Глава 14

Клэймор

Да прав этот кретин был во всем, что уж таить. У меня просто сдали нервы от голода, усталости и недосыпа. Мы вывалились со станции, и пошли вдоль улицы, не разговаривая еще как минимум три квартала. Он шел, опустив руки в карманы своего английского, потрепанного пальто, тяжело дышал и смотрел куда угодно, но только не на меня. Я плелся за ним следом, изредка оглядываясь по сторонам. Отчего-то я переживал. Обычно я не из-за чего не переживаю, повода не находится. Обычно проблемы решаются как-то сами собой, а тут я прямо шел и весь распереживался как кретин. Пытался понять, откуда это дурацкое волнение, но началось оно именно в тот момент, когда мы стояли и орали друг на друга как ослы на этой проклятой станции. Я уже пожалел триста раз, что вообще завел эту пластинку. Какие-то охренительно плохие эмоции прямо валили через край. Я достал свой блокнот. Гарнетт уходил вперед, а когда я закончил, я его догнал. Вдруг я что-то такое почувствовал, что-то такое, чего никогда не чувствовал раньше. Даже немного напугался. На мгновение мне показалось, что со мной что-то не так. Но я всё-таки сказал это.

— Гарнетт?

— Чего тебе? — он был чертовски обижен. Это было слышно по его голосу.

— Я ужасно боюсь.

— Чего ты боишься, мать твою? — он спрашивает, а сам на меня даже не смотрит.

— Я боюсь тебя потерять.

— Что на тебя нашло? — он до сих пор на меня не посмотрел.

— Извини… за то, что наговорил там, на станции на этой проклятой. Я был не в себе. Честно говоря, я и сейчас не совсем в себе, просто теперь меня гложет этот страх. Я ничего не боюсь по жизни, знаешь, а тут прямо испугался, что ты возьмешь, да свалишь от меня в порыве злости. Как-то, я не знаю даже… да посмотри же на меня, черт тебя дери! — я хватаю его за плечо и поворачиваю к себе.

— Я не злюсь на тебя.

— Правда? — я заглядываю в его кристальные бирюзовые глаза. Ох уж эти его глаза, черт возьми, такие глаза увидишь и больше не забудешь никогда. В общем, он кивает и слегка мне улыбается. Мой страх снимает как рукой, и я обнимаю его за плечи.

Через квартал усталость срубает нас так, что идти куда-то еще становится просто невыносимым и нас заносит в какой-то узкий переулок с кучей мусорных баков, мешков из-под мусора и картонных коробок. Спать в гребаном переулке на куче коробок и пакетов с мусором. Я в жизни не думал, что вообще хоть приближусь к такому. Гарнетт валится на эти коробки и устраивается поудобнее, а я стою, смотрю на всё это и мне снова хочется заорать в истерике, от условий, от антисанитарии, от того, на какое вообще дно мы опустились из-за моего чертового папаши, но усталость оказывается сильнее. Гораздо сильнее меня.

— Иди ко мне, тут очень холодно, — он протягивает мне руку в своей перчатке без пальцев, мне не остается ничего, кроме как пристроиться рядом.

Я ложусь к нему, двигаюсь совсем близко, и обнимаю его здоровой рукой. На часах два или три ночи, на улице сыро и туманно. Мы лежим в каком-то грязном, узком, занюханном переулке в куче коробок и пакетов с мусором, вокруг грязь, пластиковые мусорные баки, вдалеке слышен лай собак, тусклый фонарь висит высоко над головой и почти не светит. Ужасно холодно, сыро и зябко. Это была самая ужасная ночь в моей жизни. Определенно самая ужасная.

Просыпаюсь я от того, что кто-то пытается снять мою бионическую руку. Я разлепляю глаза и в темноте едва его вижу, их будто песком засыпало. Он яростно тянет мою искусственную руку на себя, а я дергаюсь всем телом. Чертов псих. Я открываю глаза и отталкиваю его от себя, а он по-прежнему держится за нее, крепко-крепко, так и не отпускает же засранец. Эта гребаная рука стоит целое состояние, похоже на то, что он просто решил нас ограбить. Я встаю на ноги и с силой его толкаю, в темноте разглядываю его лицо и его самого. На вид лет триста, одет в потрепанную дырявую сальную куртку. С густой неухоженной, седоватой бородой, от него несет дешевым алкоголем и мусором. На какое-то мгновение он отшатывается, но теряет равновесие и всем весом падает на спину. Я слышу какой-то хруст, будто что-то треснуло или вроде того. Я подхожу к нему ближе, а он лежит не двигаясь.

