-6-

Аша провела ладонью по развороту бланка. В небольшой аудитории под лестницей было тихо, только поскрипывали ручки.

— Мелованная бумага, — пробормотал Архей. Он подцепил свой бланк брезгливо, двумя пальцами и посмотрел его на свет. — А для нас у них на складе вечно только заплесневевшие школьные тетрадки.

— Кто понял, что писать в пятнадцатом пункте? — Рушь нервно забарабанила ручкой по парте. — Теоретический вклад в состояние вопроса? А разве в шестом было не то же самое?

Ей никто не ответил, но несколько человек сразу перелистали бланки с шестого пункта на пятнадцатый. С самой последней парты нервно захихикал Филин:

— Слышали, с физического факультета пятерых человек лишили стипендии из-за того, что перепутали пункты местами. Или помарок наделали, не помню уже.

Малина обернулась и прицельно швырнула в него ластиком. Филин поймал ластик одной рукой, не отрываясь от переписывания.

— Молчи уже, без тебя тошно.

— М-да. — Архей прошёлся из одного угла аудитории в другой, сел за крайнюю парту справа, будто надеялся, что там ему обязательно придёт в голову светлая мысль. Только и там он долго не высидел.

Физический факультет далеко — за двумя переходами, но куда ближе — за соседней партой — Лапа. Вчера, после объявления новых правил, когда им раздали формы для заполнения, с Лапой случилась истерика. Её пришлось вести в медблок, где под ударной дозой успокоительного она проспала несколько часов. И до сих пор не очень-то отошла: только и могла, что безучастно таращиться в одну точку.

Через всю доску шла кривая надпись мелом: «последний срок сдали отчётов — вчера».

— Не мельтеши, — потребовала Аша, не поднимая головы на топот Архея.

— Ага, — притворно весело отозвался он. — Чего уж тут мельтешить. Всё равно с этими новыми правилами нас всех здесь уморят. Сегодня загнали, как стадо баранов, отчёт писать. А завтра будут выдавать билеты на посещение библиотеки. Чтобы попасть в фонды — подай заявление. Чтобы поговорить с научным руководителем — возьми талон. Авось через месяц допустят.

Он звонко хлопнул ладонью по парте — Рушь вздрогнула. Её рука тоже дёрнулась и вывела на бланке длинную загогулину вместо единицы. Рушь зажала рот ладонью и беззвучно разрыдалась. Архей привстал из-за стола, нависнув над Ашей.

— А всё ваша Туман. Она сейчас, небось, в профессорской столовой обедает и читает книжечки, поваливаясь на диване. А мы где по её милости? Понадеялись на неё, а она только и умеет, что попой перед ректором крутить.

Аша подняла с коленей определитель и выверенным движением, даже не обернувшись, впечатала его в ухо Архея. Эхо от удара зазвенело сразу во всей углах комнаты.

— Это тебе за Туман, ясно?

Он схватился за ухо и замолчал.

— Не очень-то расходись, — через проход посоветовала Малина, не поднимая головы. — Думаешь, такая блатная, потому что ваша кафедра единственная прошла проверку? Так вы её благодаря Туман прошли, а теперь она и вас кинула. Так что поумерь порывы. Мы теперь на равных.

***

Весь день Ректор был на совещании, а я бродила по университету. В общих коридорах со мной постоянно здоровались и норовили задеть — то плечом, то книжной стопкой, которая обязательно опадала мне под ноги. Чтобы не разговаривать с людьми, я рассматривала лепнину под потолком.

Странно было вот что: никаких признаков чудовища. Может, всему виной пронизывающий яркий свет, который заползал во все углы. Чудовище следовало искать в подвалах и брошенных коридорах.

Несколько пыльных пролётов и пустующий галерей, и я вышла к общежитию студентов. Здесь тоже было чисто, только дышалось полегче.

