе не казалось, он чувствовал необходимость в небольшой передышки, паузе, как она была ему нужна … как жизнь или великое счастье. И она наступила: для одних (Колченогова и Потапова) она стала слишком долгая и томительная, а потому их смущение не знало предела; оба толком ничего не понимали: Михаил бестолково переводил взгляд с Васильева на старика и обратно, словно прося, чтобы кто-нибудь из них мог дать ответ ему; Матвей Степанович смотрел исключительно на своего пса, видимо, найдя в его поведении и характере по-настоящему что-то новое. Для другого (Васильева) — она спасала, являлась главной, основной, а близкий шум домашней птицы и шорох сохнущего белья приносил с собой некоторое успокоение и удовлетворение и вселял надежду в душу Алексея.

"Господи, телеграмма неизвестно кем посланная, колок, который я не забуду никогда, и сейчас странное поведение Шарика и блуждающие огни в лесу", — об этом он знал и не мог не думать.

Как все усложнялось, но разгадка пока отодвигалась на потом, дела укладывались в недолговременный ящик.

— — Прошу, гости дорогие к столу, — в распахнутом окне показалась маленькая головка Прасковьи Тимофеевны с живыми маленькими глазками.

— — В самом деле, что мы здесь стоим, — встрепенулся старик, он встряхнул седыми всклокоченными волосами и как-то устало, обреченно махнул рукой на собаку.

Пока мужчины умывались, шумно отдуваясь над деревянной кадушкой, Прасковья Тимофеевна заканчивала последние приготовления: поставила на небольшой деревянный стол, устланный простенькой скатертью, тарелку с вкусно пахнущими пельменями, а потом, покопавшись в заветном сундучке, водрузила бутылку водки — теперь картина имела колорит, настоящий, русский.

"Вот она!" — Алексей вновь был здесь, в этой по-прежнему родной и такой близкой хате, как всегда, здесь скромно и так тепло (тепло в том смысле, что везде чувствовалось присутствие некой доброй силы, причем она ощущалась в любом, даже в самом незначительном предмете); также насколько хватал глаз, виднелись чистота и порядок, отовсюду шло восхитительное лесное благоухание, смешанное еще с целым рядом каких-то прелестных загадочных запахов. Из всего этого многообразия Алексей узнал лишь березовый и… Нет, его Васильев не вспомнил, хотя в какое-то мгновение он показался ему очень знакомым.

— — Бабушка, опять в своем духе, — заметил капитан, с удовольствием голодного человека разглядывая стол, уставленный всевозможными яствами, роскошными закусками, напитками и прочей снедью.

Взгляд постепенно переместился немного вправо: возле небольшого оконца рядом со столом стояло несколько табуреток, дальше находился старенький сундучок, кладезь русской водки и всего самого ценного, что только имелось в доме Колченоговых. Напротив разместилась длинная широкая лавочка с ржавым умывальником, которым очень редко пользовались — разве что зимой; на самом видном месте, в углу, отгороженным загородкой таким образом, чтобы он освещался солнечным светом, стоял древний образок Николы-угодника.

Через некоторое время в дело вступили рты и желудки гостей. Чего они хотели, то и получили, причем еда пришлась по вкусу друзьям, и если хозяева, недавно позавтракавшие, делали только вид, что завтракают, то они нисколько не смущались своего аппетита и с огромным удовольствием уплетали блюда, приготовленные женской рукой, — что им давно не приходилось делать.

— — Кстати, Матвей Степанович, чтобы это могло быть? — поинтересовался Михаил Потапов, обгладывая куриное крылышко.

— — Не знаю, — хмуро протянул старик, он медленно поднял голову, словно таким своим движением желая хоть как-то подбодрить себя, — вообще, в последние дни у нас творится что-то невообразимое и, порой, мне кажется, что более чем странно, — мир просто-напросто спятил, перевернулся вверх тормашками, стал таким, каким он был, возможно, сотни миллионов лет назад или вообще не был, и это, знаешь, преследует меня, преследует и днем и ночью. Я слышу его позади и за собой, его шаги я улавливаю повсюду и от этого начинаю сходить с ума, даже, черт побери, сейчас, сидя за столом.

Матвей Степанович смахнул своим грязным носовым платком со лба пот, выступивший от того напряжения, что царило за столом, и беспокойно посмотрел в окно.

