-5-

Я попятилась от неё, потом развернулась и побежала. Первой же выбоины в асфальте хватило, чтобы свалить меня с ног. Я упала, с размаху расшибая лоб и колени, и задохнулась от боли.

Яма потянула меня к себе. Снег под руками превращался в грязное месиво, дыхание пропасти пощекотало ноги. Я подняла глаза. Передо мной, на вытоптанном снегу стояла Малина — руки сердито упёрлись в бока, полы халата трепетали так высоко, что ноги казались неимоверно, нечеловечески длинными.

— Ты перевернула мои тест-системы.

— Я…

Яма втянула воздух. Сколько я не шарила руками по асфальту, так и не нашла опоры, и медленно сползала вниз. Малина оказалась ещё ближе, я теперь видела её туфли на квадратном каблуке, с пряжкой в виде бабочки. Каблук оказался очень близко к моей руке. Раз — я зажмурилась и представила себе хруст костей.

— Тест-системы перевернула, сожгла банку питательной среды, устроила потоп.

Руки дрожали. Разбитые фары троллейбусов теперь смотрели осуждающе. Ну это было уже слишком. Они могли обвинять меня в чём угодно, только не в наводнении. Как будто сами не видели, как сорвало кран. Меня не было рядом — я побежала за кофе в столовую.

— Нет!

Яма обхватила меня за талию снежным щупальцем, как спрут, и дёрнула. Дыхание оборвалось. Не открывая глаз, почти не дыша, я зашептала мятому снегу:

— Нет, это не я, нет. Просто сорвало кран.

— Из-за наводнения погибли бумаги.

— Это не я!

Я опёрлась на локти и поползла вперёд. Хватка ямы чуть ослабилась, я дёрнула и ощутила, как обрываю натянутые нити. Всё ещё боясь открывать глаза, я выползла на асфальт и перевела дыхание. Я ощупала ссадину на лице, потом — колени под грубой тканью брюк. Вроде целые. Я осторожно поднялась. Малины нигде не было, да и не могло быть. Только троллейбусы таращились бесстыдно.

— Ну что уставились? Думаете, я такая слабая и никчемная? Да что вы вообще можете обо мне знать? Вы хоть представляете, через что я сумела пройти?!

Однажды в лаборатории случилось наводнение. Поскольку мы обитали на первом этаже, всякие локальные катаклизмы происходили довольно часто, и пока Сю убежала ругаться с инженерами, а Рушь с Малиной заняли выжидательные позиции на письменных столах, я тряпкой собирала воду за перегородкой. Они, наверное, позабыли о моём существовании и даже не слышали пыхтения из-за шкафа, а может, они никогда не воспринимали меня всерьёз.

— На прошлой конференции я почти что заняла первое место, — сказала Рушь. Судя по звуку, она свесила ногу со стола и покачивала ей, ритмично ударяя пяткой в отходившую дверцу. — Но вообще-то я думаю, что это несправедливо. У меня был объективно лучший доклад. А первое место дали Галке с кафедры энтомологии, только потому что он — парень. Вроде как мужчина-учёный в любом случае лучше, чем женщина.

Малина одобрительно фыркнула. Жертвами наводнения пали старенький сушильный шкаф и пара коробок с бумагами. Я присела, чтобы их разобрать, и заодно прислушалась.

— Ну ты как хочешь, а я в этом году твёрдо намерена занять первое место. У нашей кафедры почти самый высокий рейтинг на всём факультете.

Рушь потянулась к шкафу за чашкой, хлопнула дверцей. Я услышала, как плещется в кофеварке уже остывший кофе, как барабанят её пальцы по фарфоровому боку.

— Был бы самый высокий, если бы не Кролик. Она нам весь средний балл роняет. Помнишь, как на конференции она один и тот же вывод два раза прочитала?

Я замерла, глядя на только что вымытый пол. Кафельные плиты подсыхали, и на них заново проступали разводы — песок и побелка. Нужно было менять воду в ведре, потому что такой водой только грязь по полу размазывать, и ещё потому что скоро вернётся Сю, а пол до сих пор не вымыт. Но я сидела на корточках и боялась пошевелиться.

