Глава 14-1

ГЛАВА 14

Вот оно! Опять друзья, хотели они того или нет, оказались здесь, возле здания, где они столько проработали, где им столько пришлось испытать и пережить. В этом месте, как ни в каком другом, Алексей и Михаил могли чувствовать себя так свободно и раскованно; негде больше, ни в каком ином месте, они не имели столько друзей. Так почему они скрываются? Почему они крадутся, стараясь не показываться на глаза своим бывшим товарищам? Почему?! Они сами толком ничего не понимали и не могли ничего толком объяснить.

Васильев с некоторым сожалением, смешанным с дикой ненавистью, посмотрел на это неприступное и непреодолимое царство, в которое им все же предстояло войти и вполне возможно из которого они могли не выйти.

— — Мы дураки, — шепотом проговорил Михаил.

— — Это почему?

— — Другой бы на нашем месте после первого посещения во второй раз сюда бы ни за что не пошел.

— — Любопытство никогда не доводит до хорошего, — согласился с другом капитан. Ему сразу представился именно такой человек: грустный, с озабоченным, угрюмым лицом, что говорило о впечатлении, оставшемся у него после свидания со столь значительным местом, видимо они его постоянно преследовали, не давали покоя и от этого сводили с ума. Кроме того, он выглядел человеком, дошедшим до предела — сумасшествие являлось неотъемлемой его частью в жизни, как и страх, а боялся он почти всего: случайного шороха, вдруг раздавшегося где-то по соседству, многочисленных воспоминаний, в которых все сводилось к истинной причине такого настроения — посещению этого здания, своих друзей и подруг, пытавшихся причинить ему боль. Он боялся действительно и неподдельно, как боится человек, зашедший слишком далеко в исследовании заведомо чего-то страшного и необычного.

— — Как у нас, — совсем тихо проговорил Васильев.

— — Что ты сказал? — так же тихо переспросил Потапов.

— — Да так ничего, это я себе.

И действительно, "себе"! Сначала жестокое убийство в Степановке Проскофьи Тимофеевны, затем Матвея Степановича, оказавшегося по совсем непонятным причинам в том злополучном колке, окончательная размолвка со своей семьей — все это было только одного его проблема и происходило лишь с ним, а значит, только он должен разобраться в них. Так почему рядом шел Михаил Потапов?

Подобная мысль еще не приходила в голову капитана и, если честно, не должна была приходить, однако ведь пришла же, чем сильно удивила его. Конечно, их связывали долгие годы дружбы — беда и горе одного становились бедой и горем другого, да и сам Потапов прекрасно понимал, что один Алексей ничего не сделает или, по крайней мере, сделает, но так мало, что этого не хватит для общего дела…

В общем, мысли сами собой исчезли по такому поводу, просто Алексей отодвинул их в сторону, словно ненужную вещь, обсуждать которую, было пустой тратой свободного времени.

Машину друзья оставили за два квартала от Отдела. Выходя из нее, они, словно люди, которым появляться тут строго запрещено, первым делом стали оглядываться вокруг. Вроде бы никого, хотя здесь место всегда было оживленным, постоянно все двигалось, куда-то стремилось, что-то делало, встречалось друг с другом после долгой разлуки и иногда оставалось навсегда вместе, вообще все просто радовались жизни, живя этим. Сейчас же это все куда-то исчезло, напрочь и бесповоротно, правда, временами здесь появлялся кто-то со своим равнодушно-беспристрасным взглядом и поведением роботочеловека, но его все равно, что и не было тут — так странно он себя вел.

"Интересно, какие у него мысли?" — почему-то подумал Алексей, однако такой интерес сразу исчез, и он стал просто оглядываться по сторонам.

Совершенно пустынная улица и тишина, царившая вокруг, заставили Васильева и Потапова несколько насторожиться, им страшно не хотелось встречаться ни с каким случайным прохожим — там, где один, обязательно появиться и другие. Словом, это расстояние они преодолели без каких-либо приключений, а теперь они стояли на хоздворе, находящемся как бы несколько позади и правее основного корпуса, и в тени роскошных тополей, давно сбросивших свой осенний наряд, и размышляли о дальнейшем своем плане.

Что делать? Извечный вопрос встал перед друзьями, как он в разные времена вставал перед сотнями поколений русских людей. Что делать, когда чувства и ощущения, обостренные и без того до предела, что делать, когда сами люди не знают для чего они здесь и что они хотят получить от этого пятиэтажного царства. Документы являлись лишь тем, что было построено из желаемых миражей — подует ветер и все сразу развеется, станет нереальным, может быть, чем-то вроде этого ветра, который мог подуть в любую минуту. Чем больше они думали, тем крепче у них укоренялось нежелание идти дальше, но с другой стороны Алексей с Михаилом находились тут, а значит, необходимо выполнять задуманное.

— — Давай попытаемся пройти через черный ход, — подал разумную идею майор.

Капитан задумчиво, с некоторым сожалением посмотрел на друга, словно раздумывая согласиться ему или нет, потом, видимо, прейдя к чему-то, в знак одобрения слегка кивнул головой и первым направился к черному ходу.

Чтобы добраться до него, необходимо было пройти через весь хоздвор, затем пересечь площадку арестованных машин и спортгородок, а напоследок преодолеть высокий железный забор, так как двери у него закрывались на ключ, последний же хранился у дежурного офицера. Естественно, такое дефилирование не могло остаться незамеченным, кто-то из здания непременно увидел бы незваных гостей. Но Алексею либо не пришла в голову подобная мысль, либо ему просто надоело от всех скрываться, видеть в каждом своего непримиримого врага, вот почему он, не прячась, шагал сначала через хоздвор, потом через площадку арестованных машин и, наконец, через спортивный городок, далее к калитке. Михаил едва поспевал за ним, хотя в голове крутился свой, более спокойный план проникновения к заветной двери.

Калитка забора оказалась, как не странно, открыта, словно их здесь давно поджидали, в довершении, она предательски громко заскрипела, открываясь, и Потапову показалось, что сейчас сбежится все ОВД. К счастью для них этого не произошло, а Алексей продолжал шагать к своей цели.

Теперь никакого сожаления в нем не наблюдалось, правда, остался страх, который стал постепенно увеличиваться — капитана от этого как-то некрасиво передернуло. Плохое предзнамение! Пришлось несколько сбавить шаг и прислушаться к себе. Вот оно! К страху присоединилось какое-то другое, забытое, возможно, и потерянное, но сейчас такое родное чувство — нежность что ли или любовь, оно росло, распускалось, как распускается увядший цветок при первых солнечных лучах, наполняло отравленную душу капитана каким-то невероятно привлекательным благоуханием, расслабляло его! Эта любовь или нежность были особыми, они не походили на любовь к очаровательной девушке, нельзя их было сравнить с любовью к матери или Родине, они даже имели свою особую теплоту, ласку, заставившие Алексея, в конце концов, и вовсе остановиться, смотря на здание восхищенным взглядом.

