Чужая жизнь.

«…Я всегда завидовал поэтам, особенно „антологическим“: напишет контурчики, чтоб было плавно, выпукло, округло, звучно, без малейшего смысла: „Рододендрон-Рододендрон“ — и хорошо. В прозе люди требовательнее, и если нет ни таланта, ни мысли, то требуют хоть какого-нибудь доноса.»

……………………… Герцен А.

« — Подлецы! — сказал он так, что соглядатаи могли слышать это слово, постоял минуты с две против них, как бы вызывая их на благородный бой, и, когда увидел, что они молчат и начали скрываться, пошел своей дорогой.»

……………………….Лажечников И. И., Ледяной дом, 1835

Но несомненно, что осведомителями жандармов должны служить люди именно такого типа, — все знающие и способные ловко скрывать истинные убеждения свои за обилием знаний.

………………………… Горький М., Жизнь Клима Самгина, 1936

Люди с комплексами, со склонностью к тщеславию, с надутым самолюбием и мало-мальскими способностями к писанине — часто пытаются сделаться литераторами. И особенно — поэтами. Ради этого они готовы рассказывать о «таинственных голосах» и «духовном предназначении», рифмовать и даже некоторое время рассуждать о теории стихосложения.

Но стихи здесь ни при чём.

Они по сути ненавидят поэтов, но испытывают отвратительное любопытство к их жизни, пытаясь разузнать, «из какого сора» получаются стихи.

Их мало интересует техника написания, секреты мастерства, духовные составляющие творчества.

Даже реальная человеческая боль для них — лишь рычаг, с помощью которого они могут влиять на чужую жизнь.

Сплетни, слухи, дикие предположения, стремление бескорыстно посудачить или получить информацию, в основном, личного порядка — вот что привлекает их, в первую очередь: одних по «службе», других — по врождённой страсти ко всему необычному. И те, и другие, в основном, хотят власти над не принадлежащей им жизнью — и ради этого готовы придумать её, подменить своим упрощённым пересказом реальных и вымышленных фактов, перетасованных фрагментов, нередко подсмотренных в замочную скважину Бог знает чьих дверей.

Их интерпретации и сюжеты примитивны, далеки от реальности, ибо в основе этого бессовестного перевирания чужой жизни лежит стремление в чем-нибудь уличить, осудить, а не понять. В этих искусственных, фальшивых конструкциях, имитирующих чью-то неизвестную жизнь, нет ни глубины, ни полноценной логики, ни правды. И ни о чем, кроме примитивного устроения ума, родившего сплетню, пасквиль или скверный анекдот о чужой жизни, не скажет.

Стихи и проза у них получаются пресными, безжизненными, юмор — невкусным, публицистика — скучной. И никакие «загадочные пассы», эпатаж или высокопарные подражания от этого не спасают.

Лучше всего им удаются мемуары, но достоверность их крайне низка — по причине скрытого или явного враждебного отношения к «объектам повышенного интереса», стремления обелить и приподнять себя над окружающими, приукрасить свои мнимые или действительные заслуги. Запечатлеть свою сомнительную причастность к чужой жизни. К жизни, которая по-настоящему интересна — и тем, кто ценит прекрасное, и просто досужим любопытствующим, любящим пощекотать себе нервы, падким до сплетен, до «жёлтых» подробностей в жизни великих и просто известных людей.

Поэты и писатели уходят из жизни раньше, чем мемуаристы, паразитирующие на их жизнях. К тому времени, как их жизнь в искажённом облике, переиначенная и оболганная, чаще всего, выставляется мемуаристами на продажу, защитить себя они уже не могут. Тех, кто искренне любит поэтов, писателей, художников, артистов, жизнь которых описывает — единицы. Редкость… У каждого своя дорога.

Описывая реальные события, перевирая или выдумывая несуществующие сцены из чужой жизни, авторы низкопробной мемуаристики прибегают к деформации правды. Сила деформации зависит от задач, которые стоят перед таким мемуаристом, от политической конъюнктуры, от морального климата в обществе. Прибегает автор таких пасквилей на реальную жизнь к искажению пропорций в значимости личностей, о которых идет речь, надувая собственную персону и походя принижая остальных. Это делается автоматически, чтобы вписать персонажа, с коим идентифицирует себя мемуарист, в круг людей, о которых он пишет, как о равных себе. Но умного читателя не обманешь: равный не станет манипулировать, искажать. Не будет набивать себе цену за счёт обесценивания тех, чьи жизни послужили поводом для написания сомнительной псевдобиографической продукции, а нередко и предметом выгодной издательской сделки.

В мемуарах такого пошиба обычное сексотство и склонность к сплетням облагораживается литературным жанром, но по сути, остается тем же, чем являлось и до литературной версии: кляузой, клеветой или банальным стукачеством в расчете на общественный интерес. Только в более приличной обёртке. Уважение к напечатанному и доверие к изданному сохранилось в нас — читающих и пишущих, в отличие от способности отделять ложь от правды. Её сохранили не многие, увы.

По сути, весь этот окололитературный сброд — оборотни, преследующие цели, весьма далекие от литературы. В отличие от честных графоманов, порой любящих литературу бескорыстно, хотя и безответно.

Такими людьми набиты «МАССОЛИТы» различных уровней и писательские кружки, сетевые форумы и сообщества, литературные сайты, церковные приходы, предбанники различных спецслужб и психиатрические лечебницы… Из таких людей получаются идеальные собеседники, профессиональные провокаторы и квалифицированные соглядатаи.

Незаменимые — для любых режимов.