Послышалось тихое шуршание: Малина подравнивала ногти пилочкой.

— Да уж. Она тогда ещё в статье опечаток наделала. Сю от стыда стала красная, как помидор. Нет, я бы конечно вытерпела, но это наводнение — последняя капля.

Я втянула голову в плечи и принялась быстро-быстро тереть пол невыжатой тряпкой, только чтобы заглушить их голоса в своей голове. У меня почти получилось: девочки ещё хихикали за перегородкой, но я уже понятия не имела, о чём это они, и над кем.

Потом стало очень тихо. Я решила, что опасность миновала и окунула тряпку в ведро. Хлюпнула вода, брызнула мне на халат и на лицо. По кафельному полу простучали две пары каблуков.

— О, ты здесь? — В узком проходе между стеной и автоклавом появились Малина и Рушь. — Какое счастье. Идём. Поговорить надо.

За кафедрой был куцый обрубок коридора и дверь, которая раньше вела в кладовые. Но переход давно засыпало землёй вперемешку с каменными обломками. Потому там всегда пахло сыростью и плесенью, и туда не добирались даже функции уборщиц, как будто после обвала обрубок коридора стёрся со всех университетских карт.

— Ты не в курсе, — сказала Малина, упирая руки в бока, — кто-то перевернул мои тест-системы в термостате. Целая неделя работы — псу под хвост.

— Я не трогала, — пискнула я. Голос как обычно сполз на жалкие умоляющие нотки.

— Она не трогала, — развела руками Малина, оборачиваясь к Руши. Та сделала большие глаза. — А кто тогда, а? Кто ещё, кроме нас четверых мог зайти в лабораторию? Может быть, это физики прокрались ночью, или философы, ты не видела?

Опять они переглянулись с Рушью, опять она ответила театрально удивлённым взглядом.

— Малина, — отозвалась Рушь, выдержав положенную паузу. — Кролик говорит, она не трогала твои тест-системы. Что ты пристала к человеку? Сама подумай, кто ещё их мог перевернуть? Я или Сю, выбор не так уж велик.

— Я не трогала! — взвизгнула я и закрыла лицо руками, но через растопыренные пальцы всё ещё видела их, предельно сосредоточенных и серьёзных. Может, стоило говорить что-то ещё, приводить логичные доводы и неопровержимые доказательства, но внутри меня не оставалось ничего, кроме этого отчаянного крика.

— Так я не поняла, ты обвиняешь меня в том, что я перевернула тест-системы Малины? — Рушь толкнула меня в плечо. Я отступила в угол.

— Я не обвиняла…

— Нет, вы только послушайте, она ещё и отказывается от своих слов! Только что говорила, мол, она не трогала, а значит, это Рушь или Сю. Так ты Сю обвиняешь, Кролик несчастный? Да ты ей должна быть по гроб жизни благодарна, что она взяла тебя на кафедру. Кому ты ещё нужна, отчислят, и всё. А Сю у нас добрая, она бедняжку и приютила.

Я знала, что слёзы их не разжалобят, даже наоборот — разозлят, добавят азарта, как хищникам, которые уже почуяли кровь. Но слёзы брызнули сами собой, и потекли по рукам, закапали за ворот халата.

— Да ты хоть представляешь, какие замечательные данные я могла бы получить? — Малина вцепилась мне в запястье и оторвала от стены. — А ты всё испортила. Так имей хотя бы смелость признаться.

— Я не трогала, — всхлипнула я, но уже совсем ничтожно. — А!

Ногти у неё были крепкие и твёрдые, и кожу они прокалывали насквозь, легко, как лезвия, вспарывали халат.

— Признайся!

Через пелену слёз я различила дверной проём, озарённый желтоватым университетским светом, там стояла Рушь — крепкая фигурка, руки спрятаны в карманы халата, волосы — распущены по плечам. Потом перед глазами вспыхнуло яркое пятно, заполняя собой и проём, и Рушь, и последнюю надежду на спасение. Малина выкрутила мне руку, так что я едва держалась на ногах.