Потапов, продолжавший еле поспевать за другом, когда тот остановился, налетел на него, однако Васильев, поглощенный нахлынувшей на него настольгией, не обратил на это внимания, казалось, он так был поглощен лицезрением и своими мыслями, что его мало интересовало происходящее вокруг. В отличие от Алексея Михаил не испытывал такого благоговения к месту бывшей своей службы. Да он любил то, чем занимался, однако не настолько, чтобы впадать в подобного рода эйфорию; работа его в основном являлась средством зарабатывания денег, а уже после местом, где можно пообщаться и временами просто поскучать, впрочем, таковой она была для большинства: и для тех, кто сидит за столом, до отказа загруженным канцелярской макулатурой, и для тех, кто просиживает за ученической партой, нехотя погружаясь в кладезь науки, и для тех, кто строит многоэтажные высотные дома, словом для всех, кому приходилось вообще заниматься хоть каким-то делом.

Вот для Алексея Васильева работа имела совсем иной смысл. И не случайно! Ему, приехавшему из далекой захолустной деревушки в огромный город, в столицу, это слово принимало совершенно другое значение. С годами, может быть, понимание его несколько изменилось, приобрело общий колорит с преобладанием темных тонов и оттенков, однако основание, которое как раз и покрывалось этими наростами, оставалось прежним, неизменившимся.

Михаил постоянно оглядывался по сторонам с огромной надеждой, что никого не встретит. Его взгляд зачем-то остановился на жалком свернувшемся в крохотный бутон цветке. Когда-то он очаровывал и приводил в трепет, заставлял удивляться самим существованием такого великолепия, но ударили первые морозы и его очаровательные лепестки-крылышки спрятались в бутоны, словно стараясь согреться.

— — Да ради этого стоит пойти на многое, — тихо проговорил майор, продолжая смотреть на цветок.

Это замечание, наконец, вывело из оцепенения Алексея и чувство настольгии сразу куда-то исчезло. "Черт знает, что твориться", — подумал капитан и тряхнул головой. Теперь это был снова он, и не только снаружи, но и изнутри, — для надежности капитан даже ощупал свою голову и приложил руку к сердцу. Странно, что такое чувство, которое он испытал недавно к неодушевленному предмету, к обычному зданию, где капитан проработал столько лет, нахлынуло на него, эта любовь к необычному и неправдоподобному для самого человеческого существа сильно испугала Алексея. "Как такое вообще возможно? — задавал он себе вопрос и тут же отвечал на него. — Ведь невозможно! Невозможно же!"

Васильев сильно тряхнул головой и вплотную подошел к двери черного хода. За ним последовал и Потапов. Обое прислушались. Что там твориться по ту сторону двери? Вроде тишина, вроде никого нет или, может, просто их ожидают, заманивают, чтобы затем захлопнуть ловушку, в которую друзья добровольно попадут. В отличие от калитки дверь должна быть открыта, она не запиралась в рабочее время и лишь ночью изнутри предусмотрительно страховалась на выдвижную щеколду. Алексей с сердечным содроганием дернул дверь. Не подается. Ну, и что делать дальше? Ведь, в конце концов, нужно добраться до того, что смутно представлялось там впереди.

— — Пошли через окно, — предложил майор и первым подошел к нему. По счастливой случайности оно не было закрыто и вело прямо в уборную, казалось лучшего места для проникновения в здание нельзя себе и представить — наверняка в ней будет меньше шансов столкнуться с кем-нибудь.

Потапов внимательно осмотрел окно, затем бодро вскочил на подоконник и через мгновение уже оказался внутри. За ним последовал и Алексей.

— — Пока идет как нельзя лучше, — заметил он, прислушиваясь к тому, что творится в коридоре.

— — Если это так можно назвать, — тихо в свою очередь проговорил майор, ему продолжало не нравиться идея проникновения в Отдел, вообще он был сторонник того, что пока не поздно и не отрезан путь к отступлению, необходимо отсюда уходить по добру по здорову — и это несмотря на то, что Михаил первым предложил пойти сюда, кроме того, он ни за что не хотел рисковать ради какой-то мелочи. Ну, допустим, найдем мы эти чертовы документы Матусевича, а дальше что? Все равно ничего важного и толкового мы там не найдем.

Алексей осторожно отворил двери уборной, их сразу поразила удивительная тишина в длинном сумрачном коридоре, отсюда она распространялась по лестничным пролетам на верхние этажи. Ничего подобного, ничего угрюмее и противнее, заставляющее чувствовать себя несколько неуютно, друзья никогда и нигде не видели и не слышали. Окружающий воздух казался непроницаемым, тяжелым, у капитана появилось сильное желание просто вытянуть и оторвать небольшой кусочек от него, посмотреть на него внимательно, покрутить, приблизить к глазам и носу, понюхать.

— — Пошли, — очень тихо проговорил Алексей и удивился, что сам себя не услышал, словно звуки, сорвавшись с его губ, так и остались на них.

— — Пошли, — уже более громче повторил он.

Михаил удивленно посмотрел на шептавшего друга, он так ничего и не понял, что ему хочет сказать капитан.

Повторять одно и тоже слово Васильев не посчитал нужным и только махнул рукой в сторону длинного коридора. Шли они так, как ходят отец с матерью возле кровати своего маленького ребенка, боясь его разбудить, чтобы лишний раз не поднялся шум-крик и не началась новая беготня. Все вокруг по-прежнему оставалось неподвижным, спокойным, они даже не слышали своих шагов, хотя пару раз их эхо должно было прозвучать слишком громко, чтоб обратить на себя внимание, но не тут-то было, оно сразу заглушалось и едва долетало до слуха друзей. Тем неменее, и Алексей, и Михаил боялись разбудить спавшее здание — попробуй подобное сделать и это дитятко тогда изольет столько потоков гнева и ненависти, что ничего хорошего из всего этого не выйдет.

— — Неужели здесь никого нет, — достаточно громко, чтобы его услышал Михаил, сказал Васильев, подчиняясь общему настроению. Не дождавшись ответа, он стал подниматься по лестнице.

