За пределами камерного высказывания

Эссе

Дмитрий Артис — поэт. Лет двадцать назад это еще вызывало какие-то споры на уровне сетевых литературных тусовок. Сегодня это — факт. Его стихи могут нравиться или не нравиться. Одним они будут казаться брутальными, другим изысканными. Кто-то увидит в них изрядную долю позёрства, кто-то — экзистенциальную глубину философии жизни. А кому-то окажутся близкими обезоруживающая искренность, порой даже сентиментальность в хорошем смысле слова — как чувственность поэтического отражения себя в современном мире. Поэт почти всегда пишет о себе, просеивая сквозь собственное восприятие каждую деталь реальности.

Если бы нужно было найти ёмкое слово, отражающее главное в его творчестве — самым точным, пожалуй, было бы слово «естественность». Природная гармония, «вписанность» в окружающее пространство, сотканное из всего и вся. Стихи Артиса состоят из огромного города, столичных улочек, злачных мест, загородных пейзажей, атмосферы творческих вечеров. Из человеческого круга общения — среды, в которой он всегда обитал, как рыба в воде, в то время как многие либо уходили в риторику фрондёрства, либо «варились в собственном соку».

Речь становится для поэта его личным, внешним и внутренним жизненным пространством, он сам как бы состоит из русской речи, которая может быть воспринята не иначе, как часть его личности. Впрочем, и сам Артис воспринимается как часть современной поэтической языковой культуры — с его богатой лексикой, с ярким артистическим псевдонимом (настоящая фамилия поэта Краснов).

Речь в его стихах — естественна, на этом языке говорит его «артистическая среда», люди, живущие рядом, и вообще — народ, в каком бы состоянии этот народ не пребывал в тот или иной период времени, в котором живёт поэт. Герой стихов Артиса всегда совпадает с неуловимым, изменчивым временем. В этом секрет поэтического успеха, который сопутствовал поэту, надо сказать, с самого начала и по сей день.

Дмитрий Артис всегда был поэтом своего времени. Своевременным, сопричастным происходящему «здесь и сейчас». Он всегда почти идеально вписывался в литературный поток, занимая в нём своё место, которое не требовало от него ни нарочитой экстравагантности, ни ожесточенной конкуренции. Это место всегда принадлежало только ему, было им со вкусом «облюбовано и обжито», и потому никем не могло быть занято, кроме него самого. На этом месте он никому не мешал, и ему тоже никто не мешал. Потому что поэт был здесь «дома». Был «своим».

Сосуществуя со временем, текущим в русской поэтической культуре, со страной, с которой Артис жил, что называется, «в любви и согласии», без особой конфронтации, он со своими стихами никогда не был «небожителем», но всегда воспринимался читателями как нечто понятное, близкое. Был частью читательской культуры, частью творческой атмосферы страны.

Времена либеральной «вольницы» открыли в нём пронзительного лирика и трагика. Ему не свойственна роль обличителя. Он всегда писал о любви: к стране, к женщине, к русской речи, которую, к слову, поэт знал и чувствовал всегда тонко и глубоко: от архаизмов, просторечий и сленга до обсценной лексики, которой, чего греха таить, грешили многие современные авторы. Это выглядело как вполне естественное «хулиганство», ибо грехопадение литературного языка происходило повсеместно.

В его стихах всегда ощущается живое многогранное чувство — от уныния до счастливой радости, от бестолковости до умственной концентрации, от растерянности — до безжалостной точности, от лёгкой злости — до нежности, от залихватской бесшабашности — до сдержанной печали. Эта открытость иногда оборачивается «расхристанностью», но поэт крайне редко позволяет себе переходить грань дурного вкуса. Иногда эти чувства выплескиваются в стихах, противореча друг другу до взаимного отрицания, смешиваясь друг с другом в разных пропорциях, против логики и вопреки привычным лирическим стереотипам. Это придаёт высказыванию ощущение напряженного «нерва», «адреналина», не оставляя равнодушным никого, кто сталкивался с его стихами.

Я от печали нынче радостно невозможен.

Мне от печали нынче весело и покойно.

Внутренняя свобода, присущая его стихам, обосновывается и в образной символике. Один из таких удачных образов запечатлен в «Залихватчине», где название становится метафорическим именем Родины, а образ бубенцов воспринимается и как антураж, знак образа «русской тройки с бубенцами», воспетой в классической русской литературе, и — как атрибут скоморошества. Скоморошеская нотка звучит во многих стихотворениях Дмитрия Артиса, поэт иногда подтрунивает и над окружающим миром, и над самим собой.

В недалёкой Залихватчине

встречу старость и, звеня

бубенцами, не иначе как,

буду петь, что Залихватчина —

это родина моя.

Дмитрий Артис, прежде всего, талантливый лирик. Лирика представлена в его творчестве многогранно, ей свойственна глубина, психологизм, достоверность. Его лирический герой почти всегда — он сам, поэтому искренность его лирики обезоруживает и заставляет проникнуться доверием к лирическому герою.

