Глава 6

ГЛАВА 6

Слишком долгая разбитая дорога, уставшая, словно живое существо, не оттого, что о ней забыли и она осталась только на картах в виде тонкой прерывистой линии, а от мусора, пожухлой травы, листвы и от страшной безысходности окружающего пейзажа. Каким все казалось противным, вызывающим лишь одни отрицательные эмоции; и эти голые ветви можжевельника, у которого остались только одни иглы-шипы, и эти деревья без листвы с кривыми уродливыми ветвями. Господи, действительно противно! А если хорошо приглядеться, то можно с удивлением для себя заметить, что и природа живет не по своим законам, что-то в ней сильно изменилось.

Алексей увидел выбежавшего на косогор молодого олененка, он взобрался на самую его вершину, затем вытянул шею и встревоженным умоляющим взглядом проводил машину, пока та не скрылась за поворотом. Стоило машине повернуть, как встретилась одинокая березка, она словно ждала кого-то, такая независимая и скромная, чистая и нетронутая в своей красоте, даже осень внесла в ее образ некоторую прелесть; тихо шелестя ветвями и оставшимися листьями, деревце словно пыталось что-то сказать, поведать о чем-то тревожном, предостеречь, наконец. Рев двигателя заглушил его шепот. Поняв тщетность своих попыток достучаться до путников, березка вдруг вся напряглась, расточая вокруг себя настоящий аромат животворной свежести, и едва машина проехала под ее кронами, как Васильев почувствовал: нечто горячее, именно горячее капнуло через открытое окно на его руку, после чего осталось неприятное чувство, словно сама природа действительно предостерегала его. Но вот о чем?

Воробьев осторожно поднес руку с капелькой на коже к носу, понюхал — вроде нет особенного запаха, попробовал на вкус — солоноватое, похожее…

"Нет, не может быть", — удивительно, мысль, возникшая в голове, казалась такой посредственной, такой совершенно обычной, что капитан даже немного испугался, однако не оттого, что на руке была … человеческая слеза, а от сознания своего полного безразличия.

Березка осталась позади, зато на западе, вернее, на северо-западе стали сгущаться сумерки. До этого все происходило вроде бы при мирно светящемся солнышке, но потом оно вдруг исчезло, зашло за рваные края черного покрывала темноты.

— — Давай побыстрей, — посоветовал Алексей Васильев другу — обстановка опять накаливалась.

Машина старалась, она выжимала все возможное и невозможное, приходилось, как впрочем, и в ту мрачную ночь, с которой все и началось, напрягаться, изводить себя и тут же приводить в порядок пошатнувшиеся нервы. С каждой минутой становилось очень трудно сдерживать себя, силы расходовались с потрясающей быстротой, но так все и оставалось непонятным; Михаил только и делал, что ломал голову, зачем мы спешим, бросаем Колченогова в столь тяжелом положении и кидаемся туда, не зная куда, что-то ищем, не представляя, что именно и какое ее примерное назначение и содержание, в конце концов, даже не имеем понятия об элементарных вещах, от которых зависит многое в сложившейся ситуации.

Он не понимал, однако его машина ехала туда, куда этого желал Васильев, да и Потапов не сильно-то и сопротивлялся — видимо, прекрасно осознавал: будет возражать, тогда Алексей непременно сорвется, в результате начнется ссора и все получится слишком некрасиво. А если молчать? Но за молчанием обычно следуют кое-какие мысли, которые оставляют довольно неприятный осадок и разгадывают заданную загадку, только по-своему.

Алексея Васильева тревожили свои мысли.

"Что же, наконец, произошло в той роще, — ему вспоминались события недавнего прошлого, — странно, но что-то толком я ничего не пойму, а впрочем, кто поймет, — ведь все так запутано и необычно, что даже самая незначительная мелочь, порой, играет решающую роль. Что же кроется в ней, какие существуют легенды и древние предания, и если есть они, тогда почему до сих пор я ничего не знаю. Почему мне о них никто не рассказывал? Почему?! Может быть, кое-что зная, я непременно поступил бы по-другому, и не пришлось бы сейчас искать в пустом звуке, нарочно выдуманной повести или простом отголоске старой эры призрак потерянной истины. Главное, чтобы здесь не присутствовало соблазна, сладкого, как сахар, и на удивление приторного на вкус".

И снова потаповская машина оказалась в ночи, только какая-то это ночь была неестественная, специально выдуманная что ли, выдуманная чьей-то злобной волей. Поэтому, сидя в кабине автомобиля и смотря во внезапно наступившую темноту, в Васильеве обосновалось чувство, что он едет в звериное логово. Все-таки удивительно бывает в жизни, особенно в ее самые сложные моменты, когда человек начинает понимать, предугадывать каждую мелочь, которая может произойти в ближайшем будущем.

А что собственно произойдет? Мистическая охота за убийцей! Перспектива погони и напряженные поиски улик! В конце концов, потерянное время! Всего этого никто не хотел. Однако…

Часы показывали семь вечера. Роща приближалась, она должна показаться за вот тем поворотом — интуиция не могла подвести капитана. Чем ближе становилось до нее, тем движения Потапова и Васильева казались неестественными, в них скрывалось много растерянности, которую обычно люди пытаются заглушить либо замаскировать под различными благовидными предлогами, но все попытки только прибавляют недоумения и оставляют довольно неприятный осадок полной своей беспомощности.

Уже издалека Алексей заметил ее едва приметные, расплывающиеся в кромешной темноте, корявые формы; от них действительно бросало в дрожь, и даже больше, чем возле того заброшенного озера. Наверное, причиной тому были воспоминания и ужасный первозданный страх, что присутствовал у друзей теперь постоянно. У Михаила Потапова сразу же появилось необъяснимое желание плюнуть на все и умчаться куда-нибудь подальше, лишь не находиться здесь, чтобы не ощущать, не терзать самого себя и не видеть; у Алексея на этот счет была своя точка зрения. Он горел, бушевал, в нем просыпалась месть, такая же реальная и живая, каким реальным и живым был страх, она собой заглушала другие чувства, и от этого зло меркло перед ней. Почему?! Да потому, что месть своей жестокостью и коварством, неумолимостью и немилосердностью являлась обратной стороной и зла и добра, она была последствием их действий.

— — Останови, — тихо попросил капитан.

Потапов этой просьбы больше всего боялся, однако и здесь он не стал спорить, а просто тяжело вздохнул.

На улице царила темнота, хоть глаз выколи, Васильев нащупал в кармане фонарик. На мгновение яркий электрический свет ослепил друзей, казалось, что он просто не в состоянии пробить своим потоком плотный ночной воздух — его хватило только на несколько метров, а дальше он, словно устав, отражался и возвращался назад.