— Признавайся, тогда отпущу. Ты перевернула тест-системы?

— Я, я перевернула!

Она выпустила, и я рухнула на пол, хватаясь за окровавленное плечо. В темноте мне казалось, что крови много, целый ручей. Но боль тут же схлынула, и я тихонько подвывала, но уже больше от страха.

— Это она перевернула, ты слышала? — раздался сверху голос Малины.

— Ага, — подтвердила Рушь, как будто шлёпнула печатью под протоколом, — я тебе так сразу и сказала. Она и кран забыла закрыть, и тест-системы перевернула, кто же ещё.

Я скорчилась на полу, пахнущем грибами, и не решалась даже сказать, что про кран — точно неправда. Это могли бы подтвердить даже инженеры. Наводнение случилось вовсе не из-за крана. Только кому я тут это могла доказать?

— Ну и что нам с ней делать? Сю расскажем, это понятно. — Малина полюбовалась своими ногтями в тусклом свете из коридора.

Рушь похлопала себя по карманам.

— Смотри, что я нашла.

Я выглянула в промежуток между пальцами. Рушь держала обычный ключ, подвешенный на верёвке. Я не видела такого раньше, у Сю вообще все ключи были снабжены особыми брелоками. С плюшевой мышью — от лаборатории, с пластмассовым цветком — от аспирантской, с серебристой птичкой — от её личного кабинета. Я часто прибиралась на письменных столах, потому знала, что и где лежит. Но ключа на простой верёвке у неё точно не было. Я замерла в ужасе.

Малина приняла ключ из рук Руши. Замок проржавел, потому ей пришлось хорошенько пнуть дверь, прежде чем она открылась. Из заваленного огрызка коридора дохнуло могильным духом.

— Ну вот. — Малина отряхнула руки одну о другую. Испачкалась, даже не прикасаясь к тому, что внутри. — Заходи.

В четыре руки меня втолкнули внутрь. Дверь хлопнула. Во второй раз замок поддался легче, и я услышала, как стучат по кафельной плитке каблуки, всё тише и тише, пока не стихают за поворотом.

Я замерла в кромешной темноте, боясь, что если протяну руки к стенам, наткнусь на что-нибудь ужасное. Сердце колотилось в горле. Мне мерещились звуки и прикосновения, но закричать я не смела. Потому что боялась, что они вернутся и продолжат экзекуцию, а ещё потому что искренне считала, что не имею права на спасение. Я почти уже помнила, как заглядываю в термостат и от нечего делать переворачиваю Малинину тест-систему.

Ноги онемели, я пошатнулась, сделала шаг, и из-под ног тут же покатились мелкие камешки. Яма чавкнула за моей спиной и заурчала, как большое животное. Пока я кричала, доказывая мёртвому городу, что не виновата, ветер забрался внутрь меня и теперь бесновался в груди. Разодранное горло болело, и каждый вздох, каждый глоток проходились по нему, как наждачная бумага.

Что я кричала тут, в безумном приступе откровения? Помнился подвальный сквозняк, грязная тряпка, разводы на кафельном полу. Болело плечо, а я не могла вспомнить, когда и как умудрилась пораниться. Но даже через куртку чувствовалась кровь.

Я развернулась к яме и пощупала сачок, закреплённый за спиной, всё ещё непривычный. Раз уж влезла в шкуру избранной, нужно идти. Глупо и обидно развернуться сейчас, когда столько всего пройдено.

— Ну ладно, — сказала я, глядя в разбитые фаты троллейбусов, — я попробую ещё раз. Последний.

Первые шаги дались легко. Я скользила рукой по бетонной стене и старалась не смотреть в яму. Медленно и осторожно — шаг, вдох. Шаг, выдох. Ветер дышал в такт со мной и больше не забирался под куртку, только игриво трепал прядь волос, которая выбилась из-под капюшона.

— У тебя опять нет таланта. А если нет таланта, можно пытаться сколько угодно. Он не появится, — сказала Сю. Образ возник внезапно, блеснул стёклами очков, махнул полой халата и исчез, но я успела задохнуться.