Многие стихи связаны с традициями русской поэзии эпохи модерна, среди которых отчетливо проявляется родство с Александром Вертинским.

Среди стихов, написанных в таком духе — «Фиолетовый замок из нежных фиалок…», «Мандариновый сад», «Слышишь, Черри…»

Надо заметить, в таких стихах Артис далек от подражательности. Традиция романсовой лирики Вертинского гармонично вписывается им в современный образный поэтический мир, а лёгкое отсвечивание «ретро» лишь смягчает контуры образов, как будто на современную фотографию накладывается лёгкий глянец дагерротипа, лишь оттеняя ностальгические ноты.

Интересной представляется и пейзажная лирика поэта — яркая, характерная, неразделимая с его лирическим героем, почти всегда находящимся в центре картины.

А снега-то, снега насыпало!

Деревья по грудь занесло.

В загуле метелица сиплая —

дородная баба с веслом.

Поэт играет словами легко, непринуждённо, облекая в лирику и приёмы, свойственные конструктивистам, и образы, близкие больше к гражданской поэзии. Пейзажная лирика у него похожа на акварельные зарисовки: они легки, зримы и предметны.

Пейзаж в окне меняется некстати

по прихоти заснеженного марта:

изогнутыми улицами катит

метели обруч маленькая Марта.

Философская лирика — ещё одна грань творчества, значительная для творчества Артиса. Поэт размышляет о жизни и смерти так же легко и понятно, как пишет о себе самом.

Бессмертие не всякому дано.

Я не гонюсь

за белкой в колесе.

Со мною мир пребудет заодно,

и с миром я пребуду насовсем.

Его философия — не умозрительна, она, скорее, житейская, он никогда не уходит «в космические дали» или в глубину религиозных представлений. В его философских лирических высказываниях нет лексической громоздкости, абстрактных понятий. Поэзия в таких стихах Артиса легка, немногословна, предметна, обращена к человеку и соизмерима с ним.

К чему такой возвышенный посыл:

мол, если надо — прошлое догоним?

… Всё то, что ты когда-то упустил,

спокойно умещается в горсти,

на детской помещается ладони.

Поэты всегда чувствуют своё время, проживают его вместе с окружающим миром, со страной, в которой живут. Они в буквальном смысле погружены в это живое время, их касается всё, что происходит «здесь и сейчас». Не удивительно, что Артис, как поэт, чуткий к изменениям извне, отразил ощущение разлома времён, гибели старого мира, и почувствовал дыхание новой эпохи, не предполагающей никаких компромиссов со старым укладом жизни.

Поэт не рвётся вперёд, но и не заглядывается назад, цепляясь за приметы старого мира, с его причудливым модерном и магнетической образной символикой. Его отношение к уходящему времени можно сравнить, наверное, с картиной уплывающего перрона, видимого из окна вагона тронувшегося поезда. Одно из «знаковых» стихотворений удивительным образом отдаёт дань модерну, где появляется образ, близкий изысканной графике и одновременно — эпитафии о себе самом, написанной «позолотой на чёрном камне».

В прошлый век ухожу.

Все мы в прошлое как-нибудь канем.

Проявить силу воли

и с богом уйти до морщин.

Нарисуйте меня

позолотой по чёрному камню

сумасшедшим немного,

улыбчивым, глупым, смешным.

Вместе с наступающим новым временем в жизнь и творчество поэта приходит военная тема. И тут он остаётся верен себе. В его военной лирике нет ничего выдуманного. Нет ни ходульных патриотических лозунгов, ни слезливого надрыва. Стихи о военном времени похожи на фотоснимки. Среди них — лаконичные автопортреты, где запечатлён сам лирический герой, безнадежно гражданский, несовершенный, воплотивший в себе не самые, быть может, лучшие черты, так хорошо знакомые людям, никогда не видевшим войны. Отражая себя в зеркале стихов, Артис не лукавит, и даже, допуская лёгкое позёрство, он не стремится «набить себе цену» или приукрасить свой портрет. Егор взгляд на собственное отражение полон горькой иронии, местами даже — сарказма. Но осознание своей правоты в главном — преображает образ лирического персонажа, выводит его за пределы камерного высказывания.

я вижу всё,

я знаю города,

я сам — Донбасс,

хоть на Донбассе

не был

и, может быть,

не буду никогда…

Стихи, написанные им под впечатлением поездки, похожи на маленькие репортажи. Некоторые стали поэтическими «хитами». Например, «Отречённые братья выходят на свет» — стихи об украинских нацистах в подземельях. Стихотворения «Плохие парни», посвящённое защитникам русской земли и «Свистулька», о гражданском конфликте на Донбассе, рассказанная в манере почти что сказочной, игровой, яркой — обрели популярность среди читателей сразу же после публикации в сети.

К слову, поэт всё же побывал на Донбассе, чтобы увидеть всё собственными глазами. А в творчестве поэта открылся новый этап, где просматривается преобладание реализма и гражданской темы. Хочется надеяться, этот период будет столь же интересным и плодотворным, как и то, что было написано Дмитрием Артисом до войны, и не разочарует читателя.