— — Я ничего не вижу, — проговорил Михаил, в его голосе чувствовалось некоторое раздражение, может не явное, а скрытое, но тем неменее реальное, действительное, такое, какое вполне могло насторожить собеседника.

Конечно, Алексей услышал его, но не придал ему должного значения, — капитан был поглощен совсем другим делом. Он знал колок таким, каких по стране было разбросано в превеликом множестве, все они отличались заброшенностью, что и неудивительно, все они состояли из деревьев и кустарников, большей частью засохших и умерших, причем отпечаток смерти, словно в назидании, запечатлевался на каждом из них. У Васильева после первого своего посещения осталось довольно-таки странное сравнение рощи с мрачной и страшной пещерой, обособленной от остального мира. Да, тень ужаса и страха безраздельно царствовала здесь и почему-то казалось, что солнце уже никогда не встанет над ней, ни один лучик света не проникнет сюда. Связано ли это было с природными явлениями или же все объяснялось постоянной борьбой между силами добра и зла, где последнее всегда берет вверх и вслед за тем оно порождает еще большее зло, так похожее на то, что происходит там, во внешнем мире.

Друзья потоптались на месте. Стоит ли опять идти туда? Опять ощущать то чувство, которое по-настоящему угнетает, и испытывать, что вот-вот кто-то или что-то тебе непременно испортит настроение. Конечно же, стоит. Они пошли медленно, тщательно выбирая дорогу, каждый из них, привыкший за последние дни ко всему неожиданному, находился в постоянном ожидании каких-нибудь новых потрясений. И они не заставили себя долго ждать.

Казалось, прошла целая вечность с тех пор, как Михаил с Алексеем покинули теплый уютный салон "УАЗа" в надежде хоть что-либо найти, а кроме огромного валуна (о нем Васильев помнил еще с первого своего посещения) и смутно-расплывчатых силуэтов угрюмых деревьев ничто не попадалось на глаза. Разочарование и вместе с ним облегчение заставили их вернуться к машине. Михаил развернулся, сделал шаг, немного приняв влево, и…

Вот именно его, труп ожидал увидеть майор. Как только, он оказался в ночной прохладе и почувствовал страшное психологическое напряжение, которое потом постоянно его угнетало, ему в голову пришла мысль: сегодня на десерт снова будет мертвец. Выходит — накаркал! Впрочем, для обеих такая встреча не была неожиданной, да и особого страха она не вызвала, может потому, что в той или иной степени друзья подготовились к ней. Так размышлял Потапов, потрясенный, окончательно запутавшийся; Алексей же сохранял удивительное спокойствие и неестественное хладнокровие и думал совершенно иначе.

— — Вот он, — только и произнес он, словно, наконец, найдя то, что искал в колке, или просто сходя с ума.

Сколько на свете происходит подобных случаев, когда человеку вроде бы кажется, что он начинает разбираться в понятиях, которые на самом деле далеки от людского сознания; они запрятаны слишком глубоко и к ним даже с помощью обычной интуиции невозможно подобраться. В действительности же все намного проще — это совпадение. А может, все-таки ни кому-нибудь, а именно Алексею удалось докопаться до такой глубины.

— — Кто он? — Потапов переборол себя, чтобы задать интересующий его вопрос.

— — Убийца!

— — Прасковьи Тимофеевны, — догадался майор.

Васильев ничего не ответил, в последнее время он вообще старался меньше разговаривать, Общение у него сменилось на молчаливое созерцание происходящего, когда переполнявшиеся эмоции выражались скрипом зубов, да сжатыми кулаками, словом со стороны казалось, что в нем самом шла какая-то постоянная борьба между нетерпением поскорей раскрыть занавесу тайны, с другой — реальный страх, который реально мог зародить в душе огонек дикого ужаса. Вот тогда и возникает вопрос: что здесь хорошо, а что все-таки плохо? Естественно, сразу найти ответ на него не удастся, придется затратить некоторое время, блуждая в настоящих дебрях, и, в конце концов, махнуть на все рукой, потому что жизнь поставит другие задачи.

Кстати нет необходимости далеко ходить: вот она, эта задача. На мгновение Михаилу показалось, что ему снится кошмар, да именно он и ничто другое; майор даже ущипнул себя за запястье. Увы, все так и осталось: и этот колок с засохшими и безобразными деревьями, и эта поляна, сплошь пропахшая прогнившей растительностью и еще чем-то другим, их вонь забивала даже трупный запах, и этот труп мертвого человека, лежащего в неестественной позе, и, конечно же, извечная русская проблема: что делать и как быть?!

Как в такие моменты не раскиснуть? Именно сейчас для этого самое подходящее время — ведь все складывается невероятно просто и в тоже мгновение, напротив, усложняется до невероятной степени: из мелочей, по сути, ничтожных и мало понятных, рождаются законы, а из монолитных непоколебимых принципов убирают один-единственный камешек и они рушатся, подобно карточному домику. Есть и еще одно сравнение: из гадкого утенка вырастает настоящий лебедь, восхитительный в своей красоте, а из некогда грозного, правда, кичливого рыцаря вдруг делают жалкого беспомощного бродягу, словом всегда что-то можно утвердить, а что-то низвергнуть, и это делает не человек, а решает сама жизнь!

Да, порой, очень трудно что-либо понять, особенно разобраться в чьей-то жизни, тем более невозможно себе представить смерть. Говорят, когда наступает она или человек чувствует ее приближение, то он за одно мгновение, за одно короткое мгновение вновь переживает все, что осталось в прошлом. Без изменений, воспроизведя каждую подробность и мелочь, жизнь пробегает такой, какой ты ее помнишь, и порой, в памяти всплывают давно забытые факты и то, что некогда оставило неизгладимый след в ней. Горе тому, кто сотворил много зла, кто издевался над слабыми, кто насиловал, а потом весело смеялся над содеянным, кто перед сильными, напротив, лебезил и льстил. Совесть замучает, изведет своими упреками, такими содержательными, что бедному горемыке захочется что-нибудь изменить, украсть у смерти немного времени и прожить его достойно. Однако, увы, и нет! Вот здесь и появляется страх и не просто за содеянное — такой уж он человек, а за последствия — ведь впереди ждет великая и ужасная кара.

Эта одна сторона. А, например, если заменить обычную спокойную жизнь, в которой ничего вышеперечисленного не было, сплошным горем и испытанием, пришедшими не по вине человека, но уготовленными ради него. Слишком много уйдет труда, чтобы закрасить черный цвет несчастья, но даже тогда темные пятна нет-нет да будут проступать и пугать своим угрожающим видом.

