-5-

…Белые лампы зажглись одна за другой, вырывая из темноты аудиторию, амфитеатром уходящую вверх. Я стояла у кафедры и, сощурившись, наблюдала, как ряды парт заполняются студентами. Аудитория казалась мне огромной, бесконечной, и свет — слишком ярким, и студенты — чересчур шумными. Они шелестели тетрадками и скрипели стульями, и я была среди них — как дерево посреди степи. И трава вокруг меня качалась и клонилась к земле, и хихикала бы, если бы только правила не запрещали траве хихикать.

— Первый курс, до звонка осталась одна минута, — сказала куратор, замершая рядом со мной. Синий строгий костюм сидел на ней, как влитой. Я невольно застеснялась своей потёртой футболки и старых джинсов, хранивших пыльный запах моей коллекционной.

Студенты притихли, глядя на нас. Сотни глаз, расширенных от любопытства. Я неловко покачнулась, и пришлось упереться локтём о кафедру. Куратор успокаивающе положила руку мне на плечо.

— Первый курс, энтомологию отменили из-за отсутствия специалистов. Но теперь, когда мы воссоединились с главным корпусом, у нас появилась уникальная возможность перенять опыт настоящих учёных-практиков. Поэтому позвольте представить вашего нового преподавателя энтомологии. Советую вам не упустить такой шанс получить знания из первых рук, без посредников, так сказать.

Она кивнула студентам, потом — мне, и улыбнулась:

— До звонка осталось десять секунд. Я удаляюсь, чтобы не мешать вам.

Дверь хлопнула, и грянул звонок.

— А вы правда практикующий учёный? Настоящий? А вы сами насекомых ловили когда-нибудь? А в библиотеке мёртвых авторов были? Там любую книгу прочитать можно, или только ту, которая в двойном экземпляре?

Студенты привставали со стульев, тянули руки и выкрикивали, не дожидаясь моей реакции. Потом они замолчали — все разом, как будто аудиторию накрыли невидимым куполом. Мои глаза уже привыкли к яркому свету. Я обернулась: за моей спиной была огромная доска.

Я подобрала из желобка кусочек жёлтого мела, покатала его в пальцах, отряхивая лишние крошки. Внутри стало тепло и радостно. И я сказала:

— Давным-давно, в далёком-далёком кембрии жил-был червеобразный предок насекомых…

— Кофе хочешь? — Ректор сел на ковёр рядом со мной. Его колени коснулись моих коленей. Он протянул мне чашку, держа её обеими руками, я приняла — точно также, обхватив ладонями. Ярко горел камин. Его тепла вполне хватило, чтобы обогреть мои голые плечи и разморозить кончики пальцев.

— Как себя чувствует молодой преподаватель? Тебя студенты не обижают? — Он ущипнул меня за футболку с ухмыляющимся чудовищем.

— С чего бы? Им очень понравились мои истории о том, как я провалилась в трясину на минус втором этаже, когда ловила особо редкий экземпляр. Пришлось рассказывать на бис второму курсу. Представляете, спрашивают меня, возьму ли я их в экспедицию в конце семестра. Вычитали где-то, что раньше это практиковалась. Я ответила, что возьму, если только они смогут перечислить мне все отряды насекомых на латыни.

Он улыбался и кивал, когда я, захлёбываясь рассказом, заметила вдруг, что наши колени больше не соприкасаются.

— Вижу, тебе понравилось.

Я влила в себя горячий кофе и покатала полупустую чашку в ладонях.

— А можно мне…

— Туман, разреши, я перебью. Не нужно тебе к ним привязываться.

— …провести занятия ещё и завтра, — договорила я и только потом осознала, почему тускнеет улыбка на его лице и тухнет огонь в камине. — В чём дело? Что такого страшного, если я приду ещё на парочку лекций?

Ректор, не поднимая голову, нервно дёрнул верхнюю пуговицу на рубашке. Так что я испугалась — оторвёт.

— Завтра ты должна принять новую должность. Таков наш с тобой план, помнишь? На оформление бумаг и так уйдёт слишком много времени. Я поставил на уши всю канцелярию, они не будут спать ночью, чтобы успеть перевести тебя на должности заведующего. А ты собираешься идти на лекцию? Я бы не хотел тянуть время.

