Глава 9

ГЛАВА 9

Вокруг пробегало серое унылое однообразие некрасивой осенней поры в городе: дома, уже давно приготовившиеся к ней и снявшие красочно-яркие вывески летнего великолепия; люди, перебравшиеся в одежды, которые как бы не уже и в тоже время вроде бы не еще; природа, состоявшая из деревьев и небольших уложенных кустиков парковых зон, принявшая плакуче-состродальчиский вид — все это достало. Вот что скрывала за собой обыкновенная обыденность, хотя как страшно говорить такие слова! "Простая обыденность" — а за ней скрыты человеческие жизни и судьбы. Бесчеловечно и жестоко так размышлять и говорить.

Алексей обернулся к окну. Господи, что опять такое со мной? Вроде бы что-то где-то щелкнуло — предметы, и люди на улице стали двигаться медленно, словно жизнь намерено хотела продемонстрировать Васильеву свою заготовку.

Что ж происходили действительно ужасные и серьезные вещи, если даже сама жизнь пошла против своих законов.

Первое, что сразу бросилось в глаза капитану, был образ именно образ старушки — слишком чистый и незапятнанный. Кожа на лице совсем не походила на старушечью — слишком гибкая и эластичная, как у младенца; волосы не седые, а имеющие характерный серебристый оттенок, переливающийся, чистый, особый; взгляд вообще отличался искренностью, с прелестной для ее возраста поволокой и вызывал одно лишь восхищение. Как зачарованный смотрел Васильев на нее, отстранившись от остального мира, забыв его на время; ему почему-то казалось, что она смотрит только на него. Едва заметная улыбка пробежала по ее губам, она словно этим самым подбадривала Алексея, помогала ему, как бы одновременно являясь и наставником, и слабой беззащитной старушкой, — она была действительным миром добра, ради которого собственно все и делалось.

И вновь щелчок — и вновь все пошло своим привычным размеренным ходом, без замедлений и без лишних препятствий, и вновь жизнь приняла свой обычный вид.

За размышлениями Васильев не заметил, как автомобиль въехал в довольно широкий дворик, он выглядел заброшенным и неухоженным. Несмотря на то, что большую часть своей сознательной взрослой жизни, капитан прожил в соседнем доме, он никогда не был здесь, хотя и находился достаточно близко, чтобы как бы невзначай не навестить его.

Возле одного из подъездов царило большое оживление. Люди скопились вокруг человека в милицейской форме и что-то говорили ему, порой их разговор чуть ли не доходил до истеричного крика. В стороне от этого скопления слышались редкие всхлипывания, а вон женщина красивого волнующего вида и вовсе рыдает — видимо, она хорошо знала убитого (убитую) или приходилась ему (ей) родственницей. Но она оказалась единственной, кто плакал; остальные наседали на милиционера, наверное, участкового, со страшным остервенением и яростью.

— — Люди устали, что каждый день кого-то убивают — они устали бояться, — проговорил с некоторым сожалением Алексей Васильев, выходя из машины. Да это была их с Михаилом вина, а еще вина вон того участкового.

Но что такое?! Люди казались злобными, они источали на человека в милицейской форме огромные потоки ненависти, кричали, ругались, однако совсем по другой причине — они кляли участкового за то, что его (ее) убили именно здесь, а не где-нибудь в другом месте.

— — Собаке собачья смерть! Но почему тут? — наступала на молодого парня довольно дородная тетка с авоськой овощей в руках, она говорила так, словно он был виноват в том, что убийство произошло в ее доме.

— — Говорили тебе, сучку, надо выселить, а ты все чего-то ждал, — кричала другая бабища, сухощавая и костистая, с некрасивым отталкивающим лицом.

— — Да вы что не знаете, она постоянно его ублажала, — продолжала хорохориться первая.

— — А тебе и завидно — не ты на ее месте, — встряла в разговор интеллигентная и модно одетая дама, от которой и слышать такие слова не то, что неприлично, но и не привычно.

— — Вот бы и тебя вместе с той потаскухой пришибли.

— — Ах, ты старая кукла, — взревела толстуха, одним прыжком доставая соперницу и хватая ее за волосы.

— — Я сейчас покажу, кто здесь подстилка, накрашенная шмара, — она принялась грубо водить даму по сторонам, расталкивая возбужденную толпу, а затем изловчилась и ловко ударила ее коленкой по лицу.

— — А-а-а-а! — заверещала та. — Убивают! Помогите!

Парень в милицейской форме так и не рискнул успокоить взбесившихся женщин — чего доброго и ему достанется, поэтому участковый стоял в стороне и просто наблюдал за происходящим.

"Чего он стоит", — пренебрежительно подумал о нем Потапов, а в толпу он решительно бросил:

— — А ну-ка престать!

Подействовало сразу отрезвляюще, словно всех окатили холодной водой. Майор оглядел собравшихся сосредоточенным строгим взглядом.

— — Сержант, — Михаил посмотрел на участкового, — возьмите себя в руки и доложите обстановку. Что здесь, в конце концов, произошло?

Парень, оттесненный притихшей толпой, молча подошел к Алексею и Михаилу; в его глазах светилась искренняя благодарность, и только один он сам знал, как участковый был счастлив, что наконец-то отделался от этих взбесившихся баб. Между тем, несмотря на его слишком наивное и, может, поэтому казавшееся очень молодым лицо — такие, по мнению Алексея, либо не служили в армии, либо были еще неопытны в подобного рода делах. Впрочем, справиться с большой кучей разъяренных женщин — не каждому это дано. Даже Михаил с Алексеем имели некоторые сомнения насчет того, что если бы все зашло слишком далеко, смогли бы они усмирить разбушевавшихся баб.

Парень продолжал молчать — ему следовало помочь.

— — Пойдемте к месту происшествия.

Парень кивнул головой.

— — Что следственная группа еще не прибыла? — удивился Потапов, поднимаясь по лестнице на четвертый этаж.

— — Вы пока первые, — запинаясь, проговорил молодой сержант, — вон та женщина, — он еле заметно кивнул головой на даму средних лет довольно привлекательной внешности, стоявшей впереди на лестничной площадке около открытых дверей, — ее соседка как раз и нашла ее и позвонила мне. Я и примчался сюда.

— — Когда обнаружили труп?

— — Примерно в полшестого.

— — И до сих пор никого не было?! В котором часу сообщили в отделение?

— — Я здесь находился где-то в 5.45, а в 5.50 позвонил в отдел по расследованию убийств.

— — Странно, — друзья переглянулись друг с другом.

Вот они и в квартире убиенной, за ними прошла та самая скорбная дама, ее соседка. Ничем не отличалась ее обстановка от обстановок сотни других российских квартир — разве только не чувствовалось мужской руки — это сразу бросалось в глаза.

— — Что собой представляла убитая? — проговорил Алексей Васильев, глядя на оголенный провод, свисающий с потолка, — вспомнился инцидент, произошедший возле подъезда между женщинами, прекрасно знавшими хозяйку квартиры.

— — Довольно симпатичная девушка, — ответил сержант, и тут же зарделся.

"Значит то, что там кричали, правда, — усмехнулся капитан, — а он не так прост, как может показаться на первый взгляд. Настоящий Дон Жуан".

— — В разводе, — уточнила дама, голос ее был нежен и в тоже время невероятно слащав — таким обычно соблазняют, и не без успеха.

"Пожалуй, она здесь третья и не лишняя, — усмехнулся той же самой улыбкой офицер, — сейчас эта дамочка скажет: муж был настоящей мразью".

— — Ее муж был настоящим подлецом.

"Ну что я говорил?! Оказывается парень просто попал, и две разведенные стервы хорошо им пользуются, правда, одна из них уже не воспользуется больше услугами этого молодого Казановы".

— — Вы ее хорошо знали? — уточнил Михаил.

— — Мы били подругами, — продолжала дама, она достала элегантным движением руки сигарету — "Мальбаро" — заметил Васильев, интеллигентно зажала ее своими губками, едва приметным взмахом ресниц подала условный знак. Тот, кому он относился, не заставил себя долго ждать — через мгновение слабый огонек зажигалки, поднесенной молоденьким сержантом, был у ее прелестного ротика — она подкурила.

Алексей опять усмехнулся.

— — Пошли — посмотрим что там, — подтолкнул друга он, также улыбающегося.

Они зашли в спальню: кровать аккуратно заправлена, ничто не тронуто, все на своих местах, и только женское тело посредине комнаты на паласе.

Пока стояли, в памяти что-то самостоятельно перебиралось, выбрасывалось и вновь перебиралось, и, казалось, не было видно конца и края этому — лишь переживание по поводу смерти красивой девушки, преждевременно покинувшей мир.