Опять же, пока человек еще жив, жизнь оберегает его, он ею наслаждается и видит только серые тона, начинающие постепенно тускнет. Такое положение дел не могло не подсказывать и не наводить на определенные мысли, однако человек во всем видел тайну, та рождала загадку, неразрешимую и необычную, с противно-кислым запахом, от которого появляется сильное желание все поскорей бросить и больше не притрагиваться к ней, остаться в стороне.

Нет, не остались бы в стороне друзья! И действительно, и Алексей, приехавший сюда лишь из-за того, что он хотел сюда приехать, и Михаил, хотя и чувствовавший некоторые неудобства, но который от мысли о спасении пришел бы в дикое неистовство, не относились к людям робкого десятка. Они решили идти до конца, разобраться в творящемся безобразии было их делом чести, поэтому напарники, не сговариваясь, приняли предложенные им роли в импровизированном спектакле со сценарием, рождающимся по ходу зрелища, и постановкой, режиссер которой мог все изменить на свое усмотрение, потому что его имя было Судьба. Сюжет в нем развивается стремительно, развязка, кажется, наступит вот-вот, но каждый раз она отодвигается на потом. В нем будет все, не будет только логики, того, что обоих должно поджидать по идеи, по всем предположениям и умозаключениям завтра. Понимали ли друзья, что роли, полученные ими, были реальными, настоящими и не придуманными, к ним быстро привыкаешь, а, привыкнув, уже никогда не забываешь, вживаясь в образ надолго и крепко.

Конечно, ни Васильев, ни Потапов сейчас об этом совершенно не задумывались, может, просто пытались не думать, что они стали непосредственными участниками очень опасной и сложной игры, из которой живым им тяжело будет выйти. Неужели один мертвый человек, лежащий на поляне, мог так круто изменить жизнь других людей. Оказывается, может — ведь Алексей только по известной ему самому причине пошел на то, чтобы поссориться с Матвеем Степановичем, бросив его одного в столь тяжелый и ответственный момент. Лишь по его собственному желанию майор остановился у колка, чтобы они вновь оказались здесь, и нашли на заброшенной поляне труп человека, которого капитан почему-то считал убийцей Прасковьи Тимофеевны.

— — Да, — задумчиво протянул Алексей, нарушая царящее безмолвие, — начинает чем-то попахивать.

Естественно, Михаил не нашелся, чем ответить, и вновь наступила тишина, только теперь отличающаяся замкнутостью, создавалось впечатление, что вот-вот грянет страшная гроза, однако она не грянула. Вообще Потапов в отличие от друга, на которого находили непонятные просветления, доходил сейчас до крайней степени тупости, казалось, что уровень его развития, будто нарочно тормозился, и даже все попытки взять себя в руки ни к чему не приводили, его сознание продолжало пятиться назад.

"Видимо, так как раз и болеют раком мозга", — забеспокоился майор, он чувствовал, как недуг, словно обезумевший голодный зверь, с остервенением поедал его серое вещество, превращая человека в жалкое подобие "гомо сапиенса". Ему казалось, что еще немного и все станет слишком убого и серо, граница между жизнью и смертью расплывется или совсем исчезнет и будет непонятно: то ли человек умер, то ли он еще живет, правда, с бессмысленным отрешенным взглядом и движениями, от которых действительно становится страшно.

"Как это походит … походит на бочку с порохом, — Потапов тяжело вздохнул. — Фитиль у нее уже горит, и чем дальше он горит, тем меньше становится надежды на спасение, на возвращение к прежней жизни. Вот оно: с каждым исчезнувшим миллиметром, с каждой ушедшей секундой постепенно увядает и былое счастье, душа просто-напросто истлевает, становится грязной и противной, она наполняется такими же запахами, начинает разлагаться и, в конце концов, ты останешься без нее".

— — Короче, — Михаил сам не заметил, как взорвался, его плотно сжатые губы подчеркивали раскрасневшееся обозленное лицо, его недовольство являлось именем нарицательным для него, а как собственно должно быть иначе. Тем не менее, майор не собирался входить в предложенную ему роль — видимо, понимал: проявление ущемленного личного достоинства никому сейчас не нужны, они пусты и бессмысленны, может поэтому, несколько пересмотрев свое поведение, он тихо проговорил:

— — Попахивает? Да, нет, уже в полной мере воняет. И знаешь, почему так происходит? Ответ прост: все очень запутано, словно мы находимся в лесной чащобе, из которой тяжело найти выход, а чтобы попытаться выбраться, нам необходим топор.

— — Топор?! — Алексей находился в некоторой задумчивости, и из всего, что ему сказал его друг, он услышал только последнюю фразу.

— — Говоришь, топор!

— — Да, и причем не самый обычный.

— — Говоришь, необычный.

— — Да.

— — Может быть, он и поможет, а может, и нет. Мне кажется, — нет! Именно, нет, — уверенно произнес капитан, а затем все с той же уверенностью изменил свое мнение, — хотя вполне возможно, что и пригодится.

Они замолчали. Вообще это на них не было похоже, они себя так никогда не вели. Обычно, какая бы ситуация не происходила, стремление помочь друг другу преобладало над всем другим. В ход шло все: веселые смешные словечки, разряжающие обстановку, эпизоды, в которых скованность, являвшаяся самой настоящей преградой при общении, преодолевалась, и становилось невероятно легко, снималось всякое напряжение. Надо заметить, подобные трюки у них получались просто блестяще и все потому, что обоих поддерживала искренняя мужская дружба, такая, какая никогда не даст трещин, какая не станет достоянием посторонних и не предаст, выставляя на всеобщее осмеяние; она будет жить и создавать свои законы. Впрочем, для такой дружбы необходим талант и, конечно же, сам человек, причем человек с большой буквы этого слова, чтобы с одной стороны его невозможно было до конца раскрыть и по-настоящему оценить, а с другой, напротив, не имея в своем характере всего того, что называют высоким и сложным, хранить в самом себе не каждому доступное качество — простоту.

Обладали ли всем этим друзья? Возможно, по крайней мере, если да, то о них обычно не говорят, они либо сами проявляются со временем, либо с первого взгляда сразу подчеркивают человеческую личность для окружающих.

Сейчас же все происходило с точностью до наоборот: Потапов только от мысли, что он находится возле трупа, становилось не по себе, хотя с чем— с чем, а именно с мертвыми человеческими телами приходилось ему встречаться постоянно — тогда получается, во все повинен колок; Васильеву от сознания, что мертвый человек, лежащий на поляне, убийца, хотелось рвать и метать. Такие проявления дикой необузданной ярости, особенно сейчас никому не нужны, более того, они ничем не могли помочь. Единственно, что спасло бы — решительные действия.

