-6-

— Выпустите меня!

Он пожал плечами. Дверца открылась, и я вывалилась в снег. Упала на колени, но тут же вскочила и кинулась бежать. Арматурные ветки воткнулись в куртку, подцепили капюшон, опасно повисли у самого лица и поймали меня, как в паутину.

— Избранная, — сказал водитель за моей спиной, — я так долго ждал тебя.

— Я не избранная! — Ветки деревьев отцеплялись, только прихватив с собой кусок ткани или прядь волос. — Произошла ошибка. Просто я бежала, а там была чужая одежда. Я хотела спрятаться! Это всё случайность. Я никакая не избранная на самом деле.

Обессилев и охрипнув, но так и не высвободившись, я повисла на арматурных ветвях. Он подцепил меня за капюшон и выволок на чистый снег.

— Туман, прекрати. Я ведь специально ждал тебя за ямой. Я знал, что ты пойдёшь к Северному корпусу. А через яму случайные люди не переходят.

Глядя на его лицо в обрамлении низкого неба, я дёрнула застёжку на рукаве.

— Раз вы такой умный, вы должны знать, что Туман давно погибла. Посмотрите, я не Туман. У меня другой номер. Да посмотрите же!

— Какое глупое враньё.

Рукав отдирался от кожи со страшной болью. Я уставилась на своё запястье — кожа содрана так, что номер уже не разглядеть. Почему-то я не удивилась.

Я села в снегу, пока мужчина прохаживался рядом, с деланым безразличием отбрасывая с пути обломанные арматурные ветви. Машина замерла за границами пятачка вытоптанного нами снега.

— Вы кто?

Он остановился — руки вынырнули из карманов, и в одной закачался тот странный символ на цепочке. Он оказался перед моим лицом — медальон с изображением дымящей трубы в обрамлении из железных листьев.

— Ты не узнала меня? Я город. Избранная, я так долго ждал тебя, чтобы спросить. Почему ты спасла университет, и забыла про меня? Пока вы прятались в подвалах, я умирал тут, снаружи. Когда вы убегали, хлопали дверями, теряли по дороге вещи и близких, про меня никто не вспомнил. Почему никто из вас даже не подумал спасти меня?

Я уткнулась в колени, пряча лицо, и полностью покорилась судьбе, хотя никто меня не держал. Самое жуткое — это тон. Город не ругался, не кричал, не рвался меня убить. Он стоял, заложив руки в карманы, и задавал вопросы, на которые я не могла ответить.

— Я ждал тебя, просто чтобы спросить, за что? За что вы так со мной? Ведь это я взрастил университет. Ведь это я позволил вам жить. Я оберегал вас, пока мог, пока отовсюду не полезли эти арматурные деревья.

Я отняла руки от лица. С удивлением, как в первый раз, взглянула на ладони, затянутые в перчатки без пальцев. Там, где ткань порвалась, кожа была содрана в кровь, под ногти набилась земля.

Это были не мои руки. Мои руки — вымытые дочиста, потому что я постоянно возилась то у раковины, то у ведра с тряпкой. Мои руки — с ровно подпиленными ногтями, потому что на этом настаивала Сю. У женщины должны быть ухоженные ногти.

А вот чёрта с два.

Я поднялась и отряхнула с куртки прилипшую пыль. Твёрдо стоять на ногах не помешает ни в одном разговоре.

— Это неправда, что мы отреклись. Я любила вас, хотя теперь плохо помню. Просто одной избранной на всех не хватит. Пожалуйста, отвезите меня к Северному корпусу. Мне нужно спасти людей, которые всё ещё здесь, с вами.

Машина прыгала на ухабах дороги. Обходными путями и тайными дорожками мы подбирались к университетскому корпусу. Раз или два он уже маячил на горизонте — тёмная высотка с наглухо закрытыми окнами. Потом машина ныряла в овраг, и университет прятался за домами.

Понятия не имею, почему он позволил себя уговорить. Я истратила весь запас красноречия, я не выкладывалась так ещё ни на одной конференции. Город качал головой, он кривил губы, он отворачивался. Он мог бы уйти и бросить меня, и тогда я была бы обречена на медленное умирание от холода, распятая на арматурных деревьях.