Впрочем, Алексей переживал и по другой причине: трудно найти связь между убийством и ночным восклицанием. Практически невозможно, потому что все на уровне страшного недоумения, сплошного недоверия и одних догадок, — все равно, что искать иголку в стоге сена. Правда, у них кое-что имелось, оно постоянно крутилось в голове, а вырваться наружу не желало. Все молчало!!!

Тишина начинала угнетать, время шло, но никто не решался подойти к трупу первым. Постепенно угнетающее состояние друзей передалось и всем остальным: молодому участковому и соседке убитой девушке. Первому поначалу казалось, что поведение оперативников связано с профессиональной необходимостью, что они опытные, побывавшие во многих переделках, словом знают свою работу, но затем несколько изменил свое мнение — он понял: тут что-то не то. Вторая — женским чутьем начинала понимать, что мужчины настроены более чем серьезно и поэтому она поспешила затушить свою сигаретку и куда-то деть свое какетливо-зазывающее поведение.

Михаил и Алексей подошли к мертвой; Васильев присел на корточки и сразу уловил едва приметный запах, исходящий от нее. Господи, он показался ему знакомым, и это очень испугало его — ведь с ним приходилось встречаться, а единственное место, где он мог почувствовать такой запах, было как раз там, в том злополучном колке. Как же не хотелось верить в подобное.

Алексей задумчиво оглядел тело. Несомненно, женщина в прошлой теперь своей жизни обладала привлекательной внешностью: фигурка отличалась особым изяществом и притягательностью — увидев ее однажды, мгновенно влюбляешься и превращаешь ее в предмет своего поклонения и обожания. Капитан невольно залюбовался красотой мертвой девушки, и только знакомый отталкивающий запах несколько смазывал общее впечатление. "Была бы ты, родная, жива, я б обязательно увлекся тобой", — тем неменее женщина для мужчины, несмотря не на что, остается самым сладким, самым желанным плодом на свете, — Васильев не являлся исключением.

— — А куколка ничего! Жаль, что пропал такой экземпляр, — тоже заметил Потапов, который никогда не был равнодушен к представительницам прекрасного пола, а особенно к такой.

— — Да, — протянул Алексей. Тыльной стороной ладони капитан прикоснулся к щеке мертвой девушке — кожа бархатистая, нежная — боже! до недавнего времени он ничего подобного не видел и не чувствовал — по телу пробежала сладостная истома, мышцы свело от незабываемого удовольствия, хотя это было всего лишь простым прикосновением. Появилось жуткое желание посмотреть на лицо мертвой красавицы, она лежала на левом боку, голова на левой руке, правая, слегка согнутая в локте, безвольно лежала на полу, пальцы, инстинктивно сжимали край ковровой дорожки, ноги в домашних тапочках так же, как и правая рука, полусогнуты, короткое, всего лишь до колен платье при падении задралось выше, обнажив пару аппетитных соблазнительных ножек.

— — Да, — еще раз выдохнул капитан, переводя взгляд на лицо, прикрытое длинными волосами светло кофейного цвета — любимого цвета Васильева.

"Дорогая, и как тебя посмели …" — капитан в ужасе отпрянул.

Едва он вновь провел рукой по лицу девушки, отбрасывая в сторону волосы и ощущая приятное томление, как ему представилось знакомое лицо женщины, которую они с Михаилом видели в злополучном колке и которую увез наряд местной милиции. Оказывается — вот куда они ее увезли. Михаил Потапов, заинтересованный мертвой девушкой, был потрясен не меньше, чем его друг.

— — Вы Ольгу знали?

Оба оглянулись. Молодой участковый ровным счетом ничего не понимал, зато дама, напротив, оказалась очень наблюдательной — все последнее время она, прищурившись, смотрела за поведением двух оперативников. Ей ли женщине, такой же привлекательной, такой же желанной, но только живой, ей ли, которая сама довольно часто испытывала на себе кучу подобных взглядов, видела обескураженных потрясенных мужчин, ей ли, имеющей особый специфический характер, стервозную натуру и постоянно нуждавшаяся не только в мужском внимании, но и в непременном почитании сильного пола, — без них она таяла, угасала, ей ли не знать того состояния, в котором находились друзья. Поэтому и свой вопрос дама задала с слегка вздернутым носиком, победоносной улыбкой и с отставленной в сторону прелестной ножкой — длинный разрез представлял красивую округлую коленку и полноватое бедро.

Но Алексей с Михаилом сейчас, что не удивительно, не заинтересовались соблазнительным видом соседки убиенной, они обернулись просто потому, что вопрос привлекательной дамы уже, по сути, стал для них неожиданным.

— — Сержант, — строгим тоном приказал Потапов, отворачиваясь от нескрываемого обольщения, — срочно вызовите сюда наряд. Срочно! А Вас милая мадам, — обратился теперь он к ней, стараясь не обращать никакого внимания на красоту надменной особы — надменность так и читалась в выражении ее лица, — попрошу пока покинуть комнату. Если возникнет необходимость, мы Вас вызовем.

Недовольная, как впрочем, и неудовлетворенная тем, что ее посмели отвергнуть, женщина в своем неудовольствии страшна: она фыркнула, мол, надоели эти импотенты, да вдобавок грубияны, вам ли ценить настоящую красоту, придет время будете обязательно жалеть, но будет поздно — я второго шанса не даю — и удалилась, гордо вскидывая свой прелестный носик.

— — Знаешь, Алексей, — как только сержант и соседка убитой хозяйки квартиры ушли, проговорил майор, — такое ощущение, что нас кто-то или что-то преследует. Если человек, то он не просто первоклассный убийца — как надо убить, чтобы труп сохранился в течение трех-четырех дней в своем первозданном виде. Даю руку на отсечение, он маньяк, самый сумасшедший из всех сумасшедших в этом мире, сумасшедший с ясной головой и твердой рукой. Такого поймать будет довольно трудно, если вообще возможно.

Алексей с сожалением посмотрел на мертвую, было непонятно куда обращено оно, это сожаление: то ли к ее умершей красоте, то ли к ней, как к совершенно обычному человеку.

— — Нет, то не человек! — Васильев скорей обращался к женщине, словно спрашивая, что случилось все-таки с ней, кто ее убил и в чем она, в конце концов, виновата.

— — Это что-то, и, может, оно сейчас находится рядом с нами, подслушивает наши разговоры и разрабатывает свой следующий шаг. Интересно, насколько он будет ужасным для нас с тобой?

— — По-моему ты преувеличиваешь.

— — Нет, Михаил, возьми хотя бы наш Отдел.

— — А что такое?! — насторожился Потапов.

— — Не заметил?! После нашего приезда в Отделе многое что изменилось, все будто перевернулось с ног на голову, пошло кувырком. Правда, пока, чтобы обнаружить эти изменения, необходимо хорошенько приглядеться, но я уверен пройдет время и … Даже люди стали какими-то другими — вроде бы оболочка та же, а внутри все поменялось, они стали хуже что ли, безразличней. Порой мне начинает казаться, что все это направлено против нас — уж кому-то мы серьезно помешали. Как много этих что-то, кому-то появилось за последнее время, так много, что я начинаю становиться раздражительным.

Михаил и Алексей стояли в коридоре, интерес к убитой хозяйке квартиры у них пропал, она не привлекала их, а просто представлялась куском мертвой плоти, чем, впрочем, она теперь и являлась.

— — Пожалуй, стоит подождать экспертизу, — выразил свои мысли вслух майор Потапов, — может, тогда и станет что-нибудь понятно.

Они вышли из квартиры, на лестничной площадке стояла соседка убитой и участковый, оба, словно ожидая ответа, смотрели на друзей.

— — Вызвали? — спросил Михаил.

— — Да, — с готовностью ответил сержант.

— — Можно с Вами поговорит? — спросил Алексей у прекрасной дамы.

— — Да, — с не меньшей готовностью, чем участковый, согласилась та, приглашая Васильева зайти к себе.

Алексей даже улыбнулся этому — как-то быстро она согласилась.

— — Проходите, чувствуйте себя, как дома, только не забудьте обувь снять — я недавно навела порядок.

Комнаты оказались такими же роскошными и изысканными, как и их хозяйка; несмотря на то, что две подруги являлись незамужними дамами, в квартире у этой ощущалось присутствие мужской руки — все было исправным и подогнанным. Наметанный глаз капитана определил — не одного. А вот и те средства, которыми дамочка привлекала, а потом и соблазняла своих почитателей, да и просто мимолетных знакомых: большой, старинного вида шкаф с антресолями и с — недвусмысленный намек, амурчиками, вырезанными из черного дерева, в качестве ножек — наверное, для напоминания, что его содержимое как раз предназначено для одурманивания, соблазна и любви. Через приоткрытую полированную дверцу капитан увидел ее шикарный гардероб, отличавшийся особой роскошью, — у него захватило дыхание едва он смог представить ее в них. Здесь же рядом трельяж с набором различного рода косметики престижных французских и американских фирм, огромного количества футлярчиков, коробочек с драгоценностями, стоимость которых по самым скромным оценкам составит не один десяток тысяч долларов, — ее хорошо любили, сильно любили, если дарили такие подарки.

