Глава 20

Клэймор.

Я открываю глаза и первое, что я вижу — это его лицо. Я широко ему улыбаюсь, а все проблемы будто остаются там, куда мы больше никогда не вернемся.

— Привет.

— Ты в порядке, Клэй?

— Да, всё вроде не плохо, так? — я пытаюсь подняться, но голова чертовски раскалывается, в глазах всё плывет, — черт, ну и неделя была, мать ее. Если хоть еще раз в жизни я захочу путешествовать на семьсот пятьдесят фунтов, сделай одолжение, отговори меня.

— Надеюсь, следующего такого раза у нас не будет.

Я оглядываюсь в окно электрички, повсюду лишь густой лес и уходящее за горизонт солнце. Полупустой вагон, затхлый запах топлива и затекшие ноги. Я накидываю на себя пальто и сажусь с ним рядом.

— Сколько времени я проспал?

— Мы сели чуть больше часа назад, ты проспал всю дорогу. Судя по всему, снилось тебе что-то не очень приятное.

— Черт, я жрать хочу просто до умопомрачения. Когда мы уже приедем?

— Через десять минут мы будем в Дюнкерке. У нас осталось немного денег, можем снова зайти в ту забегаловку на железнодорожной станции, где продают тако, что скажешь?

Я ушам своим не верю.

— Что ты сказал? — я смотрю в его глаза с недоумением.

— Ну, та станция, где мы жрали тако, помнишь? В наш первый день, предлагаю зайти туда, помнится, тебе там понравилось, — он закатывает глаза, — насколько это вообще возможно.

— Стой, подожди. Ты меня наёбываешь что ли?

— В каком плане?

— Ты сказал, мы будем через десять минут в Дюнкерке? В Дюнкерке? Во Франции?

— Ну, да. Сегодня ночью мы уже будем дома, ты что, не рад? — он счастливо улыбается и безмятежно смотрит на меня.

— В смысле в Дюнкерке? Ты ничего не путаешь? — я снова заглядываю в окна в поисках знакомых ориентиров, но не вижу ничего, кроме глухого леса, — мы ведь только сели недавно.

— Да, мы сели в Лилле, ты чего? — он спрашивает это с какой-то опаской, от чего мне становится не по себе.

— Какой к чертям Лилль? До него ехать оставалось дохрена и больше.

— Клэй, ну хватит прикалываться, не включай кретина, а. Нормально ж всё было.

— Что происходит, мать твою? — я шарюсь по карманам в поисках билета, нахожу смятые в трубочку маленькие клочки бумаги, разворачиваю, всматриваюсь в блеклые буквы, — посадка в Лилле, как это так?

— Клэй? Ты меня пугаешь, черт тебя дери.

— А вся остальная дорога где? — я удивленно таращусь в окна, на него, потом в билет, потом снова в окна, потом сталкиваюсь с его испуганным удивленным взглядом, — как мы добрались из Копенгагена в Лилль?

— Да так же, как ехали и сюда, электричками, автобусами, иногда ловили попутку.

— Нет, расскажи подробнее, как и что было, — я хватаю его за плечи и смотрю в его глаза, — день в день, где мы были и что делали.

— Что с тобой?

— Расскажи мне, мать твою!