Кофе моментально сделался отвратительно горьким. Обожжённые губы ныли. От его тона мне захотелось плакать и оправдываться. Но я проглотила стыд и сказала совершенно нормальным тоном:

— Я ведь не отказываюсь. Я сделаю всё, что нужно. Я прошу только несколько часов, ведь не так важно, где я их проведу, в коллекции, у вас в кабинете, или в аудитории со студентами. Просто мне так жаль, что студенты останутся без преподавателя. Они такие способные. Вполне возможно, кто-нибудь из них придёт к нам на кафедру, чтобы заняться наукой. Они будут ждать меня завтра, а я что? Возьму и не явлюсь?

— Туман! — Он схватил меня за плечи и так тряхнул, что на белый ковёр выплеснулись остатки кофе. Уродливое коричневое пятно. — Ты слышишь меня? У нас был план ритуала — по одному дню на каждую должность. День преподавателя закончился. Какая мне разница, что там почувствуют бедные маленькие студенты? Пусть читают учебник и идут на какую угодно кафедру.

Я замолчала. Что бы я ни сказала, всё пойдёт мимо его ушей. Ведь мы и правда договаривались — один день. Если то, что произошло между нами, можно было назвать договором. Я могла только покориться. Ну или сделать вид, что покорилась.

— Один день, — повторил Ректор, но уже мягче, и его пальцы больше не протыкали меня насквозь. — Завтра у тебя будет много других дел. Ты понимаешь?

— Да, я понимаю. Вы правы. Извините. Просто эмоции взяли надо мной верх. Больше такого не повторится.

Я смотрела на пятно — не решалась поднять глаза на Ректора, но ощутила, как он поднимается и как идёт из угла в угол, опустив голову, и кривит губы в нервной улыбке.

Он пересёк кабинет четыре раза, прежде чем окончательно успокоился. Я пила вторую чашку кофе, чтобы хоть чем-то занять руки, и судорожно соображала, чем так разозлила его. Испугался ли он, что потеряет надо мной контроль, или его выводили из себя именно студенты? Или было ещё что, о чём я не могла догадываться? Неужели я всё-таки нащупала ниточку, которая приведёт меня к чудовищу?

— Это ты меня извини. Сам не знаю, что на меня нашло. Конечно, ты всё сделаешь правильно. Я тебе верю.

Он снова опустился рядом. Вынул кружку из моих пальцев и отставил в сторону. Больше всего я боялась поднять голову. Тогда, в бликах каминного огня Ректор прочитал бы мои мысли, как открытую книгу. Он тяжело вздохнул, коснулся моих напряжённых плеч.

— Туман, что такое? Ты испугалась? Сжалась в комок, выпустила иголки, как ёж, и глазами на меня сверкаешь. Ей-богу смешно, из-за каких-то студентов… Иди сюда.

Ректор снял очки и осторожно положил их на край стола. У моих ног замерли два оранжевых блика. Тени теперь лежали по-особому, и я заворожено следила за его пальцами, скользящими от пуговицы к пуговице. Я наблюдала исподлобья за тем, как он расстёгивает рубашку, и задыхалась от того, какой он красивый.

— Туман, ну что ты, как неживая?

Я сцепляла руки на груди, но он потянул вниз с моего плеча сначала одну бретельку, потом вторую. Было тепло от близкого огня, и непривычно от того, что пушистый ворс ковра касается голой кожи.

Меня трясло, но я не сопротивлялась. Я и так предала всё, что могла предать, я отступилась от всех мыслимых и немыслимых правил, и внутри разливается тоскливая боль. Какая теперь разница? Он пощекотал теплыми словами мою кожу в ямке над ключицей:

— Не бойся.

Оказалось, что я лежу на спине, а он замер надо мной, одной рукой упираясь в пол. Другой рукой он убрал волосы с моего лица, провел указательным пальцем по щеке и по губам.

— Ну что ты дрожишь, как заяц? Туман… Я думал, ты взрослый человек, ты сражалась с чудовищем и устроила против меня диверсию, а ты, оказывается, ещё такая маленькая.

Я зажмурилась, но блики света прыгали даже в темноте закрытых век. Тёплым дыханием окатило шею, потом плечо. Никаких поцелуев, он замер во вздохе от моей кожи и снова поднял голову.

— Знаешь, университету повезло с избранной. Ты такая красивая. А что бы я делал, будь избранной какая-нибудь уродина, или вообще, парень? Тогда бы точно пришлось убить его.