Время бежало очень медленно, словно кто-то нарочно пытался сдержать ход маленькой секундной стрелки, оно, словно насмехалось над теми событиями, которые происходили на территории этого громоздкого, большого, пятиэтажного здания. Построено оно было еще до войны, с многочисленными подвальными помещениями специально для конторы товарища Дзержинского. С тех пор вот уже пятьдесят лет оно верой и правдой служило правопорядку, хотя со стороны здание выглядело достаточно мрачно и угрюмо, что делало его очень даже похожим на обитель железного Феликса. С 1939 года к основному корпусу в разные времена делали многочисленные пристройки, которые соединялись длинными, но главное темными пролетами, что как раз и придавало ему особый таинственный вид.

На ум к Алексею Васильеву как-то невзначай пришла одна интересная мысль, правда интересной она показалась только в первые мгновения. В камерах Отдела в ожидании суда и его решения сидело достаточное количество отъявленных негодяев: опасных рецидивистов, всю свою жизнь посвятивших одному делу, маньяков и убийц, прославившихся своей нечеловеческой жестокостью, воров и даже известных мафиози, которые, впрочем, несмотря на старания честных людей, всегда выходили чистыми из того, что пытались на них навешать, да еще в добавок с непременными извинениями. Последних больше всего ненавидел Алексей, хотя прекрасно понимал, что как бы он не старался, у него никогда не получится проявить в полном объеме свою ненависть. Почему?! Да потому, что он знал, что такие люди, попадая за решетку, уже готовятся выйти на свободу, независимо от содеянного, а, выходя, они еще принимают извинения за причиненные неудобства, — вот это больше всего бесило капитана. Вообще, выходило очень даже интересно: представители правоохранительных органов говорили спасибо за то, что эти люди в своем городе, именно в своем, устраивали настоящие, пускай маленькие войны с настоящей кровью и с настоящими последствиями, за то, что они имели за собой высокопоставленных просителей, которые, в свою очередь были связаны с начальниками Васильева и Потапова невидимой и неразрывной нитью, за то, что современный мир покупался и продавался и был создан таковым по их собственному желанию. И со всеми этими людьми им, возможно, придется встретиться. Алексея от подобной перспективы даже передернуло.

Да, так тяжело, очень тяжело перешагнуть через себя, через свою жизнь!

Мысли постепенно опять перешли на заключенных и задержанных. Сколько же их прошло через местные кабинеты следователей, камер, всех и не сосчитать. Из рассказов сторожил Отдела, в свое время здесь побывало достаточно много политических, очень умных и образованных, интелегентных, которые прямо тут в просторных кабинетах подписывали то, что они никогда не совершали, если же желания этого делать у них не было, то их автоматически переводили в мрачные застенки подвального помещения, где им уже ничего не приходилось делать другого, как подписать заблаговременно подвинутую бумагу и согласиться со всем, что на них вешалось. Присутствие же здесь обычных уголовников считалось как бы само собой разумеющимся фактом и их часто видели шагающими по длинным коридорам с заложенными назад руками в сопровождении охранников; напротив, несколько необычным делом считалось нахождение в Отделе всякого рода изменников и предателей, людей без Родины, с душой жалкого взяточника, стремящегося как можно больше урвать в своей жизни. Эти люди, как правило, находились под тщательным присмотром и в Отделе лишь единицы знали, за что они сидели. Случалось, правда, что попадали сюда и невиновные, задержанные по недоразумению или просто обвиненные по чьему-то ложному показанию.

И со всеми этими людьми им придется встретиться, встретиться непременно, а как не хотелось подобной встречи, ужасно не хотелось.

Тем временем друзья уже шагали по коридору второго этажа (чтобы спуститься в подвальное помещение, сначала необходимо было подняться на него), и какое-то смутное странное чувство одиночества и страшной тоски овладело ими. Их тяготил сумрак, царивший вокруг, так обычно было здесь по вечерам, когда солнце опускалось за горизонт и на улице постепенно сгущались сумерки. За всеми мыслями и событиями они даже не заметили, что день клонился к концу, может быть, поэтому одновременно с ним пришли и эти чувства.

Словно находясь в забытье, Алексей и Михаил прошли кабинет Потапова, даже не посмотрев на него. "Как будто чужой", — подумал его бывший хозяин.

Справа и слева пробегали знакомые кабинеты, которые обоих интересовали ровным счетом настолько, насколько интересует человека, ожидавшего в любое мгновение, что оттуда кто-то выскочит. По большому счету, друзья оглядывались только назад, так как боялись именно удара сзади, из-подтишка. Идти приходилось в полной тишине, что в принципе обоих устраивало, хотя нет-нет, да и настораживало, и в сумраке, правда время от времени они из него выныривали, оказываясь в слабых отблесках люминесцентных ламп — как всегда, добрая половина из них не горела. Вот и все! больше ничего примечательного по пути не встретилось, одно однообразие, с неизменяющимися картинами обыденной утомленности. Даже думать о том, что ждет их впереди, абсолютно и никак не хотелось.

— — Пожалуй, тут никого нет, — попытался сказать Михаил и, не услышав своего голоса, даже не удивился, он вообще, как и Алексей, просто устал чему-то удивляться.

Вскоре друзья стали медленно спускаться в подвал, к камерам. Еще немного, еще чуть-чуть и они окажутся у заветной цели.

К приоткрытым дверям архива Потапов и Васильев подошли неожиданно для себя. Шедший впереди на ощупь капитан, вдруг остановился и майор точно так же, как и там, у черного хода, налетел на него. На этот раз Алексея передернуло, он с каким-то страхом, словно ожидая увидеть не своего друга, а кого-то другого, повернулся и посмотрел на Михаила. Тому не оставалось ничего сделать, как просто кивнуть головой, мол, не беспокойся я ненарочно. Затем внимание вновь было переведено на приоткрытую дверь. Через щели еле-еле пробивался свет, его отблеск не дребижал, он светил ровно, спокойно, что говорило о том, что внутри архива, возможно, никого нет. Но Михаил и Алексей все же опасались заходить, может, там кто-то притаился, спрятался и только ожидает, когда друзья решаться посетить кабинет.

В полном молчании, осторожно ступая по бетонному полу, они прошли к дверям.

Как они сейчас походили на загнанных зверей, постоянно ожидавших какой-то опасности, и поэтому оглядывающихся по сторонам: вон из этого темного угла, или из той двери, или, может, из этого пролета, что впереди, или из того, что позади, непременно выскочит кто-то и сделает с ними то, чего они бы не желали, чтобы с ними делали.

Слава Богу, в архиве никого не было — у обоих даже отлегло от сердца. Значит сейчас захватить документы и скорее назад, правда обратный путь будет более сложнее и труднее и просто так их отсюда не выпустят, обязательно что-нибудь произойдет. Что именно? Друзья переглянулись, и каждый задержал взгляд друг на друге — видимо в эти минуты оба выглядели настолько жалко, насколько можно было себе представить. А может, такой испуганный, забитый вид перемешался с видом воинственным, готовым на любые жертвы, он постепенно исчезал, чтобы через мгновение вновь появиться.