Он тряхнул листом бумаги, который держал в руке, пока ещё делано спокойный, но глаза за стёклами очков уже прекратились в узкие злые щёлочки. Я уже видела это выражение на его лице.

— Туман, это что?

Я вжала голову в плечи.

— Не знаю.

— Ты написала это заявление. Сегодня оно дошло до меня.

Руки разом ослабли. Опустив их на колени, я судорожно пыталась припомнить, какое заявление я писала и когда, но в голову почему-то лезли только подвальные коридоры, по которым я плутала два последних вечера в поисках чудовища. Полная голова коридоров.

Потом были студенты: я пыталась найти тех, у которых вела лекции. Я поставила на уши всё общежитие, но не встретила ни одного знакомого лица. О каком из моих грехов он узнал на этот раз?

— Хорошо, если хочешь, я поясню. — Ректор отвернулся и толкнул очки поглубже на переносицу. — Это заявление написано от твоего имени. Оно содержит просьбу за некого аспиранта с факультета математики.

До меня начало, наконец, доходить. Оперативно работает канцелярия, ничего не скажешь. Ректор уронил заявление на стол и хлопнул по нему ладонью, как будто припечатал вредное насекомое.

— Оно было написано на имя прошлого ректора, но теперь оказалось у меня. И я хочу знать, что это за аспирант.

В тишине кабинета я слышала его прерывистое дыхание и под напором потихоньку отступала в угол. Молчание было слишком страшным, потому я заговорила, сначала медленно, а потом захлебнулась словами.

— Он провинился перед научным руководителем, потому отбывал наказание на минус втором этаже, но он же…

Обе ладони Ректора прижалась к стене над моими плечами. Всё. Отступать было некуда. Я подняла голову и увидела блики огня в стёклах его очков. Ректор смотрел на меня, кусая без того бледные губы.

— Это я и так знаю. Туман, я хочу знать, кто он тебе. Кто он тебе, мрак его побери? Кто он такой, что ты тратишь своё единственное желание, пишешь заявление и просишь за него? — Он собрал в кулак рубашку у моего горла и тряхнул, так что у меня закружилась голова. — Я порву это заявление, если ты не скажешь. Я напишу приказ, чтобы его никогда не выпускали с этого минус второго…

— Мы с ним только один раз виделись! — крикнула я, не успевая заслониться. От удара об стену в голове зазвенело, но я не чувствовала боли. Я чувствовала только, как в горле клокочет ненависть, и если она прорвётся, план провалился, и, значит, все мои труды напрасны. Я стиснула зубы, чтобы не выпустить эту ненависть наружу. Пусть лучше Ректор думает, что я плачу от страха.

— Думаешь, я поверю? Раз виделись, а ты уже бежишь со всех ног спасать его? Ну давай, сознавайся, сколько ещё ты собиралась водить меня за нос?

Всхлипывая, я сползла по стенке, прикрывая голову руками. Тряхни он меня ещё раз, наверняка бы раскроил затылок. Но моя игра в несчастную девочку действовала, и прерывистое дыхание Ректора делалось ровнее. Я боялась проверить в это, боялась поднять взгляд. Дрожала, вытирала с лица кровь и пыталась сделать так, чтобы голос не хрипел.

— Я никогда не обманывала вас. Я просто хотела помочь. Ведь он уже осознал свои ошибки. Ни одно наказание не может быть вечным. Было бы справедливо… ведь это было бы справедливо, правда?

Бормотала жалким, писклявым тоном, а самой казалось, что наблюдаю со стороны за этой мерзкой, сюрреалистичной картиной. Туман, в кого ты превратилась?

— Не стоит указывать, что было бы справедливо, — сказал Ректор надо мной, но в его тоне уже не чувствовалось прежней ярости. Скорее дежурная строгость, и от неё не щипало в глазах.

Я посмела поднять голову от коленей: он сжимал и разжимал кулаки, но, кажется, не так уверенно. В бликах камина тёмная фигура отдалилась от меня и склонилась над столом, как чуть раньше — надо мной.