— — Да, — протянул очень тихо Алексей, — я сейчас бы эту шмару хорошенько поимел прямо тут, в прихожей.

Он принялся примерять и оценивать, как бы все произошло.

"Господи, что я мелю, ведь в соседней квартире ее мертвая подруга лежит", — осекся Васильев, но осекся внутри себя, а не снаружи.

Нельзя было сказать, что Алексей относился равнодушно к женщинам. Нет, его тянуло к ним, однако он относился к такому типу людей, для которых прежде, чем дойти до физической близости, необходимо время, чтобы узнать друг друга, — так было с Марией и второй его пассией Ольгой, с ней он спал, жил, как с женой, однако они не стали близки — одна оплошность в отношениях перечеркнула и прошлое и будущее, оставив наедине с настоящим.

С другой стороны Алексей подозревал, что в нем живет что-то животное, дико-плотское, только до недавнего времени оно не проявлялось с такой силой. Его гложило огромное желание, он страшно хотел ее, он терял над собой контроль и управление.

"Это все комната, все она … она … он … о …" — была последняя светлая мысль капитана.

Но не только повинна была комната и ее атмосфера. Женщина! Она тоже являлась частью происходящего, причем ее главной частью.

— — Да, ты прав, мент, — я шмара и притом хорошая шлюха, просто превосходная шлюха, — она появилась из соседней комнаты, медленно и с достоинством дефилируя, соблазнительно покачивая совершенно голыми бедрами, на ней вместо длинного вечернего платья, с широким вырезом были одеты высокие кожаные сапожки, плотно обтягивающие икры, узкая, совершенно узкая юбочка и коротенький пиджачок, под которыми …

Там на лестничной площадке ей можно было дать лет тридцать — тридцать пять, но не больше. Сейчас перед Алексеем стояла молодая восхитительная девушка с формами богини, удивительно похожая на ту, что лежала мертвой в соседней квартире. Казалось, это она и в тоже время не она — страшное сплетение божественной красоты и дьявольской порочности.

— — Такая шмара нужна такому самцу, как ты. Я тебе покажу, что значит настоящее наслаждение, я доставлю тебе его, я покажу и научу. Эти сучки, Мария и Ольга были всего лишь земными женщинами, ничего не смыслящими в настоящем деле. А я?! О, это Я!!!

Она в такт медленной музыке, неожиданно заигравшей в квартире, кружилась вокруг одурманенного Алексея, едва-едва прикасаясь к нему, он был полностью в ее власти.

— — Я отвратительно прекрасна, у меня жестокая красота, и она хочет одного: Тебя! Ответь — ты хочешь меня?

— — Я?! — глаза его горели недобрым огнем. — Да я хочу тебя, бл… длинноногая, разорвать. Прямо здесь и прямо сейчас. Ты должна знать свое место. Ты …

— — Я знаю, — плотоядная улыбка пробежала по ее губам, — я знаю кто я! Я та, кто нужен сейчас тебе.

В следующее мгновение они сплелись в одно сплошное стонущее и рычащее, в следующее мгновение они оказались голыми, лежащими не на полу, а на алом бархате, вокруг кружились вещи и предметы, и разобрать что-либо было очень трудно.

То, чем они занимались, не забудется никогда: вместо ласк — царапание и жестокая грубость, никаких поцелуев и никакой нежности — творили все, что являлось запретным.

"Что это", — кричал разум, стараясь вырваться из сетей прекрасной блудницы. Взгляд упал на амурчиков. Но что такое?! Милые лица херувимов вдруг превратились в монстров с хищным оскалом, грубой отвратительной кожей и плотоядной усмешкой. Чудовища, они словно оживали от этого совокупления, становились еще омерзительней и ужасней.

— — Нет! — не выдержал Васильев и с силой оттолкнул голую даму. И …

Вот он уже стоит одетый, на том месте, где и стоял, рядом как ни в чем ни бывало, стояла хозяйка, без своего шокирующего наряда, в платье с длинным разрезом, все с той же зазывной улыбкой.

"Почудилось", — решил Алексей и медленно поплелся к дверям. За ним вышла и она.

— — Ну, и что? — Михаил по-прежнему стоял с молодым сержантом, который, как показалось, был напуган.

— — Ничего интересного и, главное, полезного, — безразлично бросил Васильев.

— — Нетяга с группой приехал. Работает там.

— — Пошли, — капитан начал спускаться по лестнице. Михаил, обескураженный, поспешил за ним, а оставшиеся на лестничной площадке переглянулись друг с другом, причем один взгляд требовал и не терпел никаких возражений, другой являлся взглядом затравленного обреченного животного. Дверь открылась: один, опустив голову, зашел первым, вторая зашла, гордо подняв головку и плотоядно усмехаясь, и дверь захлопнулась.

Около подъезда царило оживление, все собравшиеся поглядывали на милиционеров в ожидании, что те что-нибудь им скажут, но последние и не собирались ничего говорить толпе, правда, и никто не пытался задать вопроса — все молчали. Причина молчания была и в другом: например, вон та полная и дородная тетка и вон та вроде бы интеллигентная и модно одетая дамочка не желали разговаривать, потому что на вопрос одной посыплются оскорбления от другой и наоборот, — а ведь, по всей видимости, они являлись зачинщицами местного сборища. В стороне стояла молодая девушка с красными воспаленными глазами — только ее интересовал не сам факт убийства, а убитая женщина на четвертом этаже, и она хотела задать вопрос, но страх перед толпой заставлял ее молчать. Друзья проходили между людьми и чувствовали их напряжение от полной неясности в происходящем. Это и злило народ.

И вдруг … и вдруг случилось то, что не могло случиться. Дорогу неожиданно преградил странный тип, у которого над правым глазом, наискось виднелся глубокий не зарубцевавшийся шрам; из-за него он выглядел как-то неправдоподобно, слишком кровожадно и злобно, казалось, он сошел со страниц романов Стивенсона, этакий жестокий пират-убийца, повидавший на своем веку достаточно, чтобы ненавидеть людей и быть ненавистным для других. Парень, как и герои неподражаемого маэстро, предстал в поношенной грязной одежде, на голове помятая кепка, с небольшими засохшими кусочками грязи, по всей видимости, болотной, из-под нее беспорядочно топорщились растрепанные жирные патлы волос. Во всех его движениях чувствовалось яростная сосредоточенность, некоторая решимость, словом весь он являл собой тот образ, который мог и способен был совершать отвратительные поступки.

— — А может, она еще жива, — поинтересовался парень, скорчив кислую гримасу.

— — К сожалению, нет, — ответил Потапов. На мгновение, только на одно короткое мгновение майор уловил едва приметную злорадную усмешку на губах говорившего. Что она означала? Михаил не знал. Зато Алексея, словно обдало горячим паром, словно обожгло — что-то знакомое показалось в поведении типа — правда, что именно, капитан сомневался, терялся в догадках.

Тип отступил в сторону, пропустил друзей и затем …

Затем он издал неподражаемое "УГУ"!!!

Алексей Васильев от такой неожиданности даже подпрыгнул — вот оно, то самое знакомое. Теперь его действительно окатили кипятком, принялись жестоко мучить старую незаживающую рану, она заныла, боль превратилась в невыносимое страдание.

Отойдя к машине и не теряя из вида парня, капитан заговорил, заговорил так тихо, чтобы никто его не слышал.

— — Михаил, я знаю кто убийца этой девушки.

— — Кто? — Потапов не удивился и не опешил, он вообще настроил уже себя ничему и никому не удивляться, заставил себя привыкнуть к подобного рода неприятностям.

— — Мой дом, — начал капитан, но запнулся — странный тип подошел к толстой тетке.

— — Мой дом находится напротив, даже окна выходят на нее, — продолжал Алексей Васильев, убедившись, что ничего не произойдет — это обычный разговор, — да, впрочем, ты и так знаешь. Вчера я долго не мог заснуть — мучила бессонница, хотя как хотелось. Бродил, размышлял о последних событиях, все взвешивал, но так и не пришел ни к чему. Знаешь, как неприятно, как страшно и как трудно ощущать, что рядом с тобой уже нет родного близкого человека. Это настоящее горе. А еще мучение, потому что в нем каждая секунда кажется днем, каждая минута — годом, а каждый час — нескончаемым веком, и все необходимо перенести, обождать.

Капитан сосредоточил внимание на типе: тот продолжал разговаривать с теткой и, как показалось Алексею, нет-нет да кидал подозрительные и настороженные взгляды на них. Было видно, что парень ожидал дальнейших действий ментов, казалось, он специально провоцировал их.