— — Честно признаюсь, — проговорил он, продолжая созерцать панораму во дворе, — мне страшно оставаться здесь, а казалось, что об этом чувстве я давно позабыл — наверное, с тех самых пор, как закончилась война. Что-то происходит со мной, может, говорит старость, а может предчувствие скорой беды. Началось все со вчерашнего вечера, когда я коротал время за своим верстаком, чинил поломанный черенок от лопаты. Работа подходила к концу, но тут мне в голову пришла идея: а почему бы не приготовить еще один. Заготовки находились в сарае, и мне пришлось идти туда. Где они находились, я прекрасно знал: на второй полке возле погреба, там я обычно храню все самое необходимое для своих занятий. Помню, как сейчас, как я подошел к ней, как поднял руку для того, чтобы найти нужную заготовку и… Знаете, я даже не прикоснулся к ней, даже не задел, однако с соседней сначала упал топор, со следующей банка с гвоздями, причем то ли случайно, то ли так действительно должно быть те рассыпались и приняли форму креста. Понимаете, они рассыпались, хотя я не прикасался к банке, понимаете вы, не прикасался.

Старик находился в настоящем отчаянии.

— — Потом, — продолжил он, спустя некоторое мгновение, — около семи часов после ужина я, как всегда, вышел из дома немного проветриться, а заодно проверить порядок во дворе. Зашел в огород. Неподалеку валялась брошенная тяпка, нагнулся, чтобы поднять, выругался по поводу бабкиной неаккуратности, и здесь неожиданно справа раздался странный шум. Обернулся, вижу, водопроводный кран над чаном стал сам по себе откручиваться. Понимаете, сам! по себе! Такое создавалось впечатление, что это делал человек, вот только я его не видел. Шланг, присоединенный к трубе, вдруг со звонким хлопком отскочил, а через секунду из него вырвалась страшной силы струя. Боже, что это была за струя, — меня в пот кинуло! До сих пор чувствую, что тогда я пережил.

Матвей Степанович замолчал, достал кисет и, свернув "козью ножку", закурил. В солнечном свете, проникающем сквозь узенькое оконце, было видно, как дрожали руки старика.

— — Да и сейчас поведение собаки, и этот загадочный огонь в лесу только усилили мое подозрение, что здесь, в Степановке происходят странные и нехорошие вещи. Вот, допустим, взять хотя бы тот же огонек — что-то в нем не в порядке, что-то есть необъяснимое, непредсказуемое, вроде бы он и настоящий и в тоже время он не он. К примеру, взять тот факт… Скажи, Михаил, ты где-нибудь видел дым без огня?

— — Естественно, — слова Колченогова сильно насторожили Потапова и тот давно перестал есть, хотя утолить голод ему так и не удалось и он нет-нет да напоминал о себе.

— — А огонь без дыма?

— — Нет!

— — Ну, слышали, — победоносно возвестил Матвей Степанович, словно это являлось ответом на все те неприятности, что происходили с ним, — что я вам говорил: не существует огня без дыма, его просто нет в природе!

— — Неужели все было на самом деле, — Алексей говорил тихо, с какой-то явной загадочностью в голосе, она что-то скрывала в себе, но что именно? Знал только сам Васильев, однако такое знание лишь расстраивало его и, даже больше, пугало.

— — Еще, — вдруг проговорила Прасковья Тимофеевна, — со мной приключилась такая же беда. Сегодня, перед тем, как вам приехать, я заложила в печку дрова, а здесь как назло спичек под рукой не оказалось — пришлось идти в кладовку. Когда вернулась, то сердцем сразу почувствовала неладное, — из печи слышится треск, как … как… — старушка принялась набожно и часто креститься на образок Николы-угодника, на ее маленьких морщинистых щечках задержались слезинки.

— — Сначала грешным делом подумал на деда: подшутил, окаянец, — но он в такое время еще спит.

Во дворе, за околицей вдруг раздалось громкое кудахтанье кур и злой гогот гусей, о чем-то споривших друг с другом на своем, только им понятном языке, — Прасковья Тимофеевна так не закончила свой рассказ, она, громко причитая, выбежала на улицу.

Как только стихли ее торопливые шаги, Алексей Васильев, словно просыпаясь от долгого сна, угрюмо проговорил:

— — Все это очень необычно и особенно удручает не то, что где-то неожиданно упал топор или огонь сам собой разгорелся в печи, а ваше поведение.

— — В каком смысле наше поведение? — насторожился старик.

