-2-

— Нужно её искать, — решила Аша. — Вдруг её председатель профкома сожрал?

— Председатель уже года два никого не жрал, — резонно возразил Галка, но она его не дослушала.

— Туман, конечно, странная, но она же не дура какая-нибудь, чтобы демонстративно сбегать. Пообижалась, и хватит. Завтра утром Шеф возвращается, и что мы ему скажем?

Кафедра была убрана до блеска, даже определители на полках — расставлены по номерам томов, а остальные книжки — по алфавиту, так что Шеф, увидев такую волшебную чистоту, обязательно заподозрил бы недоброе.

— Можно спросить на других факультетах. — Зелёная вынырнула из-под стола и вместе с вазочкой печенья забилась обратно. Через минуту напряжённого хруста оттуда опять донесся её голос. — Вдруг она сидит где-нибудь и боится возвращаться, чтобы ты ей в глаз не врезала.

— Зелёная, не говори ерунду! Она даже мух своих оставила, — сказала Аша, грустно оставив чашку с недопитым кофе. — Такого с ней раньше не случалось. Нет, надо искать. Галка, собирайся. Пойдём для начала в библиотеку. Компас достань, а то сами в пять минут там сгинем.

***

На минус втором не горела ни одна лампа, но у Света в руках оказался фонарик в палец толщиной и яркий, как неоновый прожектор в университетском холле.

— Может, у тебя и восковой карандаш есть? — поинтересовалась я.

— Зачем восковой карандаш? Держи маркер.

Я рисовала отметины на стенах, на каждом повороте, чтобы вернуться по ним обратно. Мне нравилось, когда он говорит, потому что если мы оба молчали, то песня сквозняков в соседних коридорах делалась похожей на заупокойный напев. Здесь легенда о радиоактивной сове переставала казаться смешной небылицей. Здесь хотелось превратиться в пыль и забиться в какую-нибудь трещину, чтобы стать незаметнее.

Свет теперь молчал, он шевелил губами, что-то подсчитывал и, щурясь, оценивал выбоины в стенах. Я по мху, которым поросли кирпичи, и по запаху сырости силилась понять, насколько глубоко мы уже забрались. Наконец, он остановился.

— Что? — испугалась я.

Свет долго разглядывал кирпичи у себя под ногами, потом поднял голову и улыбнулся потолку. Луч фонарного света вырвал из темноты чёрные тени, которые тут же метнулись в разные стороны, и потёки чёрной смолы между плитами перекрытия.

— Мы как раз под холлом университета. Вот так. — Он крутанулся на месте и уткнулся светом фонарика в очередной обрубок коридора. — Вот если так, то спиной к главному входу. Теперь влево до третьего поворота.

На втором я не удержалась и схватила его за руку. Мох, скрадывающий наши шаги, принялся недвусмысленно хлюпать под ногами. Мои кеды промокли насквозь, и я уже было открыла рот, чтобы потребовать возвращения, когда Свет остановился и поднял указательный палец.

— Тихо! Слышишь?

Лицо его тут же приобрело выражение незадачливого генетика, у которого в результате простейшего эксперимента вдруг вывелся таракан-людоед.

Я слышала. Где-то за периметром видимости глухо ухнуло. Потом ещё раз и ещё, потом помолчало и ухнуло снова. Так не мог вести себя механизм, и на шум воды в трубах не свалишь — нижние этажи были отрезаны от водоснабжения после того, как из-за аварии затопило полбиблиотеки.

— Это что, сова? — Получиться должно было иронично, но вышло что-то дрожащее и крохотное.

— Нет, сова должна быть ниже. Откуда здесь сова, — пробормотал Свет зачаровано.

— Пойдём назад, — не выдержала я. — Пока ещё пол не рухнул под нами, пока от сырости не разъело отметки на стенах. У меня мухи остались на столе. Ты хочешь оставить их сиротинушками?

Свет поудобнее перехватил мою руку, так что вырваться я бы всё равно не сумела, и притянул к себе в неловком подобии объятия.

— Не бойся. Мы только до третьего поворота, и всё. Я хочу посмотреть, как это — когда сквозь стены.

Я никогда не думала, чем пахнут математики. Понятно, биологи, они пахнут сухими насекомыми, формалином, агар-агаром и глицерином на пальцах. И с физиками всё ясно: шорохом электрических искр и металлом, который стирается об металл. А филологи пахнут книжной пылью, историки и геологи — землей. Мне казалось, что математики не пахнут ничем, но теперь я понимала, как сильно ошибалась.