— — Около трех, — Васильев понял: нужно спешить, его размеренная спокойная речь заметно участилась — он заспешил, словно боялся упустить убийцу, — я снова услышал это "угу", сейчас опять от того типа. До сих пор, если честно, я не могу прийти в себя, меня по-прежнему терзает странное чувство какой-то неизбежности, все находится в полном тумане, я ничего толком не понимаю. Сегодня оно обострилось еще больше.

— — Ты с ума сошел. Из-за одного крика ты считаешь парня убийцей — это же маразм.

— — Нет, — Алексей посмотрел на небо, будто оно давало ему ответ и уверенность в своей правоте, — тот парень связан с убийством девушки, а если он связан с ним, то он очень многое знает, и многое может рассказать.

— — Даже если ты прав, мы не сможем его арестовать просто по одному подозрению без каких-либо доказательств. В конце концов, у нас нет санкции прокурора.

— — Ответственность беру на себя.

— — Причем тут ответственность, нужно — я сам ее возьму на себя. Здесь дело совершенно в другом, — Потапов, несмотря на свой решительный вид, всегда казался осторожным, он, прежде чем что-то делать, все несколько раз взвешивал. Однако в подобном случае понял — переусердствовал.

Испугался ли он на самом деле? Конечно, вот только, испугавшись, Михаил тем самым обидел друга, и обидел очень сильно, поскольку Алексей Васильев относился к такому числу людей, для которого одной неосторожной фразы и одним проступком достаточно, чтобы все изменить и поменять.

— — Ты не подумай, будто я испугался и бегу. Просто, как мы обоснуем его арест.

— — Рискнем. Говорят же: кто не рискует, тот не пьет шампанского.

Алексей развернулся и твердым решительным шагом направился к странному типу, казалось, что он настолько был уверен в том, что делал, что сам Михаил, наконец, уверовал в силе и правоте своего товарища. Еще через мгновение они, не сговариваясь, оказались с двух противоположных сторон: один возле подъезда, другой правее, около угла здания — таким образом, все пути отхода у парня были отрезаны. Конечно, человек с глубоким шрамом выше правого глаза разгадал замысел ментов: он попытался что-нибудь предпринять, но было уже поздно — Алексей и Михаил в два прыжка достигли его, повалили на землю. Дальше — дело техники.

Окружающие отреагировали по-разному: кто-то испугался, не понимая, что произошло, кто-то сразу поспешил разойтись по своим квартирам, кто-то просто закричал от неожиданности, а вот та толстуха, с которой до этого беседовал странный тип, заверещала, причем не от страха, а от переполнявшей ее ненависти и ярости к беспредельщикам ментам.

Постепенно настроение женщины передалось толпе. Она заволновалась, занервничала, стала ближе подбираться к месту схватки и, надо сказать, лица их не выражали особого дружелюбия. Что-то намечалось! Что-то плохое!

Да и парень, не будь дураком, захлопал испуганно глазами, принялся переводить взгляд с одного на другого в толпе, словно показывая, что он здесь совершенно не причем, просто стоял и мирно беседовал, а тут …

Толпа стала вести себя совсем вызывающе: злобные выкрики вместе с крепкими нецензурными выражениями, сжатые кулаки, перекошенные яростью лица. Сигнал! и они набросятся на друзей, растерзают их, и тогда не будет никакого спасения, все окажется слишком ужасным и противоестественным.

— — Пора уносить ноги, — тихо проговорил Михаил.

— — Давай медленнее, — согласился Алексей, осторожно пятясь к машине. Странный тип послушно плелся за ним.

Люди на самом деле стали другими, они изменились и чем дальше, тем это отчетливей и заметней. Издали собравшиеся представлялись одним страшным существом, тяжело дышавшим от переполнявших его чувств. Толпу переполняла адская сила, которая готова была вырваться в любой момент, и друзья ожидали этого взрыва, продолжая надеяться, что им удастся добраться до автомобиля задолго до всеобщего негодования. Господи, они находились между двумя огнями: человеческим гневом и чьей-то могучей исполинской силой, захватившей народ в свои сети, и эти две стихии, непобедимые и неукротимые, могли разрушить все на своем пути.

Но пока они медлили! Почему? Чего они ждали?

Офицеры сели в "УАЗ". Еще мгновение — и машина завелась, еще одно короткое и она рванулась с места. И только тогда толпа взорвала гнетущую тишину, люди рванулись одновременно с машиной.

Зрелище ужасное, но оно зачаровывало: дикие безумные глаза, казалось, готовые выскочить из орбит, крик, перерастающий в звериный рык, атмосфера, поглощавшая своей ненавистью все вокруг, и сосед, находясь в экстазе полной ярости, давящий своего же соседа, лишь бы достать этих двух.

Однако им не удалось достать потаповский "УАЗ". Негостеприимный дом остался позади, и друзья перевели дух. Парень молчал, он только и делал, что смотрел на Михаила внимательно-сосредоточенным взглядом.

— — Куда теперь в Отдел?

— — Ко мне домой!

Потапов опешил, даже позабыл о дороге. Как так? Майор находился в полной уверенности в направлении дальнейшего маршрута — последняя его фраза звучала скорей без знака вопроса, да и спросил он лишь для того, чтобы отвлечься, выкинуть из головы случившееся.

Потапов посмотрел на Васильева так, словно видел его впервые.

— — Да ты не беспокойся, — успокоил его Алексей и строго, наверное, проверяя нервы у парня, поглядел на него, — сделаешь круг через Пятницына и вернешься. Им ведь и в голову не придет искать нас у себя под носом.

"Какое спокойствие, какая выдержка, будто ничего и не произошло. И зачем домой к нему?" — Михаил Потапов абсолютно не понимал, что происходило, однако осознавал и иное — другого выхода из создавшегося положения ему не предложить — просто голова не работает. В конце концов, не вести же его действительно в Отдел, только сейчас до майора дошла вся несуразность первого своего предложения.

"Вот и молчи и выполняй, что от тебя требуется", — решил он.

Господи, что такое … Алексей тронул Михаила за руку, тот пришел в себя, посмотрел в сторону, куда указал Васильев и пришел в ужас.

На вроде бы обычных улицах около обычных магазинов, журнальных киосков, обычных жилых многоэтажек стояли вроде бы обычные люди — горожане и гости столицы; они казались привычными в своем поведении и их ничто не отличало от сотен других горожан, однако их излишняя заинтересованность потаповским "УАЗом" несколько настораживала и даже смущала. Люди смотрели подозрительно, зло, в их глазах кипело безумие, ничем не прикрытая ярость, и им так хотелось наброситься на нее, перевернуть, вытащить из машины ее хозяев и растерзать их.

А вон и милицейский наряд — как раз из их Отдела. Правда, вид у последних мрачноватый, может, устали, и они проводили знакомый автомобиль каким-то пронзительным злым взглядом. Они догадывались, куда поехали Потапов и Васильев.

…Квартира. Неизвестно почему Алексей здесь почувствовал невероятное облегчение, словно камень свалился с сердца, даже дышалось легче — видимо, родные стены помогали. Напротив, то, что являлось родным и близким для капитана, по-другому действовало на странного типа; его придерживал старавшийся быть спокойным Михаил. Он еще больше притих, ушел в себя, будто загнанный зверь принялся озираться по сторонам: по началу это казалось даже забавно и смешно, затем немного подозрительно — ищет пути отхода, но потом друзья сделали вывод: парень просто осматривается в поисках чего-нибудь знакомого, чего-нибудь, что ему бы непременно помогло и подбодрило в тяжелую минуту — обычное поведение задержанного..

Все трое вошли в зал, парня усадили на почетное место, и началось. Алексей присел на подлокотник кресла, что стояло рядом с тем, на котором сидел странный тип, посмотрел на него внимательно, загоняя последнего в краску.

"Похоже, его удастся расколоть", — почему-то решил Алексей.

Михаил принес из кухни две бутылки "Сибирская корона"; одну он передал другу, другую ловко вскрыл зажигалкой и немного из нее отхлебнул. Капитан также ловко откупорил бутылку, сделал два хороших полных глотка и снова уставился на задержанного. Никто из них и не собирался допрашивать парня, создавалось впечатление, что это просто хорошие друзья собрались дома побеседовать, кое в чем разобраться: видимо, тот, что сидел в кресле, имел перед другими незаглаженную вину, причем он о ней прекрасно знал, осознавал и поэтому не сопротивлялся, а те двое еще больше хотели усовестить парня.

— — За что меня задержали, — парень ответил не грубо, наоборот, скорчил при этом плаксивую гримасу — ну, как такую слабость унизить.

— — За подозрение в убийстве молодой девушке в доме, 17, квартал "Б".

