-7-

— Туман покинула нас, — сказал Шеф и, сняв очки, сжал пальцами переносицу. — Так случилось. И теперь кто-то должен позаботиться о её мухах. И кто-то должен взять на себя обязательство дописать все её статьи.

Комната погрузилась в траурное молчание. Аша скорбно опустила голову на сцепленные руки. Я замерла у кафедры, не зная, что сказать на такое. Между тем Шеф, не обращая на меня ни капли внимания, прошёл на своё место.

— Ну так что, есть желающие?

Зелёная потянула вверх дрожащую руку.

— Я могу присмотреть за её коллекционной, — сказала она и громко шмыгнула носом.

Этого я точно выдержать не могла. Зелёная в моей коллекционной? Запустите козла в огород! Их дурацкая шутка перешла все границы.

— Эй, я не согласна. Что вообще за поставка вопроса? Я же здесь, я сама могу справиться со своими мухами, и статьи мои не смейте трогать!

Сердце колотилось, как сумасшедшее. Никто из них даже не оглянулся на меня. Галка скрестил руки на груди и, глядя в потолок, сбивчиво произнёс:

— Тогда я возьму на себя её рукопись по эволюции. Конечно, придётся поломать голову, но что уж теперь… другого выхода нет. Я думаю, справимся.

Шеф кивнул. Очки так и болтались в его пальцах, разбрасывая бессмысленные блики по комнате. У меня перехватило горло — ни вздохнуть, ни крикнуть. Взгляд метался от Шефа к остальным и обратно. Аша, которая так и не подняла голову от сложенных рук, выдавила:

— Предлагаю собрать её вещи на кафедре и отнести на склад. Ей они больше не понадобятся, а кому-нибудь нужны.

Мои вещи: старенький микроскоп на столе, россыпь ручек и цветных карандашей, чашка с нарисованной мухой, несколько самых любимых книг, выпрошенных в библиотеке на бессрочное пользование. Все мои сокровища. Всё, чем я владела в этом мире. Я сама не поняла, когда слёзы потекли по лицу и закапали прямо на кафедру.

— Стойте, что вы творите? Я же здесь. Я всё ещё здесь. Я хочу остаться с вами.

Не слыша меня, они обменялись кивками. Шеф вернул очки на нос, Галка с Ашей поднялись. Зелёная ещё раз шумно шмыгнула носом и вытерла рукавами мокрое лицо.

— Идём, — сказала Аша. — Я видела на минус первом этаже большую коробку. Все вещи должны вместиться.

У меня ослабели ноги. Я поняла, что сижу на полу, а они проходят мимо и не видят, не слушают. Бессмысленные слова застревали в горле.

Я проснулась с колотящимся сердцем, села и повела по лицу руками. Щёки были мокрые, в голове гудело. Кругом стояла кромешная темнота. Я потянулась к лампе и вспомнила, что осталась в кабинете Ректора. Вокруг меня молчал спящий университет.

Где зажигается свет, я не помнила, потому снова легла. Но боль в затылке делалась только сильнее, и теперь мне некуда было деваться от мыслей. В темноте я снова села, нащупала босыми ногами пушистый ковёр.

Может, мне приснилось, но врач вчера говорил о таблетках обезболивающего и, кажется, оставлял их на столе на всякий случай. Вслепую я пошарила вокруг себя, и едва не сбросила на пол забытую фарфоровую чашку.

Нет, так я далеко не продвинусь.

Я замерла и закрыла глаза, пережидая очередную волну боли. Кажется, на рабочем столе стояла маленькая лампа. Если включить её, я смогу хотя бы не вшибаться в стены. Я на ощупь побрела к столу и там сразу же обнаружила нужный провод.

Лампа под зелёным абажуром зажглась, но на рабочем столе никаких таблеток не было. Твёрдо зная, что в любом другом случае до утра не доживу, я обошла всю комнату. Больно было до тошноты, до совершенного мрака в голове, потому я села перед рабочим столом Ректора и принялась один за другим дёргать ящики.

Что я собиралась найти там, разве бы он нарочно прятал от меня лекарства. Не знаю, только все ящики кроме одного всё равно были заперты. Я выдвинула только один, со стандартной красно-синей папкой на дне, запустила руку в самую глубину и там нащупала пластиковый пузырёк, гремящий двумя капсулами.