— — А в таком, — зло передразнил его Васильев, он весь внутренне собрался, — ведь Алексей, если честно, уж очень не хотел говорить подобных слов, потому что заранее понимал, что Колченоговы не виноваты в посланном сообщении, — а в таком, что не следовало меня вызывать, посылать такую телеграмму. Просто позвонили бы мене, и я бы приехал, а так…

— — Постой, постой, — остановил разошедшегося не на шутку внука Матвея Степановича, — ты сказал не слишком много и не слишком мало. Какая, черт возьми, телеграмма?

— — Вот эта, — переходя на громкие тона, закричал капитан; он торжественно достал из кармана помятый желтый клочок бумаги и здесь…

Алексей Васильев снова, как и тогда, испытал леденящий душу холод, снова, как и тогда, сознание не желало примеряться с картиной происходящего, хотя все было тут, на бумажке. И действительно: как так?! Как такое могло произойти, как могло случиться? От тяжелого потрясения, сравнимого разве только с большой неожиданностью и невероятностью, Алексею стало не по себе: глаза стали совершенно безумными — они даже потеряли свой прежний голубой цвет, словно растворившись в серой мрачности; на лбу и шеи выступили капельки пота величиной с добрую зеленную горошину; волосы сначала зашевелились, а потом … Алексей просто ощутил, как они медленно и неудержимо поднимаются вверх.

Всего этого не замечал или не хотел замечать его дед — его прямо-таки распирала злость, злость несправедливости обвинения.

— — Ты все выложил? — назревала неизбежная ссора.

— — Еще чего-нибудь хочешь добавить? — ссора уже не то, что назревала, а искры возродили уже к жизни пламя, которое с каждым мгновение все разгоралось и разгоралось.

— — Ну, теперь послушай меня, — пламя уже бушевало во всю. — Я не позволю в моем собственном доме даже своему внуку устраивать неизвестно что, а тем более предъявлять свои претензии. Слышишь, ты не позволю! А то ишь какой заморский принц выискался: приезжает в гости, значит, заходит, жрет чужую пищу, а нажравшись, орет, словно на митинге находится. Кроме того, размахивает какой-то бумажкой и что-то пытается мне доказать.

Старик замолчал. Видимо, он, наконец, увидел лицо Алексея. Оно действительно пугало, пугало и настораживало. А что собственно можно было ожидать от того, кто получил страшное извещение о тяжелой болезни близкого ему человека.

— — Уверяю тебя, — уже более спокойней продолжал Матвей Степанович, — никакую телеграмму мы с бабкой не посылали.

Но этих слов капитан уже не слышал — он сосредоточенно и при этом несколько смущенно смотрел в бумагу не в силах оторвать своего потрясенного взгляда от нее, и что-то в его голове стало постепенно проясняться. Конечно, пришедшей мысли он поначалу не придал никакого значения. Нет, он не засмеялся — подобное поведение особенно сейчас было бы просто неестественным для него, но спустя некоторое время она, оформившись, стала по-настоящему ужасной.

Реакция последовала незамедлительно!

— — Фуф, — это или что-то похожее вырвалось у капитана, после чего он, сунув в карман телеграмму и смахнув капли пота, резко поднялся с табурета и направился в соседнюю комнату. Было ясно, что ему было необходимо во что бы то ни стало успокоиться, привести себя в полный порядок, заставить свою жизнь, хотя на данный момент Васильеву она казалось чьей-то посторонней и нереальной, смутной и расплывчатой, словно она переступила через границу и теперь воспринималась своим хозяином через призму абсолютного искажения, в конце концов, стать такой, к какой он привык.

"Что с ним происходит?" — старик видел в странном поведении внука продолжение тех событий, что начались в Степановке вчерашним вечером; в его голове вдруг все прояснилось и даже более того — Матвей Степанович по-настоящему ощутил осознал, что такое поведение капитана являлось следствием не его слов и оскорблений, а… Тем не менее восьмидесятилетний старик все-таки поспешил успокоить внука. Он говорил таким тоном, словно просил прощения за свои необдуманные слова, словно вина за изменившееся состояние Алексея лежала только на нем и ни на ком больше, но открыто признаться в этом старый солдат не мог — он не в состоянии был признаться в своей слабости перед посторонними.

— — Ладно, хватит, Алексей, поссорились и ладно. Я лишка хватил, да и ты тоже хорош — не успел приехать, а уже начинаешь устраивать некрасивые сцены.