— Ну, мы сели в Копенгагене на электричку до Гамбурга, ехали с пересадками. После всего того, что случилось в отеле, ты проспал всю дорогу. В Гамбурге мы оказались уже под вечер, поймали попутку и доехали на ней до Ганновера, нас подвез тот ирландец, у которого свое ритуальное агентство, ты полдороги задавал ему дурацкие вопросы про похороны. Ту ночь мы провели в Ганновере, сняли придорожный хостел с видом на стоянку дальнобойщиков, ночью ты снова пытался залезть ко мне в постель, а утром ты снова выделывался на местную еду. Мы не стали останавливаться в Германии, с утра сели на электричку и через три часа уже были в Кёльне. Вторую ночь мы провели в Брюсселе, снимали дешевый хостел, мы приехали туда очень поздно и долго уговаривали администратора, чтоб он вообще нас пустил, а утром уехали, даже не завтракая, потому что денег осталось совсем мало. По дороге из Кёльна нас подобрали какие-то ребята, что ехали на концерт, мы пели всю дорогу песни Джима Моррисона и курили траву. Они приехали сюда из Нового Орлеана, сняли какой-то вонючий хипповский фургончик и колесили по всей Европе. Полдня они нас везли от Кёльна до пригорода Брюсселя, они сэкономили нам кучу бабок, благодаря которым мы и смогли, в общем-то, провести еще одну ночь в Брюсселе, и сейчас сможем относительно нормально поесть. В Брюсселе мы оказались к вечеру того же дня, ночью у тебя был еще один приступ, ты там поднял на ноги абсолютно всех, персонал, постояльцев, все слетелись и начали предлагать свою помощь, кто-то просто стоял и шокировано пялился. Я их понимаю, когда я увидел это впервые, я был не в менее шоковом состоянии. Ты пытался выдавить себе глаза и чуть не откусил себе язык, мне пришлось вставить тебе в рот зубную щетку. В общем, мы справились, но я чертовски перепугался. Не знаю, как скоро я вообще смогу привыкнуть к твоим этим приступам, на это просто невозможно смотреть. Следующий день мы решили провести в Брюсселе, посмотреть на город, да и вообще развеяться после всего этого дерьма. К вечеру мы сели на электричку, доехали до Лилля, сделали пересадку, и, в общем-то, всё, скоро мы будем в Дюнкерке, а после доберемся до Кале, проплывем через Ла-Манш и обратно в Лондон, точно так же, как и добирались сюда.

— Твою мать… — я сажусь и хватаюсь за голову, пытаюсь понять.

— Клэй? Что происходит?

— Я ничего из этого не помню.

— То есть, как не помнишь?

— Я не помню ничего из того, о чем ты мне сейчас говоришь.

— Что последнее ты помнишь?

— Я помню, как мы сели на электричку на центральной станции Копенгагена, а после провал. Я будто проспал час, а прошло… сколько, прошло вообще?

— Дня три где-то… ты меня пугаешь, Клэй, — он садится напротив меня и заглядывает в мои глаза, — а всё остальное, ты помнишь всё остальное?

— Я помню всё, что было до того, как мы сели на станции в Копенгагене. Я помню смерть отца, смерть той девчонки, отели, все приступы, что были, всё это, — я снова подхожу к окну и вижу знакомые виды города, билборды и вывески на французском. Это Дюнкерк, Гарнетт меня не обманывает, — что со мной не так?

Через десять минут электричка прибывает на станцию в Дюнкерке, уже темнеет, я выхожу и оглядываю всё вокруг. Знакомая забегаловка, знакомое расписание пригородных электричек, скамья на которой мы сидели, когда ехали в Данию. Половина нашего пути просто выпала из моей памяти и я не понимал, почему. Клэй говорит, что нам нужно двигаться дальше, что чем быстрее мы окажемся в Лондоне, тем быстрее мы сможем обратиться за помощью к врачу.

— Пойдем, Клэй, нам нужно идти, — он обнимает меня за плечо и подталкивает вперёд, а меня будто ноги не несут.

— Тот приступ в Брюсселе, он был таким же, как и всегда?

— Да, я был рядом, ты не успел ничего с собой сделать, просто перепугал всех до черта. Было два часа ночи, когда он начался. Они думали, что я тебя убиваю или вроде того, тарабанили в дверь, а я не мог открыть, потому что нельзя было тебя отпускать. Кто-то выбил дверь, благо нам на утро не предъявили за это счёт. Это было что-то, Клэй.

