Глава 1

========== Глава 1 ==========

Когда я прихожу домой, под дверью меня встречает новая порция коммунальных счетов, жирная красная печатная надпись прямо таки кричит о том, что я задолжал с оплатой. Долги здесь копятся быстрее, чем ты успеваешь их оплачивать. На прошлой неделе коммунальщики отобрали мой дом, там набежал настолько дикий штраф, что проще было продать жилье, чем найти деньги на оплату. Долги. Это всё, что мне досталось в наследство от моей приемной матери. Взамен мне дали социальное жилье, это означало то, что мне придется уехать из места, которое я последние двадцать четыре года звал своим домом, обзавестись соседями-алкоголиками, картонными стенами и общей кухней, а также дешевым районом и пособием по безработице, которого едва ли хватает на поддержание жизни. Но у нищих есть одно преимущество — они умеют выживать.

Вчера мне отключили электричество. Микроволновку я все равно продал, чтоб оплатить предыдущий счет за воду, поэтому оно мне без надобности. Сегодня я накупил парафиновых свечей, рыбных консервов и дешевых макарон по акции. Наш райончик Ньюхэм славился своей дешевизной, безнадегой и высоким уровнем безработицы. Лондон вообще отличался своим невероятно огромным классовым разделением, порой проезжая через город, я чертовски удивлялся, где находишься ты, а где находятся другие, разве что заборами нас не разделяли.

Стены здесь настолько тонкие, что я слышу звуки жизнедеятельности со всех четырех сторон. У соседей снизу сгорел дом, им дали это жилье за место пострадавшего от пожара, у них трое детей и все эти мелкие ублюдки визжат как один, к полуночи это прекращается, но сразу после активизируется сексуальная жизнь соседки справа от меня. Она типа оказывает услуги или что-то вроде того, настолько часто меняются ее посетители. Как я это понял? Пожалуй, по звукам. Один ее дерет молча, ни проронив ни единого звука, медленно, аккуратно, смакуя каждое свое движение, второй долбит так, что спинка ее кровати тарабанит по нашей общей стене, третий скулит как собака, а четвертый все время хлещет ее по заднице, так, что слышны звонкие шлепки. И у каждого свой манер. Всякий раз эта ненормальная сучка визжит до дрожи в голосовых связках, прикладывая все свои силы, будто намеренно хочет, чтобы ее услышал весь проклятый дом. А с утра проходя по коридору, она пристально смотрит тебе в глаза, говоря своим взглядом примерно следующее: "Да, меня трахают, а тебя нет, маленький неудачник".

Сосед слева от меня приходит с ночной смены где-то после того, как соседка справа заканчивает обслуживание ньюхэмовских членов, приходит частенько изрядно нажравшись, от чего начинается вторая волна соседских концертов в исполнении его жены. Сучка кричит, визжит, но каждый день терпит. Похоже, ее это заводит. Парень, что живет выше меня, постоянно плачет, у него что-то вроде нервных срывов, причем, довольно часто. Насколько я знаю, он сидел на наркоте. Иногда мне кажется, что он скоро повесится в этой своей коморке. Что-то с ним явно не в порядке. Здесь с каждым из нас что-то было не в порядке. Впрочем, это нас и объединяло.

Я не могу выспаться уже четвертые сутки, проклятые соседи, мой переезд и стресс из-за долгов начинают меня изматывать. Честно говоря, я не представляю, как жить дальше и жить ли вообще. С каждым новым днем мне начинает казаться, что я вляпался туда, откуда уже нет выхода. За последние полгода я потерял всё, что имел. Имел я, кстати сказать, немного — мать, которую всю жизнь презирал, дом, в котором всегда был чужим и район, из которого я всегда так мечтал убраться. Можно ли это назвать большой потерей, не знаю, но все равно это было моим.

Я слышу цокот ее каблуков, моей соседки-сучки, подхожу к двери и прислушиваюсь, как она достает большую связку ключей и открывает свою входную дверь. Звуки каблуков тут же затихают, как только она закрывает за собой входную дверь. Я отпираю замок и иду за ней следом. Я останавливаюсь у ее двери, на секунду прислушиваюсь, выдыхаю и делаю пару ударов костяшками пальцев. Она открывает через пару секунд, на ней салатовый топ, короткие кожаные шортики и туфли на высоком каблуке, будь она без них, она была бы на полторы головы ниже меня. Я осматриваю ее медленным томным взглядом, а она узнает меня и улыбается с победной улыбкой.