Он пах чернилами и чаем с молоком.

— Только до третьего поворота и сразу же назад. — Я сделала вид, что вовсе не нуждаюсь в поддержке, вырвалась и пошла вперёд. До третьего поворота оставался жалкий десяток шагов. Свет догнал меня и сам ухватил за руку.

Здесь были всё те же кирпичные стены, снизу покрытые мхом, сверху — потёками чёрной жидкости, и крупные, похожие на виноградины, капли конденсата, свешивались с потолка, то и дело падали нам на головы. Понятия не имею, что здесь хотел увидеть Свет, но его вдохновение заметно померкло.

— Так, — сказал он с видом котёнка, ужаленного пчелой. — Может, я перепутал повороты? Или встал лицом к главному входу, а не спиной.

Я молча ждала, когда же прекратится монолог уязвлённой гордости. Свет как будто всё ещё не мог поверить, что перед нами не открылся волшебный проход. Он похлопал по стене ладонями, так что капли с потолка окатили его настоящим ливнем. Кирпичи глухо отозвались, как и положено настоящей крепкой стене.

Свет гневно засопел, ударил ещё раз, и вдруг что-то щёлкнуло внутри стены, как будто вернулся к жизни древний проржавленный механизм. Я от неожиданности прыгнула в сторону. Годы проведённые в университете — пусть их и меньше, чем у Аши с Галкой — показывали, что нельзя входить в те двери, комнату за которыми ты не обследовал с увеличительным стеклом.

Вдалеке послышался нарастающий гул. «Нужно бежать», — знала я. Бежать, пока не выберемся к лестнице, ведущей вверх, но и перед ней не стоит задерживаться. Двадцать-тридцать ступенек, и мы окажемся под алым светом аварийных ламп. Нужно бежать, я знала это, но почему-то не двигалась с места.

Стена вздрогнула, мох посыпался на пол целыми клочками, а то, что жило под ним, бросилось врассыпную. В одну секунду стену разломила идеально ровная трещина, и в коридор из неё хлынуло желтоватое сияние. Пусть и бледное, оно заставило меня зажмурится.

Когда я открыла глаза, Свет стоял перед прямоугольным отверстием в стене.

— Не входи туда, — приказала я, всё ещё помня, что в университете нельзя открывать те двери… — Это что, лифт? У нас нет лифта.

— Есть, — улыбнулся Свет. — Точнее, был. Потом его остановили. Какой смысл в нём, если осталось всего три жилых этажа, да? Пойдём.

Я шагнула следом, чтобы увидеть поблекшие металлические стены и кнопки, большей частью расплавленные, но внутри кое-каких ещё горели лампочки. Мой палец завис над кнопками.

— На второй? — спросила я и нерешительно обернулась к Свету. Тот пожал плечами, он стоял в углу, словно не имел к этому делу вообще никакого отношения.

Я нажала. Двери лифта закрылись со страшным скрежетом, и нас тряхнуло. Я очутилась на полу. Под плечом что-то завозилось, я перекатилась на бок и со злостью выдернула впившийся в кожу железный шип. Лифт трясся, как чумной, свет мигал, в щелях между полом и боками проступали стены, жутко подсвеченные алым.

— Хватайся. — Свет возник надо мной и протянул руку, как и в первый раз, ладонью вверх. На его коже я успела разглядеть тень от формул, выведенных чернилами наискось, уже побледневших, но въевшихся в кожу.

— Где он откроется? — Я поднялась, но отряхиваться было бесполезно, кусочки мха застряли даже в волосах — захочешь, а не отряхнёшься до конца.

— Сейчас увидим.

Пусть с минус второго до второго этажа по моим представлениям должен был занять полминуты, но лифт тащился необъяснимо долго и как будто замирал у каждого перекрытия, заставляя меня вжиматься и представлять, что будет, если он вот так остановится и больше не поедет.

Рука Света успокаивающе лежала на моём плече, и это почему-то казалось само собой разумеющимся. Лифт замер в последний раз и раскрыл двери

— Смелее.

Свет вышел первым и потащил меня за собой. Лифт закрылся за спиной. Я обернулась: здесь он выглядел, как полагается приличному лифту, металлические матовые створки в углублении стены, и плоская кнопка вызова рядом. Безжизненная и бесцветная изнутри.

Коридор, который открылся перед нами, вполне мог быть коридором второго этажа: чистый и относительно светлый, вот только в этих местах я раньше не бывала. Хотя второй этаж — мой родной, я исследовала здесь все углы, а впрочем… Я понадеялась на Света. Может, бывал он.