Меня всё ещё трясло, но я смотрела, не отводя глаз, чтобы ничего не упустить. Порвёт или нет? Второго шанса помочь Свету у меня не будет. Никогда.

Ректор вглядывался в заявление так внимательно, как будто видел впервые. Я ни о чём не думала, ни о чём не просила, не молилась. Я ждала.

Он потянулся к ручке. Тонкое чернильное перо вспорхнуло с золотистой подставки и заскрипело, выводя быстрый росчерк на тонком листе. Я задержала дыхание. Ректор бросил перо, не утруждаясь тем, чтобы вернуть его на подставку, и в несколько шагов приблизился ко мне.

— Туман, прости меня.

Я не успела понять, как он вдруг стал так близко и тёплым дыханием окатил мой затылок. Я испугалась, что если он так близко, он увидит меня настоящую и разом раскусит весь мой спектакль.

— Прости, не понимаю, что на меня нашло, — зашептал он. — Я ведь знаю, что ты самый чистый и светлый человек во всём университете. Ты хочешь помочь каждому живому существу. Я не могу винить тебя в этом, хоть и считаю, что помочь всем невозможно. Прости. Я не имел права думать о тебе плохо.

Я ощутила его руки на своих плечах и сжалась. Внутри было горячо от злости и страха, но всё это уже отступало. Я устояла на коленях, щекой и плечом прижималась к стене и опять боялась открывать глаза. Теперь — чтобы не выдать себя. Ногой, прижатой к полу, ощущала спокойный холод ножа. Через кожаные ножны, через ткань брюк его холод передавался мне.

— Прости, — прошептал Ректор. — Я испугался, что потеряю тебя. Мне показалось вдруг, что всё это обман. Всё это — гигантский спектакль, который ты устроила, чтобы добраться до меня и убить, а потом сбежать к нему. Знаю, глупость. Ведь правда? Правда, Туман? Ты меня не предашь? Ты правда останешься со мной?

— Правда, — прохрипела я, собрав последние силы. Скулы свело, как от горечи, к горлу подкатило отчаяние. Затылку было влажно. Но больше от меня ничего не требовалось.

— Ну конечно, — он сильнее сжал пальцы, и тёплое дыхание защекотало мою шею. — Конечно. Ты не умеешь лгать. Я не могу дождаться, когда ты станешь моим проректором. Туман, я ведь никуда тебя не отпущу. Скорее бы ты стала моей, вся, целиком. Иди сюда.

Я не могла ослушаться, потому что нож всё ещё вжимался мне в ногу. Оставалось только поддаться прикосновениям Ректора. Его пальцы запутались в моих волосах. Он посмотрел на руку, перепачканную моей кровью.

— Бедная моя. Я приглашу врача.

— Не надо, ничего страшного. — Я запоздало подалась назад, но деваться из этого угла было решительно некуда.

Он обхватил меня за плечи, другая рука оказалась под коленями, но поднять на руки не успел. Он коснулся холодной тяжести в кармане моих брюк. Я дёрнулась, и в довершение всего нож ударился о стену. Звук вышел глухой, но подходящий для последнего аккорда моего поражения. Ректор замер.

— Туман, что это?

Даже в полумраке кабинета я никак не могла закрыться от него. Взгляд Ректора прошивал насквозь, и ему совершенно необязательно было лезть ко мне в карман, чтобы всё понять.

— Туман!

Я рванулась назад. Голова тут же пошла кругом, но заветную секунду я всё-таки выиграла, и нож из кармана лёг в ладонь. Кожаные, грубо сшитые ножны остались валяться на полу. Нож экологов — непривычная резная рукоять, широкое лезвие не тронуто ржавчиной.