— — Да, — тихо протянул Михаил, не находя слов, что бы сказать капитану, как бы его подбодрить.

— — Да, — почти одновременно с другом выразил свое мнение по поводу состояния майора Алексей.

Больше ничего они не сказали, лишь все свое внимание перенесли на созерцание архива. Вроде бы ничего не изменилось со дня их последнего посещения, все так же разбросано, разбито, повалено, пол почти полностью завален какими-то бумагами, документами, в основном личными делами — как раз то, что нужно.

Взволнованные, полные тревоги и переживаний, словно перед чем-то большим, необычным и неестественным, будто выходя на поле предстоящей смертельной битвы, где возможно будет решаться многое из того, что не может решиться в мирной жизни, Михаил и Алексей осторожно вошли в кабинет. Полусумрачный, еле освещенный и поэтому казавшийся каким-то таинственным, он напоминал собой мрачное существо-чудовище, животное, поджидавшее человека. В его нутре становилось неуютно, нехорошо: вон в правом верхнем углу отвалился приличный кусок штукатурки и теперь дыра зияла страшной уродливой болячкой; вон осколки разбитого стекла, разлетевшиеся в разные стороны, они представлялись чем-то вроде секретного оружия существа-чудовища, а может, то осколки от загубленных душ, которые небрежно складывались тут же.

Словом, не успели друзья зайти в архив, как вдруг оба почувствовали, что кто-то или что-то сжало их шеи, дышать стало тяжело; петля постепенно затягивалась и вскоре боль стала такая, что они принялись тихо-тихо стонать, а боль все усиливалась и усиливалась и вскоре они уже даже не стонали, а просто беззвучно открывали и закрывали рот, ловя им воздух.

"Господи, зачем я здесь?" — с ужасом размышлял Васильев, и ему страшно хотелось все бросить и убежать, однако ноги не слушались его, они, словно приросли к полу и не слушались.

Боль так же неожиданно, как и наступила, окатила с головы до ног, заставляя замереть на месте, так же стала отходить. Уходила она постепенно, казалось нехотя, однако и неотвратимо. Друзья вздохнули посвободнее, задышали легко, страх и остолбенение исчезли вместе с болью.

"Ну, вот видишь, ничего нет страшного", — успокаивал себя капитан и более уверенней двинулся к полкам. Нагнулся, стал в ворохе разбросанной документации разыскивать необходимые бумаги. Его примеру последовал и Михаил Потапов.

Все не то, совсем не то, где же это…

Не прошло и минуты, как новая волна непонятно откуда возникшего удушья нахлынула на них; словно по команде они открыли рты и очень тяжело задышали, с каждым мгновением, как и прежде, терпеть становилось все невыносимей и невозможней, словом терпение превратилось в настоящее мучение для Потапова и Васильева.

Михаил с полной неуверенностью — так не может быть, так нельзя, пощупал горло, он не исключал, что это не обстановка, не атмосфера гребаного архива, а кто-то реально существующий, действительно живой набросил на его шею удавку и безжалостно теперь душит его. Вроде бы ничего такого нет! Тогда что?! Мысли начали путаться, причем они уходили столь далеко, в такие закоулки, что действительность стала смешиваться с какими-то выдуманными картинами, они казалось, кружились вокруг него, маленького человека и уносились по спирали вверх.

В одном из таких сюжетов Потапов с ужасом различил себя и Васильева. Они висели над пропастью. Не может быть! Ан, нет, это оказывается именно так. Друзья были связаны друг с другом, каждый чувствовал на себе прерывисто-тревожное дыхание другого, слышал учащенный стук сердца соседа. Михаил посмотрел вверх — нагруженный конец веревки уходил от них далеко-далеко ввысь, теряясь в кроваво-темных облаках, создавалось впечатление, что то, к чему они привязаны, находится на совершено невероятной высоте, куда, даже при сильном желании, добраться будет очень сложно, практически невозможно. Алексей последовал примеру товарища, но и он, сколько не вглядывался вверх, так ничего и не мог рассмотреть. Единственно, что Михаил заметил, это небольшой порез на веревке и как с каждым мгновением тяжесть их тел приближает к ним что-то эдакое черное, безобразное, наполненное жуткой неотвратимостью, по запаху которого угадывалось — Смерть.

В этой картине они посмотрели друг на друга, и в глазах у одного и у другого читалось лишь то, что могло читаться в глазах человека, чувствующего приближение скорого конца. Остановить бег неугомонного времени друзья, конечно же, не могли и им приходилось только одно — цепенеть и неметь, бояться лишний раз шевельнуться, словом делать то необходимое, что может отодвинуть приближение неотвратимого.

Боже, этот Михаил Потапов, настоящий видел, как тот Михаил и тот Алексей цеплялись за жизнь. А кто за нее не цепляется? Любой человек, каким бы он ни был: бескорыстным или постоянно жертвующим чужими жизнями, добрым или ненавидящим, он всегда будет любить ее и при случае будет непременно бороться за нее. Еще, смотря, он понимал, что если сорвутся они, то тогда не уцелеть и им, так как их связывает неразрывная нить, при обрыве которой гибнут все персонажи.

Постепенно мысли опять приобрели необходимую логичность, они вернули Михаила к тому, зачем, собственно, они сюда и пришли. Пришли подвергая себя огромной опасности, словно так и нужно, словно от того, что они найдут или не найдут какие-то документы, зависело очень многое; пришли в Отдел, который для них стал совершенно чужим и который скрывал столько сумрака и страха, сколько могло в себе скрывать огромное кладбище ночью для слишком мнительного и впечатлительного; пришли для чего, зачем и что они, вообще, здесь делают, скитаясь по длинным темным коридорам, по лестничным пролетам и кабинетам и ища то, чего не знают сами.

Дыхание вновь восстановилось. Друзья переглянулись. Для чего? Зачем? Именно эти вопросы читались в них, однако ответа не находилось, они так и оставались обычными вопросами, которые человек после долгих и безуспешных попыток укладывает на время глубоко в сознание. На время! — а на самом деле получается навсегда, ведь они (стоит повториться) так и остаются обычными вопросами — нетронутыми, необработанными и всеми забытыми.