Но Васильев и этих слов Матвея Степановича не слышал — он слишком был поражен одной вещью, а если быть точнее телеграммой. Судите сами, каким будет Ваша реакция, если, уверенные в одном, Вы читаете совершенно другое. Так и Васильев, увидев в своей телеграмме вместо положенного текста сакраментальную фразу: "Добро пожаловать в ад!", да еще поняв, что слова написаны кровью, самой что ни на есть настоящей человеческой, уже не мог все воспринимать так, как оно и должно быть. Поначалу потрясение просто переполняло его, перехлестывало наружу, одновременно разрушая способность капитана трезво мыслить; потом появилось в голове что-то разумное, но возникшие мысли необходимо было чем-то подкрепить, и поэтому у Алексея появилось желание поделиться своими проблемами с Потаповым.

И тут снова помог Матвей Степанович — уж до чего понятлив был старик.

— — Пойду-ка, посмотрю за банькой, — Колченогов, кряхтя, но больше не от усталости или старости, а оттого, что все так некрасиво получилось, поднялся со стола и направился к двери. Через несколько минут раздался веселый лай Шарика, приветствовавшего своего хозяина, и приглушенное едва различимое бормотание деда — он часто любил разговаривать сам с собой.

А тем временем, пока Колченогов занимался своим делом, в избе разыгрывалась своя сцена: Потапов, дождавшись ухода Матвея Степановича, смахнул хлебные крошки со стола себе в ладошку, посмотрел на них, опрокинул эту душистую массу в рот, а затем стал ходить по комнате, прислушиваясь к скрипу рассохшихся половиц; Васильев же, напротив, весь бледный и какой-то измотанный, сел за стол, залпом выпил рюмку водки и…

Безразличие, настоящая отрешенность и равнодушие, причем равнодушие ненормальное, больное разлилось по телу. С одной стороны стало очень хорошо — ведь человек постоянно ищет что-то, чтобы снять напряжение; с другой, напротив, ужасно плохо, так как Васильев относился к такому типу людей, которые в водке видят единственное спасение и решение всех насущных проблем, они уходят в себя и начинают придумывать их в таком превеликом количестве, что становится действительно страшно за свою будущую жизнь.

Вот и получается, что ты и заливаешь это горе, а на самом деле обнажаются совершенно другие проблемы, и человек уже тогда не в силах сдержать себя: происходит резкая деградация его личности, он опускается и, в конце концов, наступает мрак.

— — Черт знает, что происходит, — зло выговорил Алексей, он бросил эту фразу и в тоже мгновение порция жуткого страха и самой гнусной желчи, безрассудства и безумия перекинулась на Михаила, а еще через мгновение они лопнули подобно мыльному пузырю.

"Господи, какая гадость!" — скривился капитан, казалось, что он прямо сейчас раздавил таракана, и вся эта противная мерзкая масса из насекомого-паразита облила его. Мало того возникло устойчивое ощущение чего-то нехорошего и страшного.

Опять чего-то?! Люди постоянно мучаются этой недосказанностью и неизвестностью — и все это заключается в одном таинственном слове, они чувствуют приближение каких-либо ощущений, но высказать их общим существительным не могут, они просто путаются в выражениях. Был лишь бешеный поток прилагательных.

Алексей продолжал сидеть, хмуро уставившись в окно, затем он встрепенулся, махнул несколько раз головой, будто отгоняя грубо-назойливые мысли, и, оставаясь все-таки человеком, воспринимавшим любое дело всерьез, теперь более спокойней проговорил:

— — Как все странно получается, Михаил, загадка остается загадкой и мало кому ее удается разгадать. Правда, может быть, найдется какая-нибудь умница и обязательно все нам объяснит, что случилось на самом деле, но к тому времени утечет много воды, да и пожалуй многие из нас не доживут до того счастливого момента. Кто такой человек? Какой он все ж ничтожный по сравнению с могуществом природы.

Алексей Васильев облокотился о стул и принялся через окно рассматривать Матвея Степановича, управлявшегося по хозяйству во дворе. "Вот у деда тоже свои проблемы, только они обычные, повторяющиеся изо дня в день", — подумал капитан, прекрасно понимая, что это и есть самая настоящая жизнь.