— — Михаил, — странно, но тон, с которым Алексей назвал имя друга, не отличался доброжелательностью, в нем слышались металлические нотки, как будто он приказывал, хотя это могло показаться на первый взгляд.

— -Михаил, — вновь обратился к другу капитан, дождавшись едва заметного движения головой со стороны последнего, — сообщи о случившемся в ближайшее отделение.

А затем, словно вспомнив о чем-то, добавил вслед удаляющемуся майору:

— — Пускай поторопятся.

И все. Дальше голова отказывалась работать, правда, Васильев попытался изобразить что-то похожее на обследование место происшествия: он принялся осторожно водить светлым пятном от фонарика вокруг себя и трупа. Временами ему мерещились какие-то вещи, однако стоило хорошенько приглядеться, как все представлялось в совершенно ином свете, в обычном и простом: то, что поначалу казалось интересным и подозрительным, так или иначе имеющим кое-какое отношение к случившемуся, при более тщательном осмотре являлось обыкновенным ворохом сухих опавших листьев или небольшой охапкой прошлогоднего хвороста.

"Ни одной улики", — с раздражение подумал Васильев.

И действительно, создавалось впечатление, что даже сама природа скрывала их, не допускала наглого следователя к своим тайнам. А зачем собственно ему знать? Следователь же думал несколько иначе, тем самым, раздражая ее, выводя из себя и заставляя постоянно тревожиться, искать выход из создавшегося положения. В таком стремлении скрыть настоящую истину от человека природа не походила сама на себя, она, словно менялась, менялась вместе с окружающим миром. Но следователь по-прежнему упорствовал в своих попытках найти хоть что-нибудь. Это еще больше не понравилось грозной властительнице всего сущего на земле, у нее появилось сильное желание наказать жалкого и упрямого человечишку.

А может, и не природа то, а нечто другое?! Нечто — о нем часто думал маленький Леша, когда только начиналось формироваться в нем взрослое сознание и когда появлялись первые вопросы, обращенные к родителям, именно тогда детский впечатлительный мозг поднимал проблему о непонятном и необычном. Со временем, с годами эта проблема исчезает сама собой.

Пятно белого света от фонарика замерло на месте — с удивлением он обнаружил, что на земле лежит женщина, но вот уже память Алексея воскрешала те восхитительные пахнущие душистыми ароматами весны дни, такие подвижные и беззаботные, сколько радости и счастья заключалось в них, и все же оно там было с ним, это нечто шло рядом, жило, стараясь не напоминать о себе, пока не наступит его час. Сегодня он настал, и что теперь? Вот Алексей припоминает далекое прошлое, к примеру; он вспомнил себя пятилетним мальчишкой— сорванцом, когда, играя со сверстниками в лесу, он встретил лису. Лиса не убежала, как происходило это обычно, она лишь посмотрела в упор на Алешку, и тот сразу почувствовал какой-то благоговейный страх. Нет, он не боялся лесного зверя — ведь с дедом он часто ходил на него на охоту, он испугался того, что ощутил некое единство с героем русских народных сказок, а еще некоторую жалость со стороны рыжей бестии.

Этот эпизод в разные жизненные периоды вспоминался по-разному: детство сохраняло не только память, но и чувства, — все было слишком живо и не успело еще покрыться пылью времени; юность о нем практически не вспоминала; зрелость припоминала, но уже не с такой ясностью и четкостью, и тем более она в том событии не видела ничего значимого. Все три ступени жизни капитана остались позади, каждая из них имело свое "я", все они были разны и значит, мысли взрослого Алексея отличались от мыслей тех восхитительных, пахнущих душистым ароматом весны дней. И отличались они не только количеством прожитых лет.

— — Чего задумался? — голос Потапова прозвучал очень неожиданно и очень мрачно: для Алексея он просто прогремел, словно рев дикого зверя, необузданного, свободолюбивого и одновременно опасного.

Между тем Михаилу самому стоило насторожиться, а он, напротив, пренебрегал опасностью, казалось, сообщив в ближайшее отделение милиции, всякое напряжение напрочь исчезло, вместо него появилось некоторое пренебрежение.

— — Ты, — капитан успокоился, он опять принялся тщательно осматривать местность вокруг трупа женщины.

— — Говоришь, почему задумался? Да, просто так! Сейчас только и остается делать, что размышлять. Может, к определенному выводу и придешь — ведь даже в обычной жизни мы не в состоянии понять, что понятно и так без каких-либо умозаключений. Получается, что все наши мысли пусты, они не о чем, но послушай, в конце концов, в них как раз и скрывается настоящая истина.

— — Наверное, — немного помолчав, словно выжидая необходимого момента, продолжал Васильев, — мы найдем что-нибудь, однако ожидание отнимет много времени, а может случиться такое, что оно пройдет, и мы ничего не получим. Тогда действительно останется неприятный осадок, а с ним ты будешь проклинать себя.

Капитан подходил к такой грани, когда вдруг начинаешь осознавать, что впереди одна безысходность и ощущение неудовлетворенности самим собой. В подобные моменты хочется махнуть на все рукой и устроить себе последний эксклюзив в виде истерики.

— — Как все-таки противно, — он весь внутренне собрался, задрожал мелкой дрожью, готовый в любую секунду взорваться и, наконец, взорвался. — Кретин! Болван! Нет, еще хуже. Как я мог, зачем вообще я это открыл для себя. Будь проклят день и час, когда…

Голос Алексея все крепчал и крепчал, тембр все повышался и повышался, приобретая насыщенные колоритные тона, казалось, еще чуть-чуть и … но капитан вдруг остановился, умолк, как будто порвалась струна — видимо, что-то заставило его это сделать, может быть, взгляд, взгляд безумный и страшный, взгляд нечеловека.

— — Ужасно осознавать, — снова заговорил Васильев и в его голосе стал слышаться тот самый немного сумасбродный, немного крикливый тон, словно срыв, являлся только небольшим перерывом, своеобразным отдыхом для того, чтобы вновь он зазвучал, зазвучал с новой силой.

— — Ужасно осознавать, что у тебя все потеряно, даже свою личность потерял, ее растоптали, причем это сделал в большей степени я сам, над ней издевались, а потом дружно смеялись, бросая такие слова, которые могут сравниться с позорным плевком или же грязным оскорблением. Все приходилось терпеть, а под конец бросили, что я во все виноват, якобы смалодушничал, оказался слабохарактерным и прочее в том же духе. Что на такое можно сказать? Ничего, потому что, правда, а против нее родимой, как известно, не попрешь, она, как и одиночество, очень крепко держит тебя чужими руками, и вот здесь-то и становится понятно, что ни сама правда, как таковая, или тоже самое одиночество невыносимы, а именно чужие руки, которые выполняют любой приказ, приемлемый для них, но совершенно неподходящий для тех, по отношению к кому эти приказы применяются.