Он усмехнулся. Я боялась пошевелиться, боялась открыть глаза и рукой прикрывала грудь. Ректор сидел у меня на ногах, коленями сжимая мои бёдра, потом тяжесть вдруг исчезла. Я глянула из-под полуопёщенных ресниц: он стоял рядом и застёгивал рубашку. Так же тщательно, как и расстёгивал её пять минут назад — от верхней пуговицы до нижней, не пропустив ни одной. Ректор надел очки и улыбнулся — увидел, что я наблюдаю.

— Кажется, я ещё сильнее испугал тебя, да? Ну ничего. Будет день, и мы всё доведём до конца, избранная. Ты будешь ждать?

Я съёжилась в позу эмбриона, нащупала пряжку брючного ремня: застёгнут, и всё в порядке. Я обхватила себя за плечи. Удивительно, что я не потеряла сознание. Странно, что до сих пор ощущала, как щекочет кожу пушистый ворс ковра, слышу, как потрескивает огонь.

Ректор бродил за моей спиной, напевая что-то себе под нос. Шуршали бумаги. Потом хлопнула дверь. Я судорожно вдохнула и ногтями впилась в собственные плечи. Злость рвалась наружу через стиснутые зубы. Я не знала, кого ненавижу больше: его, надменную тварь, изломавшую привычный ход вещей, или себя, потому что ещё немного, и я потянулась бы к нему сама.

Лекция была назначена на одиннадцать, в восемь за мной пришли двое. Женщина в шерстяной юбке в пол, в пиджаке с заплатками на локтях, сказала:

— Здравствуйте. Нам сообщили, что вы — новый заведующий нашей кафедрой. Я — инженер кафедры, а это — ваш секретарь. Мы проводим вас в кабинет и введём в курс дел.

Мы пошли: впереди инженер, за ней паровозиком — я и секретарь. Та была совсем молодой, вряд ли сильно превосходила по возрасту моих первокурсников, и в руках, как щит, несла папку с бумагами.

Я следила за временем — проходя под каждой аркой, поднимала глаза на настенные часы. Восемь ноль семь, восемь ноль десять. Восемь пятнадцать. Кафедра была вытянута в длину, как батон с надрезами поперёк, в обоих концах каждого надреза стоял стол преподавателя, а в конце батона — самый большой, самый новый стол.

Пока я шла, из-за столов поднимались преподаватели и вежливо склоняли головы в знак приветствия. Я кивала в ответ.

— Ваше рабочее место. — Инженер смахнула с моего стола невидимую пылинку.

Они стояли вокруг и чего-то ждали. Я не понимала, чего, потому просто обошла стол и опустилась в холодное чужое кресло. Оно было слишком просторным, с чересчур мягким и выпуклым сиденьем, так что я тут же скатилась с него, как с горки, к левому подлокотнику. Спинка торчала высоко над моей головой.

Я сделала всё верно — преподаватели тут же разошлись по своим рабочим местам, и рядом остались только прежние двое. Я посмотрела на девственно чистый стол и увидела в нём своё отражение. Инженер кивнула секретарю, и так почтительно опустила свою папку прямо передо мной.

— На сегодня у нас следующие дела: нужно заверить учебный план на следующий семестр, билеты к экзаменам, а также сделать отчёт по воспитательной работе, — с достоинством произнесла инженер.

Мне делалось хуже и хуже от каждого слова. Хотелось залезть под стол и крикнуть оттуда, что они меня с кем-то спутали, я никакая не заведующая кафедрой, а просто мимо пробегала.

Вместо этого я мужественно дёрнула завязку на папке. Секретарша опередила меня. Она подняла жёсткую обложку и раскрыла бумаги где-то посередине стопки.

— Здесь, прошу вас. — Инженер протянула мне изящную серебристую ручку и, заметив моё замешательство, подняла глаза. — Просто подпишите. Этот учебный план идентичен тому, который был в прошлом году. А тот — ровно такой же самый, как в позапрошлом. А тот, что в позапрошлом…

— Это понятно, — я замахала рукой, отчего ручка плюнула чернилами прямо на идеально чистый стол. — Но разве я не должна ознакомиться с ним?

Секретарша по правую руку от меня издала какой-то звук, похожий на чихание, согнулась и закрыла рот руками. Глаза её сделались огромными. Каменное лицо инженера дрогнуло — похоже на то, как трещина появляется на отштукатуренной стене.