— Неужели ты решился? А то все ходишь вокруг да около, — она тянет руки к моим плечам, намереваясь взять инициативу на себя.

— Ты знаешь, давай я поведу, — я убираю ее руки, вхожу внутрь и закрываю за собой дверь, — я люблю жестче, поэтому не задавай лишних вопросов и закрой рот, идет?

— Как скажешь, милый, — она игриво смеется и снимает короткие шортики, я грубо хватаю ее за руку, веду за собой и толкаю на постель, она принимается снимать топ, под ним нет ничего, я быстрым взглядом осматриваю ее загорелое тело, ее большие упругие сиськи.

— Есть чем руки связать? — спрашиваю, глядя ей в глаза.

— Ммм, а ты не так прост, как кажешься, — она возбужденно облизывает свои губы, — в тумбе посмотри.

Я открываю ящик, беру маленькие розовые наручники, кручу в руках, прикидываю навскидку. Годится. Я сажусь на нее сверху, она извивается подо мной, беру ее руки и пристегиваю к ручкам кровати, шарюсь в тумбе в поисках того, что ей можно вставить в рот. Нахожу шарик с кожаным ремешком для БДСМ-игрищ, пойдет. Обстановка у нее здесь как в борделе, до сих пор чувствуется запах предыдущих "постояльцев", терпкий запах пота, тонкий запах спермы и бананового лубриканта, менее выраженный запах сигарет, дешевого дезодоранта по акции и китайской еды в картонных коробках, купленных на вынос.

— Сейчас мне будет та-а-ак хорошо, — я тяну это с удовольствием, осторожно заталкиваю шар ей в рот и закрепляю ремешок сзади. Осматриваю ее, сверху вниз, она быстро возбужденно дышит, ее оголенная грудь вздымается, она готова. Хорошо, — ты останешься здесь, утром я тебя освобожу, а сейчас я пойду и, наконец, высплюсь. Ты никуда не заявишь, потому что то, чем ты занимаешься — не легально, а мне нужна просто одна ночь сна и всё. Мы договорились?

Она яростно смотрит на меня, зрачки расширены, она дергается вперед всем телом, грудь трясется вместе с ней, в глазах недоумение и гнев. Но мне уже все равно, я просто хочу уснуть. Я накрываю ее покрывалом и ухожу. Как только я касаюсь своей подушки, я резко проваливаюсь в сон. Такой тихой, полной сна ночи у меня не было уже давно.

Когда я просыпаюсь под утро, в нашем коридоре стоит какой-то шум, люди ходят туда-сюда и звук их шагов эхом раздается по всему этажу. Я высовываюсь за дверь и проглядываю все по обе стороны. Из кухни смотрят любопытные соседские дети, мимо меня проходит сотрудник в полицейской форме.

— Черт, неужели это из-за моей выходки, — я закрываю дверь, но не отхожу от нее, прислушиваюсь, — вот же сучка, все-таки вызвала копов. Сейчас мне только новых штрафов не хватало, мать ее.

За моей дверью раздается уверенный стук. Кто-то стучит ко мне. Мое сердце колотится сильнее. Черт, все-таки мне влепят штраф. Я медленно поворачиваю ключ, одновременно пытаясь придумать себе менее абсурдное алиби, открываю дверь, на меня смотрит офицер полиции, низкорослый толстяк с пузом и смешными усами как из девяностых, показывает значок, говорит, что он из отдела убийств. Каких к черту убийств?

— Гарнетт Морроу? — он спрашивает, а сам мельком осматривает, что там у меня за спиной, пробегает глазами по моей квартирке.

— Да, это я, — я пристально, но с опаской смотрю в его глаза.

— Вы слышали какие-нибудь звуки из квартиры Вашей соседки Эллен в районе с двух по четырех ночи?

— Какие звуки? — я удивляюсь, — я спал в это время. Я лег в полночь и проснулся буквально десять минут назад. Видите ли, у меня проблемы со сном, все недавний переезд. Я переехал сюда пару недель назад, еще не всех толком знаю, как Вы сказали, ее зовут?