— — Природа, — а в Алексее по-прежнему говорили только его проблемы, — это любящая мать — недаром ее назвали матушкой. Однако она, может быть, и злобной мачехой, поэтому этот своеобразный инкубатор, однажды разместив равномерно мудрость и расчетливость, потом вдруг все резко перемешивает. Увы, так бывает часто, и тогда, именно в тот самый момент что-то рвется в твоей цепи странно-неспокойной жизни, а, уже порвавшись, исходит потоком настоящего гнева на нас. Здесь нам необходимо раскаяться, но ничего подобного, мы продолжаем жить, и все уже безвозвратно потеряно, и существующая связь никогда не восстановится.

Затрещали половицы под тяжестью Потапова — ему захотелось что-то сказать другу, но слова сами собой забылись, как только он увидел своего товарища: лицо Алексея покрыла легкая испарина, причем, что она легкая, Михаилу показалось поначалу, на самом деле крупные капли пота еле держались на бледно-красноватой коже, что при свете солнечных лучей являло неповторимую картину чего-то действительно потрясающего; глаза, некогда спокойные и от этого светлые, словно голубое небо, превратились в сплошное бушующее море, тревоги и заботы; пальцы, которыми Алексей Васильев держал пустую стопку, дрожали.

— — Что все-таки произошло? — потрясения Потапова не было конца, он старался, однако не мог понять всего того, о чем знал его друг, и потому удивление являлось главным на данный момент в его поведении.

Впрочем, Михаил Потапов так и не дождался ответа — Алексей, не став ничего объяснять, словно в забытье, вышел во двор. Капитан по-прежнему находился в своем мире, и Колченогов, встретивший его здесь, по-прежнему винил себя, что с момента своего приезда он сильно изменился. Конечно, на самом деле вина Матвея Степановича была не столь велика, но разве он знал об этом; для него то, что ему пришлось высказать, являлось обычной необходимостью, даже больше, он не мог поступить иначе, он не мог просто промолчать, оставив все внутри, — это с одной стороны; с другой — старик прекрасно осознавал, что своим грубым тоном нанес оскорбление Алексею. Опять же эта растерянность и кажущаяся обидчивость внука еще и злили Колченогова — он не терпел в людях такие качества, они сильно раздражали его и заставляли относиться к ним несколько пренебрежительно. Характер у Матвея Степановича был очень тяжелым; вот он-то и заставлял его относиться к людям слишком обидчивым именно таким образом. Но рядом с ним находился его внук.

— — Что, Лешка, готовы уже в нашей баньке попариться, — улыбнулся старик, — она, милая, как раз поспела. Вон, гляди, как дым валит.

— — Ты как всегда, — выдавил из себя Алексей.

— — А что есть такой грех — любим мы с моей Тимофеевной попариться, да так, чтоб ажно дух перехватило. Вы уж извините, лишка хватил.

Последняя фраза относилась Потапову, вышедшему вслед за другом на крыльцо.

— — Да я как бы привычный, — поспешил успокоить гостеприимного хозяина тот.

— — Тогда все в порядке. За, Лешку своего, я не беспокоюсь — в бане он любому фору даст, — произнес с некоторой долей гордости Матвей Степанович, при этом он сделал такую значительную мину, будто кроме слов желал и всем своим видом показать, что это действительно так.

— — Опять, поди, что-нибудь заливаешь, — делано-недовольно проговорила Прасковья Тимофеевна, вдруг оказавшаяся за спиной мужа, она стояла с ведром и улыбалась. Так, наверное, только могут улыбаться старушки вот из таких русских, заброшенных деревень, потому что, так уж получается, в жизни бес просветов и счастья, встретившись с чем-то светлым и радостным, они стараются незамедлительно воспользоваться прекрасными мгновениями.

— — Хватит тебе. Разве не видишь, что гости устали с дороги, а ты все их донимаешь пустыми разговорами. Ну-ка, Леша, Миша, давайте в нашу баньку, она, милостивая, поди, заждалась вас, — в ее небольших глазках сверкнул и сразу же погас злобный огонек, который относился к ее мужу и его нетактичности, и то он скорее был наигранным, чем действительным.

— — Идите, идите, — уже через мгновение продолжала она, подталкивая обоих к сильно покосившемуся от времени, бревенчатому строению, казалось, что оно сейчас прямо-таки лопнет, так как пар буквально валил изо всех щелей.