— Вы… вы можете ознакомиться, конечно, никаких проблем. Только зачем? Вы подозреваете нас в чём-то? Мы уже сорок лет… никаких нареканий… все проверки прошли на отлично. И я даже не понимаю, чем мы могли заслужить такое недоверие с вашей стороны. Но если вы считаете нужным, то берите и…

Её руки, прижатые к груди, явно задрожали. С перепуга я подмахнула бумагу и хотела подписать ещё раз, чтобы уж наверняка, но секретарша вовремя выдернула документ у меня из-под носа. Наверное, испугалась, что от такого завкафедрой можно ожидать чего угодно. А так хоть учебный план спасён.

Дрожащей рукой она перевернула пачку листов.

— Теперь экзаменационные билеты.

Я расписалась не меньше сотни раз: сначала на каждом билете, потом — на копиях отчёта, заверяла какие-то выписки и подмахивала отзывы. Рука заныла с непривычки, и только тогда я оглянулась на часы: одиннадцать пятнадцать. Если сбежать прямо сейчас, я ещё успею к началу лекции.

Бумаги в папке секретаря вроде закончились. Я вопросительно взглянула на инженера.

— Какие ещё у меня обязанности?

— Неотложные дела на сегодня завершены. Если у кого-то из подчинённых будут к вам вопросы, они подойдут в течение дня, но если у вас есть другие дела…

Я поднялась.

— Действительно. Если меня будут спрашивать, я вскоре вернусь.

Уверена, что настоящие завкафедрой не носятся по лестницам, как сумасшедшие, едва не сшибая на ходу студентов. Со мной то и дело кто-то здоровался, я не успевала оборачиваться, чтобы ответить, но когда зазвучала птичья трель звонка, я толкнула дверь аудитории.

Они встали мне навстречу — единой волной поднимались ряд за рядом, парта за партой, в почти полной тишине, нарушаемой только шорохом отодвигаемых стульев.

— Здравствуйте. Садитесь, — пробормотала я севшим от смущения голосом. — Рада, что вы снова в сборе. Сегодня у нас вторая лекция.

Я не сразу заметила, как вразнобой, друг за другом поднялись несколько рук. Я кивнула, как только заметила. За всех поднялся один парень с первой парты.

— Простите пожалуйста, мы хотели спросить. У нас завтра будет лекция, или нам не приходить, ведь вы…

Я бы тоже хотела знать ответ на этот вопрос. Я, наверное, хотела этого больше всех. Но преподаватель не должен сомневаться. Он не имеет права мямлить и бубнить, потому я изобразила широкую улыбку.

— У нас завтра будет лекция, и даже не вздумайте её прогулять. Всё вспомню вам на экзамене.

Среди радостных выкриков и шороха раскрывающихся тетрадей я стояла и улыбалась им, потому что впервые на самом деле хотела улыбаться.

— Итак, начнём…

Через полчаса, согревшись от воодушевления, обсыпанная с ног до головы меловой пылью, я не знала, конечно, как в моё отсутствие Ректор явился на кафедру. Я не могла видеть, как дрогнули его скорбно поджатые губы, когда секретарь сообщила ему: «Она вышла». И как он раздражённо хлопнул дверью, заставив её вздрогнуть.

Я узнала об этом только вечером, когда тихонько стукнулась в дверь его кабинета. Из-за двери мне никто не ответил, но выяснилось, что она открыта — и в щель я рассмотрела полоску неверного света.

Я вошла. Лампы опять не горели. Ректор сидел на коврике перед камином, в расстёгнутом пиджаке, со сбившимся на бок галстуком, он даже не обернулся, когда я села рядом.

— Знаешь, может быть, я был не прав. Я не имел права запрещать тебе идти на лекцию. В конце концов, любой завкафедрой может заниматься со студентами, если пожелает. Это записано в университетском уставе.

Я вынула пустую чашку из его рук и поставила на край стола. Я опасалась, что чашка выскользнет из его дрожащих пальцев и разобьётся. И это будет хуже всего, если разобьётся тонкая фарфоровая чашечка.

— Простите меня. Я не хотела вас расстраивать. Просто я обещала им, что приду, и как раз закончила с бумагами, и я подумала, ведь никому не будет хуже…

Ректор обернулся, и я замолчала, поперхнувшись собственными словами.