Алексей нарочно произнес слова грубо, скорее для того, чтобы надавить на типа, показать ему, что просто так он от него не отделается и только правда с его стороны сможет спасти его.

— — Но я ничего не знаю. Я никого не убивал, я невиновен.

— — Вот сейчас и разберемся, — капитан нагло улыбнулся, в следующее мгновение его губы исказились в злобной ухмылке, мол, если хочешь, давай поиграем.

— — Но я на самом деле не виноват в ее смерти, а если это так, то кто тогда извинится и кто заплатит мне за моральный ущерб, — ух, лучше бы он не говорил этих слов.

Капитана охватило бешенство, злоба его просто душила, не находя выхода. Во-первых, он не знал, куда ее применить, на кого, хотя объект и находился поблизости; во-вторых, сама причина скрывалась в той неразберихи, что происходила на улице и в его голове. Сейчас Алексей готов был обрушиться на парня, сидящего в кресле.

— — Успокойтесь, — Васильев вновь усмехнулся, — если Вы окажетесь невиновным, мы сделаем все, что надо. Вот только с чего Вы взяли, будто виновны, — ведь мы лишь подозреваем, а Вы уже настроены на защиту, словно заранее готовились к подобному обороту.

— — Готовился?! — переспросил парень. — Между прочим, прошу заметить, я употребил слово "если", а это не утверждение, и еще — исходя из ваших соображений, Вы считаете меня убийцей.

— — Кого?

— — О, черт возьми, — он рассмеялся громко и неприятно — сразу стало понятно: странный тип пришел в себя, адаптировался, — за кого Вы меня принимаете? Здесь и дураку все ясно!

— — Ну, а все-таки, — Васильев продолжал стоять на своем.

— — Женщину.

Опять тупик. Капитан замолчал, тщательно подбирая в голове нужные мысли, он никак не мог найти необходимый словооборот, подобрать точные фразы, построить диалог так, чтобы расстроить парня, поколебать его уверенность, заставить засомневаться. Однако слишком долго он размышлял, странный тип перехватил инициативу.

— — Почему Вы меня схватили? — истерически завопил он, казалось, парень сейчас заплачет — такую жалкую гримасу состроил он.

— — Почему, ведь это незаконно, это противоречит нашим законам. Чего от меня вы хотите? Сознаться в том, чего я не делал. Но зачем? Чтоб повысить вашу раскрываемость. Скажу сразу: не получится, потому что я действительно не убивал той девушки, потому что я даже ее в глаза не видел. Вы в состоянии понять: не видел! Тем более не знал, где она живет и чем она занимается, я, понимаете, даже имени ее не знал. В конце концов, нельзя же арестовывать человека из-за какого-то восклицания или плохого взгляда.

Вот оно! Провал! Противник сам подвел себя к зловонной яме, добровольно и без постороннего вмешательства.

Видимо, он сам понял свою ошибку, но: слово не воробей, вылетит — не поймаешь. Странный тип одной неосторожной фразой осложнил себе жизнь.

— — А с чего Вы собственно взяли, что вас схватили только по этим двум причинам?

Алексей был счастлив, улыбка пробежала по его губам; приободрился и Михаил, вдруг почувствовавший, что арест произведен неслучайно и не без оснований.

Тип молчал, опустив голову.

— — Почему Вы, если не виноваты, убегали, сопротивлялись?

Тип продолжал упорно молчать, обхватив голову руками.

— — Предъявите, пожалуйста, документы.

Тип молча достал паспорт и передал его капитану. Тот вроде в полном порядке, но все-таки в нем что-то не так. Это чувство с каждым мгновением усиливалось, укреплялось и вдруг … Алексея, словно током ударило, огнем обожгло. В голову пришло такое, отчего офицера сначала передернуло, затем снова передернуло, подбросило и заставило ходить по залу из угла в угол, сосредоточенно смотря в темную точку на потолке и бесцельно считая про себя шаги — старая привычка, от которой еще не избавился он. Пару раз Алексей останавливался — точка то увеличивалась в размерах, то уменьшалась, приходилось прищуриваться, при этом он встряхивал головой и снова продолжал патрулирование. Такая игра была привычна для Михаила, она что-то означала, потому что, когда капитан остановился второй раз, он поспешил отойти от подоконника и направился к двери. Вскоре его шаги утихли. Алексей разглядывал сидящего в кресле парня. Интересен он был, интересен во всех отношениях: и в выражении лица, слегка грустном, словно обиженном, и в поведении, и в манере держать руки — во всем этом скрывались вещи достаточно любопытные. Но какие?!

Тишина, воцарившаяся после ухода Потапова, начинала давать о себе знать, она стала давить на обоих, причем с каждым мгновением все сильнее и сильнее, однако особенно болезненно она действовала, как ни странно, на Алексея. Казалось, все должно происходить наоборот, и парень, находящийся в незнакомой обстановке и схваченный по такому щекотливому делу, должен бояться, но увы, это было не так.

Подавленный, униженный и оскорбленный капитан отошел к окну. Вид людей, спешащих по своим делам, таких маленьких отсюда и в тоже время могучих в своих неограниченных, но пока скрытых возможностях, подействовал на него успокаивающе; душа перестала тяготиться неприятным присутствием, она будто сбросила постоянно мешавший ей груз; но последний все еще присутствовал. Алексей закурил — он никогда не курил, никогда!

Никогда в его доме не было сигарет, просто Михаил оставил на подоконнике пачку "Золотой Явы". Пуская клубы едкого табачного дыма и одновременно вдыхая его, он тем неменее оставался с ясной головой и при трезвой памяти. Прошло две-три минуты — сигарета закончилась, очередной затяг лишь обжег пальцы. Необходимо хоть что-то предпринять, а не просто так стоять в бесплодном ожидании.

— — Ну, что, Константин Петрович, — капитан медленно повернулся, губы плотно сжаты, взгляд сосредоточен и хмур, казалось, он готовил удар.

— — Или как Вас, дорогой мой, раньше в Степановке величали — Колькой-шарамыгой, будем и дальше молчать.

Капитан ударил на удачу, но попал в самую точку, в самое слабое место — ведь кто предполагал, что все так окажется, что все так повернется, как, пожалуй, не должно было повернуться.

Вот теперь парень действительно растерялся: глаза испуганно забегали, снова в поисках поддержки, словно пытаясь найти объяснение: как менту удалось угадать его истинную сущность, но, увы, руки задрожали, создавалось впечатление, что досада настолько поглощала его, что не оставалось сил сдерживать себя, скоро это перешло в тихую бессильную ярость — как подобное вообще могло случиться.

И действительно, за последние два года с небольшим Николай Кульбин или как его прозвали в родной деревни Колька-шарамыга довольно-таки хорошо вжился в образ Константина Матусевича. Чужая личина, как нельзя, кстати, пришлась по душе парню; она его и омолаживала, сбрасывала с него пару лет и делала его значительней в собственных глазах, поскольку тот человек, который носил эту фамилию раньше, слыл образованным и умным гражданином своего города. Однако свою суть не скроешь, да и последняя постоянно напоминала о себе — вскоре фамилия и вместе с ней ее хозяин превратились в тот самый отброс постсоветского периода, когда хорошее в человеке намерено угнеталось, а сами люди постепенно становились из-за неумения приспосабливаться в грязное быдло.

"Он меня узнал, но как?.." — потрясение было всепоглощающим. Парень не мог опомниться: то, что он так тщательно скрывал, вдруг раскрылось и стало достоянием двух совершенно незнакомых ему людей — вот уж действительно ничто и никогда не остается тайной.

— — О Вас, Николай, в Степановке ходили целые баллады, истории, — насколько потрясение держало в своих крепких руках Лжематусевича, насколько и Алексей оказался во власти неугомонного своего торжества.

— — Воровство у своих односельчан, вымогательство у проезжающих и отдыхающих. Поговаривали даже о хладнокровном убийстве какой-то туристки; прошел слух, что будто бы ты ею хорошенько попользовался — ведь деваха оказалась вполне смазливой на вид.

Теперь парень заволновался еще больше, прежняя нервозность сменилась на страшное желание скрыть свое волнение, кстати, обычное поведение людей, которые и совершают такие преступления, но это сделать у него никак не получалось, и обстоятельства, словно смеясь, начинали играть на его нервах.

Грешно, конечно, но глупо было бы не воспользоваться представившейся возможностью Алексею, чтобы окончательно разбить Матусевича.

— — Ты, — для Васильева всякий преступник, коль его вина уже несомненна, не имел такой чести, чтоб его называли на "вы", — Матусевич, ведь ненавидел людей?!

Правда!

— — Ты презирал все живое, а живое презирало тебя.

Сущая правда!

— — Твое презрение к окружающим было первым и, тем неменее, ты всегда мстил за чужое презрение другим.

И вновь, правда!