Я шла за ним следом, понимая с каждым шагом, что ещё ночь, и потому университет так гулко отзывается на наши шаги. Но праздник страшных историй уже закончился, и потому ни в одном коридоре не видно ни души. Все отправились по своим комнатам, спать или допивать остатки вина.

— Свет, мы куда? — Я замерла на перекрёстке, шаря взглядом по стенам, надеясь обнаружить хоть один план эвакуации. Без единого ориентира мне сделалось очень неуютно.

Он заглядывал в соседний коридор, вцепившись в тонкую колонну в углу, и на мой голос обернулся:

— В кабинет ноль-восемнадцать, ясное дело. От парадной лестницы вторая галерея, а потом налево, вверх, не доходя до пролёта. Ты же сама так написала.

Галерей — тех, что настоящие, повисшие между корпусами университета, пронизанные насквозь незрячими окнами, было не так много, и они походили друг на друга, как близнецы. Даже высохшие рододендроны в кадках — и те стояли симметрично в каждой.

Чтобы добраться до второй, нужно было протопать через два весь корпус, а потом через ещё один. Я выдохлась за бессонную ночь и устала, и мечтала только о чём-нибудь горячем, вроде кофе, или о чём-нибудь тёплом, вроде клетчатого покрывала с кафедры.

Ещё больше тоску вселяли стены: голые, без единого плаката по технике безопасности, не тронутые ничьими шаловливыми маркерами, без единой царапины. В очередном переходе под ногами зашуршало, и в свете аварийных ламп я увидела сухие листья. Такие наносит сквозняком в нежилые коридоры.

— Свет! — крикнула я отчаянно, потому что нехорошие подозрения уже прорвали оболочку вежливой кроткой Туман. — Говори быстро, где мы?

Прежде, чем он ответил, я ногой толкнула ближайшую дверь, она легко распахнулась. За ней рядами стояли девственно чистые парты. Таких уж точно не могло быть в университете, который я знала. В моём университете все парты покрывала наскальная роспись, кое-где даже в два или три слоя. И сколько мы не скребли их, сколько не оттирали, надписи проступали снова и снова.

Он обернулся, такой же улыбающийся, как всегда, как будто не было листьев под ногами и пустых комнат за каждой дверью.

— Мгла, ну ты же сама нажала на кнопку второго этажа. Вот мы и приехали на второй этаж снизу.

— Как будем возвращаться?

В дальнем конце второго корпуса, в самом углу коридора, у двери без таблички, я устроилась на куче сухих листьев и потёрла гудящие ноги. Свет продолжал беззвучно ругаться сквозь зубы. А может, он снова считал что-нибудь.

Я закрыла глаза. Стены в нижнем университете были ещё холоднее, чем наверху. Из звуков осталось только наше дыхание и сквозняки, которые перетаскивали с места на место хрупкие листья. Даже трубы не гудели в стенах.

Последняя галерея, которую нам предстояло пройти, чтобы попасть в кабинет желаний, была разрушена. Дверь болталась на одной петле, а проём завалило землей. Свет ткнул в неё кулаком, и несколько шустрых, как жуки, комков чернозёма скатились к его ногам. Тогда я и задала этот вопрос, дважды или трижды, даже не помню.

— Слушай, ты думал, как нам выбраться?

— Вы, биологи, всегда сдаётесь после первой же неудачи?

Он сел рядом и тоже откинулся на стену, плечом задел меня, но совсем не больно, а примирительно. Но на такие подначки я уже не реагировала, только усмехнулась, не разлепляя век.

— Нет, мы такие только по пятницам.

— Устала?

Сил у меня не оставалось, даже чтобы кивнуть в ответ. На границе между сном и явью я ощутила, как Свет накрывает меня своей курткой и обнимает за плечи, как будто волнуется, чтобы куртка не сползла.

Когда я проснулась, он лежал рядом, закинув руки за голову, и, глядя в потолок, знакомо хмурился и шевелил губами. Куртка не сползла, но вместе со сном улетучивалось эфемерное тепло. На его место врывался мертвенный свет и ощущение пустых коридоров на много шагов вокруг.

— Если я правильно посчитал, мы сейчас находимся в корпусе геологов, — сказал Свет, даже не обернувшись, как будто кожей ощутил, что я открыла глаза. — По идее, из каждого корпуса ведут две галереи. Это на случай, если в одной случится авария, то люди не окажутся отрезанными. Значит, если мы выйдем к факультету математиков, то по второй галерее сможем попасть туда, куда надо.