Тропинка вздыбилась горбом и уронила меня на спину. За мгновение, пока я видела небо, я успела попрощаться с ним, а потом земля накренилась.

Я задёргалась, пытаясь найти опору, но повисла над ямой, лёжа на тропинке грудью. Стена была слишком далеко, чтобы дотянуться, да и схватиться там не за что — совершенно гладкий бетон. Троллейбусы успели потонуть в снегу, от них даже моральной поддержки не дождёшься. Я всхлипнула и зажмурилась.

— Любой справился бы лучше, — сказала Сю. — Вспомни хотя бы, сколько раз ты проваливала еженедельный отчёт.

Я сползала всё ниже — руки так ослабели, что даже не сгибались в локтях.

— Четыре раза подряд. Нет, пять.

— Тогда Рушь залила мою тетрадку кофе, — всхлипнула я. Снег набился в горло. Ветер прогудел: «Молчи! Глупые оправдания». Хрустнула сухая ветка, в которую я упёрлась ногой. Четыре раза или пять — не так уж важно, мелочь, глупость, из-за которой вряд ли помилуют, но ради справедливости — в пятый раз я была отлично готова.

— Я пришла утром перед отчётом, а тетрадка была залита, чернила поплыли. Это неправда, что я ничего не делала. У меня были результаты. Они погибли, но они были. Я смогла бы их повторить.

Ветер притих. Всё ещё всхлипывая, злая от бессилия, я рванулась, выталкивая себя на твёрдую почву. И яма вдруг оказалась сзади. Она больше не обдавала меня могильным холодом. Яма чавкала сзади, я боялась к ней оборачиваться, потому уползла как можно дальше и скорчилась, прижимаясь к стене.

Болели ладони. Я стащила перчатки и уставилась на кровавые полосы, идущие наискосок. Не слишком глубокие, но ровные, как будто следы чьих-то когтей. Я не могла так оцарапаться о камни, когда падала. И вообще, с чего мне было падать на абсолютно ровной дороге. Я приподнялась на локтях: тропинка шла прямо, она была такой широкой, что хоть танцуй, и теперь я даже видела край ямы. До него было десять шагов, не больше.

Тогда откуда взялись царапины, словно кто-то тащил меня за руки вниз, но вдруг ослабил хватку и соскользнул? Почему я вообще валяюсь здесь и снова размазываю по лицу жалобные слёзы?

Я поднялась на ноги и отряхнула одежду от снега. Ветер, балуясь, бросил в лицо горсть снежинок. Я пощупала сачок за спиной — на месте — и пошла. Шла, ни о чём не думая, кроме машины, которая будет ждать меня на другом берегу, и Северного корпуса, куда я доберусь, и сама себе приготовлю кофе — две чайных ложки зёрен смолоть, воду через фильтр два раза…

— Ты ушла и бросила все свои обязанности. Эгоистка, хочешь жить в своё удовольствие, когда остальные страдают! — крикнули сзади.

Я развернулась прежде, чем успела подумать, прежде, чем спохватилась, что оборачиваться нельзя. Оборачиваться на тропинке через яму — самая страшная ошибка, самая большая глупость, которую только можно вообразить.

Нога в который раз соскользнула с обледеневшего асфальта. Я всхлипнула, наглоталась холодного воздуха и поняла, что уже лечу вниз, и края ямы совершенно гладкие, без выступов, без торчащих корней деревьев, без водопроводных труб и арматуры. Не за что цепляться.

— Бездарность! — закричал внизу нестройный хор голосов. — У тебя всё равно ничего не выйдет.

— Нет!

— Падай!

— Я написала методичку!

Ногти проскребли по мёрзлой земле, и вдруг об руки мне ударился арматурный прут. Пальцы судорожно сжались на нём, и я повисла, болтая ногами над пустотой, и боялась открыть глаза.

— Я написала методичку, — повторила я тише, потому что воздух уже не проталкивался в ноющее горло. Но голоса внизу истаяли и сложились в мерный гул ветра.