— Ты думаешь, мне доставляет удовольствие над тобой издеваться? Думаешь, я сплю и вижу, в чём бы тебя ещё ограничить? — Он запустил пальцы в волосы и со стоном сложился пополам, едва не ткнувшись лицом в колени. Если это и была демонстрация, то очень натуральная, я испугалась, что у него схватило сердце. Я вскочила, чтобы бежать за доктором, когда Ректор поймал меня за руку. — Ты не веришь, но я на самом деле желаю тебе добра. Я хочу уберечь тебя от ошибок. Я не хочу видеть, как тебе причиняют боль. Ведь это я притащил тебя сюда, вытолкнул маленькую девочку в большой жестокий мир. Ты могла бы спокойно жить, как раньше, а теперь — что теперь?

— Не понимаю. Кто должен причинить мне боль?

Он выпрямился, поправил очки и теперь выглядел почти нормально, разве что улыбка была по-прежнему кривовата.

— Ничего, Туман. Не обращай внимания. Может быть, я преувеличиваю, и ничего не случится. Может быть, с тобой всё будет по-другому. Ты имеешь право сама решать, что делать со своей жизнью.

Я сидела, обхватив колени. Протянутые к огню ноги ничуть не согревались, и я начинала дрожать, хотя минуту назад у меня горели щёки.

— Ничего не понимаю. Объясните толком.

Он рассеянно подтолкнул очки глубже на переносицу, хлопнул меня по плечу, как-то смазано, как будто не мог решить, что лучше: хлопнуть, или погладить, или вцепиться мёртвой хваткой.

— Я не буду тебе говорить. Не хочу, чтобы ты себя накрутила.

Вот и весь разговор, оборванный, как обычно, на середине, или, вернее, в том месте, где Ректору было удобно его оборвать. Дальше — я знала — можно хоть узлом завязаться, а всё равно не вытащить из него ни слова. Я вздохнула и сдалась.

— Что мне нужно сделать завтра?

— Завтра? Ничего. Завтрашний день мы потратим на оформление документов, а потом ты войдёшь в новую должность. Так что отдыхай. У тебя лекция?

Он теперь улыбался почти нормально, и эта улыбка была для меня. И я была благодарна ему за это.

Ровно в одиннадцать тридцать я нажала на ручку двери. Аудитория встретила меня пыльным молчанием и пустотой. Горели только лампы над доской, а дальние ряды парт потонули в темноте. В подступающей панике я метнулась к ряду белых выключателей и по очереди щёлкнула ими всеми.

Лампы зажглись, вырывая из сумрака один за другим ряды пустых парт. В коридоре заиграла нежная мелодия звонка. Я опустилась за преподавательский стол и провела по нему рукой, сталкивая на пол чью-то полуистлевшую тетрадь, огрызок карандаша и погнутую булавку. Ладонь сделалась серой от пыли.

Я успокоила себя тем, что небольшое опоздание — вполне в порядке вещей, и немного посидеть, приводя мысли в порядок, даже полезно. Когда часы над дверью откусили десять минут моей законной лекции, оправдания перестали работать.

Я поднялась и зашагала к двери, твёрдо намеренная найти куратора в литом синем костюме и потребовать от неё объяснений. Но прежде, чем я добралась до порога, моё внимание привлекло что-то на первой парте.

Из-за кафедры это было не разглядеть: слишком яркий свет бликовал на лакированных столешницах. Но упираясь в них ладонями, я видела совершенно точно. Свежие чернильные следы тянулись везде, куда хватало глаз. Я пошла вверх по широким ступеням амфитеатра и везде видела одно и то же.

Самое худшее, что я их запомнила. Того парня с первой парты, который задавал вопрос о комарах, а потом рисовал огромные женские груди. Десятки грудей по всему столу. И девушка в чересчур узком платьице за третьей партой — она так преданно слушала мои истории про сбежавшие экземпляры, а потом играла в крестики-нолики с соседкой. Неразлучная парочка на крайнем ряду от окна — они кивали мне в ответ на каждый латинский термин — вели матч в балду, и я даже догадывалась, кто выиграл.

Ни черта их не интересовали мои лекции. Они кривлялись, наслаждаясь моей доверчивостью, а когда насладились этим, решили вовсе не приходить.