Ректор успел первым. Он вывернул мне запястье и припечатал к стене. Перед глазами стало так темно, как если бы в университете потухли разом все лампы. Я очутилась на полу, без ножа и не в состоянии даже закричать. Воздух выходил из горла со страшным хрипом. Я слышала этот хрип как будто со стороны и удивлялась, что всё ещё дышу. Нельзя дышать, если в груди так больно, будто воткнули раскалённую иглу.

Я лежала на полу в кабинете Ректора, скорчившись. Острая боль постепенно утихала, оставляя за собой муторное, тягучее послевкусие. Закрывать глаза было не обязательно, в комнате было темно. Он сидел на полу, тут же, рядом. Если бы я протянула руку, я могла бы дотронуться.

Я была в сознании. Он не шевелился. Нож лежал на его коленях, тусклый и теперь — совершенно бесполезный. Света единственной лампы хватило ровно настолько, чтобы увидеть, что глаза Ректора открыты и смотрит он в одну точку за пределами моей досягаемости.

Я не поднималась с пола, на губах было солоно от крови, внутри было пусто без единственной надежды на спасение. Ножа я лишилась, я так и не добралась до чудовища, а значит всё пройденное — пройдено зря. Наверное, бесполезно было теперь оправдываться и добиваться его доверия. Проиграла, так хотя бы не расплакаться под конец.

— Вы убьёте меня теперь?

Он обернулся.

— Понимаешь, Туман, я никогда не встречал таких, как ты. Когда я узнал тебя, ты была так предана своему Шефу, ты слепо верила в него, ты защищала его, даже когда он тебя предал. Даже сейчас, когда ты здесь, а он там — и давно про тебя забыл — ты идёшь ради него на смерть. И я подумал, почему во всём мире не нашлось человека, который вот так же — был со мной?

— А как же ваши проректоры? Они с вами. — Я попыталась подняться, но рука заскользила по мокрому от крови паркету.

— Мои проректоры со мной, ровно потому что я сильнее их. Был бы на моём месте кто-то другой — они были бы за него.

Я видела блики в стёклах его очков, а глаз не видела. Может, у него больше не было глаз, одни только очки, которыми принято смотреть насквозь. Полы пиджака разошлись, открывая смятую рубашку. Он сидел, обхватил колени руками. На запястье болтались часы — циферблатом вниз.

Я подобралась ближе и уткнулась лицом в полу его пиджака. От каждого движения темнело в глазах. Я облизнула пересохшие губы и почти отчаялась дождаться, когда он заговорил. Но он заговорил:

— Мы с тобой оба виноваты, что всё случилось так. Я ждал от тебя предательства, я никому никогда не верил, я искал заговор, вот и нашёл его. А ты просто жертва обстоятельств. Мне сказали, маленькая девочка победила огромное чудовище. Если бы ты хотела убить меня, ты бы давно убила. Чего ты ждала?

Я проглотила шершавый солёный ком. Даже тот свет, который пробивался под закрытые веки, взрывался болью в затылке. Во рту было сухо, так что вместо слов получался невнятный хрип. Но я сказала, надеясь, что он всё-таки услышит:

— Просто вы первый, кто отнёсся ко мне по-хорошему. Первый, кто протянул руку, вместо того, чтобы ударить побольнее. Я не смогла.

Он разъединил судорожно сцепленные пальцы и тронул меня за плечо. В этом прикосновении нежности было чуть больше, чем в скрипе половиц, но я боялась шевельнуться, чтобы не спугнуть мгновение. Я видела, что он кусает губы, и что очки давно сползли с его переносицы, и верхняя пуговица на рубашке расстёгнута, а под ней истерически бьётся жилка.

— Туман, ты ещё со мной? Давай мы всё-таки позовём врача.

Я перемазала кровью белую кожу дивана, рубашку Ректора и халат функции-врача. Он обработал рану и сказал, что я буду жить, хотя я, если честно, не собиралась. Потом воткнул под кожу иглу. Всё то время, пока я не провалилась в сон, Ректор сидел рядом, на краешке дивана, и держал меня за руку. Потом, наверное, я разжала пальцы.