Глава 19

Гарнетт.

Его нет уже слишком долго. Я уже больше полутора часов сижу в церкви и люди начинают странно на меня поглядывать. Я так волнуюсь, что не могу думать ни о чем, кроме него. Я каждую минуту смотрю на время, оно тянется словно в каком-то дурном сне. Я периодически поглядываю на двери входа, в надежде, что он сейчас в них зайдет, но этого не происходит и чем больше времени проходит, тем страшнее мне становится. В голову лезут мысли о том, что у него случился приступ, ему никто не смог помочь, а он так и умер в этом проклятом отеле. Может, его уже не было в живых. Может я сейчас ждал того, кто уже никогда ко мне не вернется. Я закрываю глаза и снова мысленно молюсь.

— Гарнетт, всё кончилось.

Я оглядываюсь и сталкиваюсь с ним взглядом, внутри всё будто оживает. Страх улетучивается сам собой, будто его никогда и не было. Я вскакиваю со своего места и крепко его обнимаю.

— Клэй, ты вернулся, боже… я уже думал, всё… — я прижимаю его к себе еще крепче, я вдыхаю запах его волос, и мне становится спокойно. Я вновь смотрю в его лицо, будто проверяя, что он в порядке, — что с твоим лицом?

— Ты не поверишь, пойдем, — он берет меня за руку и тащит к выходу. Я плетусь за ним следом, и мы быстро убираемся из этого места.

Он, молча, тащит меня за собой всю дорогу до станции. Я не понимаю, что происходит, я не спрашиваю ничего, лишь жду, когда он сам заговорит. Мы берем билеты на центральном вокзале Копенгагена и садимся на перрон. Он оглядывается по сторонам, будто проверяя, никто ли его не преследует. Я сажусь рядом и беру его за окровавленную руку, оглядываю ее.

— Ты ранен?

— Всё со мной в порядке.

— Клэй? Как все прошло?

— Херово, но прошло и черт с ним.

— Тебя долго не было. Я уж было собрался идти за тобой, — я смотрю на него и понимаю, что он взвинчен, более, чем обычно, — расскажи мне.

— Отец свое получил, он даже понять не успел, какого черта я делаю в отеле в одежде персонала. Смотрел на меня так, будто приведение увидел, всё делал вид, будто не понимает, что меня привело. Форменный козел, словом. Он всегда таким был. Даже тупо «прости» мне не сказал или там, что любит. Чертов зажравшийся ублюдок. Поделом ему. Я избавился от этой ноши, и я рад. Но, — он достает сигарету из пачки и прикуривает, — там всё как-то немного вышло из-под контроля. Короче я девчонку убил.

— Что ты сделал?! — от удивления я кричу ему в лицо.

— Я придушил папашу, оглядываюсь, а там девчонка стоит и таращится на меня. Одна из эскортниц, которых он любит заказывать себе в номера. Стоит вся голая, и пялится на меня. Я не хотел ее убивать, я просто хотел с ней договориться, дать ей долю за молчание или вроде того, ну сам понимаешь, не думаю, что она отказалась бы, и в какой-то момент мне показалось, что у меня это получается, а она как давай орать и хер уймешь же ее. В общем, взял и шею ей свернул, твою мать, — его рука трясется, он делает глубокую затяжку, — она из головы у меня не идет. Она ведь просто девчонка, на вид лет двадцать, черт…

— Мать твою, Клэй… как вообще… — я хватаюсь за голову, смотрю на него, он смотрит на меня с испугом и жалостью, его лицо будто искажено печалью и скорбью.

Я забираю у него пачку сигарет и тоже прикуриваю одну. Какое-то время мы молчим. Он искоса смотрит на меня и ждет хоть какой-то реакции, а я и представить не могу, как вообще в такой ситуации можно реагировать.

— Вряд ли на меня выйдут. Камеры меня не видели. Униформа помогла слиться с толпой, отпечатков нет, потому что я был в перчатках, следов крови тоже, я всё убрал, я всё сделал так, будто это произошло само собой. Никто меня тут не знает, никто ничего не видел, та девчонка у лифта подумала, что я из персонала, вряд ли кому-то что-то будет говорить. Папаша всегда грешил этими своими шалостями со шлюхами, так что то, что она оказалась в его номере никаких вопросов вообще вызывать не должно. А если по какому-то случайному стечению обстоятельств меня и найдут, то похер, деньги решат эту маленькую проблемку. В общем, нормально всё, за исключением того, что эта девчонка вообще там оказалась и попала мне под руку, — он снова глубоко затягивается и медленно выдыхает, — всё закончилось. Вернемся домой, и заживем новой жизнью.

— Ты точно в порядке?

— Когда вернемся, можем уехать куда-нибудь развеяться, ну знаешь, на мир поглазеть и всё такое. Я покажу тебе свои самые любимые места, а на выходных мы отправимся в Норвегию жрать лангустины под соусом песто. Это такие омары, если ты вдруг не в курсе.

— Клэй?

— Мы можем остаться жить в моем доме или купить новый, где захочешь. Где ты хочешь жить, Гарнетт? — он задает вопрос и тут же игнорирует меня.