Когда я нервничал, я начинал говорить всё, что приходило в голову. Думаю, однажды это сыграет со мной злую шутку. Он записывает в блокнот мои показания, внимательно на меня смотрит, молча, кивает головой.

— Эллен Смит. Ее звали Эллен Смит.

— Вы сказали "звали"? Что произошло?

— Утром ее нашли мертвой.

Когда он это сказал, внутри меня будто все перевернулось. Черт возьми. Это я виноват? Я оставил ее прикованной к кровати, значит, я виноват? Как она могла умереть, твою мать? Она ведь была прикована. Может, задохнулась? Черт, я умею создавать себе проблемы.

— Спасибо за содействие, мистер Морроу, — он захлопывает свой блокнот с таким видом, будто узнал всё, что хотел, а сейчас пришло время отправляться в закусочную отведать крепкого черного кофе и пончиков с глазурью. Ммм, пончики с глазурью.

Когда он уходит, я выхожу в коридор и подхожу ближе к дверям ее квартиры. В коридоре кучковались любопытные соседи, я прохожу мимо них и встаю на цыпочки, чтоб хоть что-то разглядеть. Ее квартира опечатана. Внутри нет криминалистов, только два сотрудника в полицейской форме и этот офицер из отдела убийств. Кому какое дело есть до обычной ньюхэмовской шлюхи. Я смотрю вперед и вижу, как она по-прежнему прикована наручниками к перилам своей кровати. На ней больше нет кляпа, а рот в уголках губ немного разорван. Покрывало, которым я ее накрыл, скинуто на пол и видно, что кем-то затоптано. Я опускаю взгляд ниже, на ней нет нижнего белья. Когда я ее оставлял, на ней были белые трусики, сейчас они валяются на полу рядом с покрывалом. Между ног огромное краснеющее пятно крови, расползающееся почти до самых колен, в ее крови измазаны все простыни. Очень много крови. Откуда столько крови, твою мать? Я осматриваю тело в поисках еще каких-нибудь зацепок, мое внимание тут же привлекает ее шея. На ней толстая бордовая борозда, как от удушья. То есть это значит… что кто-то ночью пришел и прикончил ее.

— Эй, — я окликаю соседа, что стоит и тупит свой взгляд, — кто-нибудь знает, что тут случилось?

— А черт его разберет. Вчера была девка, а сегодня нет. Во дела, — он стоит в засаленных штанах и растянутой майке, тупит взгляд, чешет свой затылок и видно, что ни черта не понимает.

Я спрашиваю еще у парочки соседей, в надежде, что они хоть что-то знают, но никто ничего не говорит. И вообще видно, как все разом заткнулись. Атмосфера непрекращающегося балагана разом сменилась на атмосферу загробной тишины и выжидания. Я все еще не мог отделаться от мысли, что возможно она умерла из-за меня. Это я ее приковал туда, она из-за меня была беззащитна перед той опасностью, что пришла в ее дом. Мне стало страшно. За себя, за нее. Паршиво быть причастным к чужой смерти. Ты будто запачкался в дерьме, которое не можешь отстирать.

Я хожу по квартире взад вперед и думаю, что делать. Что вообще делают в таких случаях? Но ведь, по сути, не я же ее убил? Так ведь? Но я создал все для этого условия. Черт. Как ни крути, но я был в дерьме. Одно лишь спасало, никто не станет расследовать смерть мертвой шлюхи и никогда не узнает, что я вообще у нее был. А так как времени было за полночь, никто меня и не видел.

С тех пор как она умерла, жизнь в нашем социальном жилище для нищебродов стала тише, дети перестали вести себя как ублюдки, а пьяный сосед слева внезапно стал просто трезвым соседом. Казалось, что ее смерть улучшила общую обстановку, однако в своих глазах я так и остался для себя потенциальным убийцей.

Странным образом случается так, что когда ты принимаешь в себе убийцу, ты оказываешься готов и к другим более аморальным вещам. Что-то подобное чувствовал и я после этого случая. Где-то внутри меня сидела давняя глубокая злость, которая до сих пор искала выход наружу, и лишь после ее смерти я почувствовал, что могу ее выразить. Не мудрено, что такие ситуации превращают людей в маньяков.