Он почему-то не ушёл. Мне хотелось верить, что подействовали мои слова — ну хоть какие-то из моих слов. Но почему-то не верилось.

Высотка Северного корпуса вынырнула из-за домов и понеслась навстречу. К ней вело ровное поле из бетонных плит, уложенных стык в стык. У самой лестницы, перед молчащим фонтаном, машина затормозила. Я дёрнула за ручку, и дверца поддалась.

Я знала, что нельзя оборачиваться, но обернулась. Город смотрел прямо, положив руки на руль, как будто даже взгляд, брошенный на здание университета, был отравой.

— Даже ничего не пообещаешь на прощание?

— Что? — усмехнулась я. — Спасти всех? Я даже мерный цилиндр не спасла. Какие тут могут быть обещания.

— Предъявите пропуск.

Я запрокинула голову и глубоко вдохнула. Опять повернулась к охраннику. Он смотрел на меня из-за прозрачной стены с полукруглым отверстием чистыми голубыми глазами и ладонью прикрывал кнопку, которая могла бы разблокировать терминал. Лампочка горела красным.

Охранника отнюдь не волновало, что я явилась снаружи, что снег на моей куртке тает и течёт в лужу у ног. Что у меня, в конце концов, за спиной сачок, что равносильно надписи поперёк лба: «избранная».

— Какой у меня может быть пропуск? Я пришла из другого корпуса.

Он назидательно поднял палец, потряс им в воздухе и указал на поблекшую табличку над терминалами: «Вход в университет только по пропускам». Я скрипнула зубами от злости.

Когда-то давным-давно в университете была единая система пропусков. На руки каждому выдавали скользкую белую карточку, и по ней он мог запросто ввалиться хоть в физкультурный зал, хоть в закрытые лаборатории. Ходили разные слухи о том, кто же первый отделился, кто счёл себя особенным. Может, канцелярия, типография или даже один из факультетов. Говорят, ректорская власть тогда ослабла, и каждый декан вообразил себя царьком местного масштаба.

Терминал Северного корпуса упрямо отказывался реагировать на мой пропуск. Истерически мигала красная лампочка. Я закрыла глаза и ещё раз глубоко вздохнула. Затем ли я преодолела ледяную пустыню, чтобы остановиться перед единственной стеклянной преградой.

— Позовите начальника охраны! — Чтобы он не подумал, что я шучу, я как следует пнула терминал. — Ошибка доступа у него, видите ли. Какие мы нежные. В голове у тебя ошибка, функция несчастная.

В дальних коридорах послышались быстрые шаги. Я натянула на лицо улыбку, как и полагается. Сейчас сюда придут люди, с которыми можно поговорить не только командами. Сейчас придут люди, они увидят сачок за моей спиной, они обрадуются. Они, наверное, и не надеялись, что из главного корпуса к ним придут и протянут руку помощи.

Ну вот и братья по разуму подоспели.

Из темноты коридора вынырнуло трое мужчин, судя по разномастной одежде — и правда не функции. Они бросили взгляд на охранника в будке, на меня. Один живо перескочил через терминал — я не успела шарахнуться в сторону. Моя рука оказалась в его руке, потом — уже заломанная и за спиной.

— Пришла всё-таки. — Охранник за прозрачной перегородкой оскалила белые зубы. — Ну проходи, проходи, мерзкая отступница. Сейчас мы тебя быстро.

Терминал, наконец, пискнул, зажглась зелёная лампа. Моя свободная рука сама по себе дёрнулась к рукояти сачка, хотя я понятия не имела, что с ним делать дальше, даже если успею выхватить.

Мелькнула в воздухе блестящая в чёрных потёках рукоять. Я успела разглядеть на сачке голубоватые заплатки и зажмурилась в ожидании удара. Я успела представить, каково это, когда привкус крови во рту, но руки оказались быстрее.

Точнее сказать не руки — сачок был теперь сам по себе. Мои руки просто подчинились его движению, но удар пришёлся мимо, по бронированному боку терминала. Металл ударился об металл с таким звоном, от которого разом заныли все зубы.