Друзья направились в баню с какими-то тяжелыми ощущениями, чувствовалась неуверенность во всех их движениях. И действительно, перед баней они остановились. В русских традициях есть одно негласное правило, которое выполняется любым: нельзя заходить в нее, имея в голове плохие мысли и плохое же настроение, может, поэтому Алексей с Михаилом решили расставить все точки над "и" — идти в баню с грузом, постоянно давящим на тебя, все равно, что надеяться на снисхождение от отъявленного закоренелого убийцы. Сравнение, конечно, малоподходящее, однако какой может быть отдых в бане, если душа болит и плачет, и нет никакого слада с этим. Особенно имел подавленный вид Алексей, он находился на таком жизненном перепутье, который мало того, что находился далеко, в стороне от настоящей действительности, но который вдобавок стал настоящей загадкой, тайной: куда дальше теперь идти, да и вообще каким образом он здесь очутился? Вопрос так и оставался без ответа, и чем больше капитан погружался в себя в безуспешных и тщетных поисках его, тем ему становилось все страшнее и страшнее от сознания, что все его проблемы так и останутся неразрешенными.

После бани снова был стол, теперь уже с другими яствами и закусками; но даже в сумерках тихого осеннего вечера под звонкий аккомпонимент шелеста листьев, навевавшие приятные воспоминания о прошлом, разговор никак не клеился. Впрочем, никто и не пытался его начать, правда, Матвей Степанович пару раз спросил внука о чем-то, однако его вопросы так и остались без ответа. В конце концов, он решил бросить это пропащее дело, и вот все уже сидят, потупившись, постоянно чувствуя необходимость заговорить, но не находя необходимых фраз и слов, все время осознавая, что нет места подавленности в подобного рода застольях, но ни у кого никак не получалось избавиться от такого чувства. Даже собака, чуя общее настроение, и та поджала хвост и уши, и убралась в конуру — это было видно через окно.

Что-то здесь действительно происходило, что-то страшное, неподдающееся никакому объяснению. Последнее обстоятельство было особенно ужасно, потому что люди знали, хотя нет, они чувствовали присутствие кого-то постороннего, причем тот, кто находился рядом, относился к миру нематериальному, неосязаемому, однако это не мешало ему, так или иначе, действовать на собравшихся в Степановке людей.

"Что же такое происходит на самом деле?" — царил ужас в душах и сердцах гостей и коренных жителей деревни, а вместе с ним одна лишь мысль-вопрос крутилась в их головах в бесплодных поисках ответа. "Как это могло случиться, в конце концов?" Страсти только подогревались, и успокоить их никто не был в силах.

Наконец, обменявшись парой односложных фраз типа: "Какой прекрасный сегодня вечер!" — или оценив по достоинству великолепные кулинарные способности хозяйки, Алексей добился того, чего так хотел за эти последние два — три часа, — он уединился в свою бывшую детскую комнату. Сколько его здесь не было? Уже много лет, однако те запахи и ароматы, что витали тогда, он помнил и, мало того, знал даже сейчас. А как капитан вообще мог их забыть или же не помнить? Как? Каким образом? Как этот уют, знакомый с раннего детства и приносящий с собой прекрасные мгновения и прекрасные чувства, настолько прекрасные, насколько может человек их испытывать и оценить в тот или иной момент, мог забыться Алексеем Васильевым — он не имел на то морального права. Вместе с ними, этими чувствами капитан ощутил некое неудобство, и пришло оно, как только он сел на кровать и раскидал по сторонам натруженные уставшие ноги. Одно время оно казалось мимолетным, создавалось впечатление, что через секунду другую подобное чувство просто заглушится приятными воспоминаниями о далеком прошлом, но … нет, неудобство продолжало оставаться. Оно оставалось даже в мыслях Алексея, оно оставалось вместе с его проблемами, оно оставалось в едком табачном дыме, вдыхаемом в легкие.

"Какой ужасный, трудно объяснимый сон", — думал капитан. И от таких размышлений для него все представлялось действительно значимым, и от этого его рука в свою очередь снова нащупывала в кармане телеграмму с нехорошим сообщением, и в который раз он холодел, каменел, словно сказочный герой по велению злобного волшебника.

В такой неудобной позе и с такими нерадостными мыслями Алексей заснул; перед собой он видел мир иллюзий и нематериальной красоты, непонятный по своей сути, но очень красивый, с многочисленными искрящимися миражами, причем в них играли свои роли вполне живые существа, которые невозможно было спутать с неодушевленными изваяниями, они отличались от последних своими прелестными нетронутыми образами, приводящих в смещение даже самых отъявленных негодяев. Сон приносил с собой успокоение измотанному и измученному телу Васильева; он как бы заслонял его от надвигающейся опасности, приближение которой в настоящем мире ощущалось с каждой последующей секундой.