— А…

— Это не важно, знаешь. Мы можем жить, где только захочешь. Теперь для тебя открыт весь мир, милый. Я умею быть благодарным, уж поверь мне, — он тушит сигарету и швыряет окурок в урну двумя пальцами, — ты ведь останешься со мной?

— Ну конечно.

— Вот и славно, — он широко мне улыбается, но его глаза будто выражают боль, — оу, наша электричка, идем.

Он быстро вскакивает и идет вперед. Я иду за ним. Когда мы садимся, он не перестает болтать. Он смотрит в окно, смотрит куда-то вдаль вслед уходящему городу и тараторит без остановки.

— Завтра мы уже будем дома, и всё это дерьмо будет позади. Я познакомлю тебя со своим портным, и он приведет тебя в человеческий вид, подберет для тебя образ истинного английского аристократа, коим ты теперь будешь, а не грязным оборванцем, коим ты был. Так что забудь обо всей той нищете и грязи, Гарнетт, теперь всё будет по-другому, поверь мне, — он говорит, не смотря мне в глаза, лишь провожает взглядом уходящий город, — купим тебе шикарную тачку под стать и уедем за гребаный горизонт.

— Клэй? Посмотри на меня?

— Уедем на закате, ты только представь, впереди только свобода, чистый воздух и бесконечные просторы только для нас двоих. Черт, как же я хочу убраться отсюда.

— Клэй, прошу, взгляни на меня, — я одергиваю его за руку и поворачиваю к себе, — что с тобой происходит?

— О чем ты? — он смотрит на меня измученным взглядом, свежая рана на голове еще не до конца затянулась, на лице и шее кровавые подтеки, лопнувшие капилляры еще не рассосались, из-за чего глаза кажутся болезненно-покрасневшими, а общий вид мертвецки-уставшим.

— С тобой что-то происходит. Не молчи, блин, прошу. Выскажись, я понимаю, что то, что произошло в отеле, было не просто и это оставило свой след…

— Что ты хочешь услышать? Я не хочу об этом даже думать, ни то чтобы говорить. Зачем? Зачем к этому возвращаться? Прошло и черт с ним, к чему в этом копаться?

— Клэй, ты сам не свой… — я касаюсь его лица и вглядываюсь в его глаза, они начинают слезиться, а он старается отвернуться, — нет, посмотри на меня, пожалуйста.

Он пытается справиться со своими эмоциями, но ему это не удается. Его лицо искажает гримаса боли и какой-то нечеловеческой жалости, он утыкается носом в мое плечо и, наконец, дает себе волю. Он крепко меня обнимает и громко рыдает мне на ухо, я знаю, что он дохрена пережил за эту неделю, пережил такое, с чем сталкивался впервые, а теперь его психика просто сдавала.

— Мне жаль эту девчонку, что была в номере моего папаши, мне так жаль того мужика из Ганновера, что пытался снять мой протез на свалке, всё случилось так нелепо и так необдуманно, так спонтанно… так… — он снова срывается на плач, — они не выходят у меня из головы, Гарнетт. Их лица стоят у меня перед глазами до сих пор. Я не представляю, как с этим жить. Знаешь, такое ведь не обсудишь со своим психотерапевтом, а сам, я не знаю, как с этим справиться. Они ведь были просто людьми, обычные люди, которые вообще и близко не заслужили такого. Черт, ну как так-то.

— Клэй, мы уже ни черта не изменим, мы должны жить дальше. Они мертвы, да, но ты еще жив. Так давай жить? М?

Только после того, как он уснул, я понял, что к этому разговору безопаснее просто не возвращаться, и мы не возвращались к нему ни разу за всю дорогу. Обратно мы ехали тем же путем. Все те же виды, но теперь шли в обратную сторону, будто на перемотке. Он проспал всю дорогу, а я всё думал о том, что будет дальше. Мысли о новой жизни не выходили из головы. До сих пор не верилось в то, что всё это происходит с нами, в то, что скоро всё изменится, что всё больше не будет как раньше, никогда.

Его голова лежит на моих коленях, а я перебираю пальцами его иссиня-черные волосы, смотрю на его безмятежное покалеченное лицо, его сбитую до крови руку и мне впервые за всё время становится спокойно, так, словно всё оказалось позади, так, будто нам больше не придется проходить через что-то подобное.

Остановки летят одна за другой, и с каждым новым километром мы становимся всё дальше от этого ужаса. Позади остаются рапсовые поля Дании, населенные города и пустынные набережные, маленькие продуктовые ларьки, автостоянки, придорожные забегаловки в ретро стиле, позади остаются уютные европейские улочки, которые я увидел впервые, но которых мне теперь будет так не хватать, арки в готическом стиле и мосты из красного кирпича тоже остаются позади. Все те воспоминания, коими мы жили здесь последние пару дней и страх, который не покидал меня ни на секунду, тоже, наконец-то, остается позади.

Я склоняюсь над его лицом и медленно, но нежно касаюсь губами его лба, он приоткрывает глаза, кладет свою бионическую руку на мою, и вновь погружается в сон. А у меня остается лишь тревога о том, как он будет жить дальше с тем, что привезет с собой из этого небольшого, но яркого путешествия.