— Стой, — закричала я то ли сачку, то ли самой себе, но бесполезно. Голос быстро изошёл на хрип.

Сачок дёрнулся в руках, выписывая в воздухе сверкающую дугу, и врезался в чей-то неуклюже поставленный бок. Один из противников жалобно охнул и попятился. Я двинулась за ним, как ходят по бездорожью: наступить, проверить землю на прочность, перенести вес с одной ноги на другую. Ударить.

— Вы меня неправильно поняли, — сказала я быстро, пока ещё остался шанс быть услышанной. — Какая я отступница? Я пришла из главного корпуса. Да пустите вы меня! Слышите?

— Да это взбесившаяся функция. Я же говорил, что они опять будут наступать. Ещё и насочиняла про главный корпус. Кто их там программирует вообще? Держите её!

Тот, за кем я следовала, упал и закрыл голову руками. Мой сачок дёрнулся снова — добить что ли? Не знаю, что сделала бы на моём месте Туман, но я не смогла. На этот раз мои руки оказались сильнее, и я преодолела его инерцию. Металлическая рукоять глухо стукнулась об пол.

Дыхание не выравнивалось. Наверное, теперь я никогда не смогу дышать спокойно.

Вообще-то Кролик никогда не дерётся. Драться — это убого и варварство. Кролик все проблемы решает словами. Точнее, молчит, пока проблемы не умрут со скуки и не отвалятся сами по себе.

Тут они меня и настигли. Один стазу заломили руки за спину, другой вырвал из пальцев сачок.

— Ах ты безмозглая функция! Тебе самое место на переплавке.

Я обернулась: коридорный сквозняк разметал листы в газете с кроссвордами, которая лежала перед охранником, и теперь они закрывали пол шуршащим ковром.

— Сами вы безмозглые! Вы что, функцию от человека не можете отличить?

Я выдавила из себя кривую улыбку и поняла, что дрожу. Я всегда дрожу, когда приходится выступать, даже если выступление — перед кучкой непонятных людей, которые меня даже не слушают.

— Давайте её в подвал, — пыхтя от усилий, сказал один из них. — Там разберёмся.

— Дайте мне поговорить с кем-нибудь из администрации! — выкрикнула я, уже выдавая себя отчаянно срывающимся голосом. Но они были не функции, и заклинания на них не действовали.

— Ещё чего! Будет администрация разговаривать со всякими аномалиями. Ищи дураков.

Я воображала себе мрамор и ковровую дорожку, а получила подвальную лестницу со сбитыми бетонными ступенями. Под потолком качалась лампа без абажура. В таких комнатах у нас хранят разный хлам, тут протекают ржавые трубы и вечно пахнет мышами, хотя все мыши и тараканы давно издохли от голода.

— Что с ней делать-то будем?

— Доложим ректору, пусть сам решает.

Как только за моей спиной провернулся замок и в коридоре всё стихло, я доковыляла до единственного на всю комнату стула и опустилась на него. Спина разламывалась, ныл локоть, которым я приложилась об стену, пока спускалась сюда. Но больше всего было жалко сачок. Аша так старалась, штопала его, вычищала рукоять от запёкшейся крови, и непонятно, увижу ли я теперь Ашу, смогу ли сказать ей спасибо.

Он пришёл, когда я сидела, забравшись на стул с ногами. Сначала были шаги, потом щёлкнул замок, и он вошёл: выглаженная рубашка нелепо смотрелась на фоне облезлых стен.

Он дёрнул узел галстука таким движением, что я сразу поняла: передо мной человек, не функция. Рукоять сачка стукнулась об пол. Я выпрямилась и опустила ноги на пол. И замерла в незавершённой позе,

— Твоё? — улыбнулся он, кивая на сачок. — Извини. Наши дежурные — хорошие ребята, просто плохо информированные. Ты избранная.

Он не спросил, а сказал, да так, что поверила даже я, хотя до сих пор сомневалась. Он чуть в стороне от лампы, а у меня щёки вспыхнули от его взгляда.

— Да. Откуда вы знаете? И вы вообще-то кто, ректор?