— Эй? — я склоняюсь над ним и слегка пихаю носком ботинка в бок. Он лежит на земле с открытыми глазами и не реагирует вообще, — с тобой все в порядке? Эй?

Я касаюсь его плеча, снова слегка пихаю, но никакой реакции не следует. Я слышу, как Гарнетт просыпается и шуршит своими этими коробками. Оглядывается, будто хочет понять, где он находится.

— Клэй? Что ты там делаешь?

— Я по ходу мужика убил… — я трогаю его запястье, пытаясь проверить наличие пульса, но его нет. Он просто отсутствует. Мое сердце начинает колотиться как проклятое.

— Что? — он вскакивает и подходит ко мне и к этому лежащему на земле мужику, — кто это, твою мать?

— Он пытался нас ограбить, схватил меня за руку и тянуть начал, я его толкнул, он упал и так и лежит, черт, — я пытаюсь нащупать пульс на шее, ноль реакции, а потом я поднимаю глаза к его лицу и вижу, как из-под его головы течет кровь. У меня сердце уходит в пятки. Честное слово, я чуть от страха не умер.

— Нам нужно уходить.

— Что? Он же тут… мертвый лежит, — я показываю на тело, а Гарнетт хватает меня за плечо, подымает меня.

— Вот именно, надо убираться, пока не рассвело. Не хватало еще, чтоб нас тут кто-нибудь увидел.

— А что с ним делать? Он же…

— Ни хрена не делать. Пойдем, ну же, — он буквально тащит меня за собой, а меня ноги и не слушаются, в голове вообще непонятно что. Я даже не могу поверить, что это все происходит на самом деле, — да хватит тормозить! Нам нужно уходить отсюда! Или ты хочешь, чтоб тебя закрыли?

Он тащит меня за руку и идет вперед быстрым шагом. Два квартала мы преодолеваем молча, почти в каком-то шоке. Уже светало, но людей на улицах по-прежнему еще не было. Он оглядывается по сторонам и не замедляет шаг.

— Хватит! Мне нужно остановиться! Гарнетт? Нужно остановиться и подумать.

— О чем тут думать? — он спрашивает это так безэмоционально, так спокойно, будто ничего не произошло, будто мы просто прошли на красный свет, или вроде того.

— Я только что человека убил! — я останавливаюсь и смотрю на него. У него в глазах ни капли страха, ни капли ужаса, ничего, — ты это понимаешь? Я, твою мать, убил его. Убил человека! Я его даже не знал, а теперь он там мертвый лежит, он лежит и истекает кровью, зачем мы ушли? — я говорю, а меня колотит, руки трясутся как проклятые, такой страх, я, наверное, испытываю только во время своих приступов, — надо вернуться и помочь ему как-то, Гарнетт.

— Слушай, он мертв, ты сам все видел. Если мы вернемся, начнутся вопросы, нас упекут за решетку. Ты в тюрьму захотел? Ты кретин? — он хватает меня за лицо и всматривается в мои глаза, — это было непредумышленно, ты защищался, ты это сделал не намеренно. Он сам к тебе полез. Черта с два он полез вообще? Он хотел тебя обчистить, а ты не сделал ничего такого. То, что произошло, случайность. Ты хочешь отвечать за случайность? Я — нет.

Он смотрит в мои глаза и говорит это таким спокойным, сдержанным голосом, что начинает меня пугать. Нельзя так спокойно относиться к гребаному убийству. Он сжимает мое лицо в своих руках и продолжает внушать мне почти гипнотическим голосом.

— У нас есть цель, Клэй и мы должны двигаться к ней. Ты не виноват в том, что произошло. Это был просто акт случайности. Мы все втроем оказались не в том месте и в неподходящее время, — он приближается к моему лицу еще ближе почти вплотную, — послушай меня, нам сейчас нужно успокоиться и двигаться дальше. В том, что произошло, нет твоей вины, заруби это себе на носу. Ты этого не хотел. Никто этого не хотел. Но это случилось. Так бывает, черт его дери. Ты не мог знать, как все обернется, слышишь меня? Просто не мог. А если бы знал, ты бы поступил иначе, верно? Ты бы поступил иначе? Конечно, поступил, твою мать. Послушай меня, не бери эту вину на себя. Мы оба в это вляпались, и оба с этим разберемся, понял меня? Мы вместе, это сейчас главное. А теперь послушай меня, — он приближается еще ближе к моему лицу, буквально касаясь меня своим носом, — сейчас мы продолжим свой путь и больше не вспомним об этом. Будто ни черта и не было. Давай не подставлять друг друга и двигаться дальше. Идет?