А может же случиться и нечто интересное. Полезет этот человек когда-нибудь к себе в сознание и обнаружит их там. Что тогда? Тогда… Ну, это будет тогда! А сейчас…

То, что произошло в следующее мгновение, их сильно потрясло, наверное, до глубины души. Впрочем, нечто подобное Потапов и Васильев ожидали, однако все равно произошедшее несколько смутило обоих, оно вывело их из минутной задумчивости, из того, на первый взгляд, непонятного, но такого явного, как свет или тьма. Позади них промелькнул кто-то, причем, находясь спиной к дверям, они почувствовали это сразу и оба повернули одновременно головы. По коридору пробежал неизвестный, похоже, он просто прятался, скрываясь от кого-то, и, по всей видимости, именно от них. Господи, от них прячутся! И где! Там, где все должно быть наоборот.

Ободренные, Михаил и Алексей выбежали из архива — из темноты раздавались приглушенные звуки, поднимающегося по лестнице человека, он действительно убегал, хотя распознать отсюда его фигуру было невозможно, но что-то заранее притягивало друзей к ней. Почему так — ни капитан, ни майор не знали, да и, если честно, на раздумье не было лишнего времени, нужно торопиться. Вслед удаляющимся звукам, которые с удивительной быстротой становились все тише и тише, бросились два других, очень похожих на первые. Потапов и Васильев слышали преследуемого, они, казалось, даже различали тяжелое учащенное дыхание человека и чувствовали его страх. Да, да, именно страх, и это еще больше подстегивало друзей — расстояние между ними быстро сокращалось и, когда они выбежали в коридор первого этажа, — слишком узкий, чтобы бежать вдвоем, Алексей в тусклом свете люминесцентных ламп мог теперь различить преследуемого. Мужская фигура. Ее хозяин действительно напуган чем-то или просто очень боялся чего-то, может, он опасался за то, что находилось в его руках. Скорей всего именно за это, потому что достаточно толстая папка придерживалась человеком под мышкой и страховалась правой рукой. Такое положение сильно мешало бежать ему, да и сам человек, несмотря на свой достаточно молодой возраст — ему на вид, со спины можно было дать лет двадцать пять — двадцать семь, не блистал хорошей физической подготовкой. Тем неменее преследуемый не горел особым желанием изменить положение папки. Еще парень не оглядывался, он опять же боялся оглянуться, убегающий просто втянул голову в плечи и отверг всякие подобные желания.

"Может кто-то знакомый? — пришла интересная мысль к Васильеву. — И кто-то, кто не хочет, чтобы увидели его лицо".

И действительно, что-то знакомое и удивительно близкое показалось в этом человеке: его походка, он бежал рывками — то быстро, то медленно, немного косолапя, но с большой уверенностью в себе, корпус слегка наклонен вперед, однако с какой-то характерной сутулостью, как может делать лишь один человек на свете.

— — Да нет же, — прошептал, скорей всего именно себе, чтобы окончательно убедить собственное Я, Алексей, — нет, не может того быть.

Но вот капитану уже виделась впереди бегущая фигура не двадцати пяти-двадцати семилетнего, а тринадцатилетнего юноши; какое-то рассеянное смутное чувство любви начинало подниматься в нем из глубины души и, достигая внутреннего предела, оно вдруг тут же взрывалось в сотни разноцветных, искрящихся огоньков.

— — Это Матусевич, — более громче, чем обычно, почти крича, проговорил Михаил, он бежал рядом и чуть позади своего товарища.

— — Да! Да! Это он, — поспешил с ним согласиться последний.

— — А может и не он, — вновь возвратил все сомнения друга Михаил, хотя, конечно же, они никуда и не исчезали, просто первая фраза майора подала какую-то надежду.

"Господи! нельзя!" — ужас и обречение метались в глазах капитана, продолжавшего преследовать, возможно, знакомого человека. Как ему хотелось прямо сейчас остановиться и поделиться своими подозрениями с Потаповым, однако он этого не сделал, не остановился и не рассказал, да и тот бы, даже если бы разделял подобные подозрения, не согласился с ним, чисто из жалости, словом Алексей не решился, а Михаил не посоветовал, и, кто же знал, что майор уже никогда не сможет помочь и посоветовать, а капитан больше никогда не будет иметь возможности пообщаться с ним…

Потапов, слишком занятый погоней и сконцентрированный на том, чтобы, во что бы то ни стало достать вон ту папку, находящуюся под мышкой преследуемого, не обращал внимания на состояние товарища. Он бежал легко, свободно, в отличие от него Васильев испытывал какую-то тяжесть, его сердце было обремлено невыносимой болью, а голову захватили мысли одна другой страшнее. Тем неменее капитан по-прежнему дефилировал впереди и не собирался отставать — если суждено случиться тому, о чем он подозревал, так пускай с этим первым встретится он.

Расстояние неотвратимо уменьшалось. Еще чуть-чуть и парень окажется в руках преследователей, он, вероятно, уже чувствовал их обжигающее дыхание на своем затылке, но оборачиваться пока упорно не желал. На одном из редких поворотов преследуемый забежал в один из кабинетов. Это была небольшая рабочая комната, обставленная в таком виде, при взгляде на который любая женщина с полным пренебрежением отвернула бы свое милое симпатичное личико и непременно бы бросила: "Полнейшая безвкусица!" — впрочем, ей пришлось бы так проделать, заходя практически в каждый кабинет Отдела. Большая редкость была, где хозяин чем-то пытался дополнить свою скудную служебную обстановку.

Так вот тот кабинет, куда забежал парень, совершенно не отличался от десятка других таких же, находящихся тут; единственно, у него все-таки существовала одно исключение, которое его и выделяло хоть как-то от остальных. Его хозяин! Не похожий ни на кого в Отделе: низенький и худощавый, страшно худощавый, со стороны казалось, что на его кожу и кости поверх просто натянули милицейскую униформу; сморщенный, с вечно красным носом ужасного пьяницы, хотя он никогда, именно никогда! не пил; с мыслями и задумками, которые никто не понимал, кроме него самого; одетый, если не в униформу, то во что-то такое грязное, замызганное и порванное, что лишь отдаленно походило на человеческую одежду.

История этого капитана, однокашники которого были как минимум подполковниками, являлась банальным повествованием обычной жизни: жил молодой офицер, перспективный, славившийся своей кипучей энергией вкупе с нестандартным образом мышления, кстати, помогавшим капитану в его следственной деятельности, затем у него появилась та самая роковая женщина, обычно, как раз и появляющаяся вот в такие моменты, когда все прекрасно и все получается, чтобы ты не захотел. Женщина появилась, появилась и любовь к ней, и сразу все пошло верхтормашками, пошло не так, как надо, и, в конце концов, пришло к тому, что стало.

Алексей, а за ним и Михаил, продолжая преследовать убегающего, остановились около открытых дверей тогда, когда парень, вскочив на письменный стол и разбив стекло, исчез в оконном проеме.