— Ну это ты хватила. Какой я ректор? Я — глава отдела по связям с внешним миром. Так что мне положено знать. Легенда об избранной была в особом выпуске университетского вестника, но ты сама знаешь, как у нас читают периодику. Картинки просмотрели — и уже хорошо. Вот и расползаются по университету разные слухи, один страшнее другого. Слухи — это вообще признак невежества. Когда человек знает — он молчит. А когда не знает, что? Правильно, домысливает, изобретает жуткие подробности Рассказывали, например, что у вас в главном корпусе произошло восстание функций. Всех живых людей они перебили и двинулись на нас.

Он и вправду был слишком молод для ректора, слишком искренне улыбался, так что я не могла не заулыбаться в ответ. И он спустился ко мне в подвал. Это даже лучше, чем признание в любви.

Глава отдела по связям протянул мне руку.

— Извини за такой приём. Я не знал, что ты явишься так скоро, а иначе обязательно устроил бы торжественную встречу. Хотя по части торжественных приёмов ваш корпус наверняка даст нам фору. Но я всё-таки могу тебе что-то предложить. Ты, наверное, проголодалась?

Я порывалась вцепиться в его ладонь, но схватила себя за запястье, чтобы глупая рука не дёрнулась раньше времени.

— Когда я смогу вернуться домой?

— Завтра. Завтра мы выведем из подвальных гаражей машины и отправимся экспедицией к главному корпусу.

Есть вещи похуже, чем слёзы. Например, глухое отчаяние, которое схватило меня за плечи в ту последнюю ночь. Я сидела в углу комнаты, которую мне предоставили для ночёвки. Комната была прекрасная, у себя в лаборатории я даже не мечтала о подобной. Но вместо того, чтобы бродить по коридорам и разглядывать новые горизонты, я забилась в угол, выключила свет и перебирала мрачные мысли, как бусины, одну за другой, одну за другой, и так по кругу.

Правильно Сю говорила, во мне нет любопытства. Во мне нет воли. А без воли и без любопытства не быть мне учёным. Обслуживающим персоналом разве что. Почти-что-функцией.

Когда-то я мечтать не могла о том, чтобы стать героем. А теперь стою на пороге, на подкашивающихся ногах и думаю, как бы убить себя, быстро и не больно, чтобы заглушить этот страх. Я же всерьёз собиралась бежать, но испугалась. Я всерьёз шла через мёртвый город и добралась до Северного корпуса. Я всерьёз стала героем. Не благодаря кому-то, а вопреки им всем. И я не знала, что делать теперь, когда это кончилось.

Им как будто было всё равно, что я не снимаю капюшона, что мой голос хрипит, как старые половицы и несмазанные петли. В начищенном зеркале я увидела себя и страшно перепугалась. Я стала совсем другой. Вроде бы выше ростом и чуть шире в плечах, но самое страшное — это улыбка.

Прошлая я никогда не улыбалась, потому что: «смех без причины — признак сама-знаешь-чего». И тем более не улыбалась так, как будто говорила: «да, я избранная, нет, у меня нет времени, чтобы раздавать автографы, всего доброго».

«Товарищ, двигай науку, пока она не двинула тебе».

Я уткнулась в колени и жалобно заскулила. Внутри меня, как в коконе из шёлковых нитей, росло и зрело что-то инородное. Оно кусалось оттуда, оно скребло сломанными ногтями по тонкой оболочке, которая осталась от меня.

***

То, что происходило после, мало меня касалось. Утром в подземном гараже сердито фыркали динозавроподобные машины, которым удалось пережить долгую зиму в подвалах и крытых стоянках университета. Краска на их боках облупилась, но огромные колёса запросто могли бы преодолеть выбоины в асфальте, а металлические щиты на корпусе не боялись никаких завалов. В случае чего такие машины могли бы выдержать небольшой штурм и осаду. Я встретила начальника отдела по связям.

— Готова к торжественной церемонии? Ты всё-таки теперь звезда.

Я отвернулась, чтобы меня опять не заколдовала его широкая улыбка, за которой я могла бы пойти, как крыса за звуком дудочки.

— Ой, перестаньте. На моём месте мог быть кто угодно.

Начальник похлопал меня по плечу.