Я вспомнила о ночи историй, о Шефе, который должен вот-вот вернуться, и воспоминание окатило, не хуже ледяной воды.

— Сейчас день или ночь?

Как он мог определить? Как вообще можно рассуждать о времени в месте, где остановились все часы над дверными проёмами? Но Свет только пожал плечами.

— По моим расчетам сейчас около полудня следующего дня. Не переживай, ещё немного времени у нас есть в запасе. Так что, идём?

Спросонья тело плохо подчинялось, так что ему приходилось сбавлять шаг и ждать меня на лестницах, но Свет не обронил ни единого упрёка, только подавал руку, если требовалось.

Мы шли молча, каждый в своих мыслях. Пустые коридоры жадно поглощали каждый посторонний звук, хватали и разделывались с ним, как стая голодных собак с котлетой, поэтому я даже дышать пыталась тише.

Раз это был корпус математиков, Свет знал его куда лучше, так что я не встревала с советами. Он сам выбирал направления и повороты. Была одна галерея, потом ещё одна и снова коридоры.

— Слушай, — сказала я, переборов страх, — была ещё одна легенда. Про аспиранта, который нагрубил научному руководителю. Вроде открыл три новых вида и не хотел делиться авторством…

— Это неправильна формулировка. Там всё по-другому было. Он доказал гипотезу Римана, — качнул головой Свет.

— Неважно. Там в конце он вроде бы стал призраком университета. И вот я думаю, там нет ни одной стыковки с другими легендами. Значит, это полностью неправда?

Он снова нахмурился, даже достал из кармана измятый листок в клеточку, на котором мы чертили матрицу прошлой ночью, и прошёлся взглядом по ровным рядам нулей.

— Факт, который не вписывается в систему, не может быть отброшен. Он только говорит о том, что система построена неверно.

Впереди замаячил куцый обрубок коридора, знакомый, как брат-близнец похожий на все остальные коридоры, ведущие в галерею, только дверь была выломана под мощным напором земли. Свет остановился, опять рассматривая таинственные знаки на потолке, и сказал:

— Налево и вверх, не доходя до пролёта, правильно? Вот сейчас и проверим.

Налево вёл узенький переход, как и многие переходы университета, не облагороженный даже лампой. Там зона действия одной лампы заканчивалась множеством шагов в темноте, и только потом — алое свечение из соседнего коридора.

Я вела рукой по стене, как привыкла, и ощупывала носком кеды каждый следующий шаг. И хотя Свет нёсся прямо, как танк, в один момент у меня хватило сил остановить его. Заныли напряжённые мышцы руки.

— Налево и вверх. Здесь лестница.

Я нащупала ногой первую ступеньку, потом вторую. Лестница казалась совершенно целой и почти не засыпанной листьями, потому дальше я двинулась смелее. Невидимый в темноте Свет сопел над моим ухом и изредка задевал кончиками пальцев мою руку, значит, не отставал.

Я поняла, что больше не иду в абсолютной темноте, ступеньки впереди залило красноватое марево обычной аварийной лампы, а ещё через десяток шагов слева открылся дверной проём. Он вёл в небольшое помещение с отрядом пластиковых кресел вдоль стен.

— Не доходя до пролёта, — повторил Свет за моей спиной, как будто прочитал древнее заклинание.

Лестница уходила ещё дальше вверх, в темноту, но нам она больше не понадобилась. Комната оказалась совсем крошечной, три стула в длину и два в ширину, в её углу виднелась обычная дверь с круглой золотистой ручкой. Единственная дверь с табличкой, которую я увидела здесь. И не поверила своим глазам.

— Дай фонарик, у тебя же был.

Белое пятно вырвало из полумрака всю дверь сразу, припорошенную белой пылью времени, как будто меловой крошкой, идеально ровную краску на стенах. Сетчатые сиденья на стульях поблекли. Номер на табличке был ровно тот, какой я помнила, должен быть в легенде. Ни на единицу ни больше, ни меньше.

Ноль-восемнадцать.

Мне показалось, сердце уже остановилась, а я почему-то до сих пор жива. Свет сжал рукой мои похолодевшие пальцы и шепнул в ямку между плечом и шеей:

— Ну, иди.

Я повернула ручку и вошла. До последнего вздоха я ожидала увидеть очередное пустое помещение, в том идеальном неживом порядке, который пугает сильнее любого хаоса. Но комната была самой обычной. В дальнем её углу, за письменным столом сидела женщина.

На вид — обычная функция, каких полно в университете, такие выдают справки, ставят печати, куда потребуется, и смотрят строго, как им положено по предназначению.