— — Куда это он? — не поверил своим глазам Потапов, хотя сам прекрасно знал, что по левую сторону от окна, выходящего из капитанского кабинета, находилась пожарная лестница. По ней можно было довольно легко взобраться на крышу.

Подобная осведомленность постороннего человека, ни разу здесь не бывавшего, несколько смутила и даже поразила друзей. Как так? А чужой ли это, вообще? Допустим убегающий — Матусевич, но он за то время, что провел в Отделе, не мог с такой точностью изучить планировку здания, словом так ориентироваться, быстро и четко выбирать необходимые варианты был в состоянии человек, хорошо знавший Отдел.

"А ведь я Его часто приводил сюда и Он часто гулял здесь", — мысли снова возвращали Алексея к самому страшному, что могло с ним произойти сейчас.

Как во сне перед Алексеем промелькнули недавние сцены: вот парень на письменном столе, опять же спиной к ним — они его застали именно в подобном положении, в руках преследуемого — неграмоздкая, но достаточно тяжелая, выполненная из бронзы статуэтка Нептуна — непременного талисмана хозяина кабинета, он никогда с ней не расставался, постоянно носил с собой: с работы домой, с дома на работу, при допросах ставил на тот самый стол, на котором теперь стоял парень; вот неизвестный священным ликом римского бога, неожиданно превращающимся из произведения искусства в простой предмет для битья, тоесть в обычную необычность, в одну из многочисленных мелочей нашей повседневности, соединяет себя со свободой, находящейся по ту сторону окна; вот он наваливается на жалкие остатки разбитого стекла, ранясь и колечась; а вот парень, в конце концов, и вовсе исчезает из вида. Все, что осталось от его преступной деятельности, — это осколки стекла на столе, на полу и где-то там, по ту сторону окна, и валяющийся Нептун, который своим видом показывал полное недовольство к произошедшему, видимо не привык гордый покровитель римских и атлантских моряков к подобному обращению, казалось, что он прямо сейчас встанет и наведет здесь порядок. Однако этого великий бог не встал и не навел — не мог или не хотел, наверное, предоставил возможность все расставить по своим местам друзьям. И те продолжили погоню.

Теперь все трое вытянулись в недлинную цепочку и быстро перебирали ногами, поднимаясь по пожарной лестнице. Их, конечно же, интересовало лишь одно — сколько продлится преследование: с одной стороны все зависело от того, насколько этого желал убегающий, с другой — насколько стремились к этому Михаил и Алексей, но желания людей тут было мало, непременно понадобились бы еще силы, а они-то постепенно покидали друзей.

Поднимаясь по лестнице, Михаила Потапова беспокоило и то, что могло их ждать там, на крыше — ведь не случайно туда лезет тот парень. А почему собственно на крыше? Может, ему вздумалось проникнуть на один из верхних этажей. Ну, что ж будущее покажет.

Будущее могло действительно показать, однако главную роль пока играло настоящее, а в нем недлинная цепочка из трех человек спешила подняться наверх. Преследуемый миновал четвертый этаж, стал подбираться к пятому, он сильно торопился, однако все его старания сводились на нет, так как бесценная папка-клад, которую парень ни за что не хотел выбрасывать, мешала его движениям; два других, старавшихся догнать беглеца, поднимались с каким-то стариковским достоинством, последний, каковым являлся Алексей, вообще передвигал ноги медленно, с нежеланием, создавалось впечатление, что они, те, кто шел по пятам молодого человека, просто издеваются над ним, играют, находя в такой игре свою особую привлекательность и считая, что все равно он никуда не денется. Неизвестно, сколько бы так еще продолжалось, если бы лестница не закончилась и убегающий парень, весь запыхавшийся, первым не вскарабкался на крышу. Увы! для него и, слава Богу! для Алексея с Михаилом здесь никого не оказалось. На секунду беглец остановился, оглядываясь по сторонам, словно ища кого-то, затем, наверно машинально, отряхнулся и с некоторой растерянностью посмотрел на папку. Куда ее?!

Вскоре показалась голова преследователя, его грудь и парень снова бросился бежать. За ним в вдогонку последовали и друзья, казалось, не существовало такой силы, которая смогла бы их сейчас остановить. Но она нашлась и остановила преследователей. Она — это что-то ужасное и сверхъестественное, заставившее все произойти именно так, как, может быть, милиционеры предполагали, однако, совершенно не ожидая, что виновником случившегося, будет тот, на кого Потапов с Васильевым никогда бы не подумали. Конечно, идя на такое дело, капитан и майор каждую минуту ожидали какой-нибудь серьезной опасности, поэтому любое место, где бы они не прибывали, автоматически превращалось для них в последнее пристанище, а каждый встреченный человек становился врагом.

Усталость заговорила в возрастных телах друзей в полный голос. Теперь они бежали тяжело, задыхаясь и спотыкаясь, и то, что раньше им казалось сделать пару пустяков, сейчас представлялось невозможным — расстояние, по их мнению, вовсе не сокращалось, а, напротив, увеличивалось.

"Ничего рано или поздно, но мы этого гада непременно догоним", — успокаивал и одновременно подбадривал себя Потапов, ему страшно хотелось посмотреть на ту папку, в которой, возможно, лежит что-нибудь интересное и полезное. Но больше любопытства было вокруг убегающего парня. Кто этот человек? Кто он?

Алексей же, хоть и задавал себе подобный вопрос, однако сам сильно боялся услышать или увидеть ответ на него, поэтому ему только и приходилось с какой-то пугающей грустью смотреть во след преследуемого и чувствовать, как что-то в нем под напором страшных сомнений переламывается, тоскливо стонет и даже, время от времени завывает, словно… Словно маленький ребенок, сильно и незаслуженно обиженный. Так вот этот ребенок находился у него внутри и капризничал.

А собственно с чего мальчик взял, что его наказали незаслуженно? С чего? Может, наказание было вполне оправданным, может, ребенок сотворил какую-нибудь каверзу, за которую необходимо наказать, чтобы в другой раз не возникло желания вновь повторить ее, может, это научит его правильно вести себя, да и лишний раз покажет, как порой жестоко поступает судьба и жизнь, если не прислушиваться к ним. Но как и в детстве, так и сейчас в нем, существовал один большой недостаток — ребенок уверен, что все его поступки не стоит каких-либо серьезных наказаний или преследований, поэтому чувство обиды, возникающей в нем, может привести к непоправимым последствиям.

Маленький ребенок Алексея Васильева, завывая, уже предчувствовал или прекрасно знал, что скоро случится действительно нечто ужасное. От такой перспективы капитану стало совершенно одиноко, а еще очень жаль себя.