— Скромность — это хорошо. Сейчас наши великие учёные решат, кто достоин представлять корпус на этой встрече, и двинем. Хочешь занять место рядом со мной?

— А вы кто такой вообще, чтобы я рядом с вами садилась? Ректор что ли? — буркнула я. Грубо, но грубость была единственной защитой от магии его улыбки. Иначе меня бы смело, как ураганом, и опять потащило за ним следом, в огонь и в воду, в одной надежде снова уцепиться за широкую прохладную ладонь.

Страшный человек.

Он не обиделся.

— Я? Да какой уж из меня ректор. Всего лишь скромный руководитель экспедиции. Ну вот, готово. Залезай в машину.

Обошлось без эксцессов и заклинаний. Всю дорогу я молчала и пряталась на заднем сидении. На меня особенно не обращали внимания — временами кто-нибудь оборачивался, улыбался или махал рукой, но это было догорание костра. Искры летели в разные стороны и затухали.

***

С торжественной церемонии я сбежала, как только смогла, и ноги сами понесли в родную лабораторию. Как только в полумраке коридора показалась приоткрытая дверь — полоска света на полу — сердце заколотилось, как ненормальное.

Я не думала, что скажу Сю. Решила: она взглянет на меня, я — на неё, и всё уже будет ясно. Почему-то я воображала, что она обязательно обнимет меня. Или даже сама сварит кофе, наплевав на все принципы.

Сю в лаборатории не было. Я слишком поздно сообразила, что она, как все завкафедрой, приглашена в актовый зал. Я поняла это, когда замерла на пороге, и взгляды Руши и Малины впились в меня отравленными иголками.

— О, герой явился. — Пробирки со звоном посыпались в раковину. Малина с отвращением стянула с рук жёлтые резиновые перчатки, швырнула их туда же. — Зачем пришла, корона голову трёт?

Из другого угла послышались вялые аплодисменты. Рушь хлопнула в ладоши последний раз и показательно зевнула, прикрывая рот рукой.

— Ну иди сюда, раз пришла. Поговорим. Расскажи хоть, как ты сбежала и кинула на нас все свои обязательства. Подвела, можно сказать. Не оправдала надежды. И так расстроила Сю. — Малина двинулась на меня, и я попятилась, просто по привычке. Руки и ноги потяжелели и не желали ничего слушать.

Я врезалась спиной в дверь заваленного коридора. Знакомый запах — сырой и прогорклый — встал поперёк горла. К глазам подступили слёзы беспомощности.

— Ага, — обрадовалась Малина и нацелила когти на моё плечо. — Сбежала, значит, нагулялась и пришла, как ни в чём не бывало. А в кладовке не хочешь посидеть?

Внутри меня что-то щёлкнуло. Я поняла вдруг, что Малина не такая уж большая и непобедимая. Мы с ней, раз уж на то пошло, примерно одного роста. И ноги у меня такой же длины. Как тогда, с сачком, тело было само по себе, и голос — чужой голос с насмешливой ноткой — больше мне не подчинялся. Я перехватила руку Малины в полёте и несильно выкрутила сустав.

В тусклом свете из лаборатории возникла Рушь — крепкая фигурка в дверном приёме, колышутся полы халата, волосы — собраны на затылке. Она открыла рот в удивлённом «о», да так и не смогла закрыть его обратно.

— Вашу энергию бы в мирное русло, — усмехнулась я. — Займитесь лучше наукой, а то опять продуете научную сессию, как в прошлом году. Да, и передайте Сю, пусть не морочит голову. Если бы она хотела меня отчислить, так давно бы отчислила. А вся эта беготня ничего не стоит. Человек умирает от страха, а я не боюсь.

Я выпустила Малину, она покачнулась на каблуках. Уголки губ обиженно дрогнули, она как будто хотела что-нибудь сказать, но ни слова не выдавила в ответ. Я подвинула её с дороги и пошла, уверенно впечатывая в пол каждый новый шаг.

Когда университет притих под вечер, я сгребла со стола в коллекционной побольше исписанных листов, чтобы стопка выглядела солиднее, наскребла у себя в голове парочку глупых вопросов, как повод заявиться в гости, и постучалась в дверь его кабинета.