На это странный тип ничего не мог ответить, ничего не мог поставить в противовес, ничем не мог оправдаться, он просто молчал и бледнел. С ним действительно что-то происходило, поэтому следовало притормозить, немного подождать. Однако капитан, напротив, торопился, спешил, может, для того, чтобы Колька-шарамыга не опомнился.

— — Я тебя прекрасно понимаю, Николай, — не замечая парня и то, что с ним творилось, продолжал капитан, на его губах играла страшная улыбка, он презирал и ненавидел этого человека, — все же объясни мне: зачем ты убил ее — я до сих пор не понимаю смысла в таком преступлении. Зачем?! Ведь она была обычной продажной женщиной, которая дала бы и так, но ты решил по-другому. Конечно, если ты решил. Могли же решить и за тебя?! И тогда должна быть причина. Но какая? Мне, например, интересно.

Еще мгновение и парень уже не мог контролировать себя. Как горящий пластик, от которого отрываются огненные капельки пластмассы, так и он источал искрящиеся потоки собственной ярости и неудержимой ненависти, глаза горели дикой злобой, отталкивающей и противно-пустой. Именно они приподняли Матусевича с кресла, заставили прошипеть странным изменившимся до неузноваимости голосом, потрясти и удивить капитана.

— — Да вы, мерзкие людишки просто не понимаете с кем имеете дело, с кем вы посмели связаться. Тот, кому я служу, велик, всемогущ, непобедим и, если он захочет, то весь ваш мир превратит ни во что. Он велик, всемогущ …

Дальше парень понес абсолютную чушь, казалось, что он находился в наркотическом дурмане и только автоматически раскрывал рот, словно заклинания повторяя одно и тоже. Понимал ли Николай смысл этих слов? Конечно, нет! Просто у него наступил такой момент, когда Константин Петрович стал ощущать, что его мозг начинает подчиняться какой-то силе: то, что он говорил, на самом деле говорил не он, то, что он делал, на самом деле делал не он, да и вообще становилось по-настоящему страшно за себя, за то, что может произойти. С парнем действительно творились невероятные вещи: его движения были совершенно нелогичными, иногда спонтанными, они исходили, именно исходили по желанию чего-то постороннего, присутствующего в человеческом сознании, подобно опухоли. Безумство охватило парня, оно, словно червь, проникало в самые потаенные места и заставляло человека трепетать. Как раз именно такое слово подходило под определение поведения человека, однако наравне с ним у Матусевича возникло непреодолимое желание разорвать обидчика, но ярость шла от чужого, спрятавшегося в его сознании, а вот трепет, хоть и проглядывался с огромным трудом, все же оставался своим родным.

Безумие начинало переходить в своего рода болезнь. Одним из его симптомов — дикий истерический вопль. Константин Петрович никак не мог остановиться, он кричал, причем его голосовые связки издавали совершенно нечленораздельные звуки, какие-то хрипящие, словно он задыхался, дребезжащие, которые больше всего пугали Васильева, временами его крик становился похож на рык голодного зверя; но пока все это происходило лишь на уровне истерики.

Михаил, вернувшийся в комнату, решил предпринять более действенный способ, он принялся отвешивать странному типу звонкие пощечины. Безрезультатно: парень продолжал беспамятствовать, правда его взгляд пробежал по Потапову и даже задержался на его лице, и вновь в нем вспыхнул тот самый трепет, казалось, он сейчас поборет безумие и …

Замолчал Матусевич или как его называли в Степановке Колька-шарамыга так же неожиданно, как и начал.

Вот и все! Тишина! В соседней комнате пробили часы, на кухне закашлял, а потом загудел холодильник, с крана, монотонно стуча по раковине, сбегала вода — весь шум и гам столичных улиц, словно отошел в сторону и оказался не у дел, мир жизни и людей стал как бы обособленным, неприметным и никому не нужным; то, что изменялось по своим установленным законам, так же отошло в сторону. Отошли туда и все проблемы, заботы и нужды, они просто остались вместе с людьми, спешащими по своим делам там, на улице.

А здесь в этой тишине три человека, находившихся в квартире Васильева, жили в своем мире, по-своему значительном и примечательном, они сами вносили изменения, которые только они одни понимали и воспринимали всерьез, да и проблемы, заботы и нужды у всех у них были несколько иными, чем у тех, кто бродил по столичным улицам.

— — У тебя крыша поехала? — спросил Михаил, он достал табельный ПМ — наверное, для лучшей наглядности.

Парень молчал.

— — Эффектно, — капитан, в конце концов, пришел в себя и теперь с нескрываемым любопытством поглядывал на Николая.

— — Очень эффектно, но тут криком делу не поможешь, можешь поверить мне. Все гораздо сложнее, чем ты думаешь. Например, кто такой "великий и всемогущий"? Кто он такой? И что он сделает с нами? Почему ты молчишь? Нечего ответить. Правильно, тебе нечего сказать, а если скажешь, все будет против тебя, поэтому в этом случае я бы на твоем месте, Матусевич, все выложил. Только предупреждаю: не нужно лгать, иначе тебе же будет хуже.

— Я ни на какие вопросы не буду отвечать, — парень окончательно успокоился — видимо, он и сам понял, что сказал много того, чего не следовало говорить. Нет, Матусевич даже не сожалел о случившемся, он внутренне радовался, что повысил голос, что кричал, сжав кулаки, — вот только ударить этого дурака капитана не удалось — мешали наручники, однако тревожили мысли о нечайно оброненной фразе "великий … всемогущий …".

Она беспокоила его, заставляла нервничать, чего-то бояться, постоянно ожидать жестокого наказания за свою неосторожность. Казалось, Матусевич ждал лишь его — так он был поглощен ожиданием прихода "великого и всемогущего". Он ушел в себя, на лице полная безнадежность, безразличие и … страх. Теперь Колька-шарамыга ничего не мог сделать во имя своего спасения и защиты, чувство потерянности шло рядом с ним.

"А парня ведь действительно жаль", — проникся к нему состраданием Алексей Васильев. Однако, стоп! А как же убитая девушка?! Но ведь она?.. Капитан вдруг вспомнил, когда он после убийства бабушки, мчался в странный колок с уверенностью найти ее убийцу … Опять стоп! Неужели убитая девушка могла … Да нет это маразм, самый настоящий маразм, как она вообще … А что если он … бабушку …

Вот теперь глаза капитана милиции Алексея Васильева горели кровавой злобой и непреклонной решимостью. Месть кипела в нем, хотелось наброситься на убийцу и растерзать его, превратить в кучу гниющей плоти, но он разгадка, он ключ к другим. Поэтому пока нельзя.

Господи, как надоели эти дебри, как страшно они надоели, как надоело по ним брести, иногда продираясь и постоянно чувствуя ужасную боль, ощущая, как в тебя входят сотни маленьких колючек, иголочек, как они не пускают его пройти к заветной цели. Ему мешают; вот даже телефон, неожиданно затарахтевший в прихожей. Алексей зло сплюнул и с холодным сосредоточенным лицом направился к нему. Весь его вид говорил о том, что он сейчас снимет трубку и нагрубит тому, кто посмел его потревожить. Тем неменее все являлось обманчивым и достаточно предсказуемым — Михаил прекрасно знал это. И действительно, через мгновение раздался вполне спокойный голос Алексея, говорившего с кем-то. Речь его не казалась слишком напряженной, она текла так, словно ничего не происходило, словно даже то, что случилось, не могло что-то изменить и соответственно кого-то расстроить.

Интересно кто звонил? Майор прошелся по залу, остановился, сначала безразлично-привычным взглядом осмотрел комнату, а затем переключился на сидящего парня. В отличие от своего друга он не мог допрашивать и ценой красивого слова заставить таких, как этот, сознаться в содеянном, у него была другая стезя, более грубая и прямолинейная. Подобную работу Михаил Потапов любил больше всего, словом майор именно ее считал тем, чем в действительности она являлась для него, — значит, и для других она должна быть значимой и необходимой.

"О чем у него спросить?" — промелькнуло в голове у Потапова. Минутное замешательство — и решение: пусть каждый занимается своим делом. "Вот, если он, например, попробует убежать, то тогда я его непременно отделаю", — улыбнулся такой мысли он.

Его кто-то осторожно позвал. Конечно, кроме Алексея это никто не мог сделать, хотя вполне мог и уставший загруженный мозг сыграть с ним плохую шутку.

Друзья отошли в сторону, остановились, и Васильев тихо, шепотом, видимо, для того, чтобы их не услышал задержанный, заговорил:

— — Знаешь, у меня складывается такое впечатление, что мы окружены бандой очень нехороших людей, которые подслушивают, постоянно наблюдают и не забывают докладывать наверх.

— — С чего ты взял? — удивился Михаил, оглядываясь на Матусевича — видимо, для того, чтобы убедиться: не подслушивает ли тот.