Я проглотила их без воды и, сидя тут же, на полу, принялась дожидаться, пока уляжется бешеная пульсация в висках. Мрак в мыслях потихоньку рассеивался, и я поняла, как глупо было всё произошедшее. Чей извращённый разум мог бы догадаться искать лекарства здесь?

Я снова выдвинула ящик и теперь уже взялась за папку. Такие пачками хранились в архиве, выцветали и отсыревали, никому не нужные после того, как университет оказался отрезан от внешнего мира. На меня тоже завели такую и вложили — я видела — два жалких листка. Поступила, сдала экзамены, завершила учебный план. И сунули на дальнюю полку архива.

В мыслях окончательно посветлело, и я открыла папку. На пожелтевшей бумаге тянулись похожие друг на друга строчки, старинный типографский шрифт и пятна расплывшихся чернил. Я разобрала номер и название кафедры. Университетское имя хозяина папки было смазано и совсем неразличимо, но я не сомневалась, кому она принадлежит.

Осторожно, чтобы не повредить истончившейся бумаге, я перевернула страницу. Справка об окончании аспирантуры. Такие дают всем, кто не сумел в итоге защитить диссертацию. Промаялся три года на казённых обедах — можешь быть свободен. Ещё одна пожелтевшая бумага — принят на работу преподавателем. Уволен — штамп чуть пониже.

Я долго складывала и вычитала цифры, но результат никак не менялся. Выходило, что на должности он проработал месяц, не больше. А дальше бумаги кончились. Мне осталось только гадать, что случается с теми людьми, которых увольняют, но если Ректор всё ещё был жив, то в деле имелись и другие документы, которые он благоразумно спрятал, чтобы я не смогла их уничтожить прямо здесь и сейчас.

Глупо было бы думать, что Ректор по чистой случайности бросил тут папку и таблетки. Я потрясла прозрачную пластиковую упаковку, но теперь она была пустой. Наверное, таблетки он тоже забрал, чтобы я не вздумала обезболить свою несчастную голову раз и навсегда. А потом положил рядышком папку, чтобы я уж точно запустила в неё руки.

Я выключила лампу и ощупью добралась до дивана. Папка, брошенная в ящик, смотрела на меня сквозь темноту. Чей-то незнакомый — старый — номер, чья-то неудачная судьба. Какое мне дело, какое дело мне до прошлой жизни Ректора?

У перехода в крыло математиков стояли двое. Один — очень высокий и сутулый — размахивал руками, как ветряная мельница, и я всё боялась, что он по случайности зацепит меня.

— Нет, — брызги слюны полетели в его товарища. — Самые лучшие девчонки у психологов. Мне друг рассказывал, а его знакомый даже один раз побывал в том крыле. Сам!

— Глупости, — пробасил его невысокий собеседник, — весь университет говорит, что самые красивые девушки — это юристки. Они даже ногти красят. Ха! Ты когда-нибудь видел, что такое крашеные ногти?

Свет выпустил мою руку и раздвинул этих двоих в разные стороны, потому что махание руками уже перерастало все разумные пределы.

— Так, а ну-ка оба успокоились. Я вам сейчас популярно объясню, кто где самый красивый.

— О, привет, — сказал высокий и воткнулся у меня оголодавшим взглядом. — А это кто?

Свет оглянулся — я едва успела отпихнуть его руку, пока она по-хозяйски не устроилась на моём плече.

— Мгла, а можно я скажу им, что ты моя девушка?

Невысокий закрыл рот и судорожно сглотнул.

— Ты им и так сказал. — Я на всякий случай спрятала руки за спину. Вдруг бы им взбрело в голову рассматривать мои ногти. Они у меня мало того, что некрашеные, так ещё и обломаны, подъедены щёлочью и формалином, и вовсе не представляют собой образец безупречной красоты.

— Ага. Хитро я придумал, правда? — Свет всё-таки умудрился меня обнять и прямо на глазах этих двоих пощекотал дыханием шею. — Туман.

Он произнёс моё имя чужим голосом. Я вздрогнула и, просыпаясь, всё ещё чувствовала прикосновения Света на своих плечах. От них теперь не так-то просто избавиться.