Дверь оказалась не заперта.

— По какому поводу слёзы? — сказал Шеф, не отворачиваясь от микроскопа.

Если не считать небольшой круг света от настольной лампы, в кабинете царил полумрак. Не вдаваясь в предположения о том, как он разглядел моё лицо в темноте, под капюшоном, я на цыпочках подошла и села на самый край стула, чтобы легче было сползти и удариться в бегство.

Шеф окинул меня взглядом.

— Можешь избавиться от своего кокона. Он теперь ни к чему.

Я всегда была послушной и потому бездумно потянулась к верхней пуговице на куртке. Она легко поддалась, за ней — вторая и третья. Без куртки я ощутила себя голой, но сквозняк нежно касался голых плеч.

— Я должен сказать тебе спасибо. Ты боялась, но всё-таки прошла путь избранной и выполнила миссию. Теперь ты можешь быть свободна. Иди.

Шеф снял очки. Без них он был беззащитнее — если бы я захотела крикнуть, бросить ему в лицо что-нибудь обиженное, злое, он бы не сумел защититься. Он ведь с самого начала знал, что я не Туман. Видел, но делал вид, что не видит. Только за это я могла бы разозлиться. Только за то, что он вытолкал в опасный путь меня вместо избранной.

Но обида почему-то не шла.

— Куда мне теперь идти? — тихо спросила я.

— Куда хочешь. Я не вправе тебя держать.

Обычно меня не разговоришь, слова клещами не вытащишь, даже если очень нужно, а тут слова полились сами собой.

— Я не хочу уходить. Да, я понимаю, эта дурацкая ситуация должна быть раскрыта. Я просто случайно залезла в чужую комнату. Это не пророчество, это я бежала от охранников. Простите меня, что я всех обманула. Я ведь не со зла. Но вы-то! Вы с самого начала знали, что я не та, и притворялись.

— Я знал, — перебил меня Шеф чуть изменившимся голосом. — Знал, что ты — та.

— Да я не та, за кого себя выдаю, но может...

Он оторвался от микроскопа и вернул на нос очки. Больше я ничего не видела, потому что быстренько уткнулась взглядом в пол.

— А я говорю, та самая, — сказал Шеф после долгого молчания. Как будто сверялся с определителем, чтобы меня опознать. Как будто ему требовалось время, чтобы разглядеть и убедиться. Под напором его уверенности дрогнула моя отчаянная прямота.

— Почему вы так решили?

— Видишь ли, она тоже придумывала под вечер пару абсолютно глупых вопросов, чтобы только был повод прийти.

Мои губы задрожали то ли от жалости к «ней», то ли от жалости к себе, но я всё-таки выдавила из себя.

— А зачем придумывать вопросы?

— Наверное, ей было одиноко, и она думала, что обязательно нужен повод. Что нельзя прийти просто так. А потом она вот так же сидела на краю стула, чтобы убежать, если я вдруг рассержусь. Почему-то она думала, я сержусь, когда она приходит просто так.

В стёклах его очков я увидела своё отражение. Обычно я терпеть не могу ловить своё отражение в стёклах и мраморе, начищенном до блеска. Потому что кого вообще может порадовать вид глупого неуклюжего Кролика? Вот и меня не может.

Я молча наблюдала, как плывут, мутнеют и меняются привычные черты. Я увидела чьи-то чужие, но до боли знакомые глаза, едва заметную жесткую морщинку на переносице, заправленную за ухо прядь длинных волос.

Тогда я узнала себя и закрыла глаза, и легла подбородком на край его стола, измученная этим превращением. А ещё больше — тем временем, которое провела, не зная и не помня саму себя, и отрекаясь от своего места в университете. Когда бешеный ритм сердца немного успокоился, я открыла глаза и, глядя снизу вверх в лицо Шефа, подсвеченное настольной лампой, задала ещё один абсолютно глупый вопрос:

— А как всё это получилось?

Он снял очки и откинулся на спинку кресла.

— Видишь ли, Туман. Герой появляется, когда он нужен. Такие правила. И мы ждали тебя. Мы знали, что ты вернёшься. Я знал.