Сейчас Алексей чувствовал эти чужие руки, этими руками была природа, хотя сама она вещь не материальная, да и в практическом плане не существующая, однако как предмет, природа в действительности — это чувство Вселенной, ее переживания с особым миром эмоций — так думаем мы сегодня, раньше же предки представляли ее всего лишь средством, несмотря на то, что все они обожествляли все вокруг, а еще раньше находились на одной ступени с нею и с тем, что происходило именно сейчас. Вот пример человеческого развития. Люди в нем доходят до такой психологической черты, переступив через которую может произойти настоящий взрыв. Взрыв происходит, и они перескакивают на очередную ступень развития, а злость и ненависть остаются теми же, хотя нет: они совершенствуются вместе с человеком. В один прекрасный момент на одной из ступеней снова произойдут какие-нибудь потрясения — просто злость и ненависть дойдут до своего предела и…

Неужели у всех возникают такие же мысли, когда человек находится около трупа? Неизвестно, но Алексей размышлял именно об этом; он не думал о самой убиенной, не задумывался и о чувстве, которое привело его сюда, даже забылось все случившееся, и только мир ему казался в виде шара с распоротой земной оболочкой и вылезшим наружу дерьмом.

"Получается, вмешались мы, и оно потекло, и уже нет возможности остановить его", — следующая мысль казалась действительно верная, однако возникали кое-какие сомнения относительно своей вины, не могла правда быть такой — ведь что могут сделать два небольших человечка? Абсолютно ничего!

Михаил взял у друга фонарик и, пока того одолевали страшные проблемы, принялся внимательно разглядывать мертвеца. Ничего особенного, таких достаточно на своем веку повидал майор, но что-то здесь не то, что-то дьявольское исходило от трупа.

— — Может, сам дьявол его … — Потапов не иронизировал, его голос звучал слишком серьезно, чтобы принять сказанное за обычную шутку, но в следующее мгновение он обнаружил, что лежащий на земле труп принадлежит женщине.

— — Человек или дьявол — какая собственно разница. Ты лучше ответь мне, чем они отличаются друг от друга?

Васильев смотрел на Михаила так, словно тот сможет найти ответ или, по крайней мере, попытается. Увы, майор не смог, кроме того, он был потрясен сделанным открытием.

— — А я тебе прямо скажу никаких нет. Один всегда остается самим собой, что уже страшно, поверь. Другой во всем, что нас окружает: в темноте, в деревьях, в траве, в том, что ты чувствуешь и чем ты дышишь, он везде, он повсюду, и даже в слове и, тем более, в деле. Не веришь?! А ты вдохни, вдохни не ленись. Чувствуешь воздух тяжелый, неприятный, его словно накачали чем-то, дышать стало трудно.

Легкая дрожь пробежала по телу Михаила, он действительно почувствовал, как, вдыхая, легкие не наполнялись живительным кислородом. Майор не на шутку испугался, и в какой-то момент ему показалось, что он сейчас умрет от удушья.

А тем временем к роще подкатил милицейский наряд. Из машины вылез довольно пожилой капитан. Впрочем, он не был такой уж пожилой, скорей средних лет, а необыкновенная полнота лишь создавала зрительный эффект. Но если хорошо присмотреться к нему, то взгляд бы не ошибся насчет добродушного и располагающего к себе лица офицера. Вот оно-то в отличие от возраста несколько успокаивало, убаюкивало и отстраняло от всевозможных подозрений. Могли подкупить и маленькие серые глазки, излучающие бурные потоки энергии и изумительной чистоты, словом все существо капитана представлялось таким надежным, на него, казалось, можно было понадеяться и остаться уверенным, что твои ожидания не станут обманутыми надеждами. Что в нем еще удивляло, так это тело, которое сковывала страшная неподвижность; вот бы окунуть его в ту жизнерадостность, какой жило лицо, тогда не одно оно улыбалось бы и искрилось, да и не одни бы пальцы, стремительно перебиравшие заветный брелок, таили бы в себе столько неукротимой кипучей энергии.

Как только капитан покинул машину, вся его жизнь закружилась, заиграла в бешеном деятельном хороводе.

Наряд довольно-таки быстро нашел друзей, хотя тех и скрывала страшная темнота.

— — Капитан Владимир Камишин, — представил толстый милиционер, едва подойдя к Алексею с Михаилом.

Даже, несмотря на плохую видимость, Васильев заметил, как волнуется тот, как дрожит его голос, может, от холода — было действительно зябко, но скорей всего оттого, что находиться здесь не доставляло особой радости, словом возникало масса неприятных ощущений и эмоций. Они молча, словно сговорившись, отошли в сторону, по поведению все трое дополняли друг друга: Михаил с Алексеем хоть и не казались обреченными, однако испытывали кое-какие неудобства, причем сказывалась накопленная усталость; Владимир Камишин, напротив, со своим добродушным располагающим лицом по мере того, как узнавал некоторые обстоятельства произошедшей трагедии, менял это выражение на другое. В нем появилась некоторая обреченность.

Рассказывал Михаил, рассказывал без пафоса, тихо, с небольшой грустью и тоном, который со стороны мог показаться обычным желанием испугать своего собеседника или же испортить ему настроение — впрочем, оно и без того уже было испорчено. Васильев отошел, чтобы не мешать, да и вообще, чтобы не слышать разговора, иначе, не дай Бог, вмешается и скажет такое, отчего его слова никакой ясности не внесут, а наоборот, вызовут одни подозрения.

Естественно, что некоторые высказывания типа: "И плохое, и хорошее — все идет в тартарары", — будут восприниматься прибывшими не так, как этого хотел бы Алексей. Хотя!!!

Наступило мгновение, при котором Камишин поверил бы во все, что происходит невероятного на белом свете, но Алексей не стал травмировать слабую психику толстого капитана, тем более, события принялись развиваться с потрясающей быстротой: откуда-то из глубины леса полился яркий, очень яркий, даже можно сказать неправдоподобно яркий свет, он был настолько неестественным своими ядовито-желтыми оттенками, что Васильев поначалу, ослепленный и не успевший испугаться, не понимал, где находится, но затем сознание стало включать разные картины, причем они менялись с удивительной скоростью, и содержание их было примерно одним и тем же — прелюдией чего-то ужасно-грандиозного и ужасно-плохого.