— — С чего?! Да не с чего, просто сейчас звонил наш шеф и строго предупредил, чтоб мы немедленно освободили этого типа и, мало того, принесли ему свои извинения.

— — Звонил Проханов, — Михаил Потапов вспомнил тех патрульных, которых они встретили на улице и которые проводили их машину подозрительными взглядами. Конечно, именно они предупредили начальство, это сделали они и никто больше.

Странно-плаксивая тень легла на лицо Алексея — скорей всего его посетили страшные воспоминания, от которых ему становилось действительно неуютно. От них хотелось что-нибудь сделать, что-то такое же страшное, как и мысли, что постоянно и очень надоедливо преследуют его. Капитан сразу понял: никаких извинений он не принесет, он этого человека уничтожит, и если не физически, то непременно морально.

— — Если бы я хоть на минуту сомневался, поверь мне, он не сидел бы тут. Но я знаю, я чувствую — этот тип участвует в нашей истории, он связан с убийством и, похоже, он сам убивал. Тем интересен нам! Матусевич приведет нас к другим, к своим заказчикам. И пускай произойдет что угодно, но я твердо уверен в одном, — его я не отдам никуда. Он мой!

Офицер замолчал, его глаза смотрели вдаль, через стены его квартиры, через сотни миллионов столичных огоньков, через дикие пространства, леса и реки, туда, к своему старику, к Матвею Степановичу, оставшемуся в опасном одиночестве. Как он посмел уехать из деревни, сейчас это казалось совершенной дикостью.

— — Ты мстишь!

Нет, Михаил не желал оскорбить друга, он просто говорил то, что сам видел и чувствовал. Голова Васильева резко взметнулась вверх, в гневе, в неистовстве, хотя сам ощущал ее присутствие, но не желал в этом признаться, он избегал ее, старался позабыть и в таком старании казался по-настоящему жалким.

Месть — это слово капитан ненавидел и с одинаковой степенью презирал, он считал ее пережитком нечистоплотной игры, манерой поведения людей, далеких от понятия чести и достоинства; это детище самого ужасного из всего, что могло быть ужасней.

— — Все что угодно, только не месть, — Алексей Васильев говорил необычно глухо, крепко сжав зубы, казалось, сам разговор не доставлял ему удовольствия.

— — Отчего же?

— — Каждый человек в другом, подобном себе ищет корень всех своих несчастий и бед, и едва он находит что-нибудь, как сразу старается накипевшую злость и горечь излить на него. Может, кто-то это называет по-иному, но я называю местью, местью обезумевшего подонка. Неужели я назову себя так. Никогда! Здесь другое. Желание восстановить справедливость, раздать каждому то, чего он достоин и что он заслужил.

"Что еще не сказал", — про себя подумал капитан. Вроде бы все! Удовлетворил свою душеньку после того, как ее жестоко обидели. И кто?! Самый лучший друг.

Другое дело, что Михаил, хоть и понял обиду товарища, тем неменее не считал себя виновным. И действительно, что здесь такого? Месть?! Люди сотни тысяч раз мстили друг другу, мстят и будут мстить, они с огромным упоением произносили подобное слово, не считая такое дело зазорным. Вот только …

Только "месть" как слово, так и действие, сильно оскорбили Алексея, он все переиграл и теперь смотрел на него совсем под другим углом и в ином свете. Телефонный звонок и убеждение Михаила стали глубоким потрясением для капитана, ему казалось, что все настроено против него, что он, вообще, остался один без дружеской помощи и теперь станет гораздо тяжелее, чем раньше.

Возможно, в какое-нибудь другое время все было бы расценено, как обычная шутка, никто бы не воспринял случившееся вещью особенно значимой, тем, на что можно было бы обратить внимание. Однако на него сейчас обрушилось такое, чего он, во-первых, никак не ожидал, а, во-вторых, что нельзя относиться к вещам второстепенным и неважным. Если они происходят, то необходимо все брать в расчет, тщательно анализировать и делать соответствующие выводы. Алексей Васильев как раз такие выводы и сделал.

Дружба — многолетняя, проверенная жизнью и страшными (и не совсем) испытаниями, дружба без условностей и оговорок, скованная из крепкого материала, который не подвержен никаким воздействиям; эта дружба затрещала, стала шататься — сам капитан увидел, как отвалился один кирпичик из ее фундамента и как огромная трещина пошла вверх. Господи, неужели?! А, может, простой обман?

Нет! Сознание Васильева сработало на удивление быстро, казалось, оно само было настроено против и вопреки прошлому.

Следующим пришел испуг. Неслучайно такое происходило с ним, ох, не случайно. Что-то готовилось. Человеческое предчувствие всполошилось, однако лишь на мгновение и затем стало угасать; чувства с ощущениями притупились — вернее, намерено заглушилось благоразумие, а отвращение и злость поднялись, словно их нарочно кто-то проталкивал, вперед вышли животные инстинкты.

Светлым местом своего затуманенного разума Алексей понимал, что постепенно приходит к самому страшному, что может произойти с человеком, к тому, когда он уже сам не знает, что делать и куда деться. Лишь одно отвращение и злоба к … к Михаилу Потапову. И за что?!

С Алексеем Васильевым творились невероятные вещи, он напрочь забыл о Матусевиче, о деле, ради которого они собственно и находились в его квартире. Из постепенного это переходило в постоянное, вечное, а оно как раз пугает, заставляет человека вернуться на круги своя. Сам же майор находился сейчас в полном недоумении от эффекта, произведенного поведением Васильева, его будоражили странные предчувствия, да и не только они — глаза сами все видели, что происходило с Алексеем, и становилось действительно не по себе.

Черт все возьми!

И снова вернулись старые проблемы в прежнем своем свете. Снова Михаил — его друг и товарищ, словно и не было тех неприятных мгновений, которые заставили капитана засомневаться. Опять Константин Петрович его враг, враг, который вел себя уж очень вольготно, нагло, появилось страшное желание ударить его. "Ну, ничего он сейчас изменится", — решил капитан.

— — Хватит устраивать балаган. Через полчаса сюда подъедет машина и тебя, Матусевич, повезут в такое место, где тебе не будет приятно, поверь моему слову. Особой радости оно тебе не доставит, а там мы посмотрим, на что ты способен, да и заговоришь ты по другому.

Удивительно, несмотря на явный намек, парень даже улыбнулся. Похоже, он так и не понял, куда его повезут, а если понял … Тогда все становится и без того сложным. Как так?! Снова загадка!

Капитан посмотрел на Матусевича исподлобья, будто ища в его поведении разгадку. Нет, ничего!

"Неужели он невиновен?" — мелькнуло в голове, однако, не успев вспыхнуть, подобная мысль погасла, а, может, и сам Алексей Васильев намерено ее отогнал подальше.

— — Я не виновен, — создавалось впечатление, что парень просто прочитал мысли Алексея, тот даже несколько смутился. Впрочем, не оттого, что он прочитал, а оттого, что Матусевич несомненно понял, что капитан отогнал их от себя после того, как они пришли.

— — Заткнись, — жестко прервал Васильев того. Константин отреагировал мгновенно: в глазах у него заиграли злые огоньки, однако друзей мало волновало состояние задержанного.

И опять тишина. Интеллигентный во всех отношениях, Васильев от подобных слов почувствовал себя несколько неловко, но с другой стороны не было жалости за сказанное — значит так надо, значит по-другому нельзя, хотя то, что он поспешил, погорячился, излишне вспылил — это конечно плохо.

Задумчивый вид капитана сбил с толка и Кольку, тот расценил молчание Алексея как сожаление, как сомнение человека, который осознает полную невиновность задержанного и в тоже время не имеет сил сознаться, сказать правду и извиниться, потому что где-то подсознательно он чувствовал вину странного типа, сидящего у него дома.

— — Знаете, дорогие господа начальники, — заговорил парень, — получается совсем некрасиво. Если я начинаю говорить то, что вам не нравится, вы меня сразу обрываете — достаточно жестко и строго, когда говорите вы — я молчу. И все потому, что вас двое, да в придачу с вами закон, точнее сказать, вы являетесь его представителями.

Гость произнес свои слова слишком язвительно, словом создавалось впечатление, что Колька-шарамыга просто-напросто насмехался над ними.

— — Ну, где здесь найти правду?

— — Ты гражданин Матусевич, — Алексей взял себя в руки, однако злость, которая оставалась в нем в отношении этого парня, продолжала беспокоить его, — говоришь о правде, а сам убил двух женщин, убил жестоко и цинично, и тогда — я больше чем уверен, в твою голову не приходили подобные мысли, а они пришли почему-то сейчас, когда припекло, когда надо себя выгородить. Вот и родилось в голове: "Где здесь найти правду?".

— — Так значит я по вашим словам — убийца?!