Я включаю телик для того, чтобы забыться. Алкоголь или наркотики не были моим способом, и это было скорее от нехватки денег, чем от изобилия воли.

— Трагическое событие случилось на благотворительном вечере посвященному борьбе с онкологией… — вещает ведущий в наглаженном синем костюме и дурацком красном галстуке.

— Люди умирают, вот это новость.

—… несчастно погиб дворецкий семьи Де Ла Рэй, известной своими вкладами в области медицины и фармакологии. Томасу Моррисону было 67 лет...

— Ух ты… — я делаю звук громче. На экране показывают перепуганных гостей, главу семейства — Чарльза Де Ла Рэя, его сына, который явно не в себе, и толпы бегающих официантов.

Их семья всегда была на виду, по крайней мере, старший из их семейства. Они были отличным примером того, как можно делать деньги из воздуха, а потом жрать их за обеденным столом. Чертов богатенький ублюдок и не понимает, что значит жить как другие. Я смотрю в его бирюзовые знакомые глаза с какой-то глубокой злостью и ковыряю пластиковой вилкой рыбные консервы по акции. Меня поглощает чувство безысходности и несправедливости, зависти, ревности, меня накрывает это чувство, и вилка в моих руках лопается с характерным треском.

— Черт, — я откладываю консервы и подхожу к окну, не могу найти себе места, я трогаю свои удлиненные пыльные черные волосы и закидываю прядь назад, — так ведь не должно быть. Это несправедливо. Должен ли я… — я мечусь по комнате туда-сюда в поисках каких-то ответов на вопрос, который я и сам для себя еще не сформулировал, — да, должен… конечно, должен...

Я сажусь обратно перед телевизором и таращусь на него. Я смотрю в его перепуганные глаза, а в моей голове вспыхивает такая злость, что любые сомнения остаются просто неуместны.

— Ты должен меня узнать, гребаный ты ублюдок. Я восстановлю справедливость.

Я выключаю телик и откидываюсь на диван. Я таращусь в потрескавшийся потолок и воображаю, как это будет. Я представляю, что скажу ему, когда его лицо будет прямо передо мной, я представляю взгляд его безумных глаз, когда он всё поймет. Я представляю этот день, и меня бросает в дрожь. Он больше не выходит из моей головы. Я должен это сделать. Я должен ему. Чем больше времени проходит, тем больше я, как мне кажется, оказываюсь к этому готов. Это мысль становится моей целью, моим смыслом, моим безумием. По крайней мере, теперь я знаю, для чего мне жить. Надо все хорошенько обдумать.

Через неделю дает о себе знать дело о мертвой шлюхе из Ньюхэма. Как выяснилось, в период с двух до четырех ночи к ней пришел один из ее ухажеров, который считал, будто у них нечто большее, чем секс за деньги. Дверь была не заперта, а потому он вошел без особого труда. Когда он увидел ее голой, прикованной наручниками для эротических игр, то он тут же все понял — сучка ему явно изменила. Он пришел в ярость, стянул с нее покрывало, бросил на пол, стянул с себя штаны и трахал ее до тех пор, пока ее вагина не превратилась в кашу. Зачем он порвал ей рот — не понятно. Может от злости, или из эротических соображений. Черт разберет этих больных ублюдков. Все это время она была прикована к постели, из-за сопротивления она содрала себе всю кожу на запястьях, из-за кляпа она не могла сказать и слова, не говоря уже о том, чтобы позвать на помощь. Если кто и слышал ее мычание, то, вероятно, приняли его за то, что исходило из ее квартиры практически каждую ночь.

Во время процесса, у нее открылось внутреннее кровотечение, и она умерла от потери крови раньше, чем он успел кончить. Он насиловал ее два с лишним часа, а когда закончил, то взял пояс ее махрового халата и задушил дабы быть уверенным в том, что она больше ничего не скажет. Пояс так и не нашли, но зато нашли этого мудозвона практически по горячим следам.

И все-таки я был виноват. Я привязал ее как собаку на убой, и теперь это было на моей совести. Как же мне хотелось думать, что я не плохой человек.