Алексей прищурился, тщательно всматриваясь вглубь рощи, однако у него ничего не получилось и не из-за того, что свет слепил глаза — он удивительно походил на тысячу солнечных зайчиков, собранных в одном замкнутом пространстве, а из-за него самого, из-за его страха, дикого и необузданного. Боялся ли он? Конечно! Жизнь тому очень хорошо способствовала.

"Ну, и что пускай, мы будем бороться", — Васильев опять прищурился, и на этот раз почувствовал страшную боль в глазах, словно кто-то намерено и постоянно давил на них. Страх еще стал сильнее и вместе с ним для него вдруг кончилось все, в одно мгновение рухнуло, сломалось то, что строилось долгими годами, — именно так человек уничтожает самого себя, уничтожает, не разобравшись, кошмарный это сон или правда, и не важно, что осталось позади. Тяжелая работа, хорошая репутация смелого и решительного сотрудника — все в прошлом, все пойдет прахом. Ужасное открытие, хотя оно сделано давно, когда Алексей, еще находясь здесь в первый раз, ощутил свое подчинение чужой силе. Особых чувств по подобному поводу капитан не испытывал, а если все-таки они возникали, то только потому, что человек по своей сути очень слаб. Что же тогда делать? Найти ответ тяжело, но он все-таки есть, может поэтому удивительным кажется постоянное стремление человека перебирать себя, искать что-то особенное или просто отмечать хорошее и плохое, и тем самым терзать свою душу, занятие которое уже давно вошло в привычку и стало нормой поведения только потому, что рамки внутреннего приличия напрочь отбрасываются, а чувство жалости мгновенно притупляются.

Капитан медленно развернулся, ему показалось, что кто-то смеется, причем довольно-таки издевательски, это действительно начинало злить.

"Как бы хорошо было, если бы все было предельно ясно и понятно", — Алексей закрыл глаза, чтоб ничего не видеть — так лучше, решение родилось сразу вслед за этим: Васильев сделал шаг — за навеянное угнетение, затем другой — за боль и царящий страх, третий … и вновь, как в прошлый раз удар, очень сильный, но не настолько, чтобы свалить с ног, и достаточный, чтобы заставить стоять на месте, пришелся по голени; но какая боль наступила потом, она его жгла и мучила и, чем дальше, тем невыносимей становилось терпеть ее. Алексея начало трясти, в глубине его сознания что-то проснулось и медленно-медленно принялось ползти к свету, уже не к тому, что шел из рощи. Боль продолжала в нем расти, она увеличивалась и росла и, в конце концов, достигла своего пика — капитан не выдержал и открыл глаза. Мир после бездны мрака сначала показался слишком чистым, однако вслед за тем в голову пришло, что эта маска скрывает страшное уродство, и что беда никогда не приходит одна. Васильев огляделся по сторонам, словно в ее поисках, но разве она стоит и ждет — ведь она всегда приходит неожиданно, она сваливается, как снег на голову и творит свои ужасные дела.

Сейчас очередная беда маскируется под ярким светом, и точно первое впечатление рисует слишком красочные картины, они переливаются восхитительными цветами и оттенками, по крайней мере, так представляется. А впрочем, как иначе? Свет ослепительный и потому неправдоподобный, страшный удар, чуть не сваливший Алексея с ног и будто взявшийся ниоткуда, из нечего — все это являлось предчувствием, а оно возрождало в нем древние инстинкты. Какие? Сложно было сказать, практически невозможно. Вероятно, он заблуждался, однако заблуждение не могло длиться до бесконечности, тогда бы все сразу вставало на свои места, и происходящая действительность превращалась в легко читаемую книгу, может, поэтому всегда, когда человек подходит к разгадке, жизнь коренным образом что-то меняет, она совершает перестановку и все снова возвращается на круги своя.

Что здесь поделаешь? Жизнь — как никак! Вот, к примеру, живет на свете человек, живет и думает: все красиво, все прекрасно, да и просто замечательно, и от этой его жизни нет никакого толка, она не приносит пользы, а лишь берет пример с остальных, слепо копирует чужое, что совершенно не подходит к нему. Может случиться и обратное: живет человек, который постоянно стремится к постижению смысла на бренной земле, он верен своей идеи, он дышит ею, он … и здесь вдруг происходит ужасное. Перед человеком встает другая проблема, решение которой потребует времени под час гораздо большего, чем это будет казаться на первый взгляд. Тогда-то и появится обреченность, безразличность и они будут расти, передаваясь другим, затем к третьим и так долее, пока в один из дней потомки своих славных пращуров не приходят к тому, с чего все и началось. Вот почему человек существует (иначе и не скажешь), существовал и будет существовать ради себя, ради своего желания, ради призрачного счастья, он напрочь забывает о чужом горе или просто злорадствует ему, проявляя некрасивую и излишнюю самоуверенность там, где она не нужна, и эгоистичность, он, даже не подозревая, насилует мир своим по-настоящему бесполезным присутствием.

Как его терпеть? Однако терпят! Терпят из жалости, а может в том помогает наглость и дурная сила — куда там до сознания, что к нему рано или поздно вернется совесть. А она, несомненно, вернется, и тогда этот человек предстанет перед самим собой обессиленный и разбитый, морально опустошенный, он, наконец, поймет и пускай первый и единственный раз с ним случится подобное, но, тем не менее, он поймет о том, о чем совершенно не догадывался, хотя разгадка лежала на поверхности. Этот миг станет для него последним, после него наступит смерть, а ей наплевать на чины и регалии. Единственно, что может остаться, — память о человеке-грешнике либо о человеке-правиднике.

Алексей готов был сделать такой шаг, несмотря даже на то, что не относился к числу тех людей, к которым по той или иной причине относятся снисходительно, его испытания, выпавшие ему на долю, слишком тяготили, они казались совершенно непохожими на те, о каких ему приходилось слышать, и поэтому не могли вызывать особой радости, напротив, лишь сумасшествие ждало его впереди.

Сумасшествием представлялось все, включая даже то, что находилось вокруг: деревья, голые и одинокие в своей беспомощности, кустарники, ужасные, с растопыренными руками-ветками и грязно-серой аурой, огромный валун, заросший мхом. Но большее сумасшествие заключалось в самом камне; на нем было место, странное и одновременно загадочное, тут не рос мох, оно, создавалось впечатление, дышало чем-то неземным, вселяя страх и сильное желание повернуться и убежать отсюда, а еще навсегда позабыть эту трижды проклятую рощу и никогда сюда не приезжать. Может, виной таким чувствам являлось нечто другое? Скорей всего, да, только капитан не в состоянии был определить, что именно. Откуда ему знать, что как раз на том самом месте магические буквы складывались в магические слова, а те в свою очередь образовывали удивительную музыку загадок и тайн, причем настолько отвратительных, насколько вообще позволяли их воспринимать человеческие чувства. С другой стороны жизнь, напротив, создавала красивые стихотворные образы, оригинальные и пугающие своим приподнятым настроем. Жаль только, что это было далеко не так, — ведь, где видано такое, что искусство устрашает, а оно действительно устрашало, устрашало по-настоящему, и об этом знал Алексей, несмотря на то, что относился к числу людей неробкого десятка.