Сомнений не оставалось — парень действительно тянет время, словно чем дальше он тут просидит, тем быстрей его вытащат отсюда. Но кто? Это по-прежнему оставалось загадкой, причем загадкой трудно объяснимой..

Игра Кольки-шарамыги заставила и Михаила Потапова поверить в виновность странного типа.

"Иначе, зачем ему так себя вести, зачем из вполне очевидных фактов выстраивать целый ряд обстоятельств, чтоб не запутаться, а просто потянуть время. Зачем?"

На эти многочисленные зачем ответ мог дать только один Константин Петрович Матусевич, он же Колька-шарамыга, но парень молчал, он играл и тянул время.

И дотянул! В дверь постучали, от неожиданности Михаил и Алексей подпрыгнули, переглянулись, ища ответ друг у друга, а вот Николай незаметно улыбнулся. Похоже, его время, наконец, пришло — это радовало. Ничего не дождавшись, посетитель или посетители вновь постучали, но более настойчивее; через мгновение стук усилился и хозяину стало понятно: просто так те люди, находящиеся за дверью, сегодня не уйдут, они превосходно осведомлены, что квартира не пуста. Еще мгновение, и снаружи принялись бить чем-то тяжелым, удары были глухие и сильными, такие удары, которые не терпели возражений и противоречий, которые требовали, чтобы двери быстрее открыли.

— — Кажется к нам гости, — задумчиво проговорил Алексей.

— — По-моему мы их хорошо знаем, даже очень.

Капитан двинулся к двери нехотя, может быть, из-за того, что они до конца не разобрались с задержанным, а тут как не кстати незваные гости. А незваный гость, как известно хуже татарина. Еще его беспокоила неприятная мысль, что с господином Матусевичем придется расстаться, а этого все-таки не хотелось.

Щелкнул замок и вскоре в комнату, где находился Потапов и парень, опрокидывая все на своем пути — послышался звук разбитого зеркала, что весело у входа, запрыгали опрокинутые предметы, находившиеся на трельяже и на стуле, треснуло дерево небольшого шкафчика, ворвалась группа захвата. Михаила покоробило: ведь совсем недавно он находился в ее рядах, сам командовал и не без успеха этими ребятами, которых майор обучал вот уже не один год и которые были преданы ему как никому. Сегодня же они действуют против него и при этом не испытывают ничего, похоже, им наплевать когда, кого и где. Подумаешь старый командир! Он в прошлом, и есть только настоящий приказ.

Во главе группы стоял Степанович с влажными обезумевшими глазами, причем его желтовато-серые белки покрыла сеточка кровеносных сосудов, вздувшихся от напряжения, что придавало ему грозный вид, седые непослушные волосы всклокочены, в руках маленький и безотказный АКСУ и страшное-страшное-страшное желание применить его по назначению.

— — Какое вы имеете право, — заговорил Штольцер непохожим на свой голосом. Вообще старый, всегда спокойный Андрей Степанович, отличавшийся в Отделе особым добродушием, никогда так не вел себя. Никогда! Что с ним?

— — Этот человек убил двух женщин.

Казалось, именно это обстоятельство мало интересовало Штольцера, он имел определенную задачу, и его ничто не могло остановить, даже если бы Колька-шарамыга являлся убийцей самого дорогого и близкого ему человека.

"Они не уйдут без него", — признался сам себе Алексей, от такой мысли в груди капитана все заклокотало, злоба стала накатывать волнами, и в них захлебывалось то, что оставалось разумным и чистым, эмоции перекрывали чувства и …

— — Бог мой, — ярость бурлила в Алексее Васильева, слепая ярость, именно она заставляла несколько успокоиться Штольцеру и друзья, наконец, увидели в нем прежнего Степаныча.

— — Боже мой, — повторил капитан, — какой мерзостью мы занимаемся, хотя с другой стороны это и есть закон. Да закон, и я его нарушил, нарушил только потому, что у меня нет доказательств, и для того, чтобы добиться справедливости, необходимо за нее бороться, а преступнику, совершившему зло, лишь достаточно скрыться и просто сказать нет — и закон на его стороне.

— — Да закон на его стороне, — согласился Степанович, — и поэтому он, — кивок головы пошел в сторону Кольки-шарамыги, — пойдет с нами.

Вот и все! Ничего Алексей не смог довиться, разве только миролюбивого тона Штольцера, но этим все и закончилось — сомнений не оставалось, они исполнят то, чего хотят.

— — Интересно, Степанович, кто вас сюда послал? — на губах капитана играла злая улыбка, казалось, он шел на крайнюю меру, он просто провоцировал пришедших, неразумно играл на их нервах — становилось опасно. Впрочем, именно опасность сейчас могла помочь капитану, и он подталкивал ворвавшуюся группу на взрыв.

— — Во-первых, — ярость завладела и старым милиционером, она вырывалась наружу; вот только это была не его ярость, не Степановича, а чужая, казалось, вселившаяся в него. Штольцер сжимал кулаки, глаза сверкали бешенством, да и он не скрывал, напротив, демонстрировал его и нисколько не стеснялся, хотя видеть подобное слишком было непривычно.

— — Во-первых, — вновь повторил Степанович, и стало ясно, что сегодня свою злобу оперативник не применит по назначению — не приказано.

— — Во-первых, кто бы нам не приказал, тебя это совершенно не касаться, не твое собачье дело; во-вторых, советую тебе с Потаповым больше не вмешиваться в это дело, иначе глубоко пожалеете.

Пока Штольцер ставил на место друзей, другие оперативники, не теряя зря времени, уже освободили Кольку-шарамыгу, теперь он стоял в их рядах и смотрел на друзей. Как Матусевич смотрел? Алексея и Михаила передернуло, не было в его взгляде презрения и, тем более, той штольцеровой ненависти, но только наглая, несколько вальяжная улыбка — а он знал ей цену.

"Запустить бы в его наглую рожу чем-нибудь", — подумал Васильев, подумал просто так, потому что знал — не кинет.

— — Впрочем, можете продолжать ставить ЕМУ палки в колеса, все равно не поможет — вы всего лишь тупые пешки.

Вместе со словами по его ссохшимся бескровным губам вновь пробежала та самая вальяжная улыбка. Желание бросить в наглеца чем-нибудь у капитана усилилось, правда, оно тут же исчезло. Степанович грубо схватил Матусевича за шиворот и довольно-таки небрежно вытолкал в прихожую, а оттуда и на лестничную площадку. Лицо Кольки-шарамыги показалось недоуменным.

Когда в комнате стихли звуки удаляющихся шагов, к друзьям опять зашел Штольцер. Это был все тот же Степаныч, которого столько лет знали они: глаза покрыты мягкой добродушной поволокой, лицо уставшее, сморщенное, отчего хотелось пожалеть старика, руки непривычно дрожат.

— — Ребята, не надо, бросьте это … ради ва …

Степаныч запнулся, закашлялся, затем огорченно махнул головой и поспешил вон.

Наступила тишина, друзья молчали и только переменивались недоуменными непонимающими взглядами. Они хорошо знали Штольцера, с самых первых дней своей службы в Отделе, тот являлся его старожилом и даже сам затруднялся ответить, когда впервые появился в ГОВД. Так вот с тех дней Степанович стал наставником для друзей. Несмотря на свой несколько глуповатый и довольно беспомощный вид, он много знал, в нем скрывалось огромное количество знаний и способностей, даже теперь его назначили командовать группой захвата — неспроста.

Еще никогда ни Михаил Потапов, ни Алексей Васильев, никто другой не встречали такого доброго и радушного человека.

— — Все-таки это был Степанович, — задумчиво проговорил майор.

— — И он последними фразами предупреждал нас. О чем?!

И вновь молчание. Обоим необходимо успокоиться, привести свои расшатанные нервы в порядок, а, может, каждый был просто занят своими мыслями: Алексей опять разгадывал ребус, предложенный Степановичем; Михаил так же размышлял о том же, о чем думал Васильев, только подходил он к насущной проблеме с другой стороны.

— — Знаешь, — вдруг решился майор, — давай договоримся так: ты останешься здесь, а я за ним смотаюсь в Отдел. Хорошо?! Если произойдет что-то стоящее, то непременно сообщу или просто приеду.

Алексей продолжал молчать, перебирая в памяти все прошедшие события. С одной стороны становилось странным то обстоятельство, что он ничего не говорил, когда Потапов предложил вполне разумный выход из создавшегося положения, с другой — такие мысли тоже пришли к нему в голову, но капитан сразу их отогнал. Может, испугался?

— — Я пошел.

Алексей вновь промолчал и лишь угрюмо посмотрел в след удаляющемуся другу. "Я, наверное, его больше не увижу", — пришедшее несколько смутило его, захотелось побежать и вернуть Михаила, однако он не побежал и не вернул.