— Идет, — я могу только смотреть в его глаза, слушать его голос и соглашаться с ним. Я еще никогда ни за кем так не шел, как за ним, — Гарнетт, я…

— Заткнись на хрен, — он буквально шипит мне на ухо, а потом крепко обнимает.

Я думал, что ему всё нипочём, до тех пор, пока не почувствовал как колотится его сердце. Оно готово было выскочить из груди ко всем чертям. В тот момент я понял, что он тоже был в ужасе, просто умел его скрывать лучше, чем я. Его тело горело от жара, а дыхание сбивалось как сумасшедшее.

— Ну, все, нам пора.

Мы прошли еще один квартал. Уже окончательно рассвело. Люди начали потихоньку вылезать из своих нор. А я все думал про этого мужика и больше не мог выкинуть это из головы. Мне это напомнило ситуацию с Томасом на том приеме. Его я убил абсолютно точно так же. Мне стало, до боли, жаль Томаса, кто-кто, но он точно этого не заслужил. Он спас мне жизнь, и я отплатил ему смертью. Я так ценил его, всегда его ценил, просто не позволял себе распыляться на эти гребаные эмоции и благодарности, а он умер, так и не узнав об этом. Это меня беспокоило больше всего. Всю жизнь провести с человеком и ни разу не сказать ему о том, что он был нужен. На меня напала такая тоска, что пропал и голод и усталость, и все на свете и появилось лишь одно желание — лечь тут и помереть ко всем чертям.

— Я хочу признаться, Гарнетт.

— В чем же?

— Это я Томаса убил.

— Какого еще Томаса? Ты про своего личного помощника? — он смотрит на меня и щурится в недоумении.

— На том приеме. Он просто хотел, что я прекратил пить, потому что сам его об этом попросил, а когда подошел к бару, то не смог остановиться, он попытался препятствовать и я толкнул его, перед этим наговорив всяких гадостей. Он хотел как лучше, а в итоге умер от взрыва кардиостимулятора, который у него стоял. Типа стрессовая ситуация спровоцировала, понимаешь? А эту стрессовую ситуацию я и устроил, черт бы меня подрал!

Он идет дальше и молчит. Долго молчит. Ничего даже не ответил мне, козел. Идет, по-прежнему, запустив руки в карманы своего пальто, и молчит. Думает о чем-то, а потом тяжело вздыхает и вдруг заговаривает.

— Буквально месяц тому назад я проститутку убил.

— Что ты сделал, мать твою?! — я останавливаюсь и таращусь на него, — ты это шутишь так?

— Ну, фактически не я ее убил своими руками, или я… черт, в общем, сложно разобрать. Она была моей соседкой, жила за стенкой. Трахалась она ночи напролет, и жутко бесила своими стонами весь гребаный дом, а у меня и так проблемы со сном. Я из-за этой сучки мог неделями не спать. Короче, терпение лопнуло, я пошел к ней ночью, приковал ее к постели и ушел спать, утром какой-то коп стучится ко мне в дверь и говорит, что она мертва. Оказалось, что один из ее клиентов-ухажеров пришел к ней домой счеты свести за ее похождения, а она там прикованная лежит. Он насиловал ее до утра, а потом задушил на хрен поясом ее же халата, утром ее нашли такой. И с тех пор я задаюсь вопросом: «А ведь если бы не я, она, возможно, была бы жива сейчас?», — он заканчивает и смотрит на меня, — да ведь? Была бы жива?

А я стою, смотрю на него, пытаюсь переварить сказанное, а он со своими этими вопросами лезет. Да я охренел, когда он мне это сказал. Если бы я только что сам человека не прикончил, я бы его на хрен послал, больного ублюдка.

— Я думаю, если этот козел хотел свести с ней счеты — он бы сделал это с твоей помощью или без.

Он улыбается моему такому ответу, обнимает меня за плечи одной рукой и, мы идем дальше. Утреннее осеннее солнце светит в глаза. Город уже полностью оживился. Открываются забегаловки у дороги, мелкие кафешки. Машины наполняют улицы Гамбурга. В воздухе витает запах фритюра, картошки фри и свежести осенних листьев. А внутри у меня бушует буря. Буря, готовая поглотить всё-то хорошее и положительное, что во мне еще могло остаться. Я знал, что внутри него творится всё-то же самое. Эта ночь закончилась, а мы оказались связаны еще одной общей тайной.