Иногда, когда происходит подобное, помогают чувства. Помогли Васильеву они и сейчас. Как только он прочитал то, что было написано на валуне, капитан сначала ощутил пробежавший по всему телу холодок, затем в нем стали просыпаться древние страхи, какие только живут в человеке, и все это происходило при полном замешательстве Алексея. Под конец же…

Вот здесь и сыграла свою решающую роль магия, причем ее сила действовала невероятно быстро, казалось, она грозный оккупант, захватывающий все новые и новые территории, или она покоритель человеческих душ, или же обладатель того, чем, в конце концов, нельзя обладать, может, поэтому магия так легко околдовывала людей.

Алексей Васильев находился в странном состоянии: он тихо, шепотом читал и перечитывал текст, и тут же он как будто начисто выпадал из головы — вот жила мысль и вдруг ее нет, она пропала и только непонятные звуки, вырывающиеся из его рта, свидетельствовали о том, что он хочет о чем-то сказать, точнее, пытается. Впрочем, Васильев, потрясенный, ничего не понимал, в нем смешались, и детская наивность и взрослая обида, которая обычно присутствует у людей в той или иной степени задетых за живое, и человеческий страх, который пролизовывал и оставлял довольно неприятные ощущения, однако он не настолько был огромным, чтобы возникло желание куда-нибудь убежать от него или скрыться.

Алексей еще раз внимательно прочитал послание, начертанное на валуне:

Гора стоит в ночи —

Стоит на грани тьмы и света,

И там, где человек прошел,

Великий Марс пройдет войною.

Лишь знак таинственной свободы,

Врученный войну от святиц,

Способен Зло все уничтожить

И вместе…

Капитан как не старался, не мог прочитать последнюю строчку, сильно размытую, хотя если подойти ближе, то можно было все разобрать, но какая-то сила отталкивала его, словно не желала, чтобы капитан разгадал загадку камня.

Вновь в который раз Васильев пробежал взглядом по строчкам, и вновь в голове появилось много вопросов, на которые он не мог найти ответа. Одновременно стали одолевать мысли о своей судьбе, о странном пророчестве — что это именно оно, не оставалось никаких сомнений; он искал суть, а та имела довольно глубокие корни на первый взгляд. Впрочем, если приглядеться, то они на самом деле росли на поверхности, обнажая на толстых корневищах ужасные язвы.

Удивительно, стих был написан не на русском и даже ни на ком другом известном языке, создавалось впечатление, что он пришел откуда-то извне, издалека, оттуда, где земные законы теряют всякую силу, и тем не менее это обстоятельство не помешало капитану прочитать его, он если не понимал все, то ощущал, чем дышит камень, энергия, исходящая от послания, приятно щекотала подушечки пальцев. Только… Васильев прочитал последнюю строчку: "И вместе…" — что-то заставило сжаться его изнутри, и магия слов уже не так приятно щекотала руки. Догадка осенила мир каким-то особым и родным светом, точь-в-точь таким же, как тот, что озарял окружающую местность, но постепенно оба начали меркнуть, расплываясь в ночном мраке.

— — Михаил, — еле слышно позвал Алексей, лишь для того, чтобы просто привлечь внимание. Сам же он медленно, как будто стараясь выделить каждое свое движение, достал из внутреннего кармана пиджака маленький блокнотик и ручку и принялся быстро записывать прочитанное, при этом у него создавалось какое-то странное впечатление, что за ним кто-то или что-то наблюдает, поэтому естественной являлась и спешка. Конечно, Алексей прекрасно понимал, что слишком долго это продолжаться не может. И действительно, не прошло и двух минут, как свет стал не таким ярким и по мере того, как он угасал, исчезали и таинственные письмена. И вот, наконец, все — ночная темнота или нечто сравнимое с ней скрыло своей непроницаемой завесой ужасное пророчество, лишь одинокий еле различимый силуэт большого валуна напоминал о недавнем происшествии.

Васильев еще постоял некоторое время, будто приходя в себя от страшного потрясения, он продолжал рассматривать свой блокнот, вернее, капитан тщательно вчитывался в сделанные записи. Затем спокойным размерным шагом направился к остальной группе, по-прежнему оживленно беседовавшей друг с другом.

"Неужели я так далеко отошел?" — расстояние, которое прошел капитан, находясь в состоянии полной прострации, действительно было большим, более того, за то время, что судьба отвела ему на созерцание такого чуда, казалось совершенно невозможным пройти столько.

Капитан недоумевал, и в этом недоумении была его сила, страшная и такая разрушительная, он подошел к беседовавшим Михаилу и Камишину, а те, словно и не заметили его отсутствия. По их спокойным отрешенным лицам не трудно было догадаться, что они оставили без внимание произошедшее событие: и майор и капитан, будто находились в другом мире, вернее, Алексей перенесся в него, а они никуда не уходили, продолжая стоять на месте, у большого камня-валуна.

Сознание подсказывало наиболее верный вариант. Ничего хорошего в нем не было, и наверняка попади туда вот эти мирно беседовавшие друг с другом сейчас офицеры, там бы они уже себя так не вели, там им пришлось гораздо хуже, даже хуже, чем ему, Алексею.

"Я там остался один, я и здесь останусь в полном одиночестве", — ужаснулся Васильев. Никакого наваждения в его мыслях не чувствовалось, напротив, жизнь подкидывала ему самую страшную, самую неблагодарную роль одинокого человека-борца — иного выхода из создавшегося положения она видимо не нашла. С кем или с чем?! Пока он и сам толком не знал и даже не догадывался.

Постояв некоторое время около трупа женщины, Алексей переключился на оживленную беседу Потапова и Камишина, и вдруг все происходящее вокруг так стало ему не интересно, такое он стал испытывать отвращение, что только и осталось обреченно махнуть рукой и поспешно отойти в сторону.

Трудно как никак ощущать на себе печать одиночества, тяжело слушать печальную симфонию души, в которой слышишь одно лишь раскаяние по утраченному либо потерянному. А что собственно утрачено? Ничего! Просто во всем этом со свойственной болью в сердце Алексей видел: он чужой, чужой для этого мира, в котором сейчас находится, чужой для обычных людей, несмотря даже на то, что по-прежнему оставался самым простым и приземленным, он все равно являлся чужим, может, поэтому он был чужим и для самого себя.