"Какой я все-таки несчастный, самый несчастный, если…" — сокрушался он, но мысли его прервал громкий, хоть и задыхающийся голос Михаила.

— — Давай наперерез, — и майор, не дожидаясь ответа, впрочем Васильев как-то безразлично кивнул головой, бросился вперед и вправо.

Все-таки сила привычки была велика, сильно велика: Михаил, несмотря на старшинство в звании, во время расследований и других мысленный процессов подчинялся Алексею и, наоборот, вот в такие моменты, связанные со стрельбой и погоней, что происходило не так уж редко, правда и не так часто, капитан беспрекословно исполнял все указания Михаила.

Куда бежит парень! В отличие от бездействующего Васильева майор был весь в эпизоде. Конечно, парню больше некуда деваться, как попытаться через чердак проникнуть на пятый этаж. Возле люка он провозится пару секунд, чтобы его открыть, вот тут-то беглеца и можно настигнуть или, по крайней мере, приблизиться к нему вплотную. Почему бы поэтому не выйти к нему пораньше, тем более, что с северной противоположной стороны это сделать будет гораздо удобнее. Потапов ускорился, на мгновение ему показалось, что так быстро и стремительно он никогда не бегал, наверное, его подстегивало желание поскорей покончить с этой порядком надоевшей беготней, измотавшей всех троих, и получить ту гребную папку, от которой зависела вся жизнь с ее потрясениями, горем и проблемами.

Алексей же о папке теперь не думал, ему совершенно было безразлично что в ней, да и преследовал он парня не с таким рвением, как его друг. Зачем? Если он боялся обнаружить правду, правду, могшую убить его. Капитан даже не смотрел вперед, взгляд постоянно опущен на ноги, будто они самое основное, что осталось у него в жизни. И вдруг там, где находился Михаил и куда, по всей видимости, прибежал тот парень, прозвучал выстрел. Он произошел там, но пуля, предназначавшаяся кому-то, кто находился впереди него, попала в самую точку, в самую середину десятки — в душу капитана и она, обливаясь кровью, в предчувствии самого плохого, что может сейчас случиться, закричала. Боль пронзила тело Алексея, он неожиданно осознал, что стоит перед страшной пустотой, черной неизвестностью в одном шаге, хотя нет!.. он уже в них, он, само того не желая, слился с ними.

Расстояние, разделявшее его от места происшествия, Алексей преодолел за считанные секунды, по крайней мере, быстрее, чем он бежал раньше.

— — Нет, этого не может быть, не может, — шептал про себя, как заклинание капитан, — хотя…

Он вдруг вспомнил, что ни он сам, ни Михаил не взяли своего табельного оружия, что именно он принял такое решение. Господи, значит?!

Крик израненной, истекающей кровью души сменился огромной всепоглощающей ненавистью; не может быть — сменилось огромным желанием мести, мести даже если на месте убийцы окажется… Черт побери! Да! Да! Да!

"Зачем я посоветовал оставить оружие", — Алексей помнил на лице своего товарища совершено глупое недоумение и непонимание, когда он сказал, что брать его бессмысленно, помнил, как Михаил, находясь в машине, постоянно похлопывал по пустой кобуре — привычка, которая сохранилась с тех времен, когда он в составе оперативной группы выезжал для выполнения опасной задачи.

От таких воспоминаний Алексею Васильеву стало еще хуже. Хуже оттого, что он являлся причиной смерти…

Холодное бешенство на себя и стреляющего охватило его, какая-то пустота и безразличие наполняли все внутренности в то время, когда душа просто клокотала. Все — он достиг своей последней точки кипения.

"Господи, как я на такое пошел? — думал капитан. — Как? Ведь мы ехали в такое место, где везде гуляет смерть. А я, как последний идиот, отказался от оружия. Как? Господи!!!"

("С чего ты взял, что оно не пригодится нам, — тогда ответил, а не спросил, с большим упреком его друг, словно предчувствуя, что оружие действительно понадобится, что оно просто необходимо им".

"Нашим обычным оружием их не убьешь, они другие, — так или приблизительно так сказал Алексей".)

"Еще как пригодилось бы, болван, — со злостью на себя бросил капитан".

Кроме того, Васильев припомнил, что там, в машине Михаил выглядел растерянным, беспомощным, а ведь такие качества он никогда не обнажал, они были скрыты у него очень тщательно.

"Господи, и это произошло каких-то два часа тому назад, — продолжал корить и одновременно сокрушаться Алексей". Да, два часа назад друзья еще боролись вместе, а сейчас он один, совершенно один, в полном одиночестве.

"Но все-таки может быть еще не все потеряно, — надежда всегда помирает последней, даже тогда, когда не на что надеяться".

Нет потеряно! Возле чердачного люка, раскидав по сторонам руки, в какой-то неестественной позе лежал человек. В нем Васильев сразу узнал Потапова, своего друга и товарища. В голове стали проплывать смутные расплывчатые образы, картины из прошлого, они сменяли друг друга с пугающей интенсивностью, так что их невозможно было понять — так обычно случается, когда твои глаза видят сейчас, а сознание припоминает, что нечто подобное ему уже приходилось наблюдать когда-то давно. Вот только когда?

Ах, да, в далеком детстве, в жестоких драках, потасовках, где им удавалось участвовать, и, кстати, не единожды. Именно тогда маленького Мишу пырнули обычной заточкой и он, вот точно так же, как и сейчас, лежал в такой же позе и плакал. Остальные прекратили драку и с ужасом смотрели, что сотворили. Потом, испугавшись, все разбежались, и остался только он, Алексей и раненый. Миша не стеснялся своих слез и не скрывал своей боли, он открыто их показывал, наверное, думая, чем больше будет страдать, тем ему будет легче. Слезы друга впервые открыли Алексею несомненную истину, заставившую его удивиться и опустить глаза, словно это он пустил в дело заточку. Истина оказалась невероятно проста, в будущем она часто подтверждалась: люди из-за мизерных, из-за мелочно-нечтожных обид доходили до того, чтобы вот так просто и непринужденно, в порыве необоснованной ярости пырнуть ножом или заточкой или нажать на спусковой крючок или… И так до бесконечности.

Доказательство, что истина действует, лежало перед ним. Может быть, через мгновение и он окажется на месте своего друга, а затем сотни тысяч подобных ему и майору последуют за ними, и тогда уже ничто и тем более никто не сможет остановить этой бешеной гонки, этой невозмутимо-ужасной игры, цена которой весь мир. Весь, весь!!!