Маленькая книжица в серо-голубой обложке потерялась где-то на полке над столом Сю, но ещё с десяток экземпляров мирно покоились в библиотеке. Маленькая галочка в личном деле, выполненный пунктик плана, плюс в рейтинге кафедры, за который так страдали Малина и Рушь. Я всё-таки сумела сделать одно полезное дело. Они не смогли бы этого отрицать.

Я подтянулась на руках. Арматурный прут прогнулся, но выдержал. Ногами я тоже нашла опору — выступающий камень, и смогла, наконец, перевести дыхание.

— Эта? — презрительно фыркнули снизу. — Паршивенькая писулька. Профанация! Посредственность!

Посредственности летят в яму. Я прокусила губу до крови, так что во рту стоял противный металлический привкус, но это была ерунда.

— Никто из вас не написал лучше! — крикнула я и вложила остатки сил в ещё один рывок.

Перед глазами опять показался асфальт, опять вздохнул ветер. Чуть живая от усталости и страха я выползла на тропинку и свернулась клубком. По лицу текли струйки холодного пота. Я вытерла с губы кровь и закатала брюки. На коже повыше щиколоток проступали и наливались синяки от чужих пальцев, потянувших меня в пропасть. Я вернула брюки на место. Как была, не вставая с колен, подползла к краю ямы и прохрипела в самую её глубину.

— Счастливо оставаться, бездарности. А я пошла дальше.

На краю стояла машина, но не стандартно серая, а по-военному зелёная «буханка», и из выхлопной трубы вырывались клубки чёрного дыма. Водитель ждал меня, привалившись к дверце, и растирал в пальцах положенную ему сигарету.

Он смотрел прищурившись, но не на меня, а чуть выше, за моё правое плечо.

— Вот справка. — Я протянула ему уже изрядно помятый клочок бумаги. Водитель взглянул на него только мельком и черкнул, не глядя, синим карандашом.

— Ну, привет. Залезай что ли, да поехали.

В нём было слишком много всего: нервных движений, прищуренного презрения и терпкого запаха. Я отмечала каждую крупинку несоответствия, смотрела, как со стороны, на странную парочку посреди мёртвого города: высокий широкоплечий мужчина в камуфляже и девушка с сачком за спиной. Но я была настолько измотана, что выбрала сесть в машину к непонятному типу, чем топать пешком через незнакомый сектор.

На его лобовом стекле не было номера сорок шесть, и вообще не было никакого номера, только покачивался на металлической цепочке непонятный символ — медальон из металла.

Машину трясло так, что я пару раз приложилась головой об дверцу. Я вытерла кровь с прокушенной губы и отвернулась к окну. Дома исчезли, теперь за обочиной дороги тянулись только столбы и высокие сетчатые заборы, кое-где изломанные и смятые, кое-где украшенные смотровыми вышками. Я сощурилась, пытаясь разглядеть в снежной кутерьме Северный корпус. Это ведь огромное здание, его трудно сравнять с землёй.

Машина выкатилась в поле, и теперь до самого горизонта и дальше, насколько хватало смелости представить, стройными рядами торчали низкорослые коряги. Арматурные деревья.

Тут мне стало по-настоящему плохо. Я сдержала вздох и с деланным безразличием ткнула пальцем в качающийся на лобовом стекле амулет.

— А это что такое?

— Много будешь знать — состаришься, — водитель показал два ряда зубов.

Я судорожно сглотнула. Рычаг разблокировки оказался как раз под рукой, но сколько я его ни дёргала, он не поддавался. Водитель больше не смотрел на дорогу, только на меня, и машина сама собой катилась между рядами арматурных деревьев.

Я разлепила пересохшие губы.

— Вы не функция. Функции так не говорят.

Он пожал плечами, серая футболка под камуфляжной курткой была вся в грязных разводах, чёрных и тёмно-бурых. На меня пахнуло терпко и резко. Кровь? Бензин?

— Это как посмотреть. Все мы в каком-то роде функции, — сказал водитель.