Тогда становится понятным, почему капитан стал видеть в Потапове, ужасно подумать, не друга, а обыкновенного напарника, сослуживца, время от времени обсуждавшего с ним наполовину вскользь, наполовину основательно никчемные, никому ненужные вопросы.

Алексей взглянул туда, где должны были стоять Камишин и Потапов, и первое, что он увидел, наклонившуюся ссутулившуюся фигуру, она подергивалась и по этой особенности, знакомой лишь ему, Васильев узнал в ней Михаила. Капитана Камишина с нарядом поблизости не оказалось — мало ли по какой причине они могли отлучиться. За своими мыслями капитан и не заметил их исчезновения.

И снова Алексей ощутил странное безразличие, ни капли беспокойства даже в этом дремучем лесу, это казалось одновременно обыденным и в тоже время необычным, с этаким острым приторным привкусом. Как понять такое? Разобраться было чрезвычайно сложно, а вернее просто невозможно.

— — Алексей ты меня слышишь? — капитан услышал рядом с собой знакомый голос.

Алексей приподнял глаза и увидел стоящего около себя Михаила, от него пахло чем-то неприятным и острым.

"От трупа", — сразу определил Алексей Васильев.

— — Знаешь, — вновь заговорил майор, — интересное все-таки дело получается, да и этот тип участковый достаточно странный, немного нервный, он говорил, что будто бы видел мертвую три часа тому назад, а здесь и без эксперта-криминалиста ясно — трупу, как минимум часов десять, и никак не меньше, да и выглядит она плоховато, запах от нее, мама не горюй. Одним словом все очень странно. Как ты думаешь?

— — Точно и сам не знаю, — капитан особо не удивился подобному повороту дела, казалось, что Алексей чисто психологически уже подготовился к этому, может, даже не именно к этому, а к нечто подобному, однако такие мелочи решающей роли не играли, они, напротив, только разгорали и любопытство и злость.

— — Знаю лишь одно, несмотря на то, что она мертва, ей гораздо лучше, чем нам.

— — Твоя правда, Алексей. Нам действительно сейчас очень плохо, иногда мне приходит в голову, что от всего я постепенно схожу с ума.

— — Кстати, где он?

— — Кто?

— — Капитан.

— — Отошел к машине — видимо, что-то там оставил.

Но последние фразы Михаила его друг не слышал, в голове творилось что-то невообразимое, разобраться в собственных мыслях не представляло никакой возможности, в результате и появилось беспокойство, иначе, чем объяснишь нервные шаги капитана взад-вперед.

— — Ты видел? — вдруг остановился и в упор спросил Алексей Васильев.

— — Кого, — удивился майор.

"Значит, нет", — прочь всякие сомнения, как еще подтвердить свои догадки, обосновать напрашивающиеся выводы и, наконец, удостовериться в своей правоте.

Чем?! Может все-таки найти то главное, что, в конце концов, решит то, отчего и происходят великие свершения. Пока же необходимо молчать, да молчать, иначе жизнь преподнесет очередную пакость или что-то вроде испытания, иначе тебя просто не поймут.

Алексей особо не собираться откровенничать, он даже промолчал, когда капитан Камишин забрал с собой Потапова, пытавшегося разобраться, в чем собственно дело. Они принялись разбираться, их работа отличалась некой кропотливостью: составление протокола, тщательный обыск трупа и места происшествия, что в такой обстановке казалось просто невозможным, кроме того, темнота съедала все признаки наступающего дна, так что было непонятно, то ли действительно можно ждать утра, то ли еще стоит глубокая ночь.

Однако вскоре, когда сумрак стал разбавляться молочными оттенками и стало не так темно, к роще подъехало два "УАЗа", они, шумно пыхтя, остановились около потаповского и камишинского автомобилей и из него принялись выпрыгивать люди в серых и в камуфляжных униформах, они выпрыгивали с деловыми и сосредоточенными лицами, создавалось впечатление, что то, что они сейчас делали, являлось смыслом всей их жизни.

Двое из них сразу направились к месту происшествия, остальные, переговариваясь друг с другом, направились вслед за первыми.

Алексей мгновенно заметил, как у всех них блестели глаза, причем этот блеск казался недобрым, в нем даже азарт походил на не здоровую привычку, словом у капитана сложилось довольно странное впечатление, что эти люди здорово чем-то накачены — уж слишком они вели себя неестественно.

Бросив несколько пустых бессмысленных фраз, совсем не относящихся к делу, вся эта мрачная толпа, так же неожиданно, как и приехала, удалилась, захватив с собой труп женщины. Вероятно, они здесь пробыли всего лишь несколько минут, так как никто не успел опомниться и толком что-нибудь понять, и только капитан Камишин с видом полного недоумения подошел к Потапову с Васильевым и, глядя вслед удаляющимся машинам, проговорил:

— — Странно, откуда эти чумные появились? Вы их вызывали?

— — Нет, не мы, — в голосе Михаила почувствовалось явное волнение. Алексей же сохранял полное спокойствие, словно ничего страшного не произошло или он просто ожидал такого поворота дел.

— — Нет?.. Но ничего не так уж тяжело разузнать, кто приезжал, — добавил он после секундной паузы.

— — По-моему это невозможно, — голос Алексея звучал несколько глухо, местами он срывался, в его сознании еще стояли глаза, пустые и бессмысленные, с недобрым блеском, без каких-либо мыслей.

Вот и все! Теперь ни что не останавливало и не задерживало его здесь. Необходимо уезжать. За Алексеем последовали и все остальные.

Светало. Из-за горизонта медленно и лениво, словно не хотя, поднималось солнце, его первые лучи тусклым холодным светом освещали землю. Представлявшаяся картина от этого становилась совершенно безрадостной. Одни сплошные серые тона, которые только выделяли нечеткие, постоянно расплывающиеся контуры предметов. Отблески попадали и на небо, покрытое черными, налитыми свинцом тучами, может, поэтому злорадная таинственная улыбка, посланная ему откуда-то неизвестно откуда, от самого дьявола что ли и получившаяся в результате причудливой игры полуночных красок, а еще воспаленного воображения, служила несомненным предостережением для капитана. Алексей намек понял, он вновь устремил свой взгляд ввысь, туда, где ясно виднелась угрожающая ухмылка, затем капитан перевел его немного вперед и вправо — тут небо прояснялось, а тучи постепенно светлели, приобретая привычные для глаза тона.

Васильев незаметно для окружающих улыбнулся и тихо проговорил:

— — Врешь — не возьмешь!