Прости, Свет.

Весь кабинет Ректора был залит светом, и сам он сидел на краю дивана, прижимая к губам сведённые вместе указательные пальцы. Я поняла, что уже утро, и поднялась, держась за голову. Мне казалось, череп вот-вот расколется на несколько кусков. И во рту страшно пересохло, как всегда и бывает в утро перед казнью. Я успела подумать, что Ректор не станет пачкаться лично и резать меня кухонным ножом. Наверняка, в университете давно изобретены какие-нибудь очень гуманные способы. Чтобы быстро и не больно.

— А лекарства больше нет?

Ректор бросил на меня такой взгляд, что я испугалась — он видел сон про Света и теперь злится ещё и за измену. Череда моих проколов никак не могла оборваться. Угораздило же в кои-то веки увидеть осмысленный сон.

Он поднялся и подал мне фарфоровую чашку с бледно-красной жидкостью.

— Пей, будет легче.

Когда в глазах перестало резать от света, я подняла голову. Ректор мерил кабинет шагами — из угла в угол, и всё снова. Мои слова догнали его у самой стены.

— Я прочитала дело из ящика. Это ваше?

Его рубашка снова была застёгнута на все пуговицы, и кровавое пятно исчезло с пиджака. В очках отражались два оранжевых блика, а были ли под ними глаза — этого я не знала. Он сел рядом, прямой и строгий, как на высокосветском приёме.

— Да. Я закончил тот же факультет, что и ты. Кафедру генетики. Теперь её нет — погибла ещё во время первого толчка. А я выжил чудом, потому что в то время был в библиотеке. Тогда все мои надежды рухнули. Никогда больше я не смог бы стать великим учёным. Когда ты пришла в университет, моей кафедры уже не существовало.

Я быстро кивнула, боясь, что иначе он замолчит.

— Потому идти мне было особенно некуда, взяли работать преподавателем на соседнюю кафедру. Не хочу называть её, чтобы не портить твоё мнение о ней, Туман. Но, знаешь ли, паршивая это была работёнка.

Я катала в ладонях опустевшую кружку и думала, разрешено ли мне задавать вопросы. Зачем он хотел, чтобы я узнала его историю? Вызвать жалость или сочувствие? Но не велика ли честь для такой незначительной личности, как я? С тех пор, как он ушёл с работы ассистента и до того, пока стар ректором, прошло как минимум несколько лет. Нельзя просто так существовать в университете, никем не числясь. Его как будто не существовало вовсе, а потом он возник из небытия и тут же оказался у власти.

— Но если вы так хотели стать великим учёным, вы могли бы выбрать себе другую кафедру. Это сложно, но вряд ли сложнее, чем стать ректором, да?

Он поднял голову и глянул на меня с выражением смертельной усталости.

— Ты ещё маленькая и многого не понимаешь. Не у всех есть шанс стать великим учёным. У тебя может быть талант, интеллект и мечта, но судьба всё равно повернёт по-своему.

Я молчала, потому что теперь точно знала, у меня нет права спорить. В поставленном спектакле мои слова не вписаны в сценарий.

— Ты до сих пор думаешь, что если бы осталась на кафедре, стала бы учёным? Нет, нет, поверь, ничего бы не вышло. Скажи, к примеру, почему твой Шеф не взял тебя на конференцию?

— У меня была плохая работа? — протянула я несмело, не соображая, к чему он ведёт. К чему вообще весь этот разговор в такое утро.

— Я видел твою работу. Она значительно лучше почеркушек других аспирантов. Так почему же он тебя не взял?

— Он думал, что я смогу написать лучше, если постараюсь?

Кажется, я не угадала, потому что Ректор бросил на меня уничтожающий взгляд, заставил вжать голову в плечи, и одну долгую секунду я ждала удара.

— Нет, — сказал он. — Ему было просто всё равно. И потому я решил забрать тебя. Я не мог позволить, чтобы ты растворилась в темноте с тысячей тех посредственностей, которые тебя окружали. Я не мог позволить, чтобы история повторилась! Я уже почти поверил, что у нас всё получается. Зачем ты всё разрушила, Туман, зачем?