Хорошая все-таки перспектива заполучить этакую махину, получить то, о чем многие мечтают и к чему многие стремятся, но так и некогда не получат. В этой игре всегда участвуют взрослые дяди и даже тети, она имеет свои правила и устанавливает свои законы, она не относится к разряду детских игр, однако и дети являются в ней непосредственными участниками, она достаточно серьезная, такая, какая не имеет ни начала ни конца и которая не могла в одно мгновение, как там, в далеком детстве, остановиться, заставляя задуматься: а собственно ради чего все это. Остановиться для всех значило просто и бесцельно погибнуть.

Вот погиб Михаил Потапов, он бежал вместе с ним, Алексеем, бежал вроде бы за человеком, но догнал не его, а собственную судьбу, ограниченную лишь маленьким клочком земли три на два, да скромненьким памятником — а, может, и без него.

— — Теперь я один, — тихо прошептал капитан, еще не понимая смысла произнесенных слов, — совсем один, — постепенно сознание возвращалось к нему.

"Был человек и нет его", — одновременно с таким заключением Алексею представилось, как при появление первых утренних лучей рассеивается густой молочно-белый туман, он постепенно и медленно исчезает и так же постепенно и медленно появляется в ином мире. Совсем как человеческая душа. Ну, как тут сдерживать чувства, как, когда что-то внутри обрывается и то, что тебя раньше оберегало, направляло в нужное русло, больше не в состоянии оберегать и направлять.

Сейчас Алексей был готов на все: на месть, на любую другую пакость или даже на убийство, причем, совершив одно из подобных деяний, перечисленных выше, он бы наверняка не получил душевного успокоения и удовлетворения, не получилось бы у него и вернуть Михаила Потапова — ведь капитан являлся обычным человеком, не способным на какие-либо чудеса. Тогда все-таки что предпринять?!

Долгий и протяжный крик, наполненный горем и невероятной болью, пробежал по крыше. Это был крик раненого зверя, покалеченного страшным капканом, причитания бедной матери, потерявшей единственного сына, рыдания человека, обреченного и потерявшего в своей жизни все.

— — Не-е-е-е-ет!!! — возмущалось все существо Васильева, цепенея, так как голос вовсе не походил на обычный, человеческий, на крик отчаяния, он скорей относился к звероподобному, кровожадному, но данному не природой в те далекие первобытные времена, когда человек вовсе не был человеком, он являл собой полуживотный образец, а данному им самим в процессе эволюции.

— — Не-е-е-е-ет!!! — и убегающего парня сковало какая-то страшная сила, он, только что убивший, чувствовал, как отзвук проникал в самые потаенные уголки, словно нехорошая болезнь, заполнял их и царил. Он царил везде и повсюду на крыше, казалось каждый предмет, находящийся здесь, наполнялся и даже переполнялся им; еще немного, еще чуть-чуть и их просто разнесет в клочья.

Парень стоял, не шелохнувшись. Преследуемый убийца замер, продолжая стоять спиной. Видимо, он по-прежнему опасался показать свое лицо капитану, не желал этого делать, но и убегать молодой человек также не собирался — побег не входил в его планы.

В два прыжка Алексей очутился около убийцы. Подсечкой сбил последнего с ног и, не долго думая, оглушил его кулаком в затылок. Парень сразу потерял сознание, однако Васильев так и не удосужился повернуть тело лицом к себе, — в одно мгновение ему стало совершенно неинтересно кто он и что находится в этой злополучной папке, его беспокоил Михаил Потапов.

"Может, все-таки жив?" — все еще надеялся, хотя слабо, он.

Капитан направился к телу майора. Рядом с ним наверняка стоит его душа — прозрачный сгусток, бесформенный и безликий, но скорбящий. Месть пока отступила на второй план, а значит убийца, находящийся бес сознания, с теми самыми документами, которые так хотели заполучить друзья, может немного отдохнуть. Конечно, когда пройдут первые эмоции, когда он попрощается со своим товарищем, она непременно вернется, обязательно напомнит о себе, и тогда парню не сдобровать. А документы? Они после смерти Потапова приобретут для капитана горазда больший смысл, чем раньше. Почему? Да потому, что в ней была цель, к которой так стремился его друг, и бросить ее значило наплевать на память Михаила.

С целой гаммой противоречивых чувств и ощущений подходил к трупу Васильев. Все они как-то неприятно грызли его изнутри, постоянно тормошили: с одной стороны — это огромное желание: во что бы то ни стало добраться до того места, где, представляя собой довольно-таки жалкое зрелище, лежал Михаил, и расставить все точки над "и", узнав жив ли товарищ или нет; с другой — словно в противовес первому, капитан боялся, боялся подойти к нему и увидеть то, чего он больше всего опасался увидеть: безжизненное лицо своего друга, бледное, с близкопосаженными глазами, может быть открытыми, но скорей всего закрытыми, без обычной твердой решительности и готовности на любые жертвы. Именно на любые, во имя того, ради чего они все это последнее время шли целенаправленным шагом, иногда стремительно, но в большинстве случаев осторожно, порой опасаясь за единственную оставшуюся в их жизни ценность, с которой и пришлось расстаться Михаилу.

Неизвестно почему, однако Алексей в подсознании не желал видеть глаз друга, он боялся их, причем этот страх был направлен на эти, а не на те глаза, глаза из прошлого: немного строгие, с примесью какой-то незлобивой учтивости, что делало их и их хозяина достаточно умными; временами, когда Потапов чего-то не понимал, они становились глупыми и бессмысленно блуждали по окружающим, стараясь найти ответ, в такие моменты становилось очень смешно; но всегда, что бы не произошло, они были живыми, они жили настоящим. Наряду с опасением в Алексее поднималось ужасное разочарование, казалось с гибелью Михаила, гибнет практически все вокруг, все исчезает, проваливается куда-то в черную бездну. Вот и их цель, которую он так лелеял и превозносил, полетела туда. А вместо нее появилось лишь одно: зачем?

Зачем и стоило ли идти к ней, если заранее было известно чем все кончится? Вон лежит результат их непонятных стремлений. Зачем свою жизнь нужно было превращать в обычную повседневность и изменять то, что планируется целыми веками и происходит лишь тогда, когда это необходимо? По воле случая, а может, того великого и всемогущего, кто управляет всем нашим миром, это необходимое произошло именно сейчас. Сейчас! И они с Михаилом Потаповым, и старики Колченоговы, и Мария Нехорошева с их сыном Дмитрием жили в настоящем. Так зачем противиться? Зачем? Зачем противостоять этому гениальному и потрясающему событию, происходящему один раз в несколько тысячелетий? Пускай оно вступает в свои права, в свои владения — интересно же понаблюдать, что будет дальше.