— Черта с два я забыл именно дорогу обратно, я бы хотел забыть то, что было в отеле и многое другое, почему эта хрень сработала именно сейчас. Я надеюсь, я никого не замочил на этот раз?

— Нет, Клэй, мы добрались весьма неплохо. Я даже немного удивлен, что на сей раз ты не изнасиловал какого-нибудь бедного ребенка.

Еще через час мы ловим попутку, после чего оказываемся в том же порту у пролива Па-Де-Кале, с которого, по сути, всё начиналось, в то же время, но уже с совершенно иными целями. Здесь всё так же безлюдно, прожекторы всё так же бьют в глаза, люди стоят с тюками своих вещей у причала и ждут своего парома. Я помню, как я спал на коленях у Гарнетта здесь впервые, как мне снился мой дом, моя постель и вкусная еда, и лишь сейчас я возвращаюсь к этому в реальности. Ощущение возвращения домой просто непередаваемое. Сама мысль о том, что скоро всё точно останется позади, и я смогу вернуться домой заставляет чувствовать меня самым счастливым. Чем больше я думаю об этом, тем больше отходят на второй план мысли о провалах в памяти.

Мы просто сидим на причале и мне чертовски спокойно от того, что Гарнетт со мной рядом, спокойно от того, что уже ночью мы будем в Лондоне. Только сейчас у меня окончательно всё укладывается в голове и эта жуткая тревога уходит. Я достаю из пачки последнюю сигарету, прикуриваю, глубоко затягиваюсь и медленно выдыхаю холодный пар вперемешку с табачным дымом. Я кладу свою голову ему на плечо и смотрю вдаль приходящему парому.

— Тебе уже лучше, Клэй?

— Ты знаешь, я счастлив, — я указываю пальцем на горизонт, — на том берегу наш дом. Так близко, так рядом. Уже сегодня мы будем спать в нормальной постели и есть нормальную пищу, пить нормальный алкоголь, а не это палёное дерьмо, от которого отшибает память. А ванная, черт, как же я скучаю по ванной, Гарнетт. Ты хоть представляешь, что уже сегодня мы будем жить как нормальные люди, а не как долбанные отбросы общества? Ты уже чувствуешь себя счастливым? Ты чувствуешь это?

— Я чувствую, Клэй, — он улыбается мне и затягивается, — до сих пор поверить не могу.

— Уж поверь. На том берегу начинается наша новая жизнь, — я забираю у него сигарету и снова затягиваюсь, — ты знаешь, я этого никогда никому не говорил, но я благодарен тебе как никому другому, Гарнетт. Ты проделал со мной весь этот путь, прошел его со мной бок о бок, буквально. Честно признаюсь, с самого начала у меня были сомнения, что ты сбежишь, когда будешь мне нужен, либо мы просто разосремся в пух и прах из-за той разности, которая всё равно между нами присутствует, но мы оба здесь, мы почти вернулись и я жив, чему я одновременно удивлён и рад. Ты помог мне не только отомстить, но и восстановить своё право на то, что должно было стать моим, и я тебе за это благодарен. И вообще, ты первый, кому я в принципе выражаю свою благодарность, это многого стоит, знаешь ли.

— Что ж, хоть ты и был форменным козлом всё наше путешествие и выносил мне мозг так, как никто и никогда до этого, я всё же принимаю твои эти благодарности, — он говорит это нарочито фамильярно, чтоб побесить меня, после чего нежно мне улыбается и обнимает за плечи. — Мы еще не вернулись, но ты уже изменил мою жизнь.

Вскоре мы садимся на знакомый паром с британским флагом и толпой людей с дешевыми сумками, которые в этот раз даже не раздражают меня, а после отчаливаем от берегов Франции. Через каких-то сорок пять километров мы оказываемся на родных берегах долгожданной Англии. Она встречает нас своей сырой мрачностью и густым туманом, раскинувшимся вдоль по причалу, от которого несло корабельным топливом и запахом речной рыбы. Никогда не любил речную рыбу.