Я не помнила о том, куда собиралась идти. Вместо этого я нашла в стенном шкафу тряпку и порошок, и набрала воду в стеклянную банку. Что же, хорошо, что я обо всём узнала первой. Хуже, если бы это обнаружил другой преподаватель. Позора не оберёшься.

Чернила плохо поддавались тряпке, но я тёрла и тёрла, пока с парт не начал слезать лак, а с моих ладоней — кожа. На задних рядах я нашла парочку очень нелестных высказываний о том, как скучно на моём занятии, и с тех пор старалась тереть, не читая.

Часы над дверью показывали сорок минут моей законной лекции, когда я окончательно выбилась из сил и присела отдохнуть. На парте передо мной расплывались светлое вытертое пятно, но зато на нём не было ни линии. Именно в это пятно я и уткнулась лбом, слушая оглушительное тиканье часов.

Дверь едва слышно скрипнула. Это мог быть кто-нибудь из преподавателей, куратор, или вообще кто угодно, но мне в лицо хлынула горячая волна стыда. Я не смогла бы выдавить и слова в своё оправдание, и тогда мой позор стал бы полным и абсолютным. После такого только бежать, бежать, уже всё равно, куда.

Вошёл Ректор и посмотрел на меня снизу вверх — стёкла очков были прозрачными, потому я увидела это выражение сдержанной боли. Глаза провинившейся собаки.

— Туман, я хотел тихонько заглянуть. Убедиться, что у тебя всё в порядке.

Не дослушав, я снова уронила голову на парту. Из этого положения и слушала его шаги. Оказалось, что половицы жутко скрипят, раньше я даже не обращала на это внимания. Ректор опустился на стул рядом со мной.

— Лучше бы я рассказал тебе сразу.

Теперь я слышала, как барабанят его пальцы по краю парты. Неровный ритм, от которого в висках пробуждалась тягучая боль.

— Что сказал?

— Третья лекция. Она всегда проваливается. Не зависимо от того, как идеально прошли первые две, не зависимо от того, насколько ты умная и обаятельная, насколько они талантливые и усидчивые. Студенты всё равно устроят тебе какую-нибудь мерзость. С тобой они ещё неплохо обошлись — просто прогуляли. Знаешь, ты представь, что это заслуженный выходной.

Оказалось, что внутри меня живёт взведённая пружина злости, и бархатный тон Ректора, его неровный ритм, выбиваемый по краю парты, он высвободил эту пружину.

— Представить? — закричала я, пугаясь того, как дико звучит мой голос под сводами амфитеатра. — Я не хочу ничего представлять. Учёный должен оперировать фактами, а не фантазиями. Конечно, я сама виновата. Я вообразила себе, что нужна им, что интересна им. Я просто зазнавшаяся, недалёкая, тепличная…

И ударила кулаками по парте, так что аудитория жалобно взвыла. Ректор схватил меня за руки и притянул к себе, не давая шевельнуться.

— При чём здесь ты? Это они не имели права так поступать. И, знаешь, не нужно думать, что они — несчастные заигравшиеся дети. Они уже взрослые, уже осознавшие свою силу. Они сделали всё это специально. Улыбались и кивали, а потом шептали гадости.

Я покорно замерла, и Ректор выпустил меня. Его кулаки судорожно сжались и тут же разжались, но я успела заметить, как побелели напряжённые пальцы.

Моя злость притихла, как заяц перед волком. Такое тёмное и страшное чувство хлынуло вдруг на меня, и разошлось волнами. Жалобно звякнула и разлетелась на осколки лампа у задних рядов, а на противоположной стене хлопьями начала облезать краска. Ректор закрыл глаза. Жуткое ощущение ослабело, но я уже осталась полумёртвой, как выброшенная на берег медуза. Бессильная шевелиться и соображать.

Я знала только одно: где-то рядом пронеслось чудовище, окатив мир вокруг себя чёрным отчаянием. Я хорошо помнила это чувство.

— Кто вас так обидел? — спросила я полушёпотом, а Ректор притворился, что не расслышал.

Он провёл по лицу распластанными ладонями.

— Давай пообедаем что ли. Только умойся. Нужно делать вид, что всё в порядке. Такие правила. Вот, возьми.

Я долго плескала на лицо холодной водой из-под крана и перед стеклянной дверцей шкафа вытиралась его платком, а когда вернулась, спросила:

— Когда я должна войти в новую должность?