Ректор замолчал и уткнулся лицом в сложенные руки. С таким видом сидят на похоронах. Я не решалась спросить, что будет теперь, что будет со мной, и потому просто ждала, катая по дну кружки последний глоток кисло-сладкой жидкости, по цвету напоминающей разбавленную кровь.

— Я принял решение на счёт тебя, Туман. Одевайся и пойдём.

Выбирать наряды мне было особенно не из чего, я застегнула ремень на брюках — его последняя дырка, которую я когда-то сама проковыряла шилом, уже оказалась великовата. Футболка у меня тоже была одна единственная, и местами она окаменела от присохшей крови.

Два проректора присоединились к нам у лифта. Я разглядела их исподтишка: такие же удручённые лица и такие же выглаженные рубашки. Пока мы шли по коридорам университета, все оборачивались вслед, и даже охранник на переходе едва не вывалился из своей будки.

У лестницы в восточное крыло застыла стайка испуганных студентов. Я кивнула им — никто не ответил. Ректор загородил меня от посторонних взглядов и обнял за плечо. Раньше я поразилась бы этому жесту, но теперь, когда от страха и неизвестности едва заставляла себя шевелиться, я даже не придала значения теплу его руки.

Это была первая комната, окно которой не закрывал металлический щит. За толстыми стёклами, за густой решёткой бесновалась метель. Вправо и влево уходили стеллажи, а за столом в центре комнаты сидела функция в сером костюме. Таких много в архивах и на разных вспомогательных должностях. Перед ней титульной страницей вверх лежала стандартная сине-красная папка. Мне не требовалось тянуть шею, угадывать цифры на пожелтевшей бумаге. Я сразу поняла — это моя.

Ректор надавил на моё плечо, заставляя сесть, но сам он и два проректора остались на ногах. Он заговорил, и эхо отозвалось из дальних углов комнаты.

— Туман, я хочу, чтобы ты поняла меня правильно. Мне очень горько, что всё случилось именно так. Я видел в тебе большой потенциал, я был рад, что судьба столкнула меня с таким человеком, как ты. К большому сожалению, после того, что случилось, я не смогу доверять тебе. А ректор, который не в состоянии доверять своему проректору — жалкое зрелище. Душераздирающее зрелище.

Я кивнула, хотя этого и не требовалось. Под светом архивных прожекторов я была грязным пятном на мраморном полу. Меня требовалось смахнуть тряпкой — и всех дел. А он тратил силы, чтобы объясниться, значит, не хотел меня уничтожать. Значит, имело смысл бороться.

— Но я полагаю, что людям нужно давать шанс. Шанс осознать и исправить ошибки. Потому у тебя есть выбор. Вот это дело на столе — твоё, ты правильно угадала. Я дам тебе полномочия проректора, но с одним условием.

Я сцепила пальцы на коленях. Передо мной, в лакированной столешнице, плавало моё бледное отражение с кровавым потёком на виске. С обеих сторон, безучастные, как тюремный конвой, стояли два проректора.

— В главном корпусе университета аспиранты подняли восстание против меня, — сказал Ректор. — Я назначаю тебя ответственной за то, чтобы подавить его. У тебя не будет никакого оружия, кроме моей власти. Я пойду с тобой вместе, чтобы быть в курсе событий. Справишься — и будешь прощена. Но чтобы у тебя не возникло соблазнительной мысли опять предать меня, помни, твоё дело в моих руках. Малейшее подозрение, шаг в сторону — и всё, конец. Отчисление, Туман.

Я подняла голову и посмотрела, куда он указал — в окно, за которым метель. Никто не выживет за пределами университета. Теперь он ждал от меня ответа, а я не могла разлепить спёкшиеся губы.

— Я полагаю, что это будет справедливо. Так, моя единственная любовь?

Я поднялась, проскрипев ножками стула по мраморным плитам, и оказалась лицом к лицу с ним, хмурым, с двумя яркими бликами вместо глаз.

— Я согласна. Я пойду.

Возможно, мне показалось, но он облегчённо выдохну, и как будто даже расслабил напряжённые плечи.

— Тогда приводи себя в порядок. Мы отправимся сегодня же. — Он протянул руку и отвёл прядь волос мне за ухо. Судорожно сжатые губы дрогнули. — Я хотел, чтобы это случилось по-другому.