— Здравствуйте, — сказала она хорошо поставленным голосом, не поднимая головы. — Берите образец заявления и заполняйте.

Я подошла. На втором столе в углу лежала стопка однотипных бланков, тут же нашлась и ручка, совершенно новая, прикреплённая к стене резиновой пружинкой. Бедром я упёрлась в стул, подвинула его и села.

На идеально гладкой лаковой столешнице лежал стандартный университетский бланк: «Ректору такому-то (ФИО действующего ректора), от студента, аспиранта, преподавателя (нужное подчеркнуть). Я, такой-то (идентификационный номер) прошу Вас…». Дальше шли пустые строки, немного, пять штук, я пересчитала их все, пока крутила в пальцах ручку, скользкую от моего волнения.

— Не торопитесь, — сказала женщина по ту сторону стола. — Подумайте. Исправления в бланках не допускаются.

Я вдохнула, выдохнула, закрыла и открыла глаза. Бланк всё ещё лежал передо мной, и вряд ли галлюцинация могла быть такой осязаемой. Подрагивающей рукой я вписала первое, что помнила отлично — свой номер. Потом фамилию и инициалы ректора. Над второй строкой на секунду задумалась и чуть не подчеркнула студента — ручка успела оставить едва заметную полоску.

Осталось самое главное, и что делать с ним, я не знала. Может, если бы мне дали на размышление день или два, я бы составила список и выбрала одно желание, одно единственное, которое было бы единственно необходимым. А может, от такого выбора я бы сошла с ума.

Но у меня не было ни дня, ни даже часа. Под дверью ждал Свет, скоро должен был вернуться Шеф, а нам ведь ещё бежать через половину университета, искать лифт, пробираться по минус второму этажу. Скажем прямо, у меня не было и минуты на размышления.

Заставив себя успокоиться, я вцепилась в ручку и вывела на бумаге несколько слов. Буквы всё равно плясали от волнения, но вышло хотя бы без ошибок. Моя просьба университету заняла всего одну строку. Я закрыла глаза и, уже ни о чём не беспокоясь, поставила подпись в углу листа.

— Написали? — Женщина подхватила протянутый ей бланк. — Когда решение будет вынесено, мы поставим вас в известность. До свидания.

Как только я вышла из кабинета, Свет ухватил меня за оба локтя.

— Ты чего так долго? Я уже боялся, чтобы тебя не съели. Уже думал зайти. Идём скорей, у нас времени осталось — только добежать.

Всё, чего я больше всего боялась, решилось само собой: переходы были в целости, свет горел, и лифт явился по первому требованию. Я хотела спросить Света, почему он не вошёл в кабинет, я собиралась спросить его в одну из тех крошечных передышек, которые нам удалось устроить на обратном пути. Я правда хотела, но так и не нашла подходящих слов.

Когда мы попали на первый этаж, звуки хлынули со всех сторон, и я только через минуту сообразила, что это — обычные университетские звуки, а не вой сразу всех пожарных сигнализаций. Просто в трубах текла вода, попискивали кое-где приборы и из-за дверей слышались приглушённые голоса. Ничего особенного. Я подняла голову, увидела над дверным проёмом часы и ощутила, как уходит ледяной страх.

До прихода шефа был ещё целый час.

Мы вместе со Светом поднялись по главной лестнице на второй этаж. С этой точки наши пути расходились: мой лежал в восточное крыло, его путь вёл в западное. И никаких больше компромиссов.

— Ну, — сказал он, привычно улыбаясь, — тогда пока?

— Пока. — Я не знала, чем ещё ответить, постояла, надеясь, что заговорит он, потом развернулась и пошла.

Он не шевелился — так и остался стоять в точке нашего расставания. Каждый следующий шаг был раза в два тяжелее, чем предыдущий, так они и нарастали в непонятной прогрессии, пока он не крикнул.

— Мгла!

Я обернулась. Я несла на плечах его куртку, так и не отданную, как наглый таракан, который тащит со стола крошку больше, чем способен съесть.

«Сейчас потребует отдать», — отстранённо подумала я, прощаясь с бряцаньем всех этих застёжек.

Свет в несколько шагов оказался рядом и обнял, лицом утыкаясь в ямку между шеей и плечом, туда, где его дыхание было щекотнее всего.

— Ну ты хоть номер свой скажи.

Я закрыла глаза, впитывая запах чернил и чая.

— Один — это номер биологического факультета, потому что он первый по алфавиту. Два — это потому что наша кафедра на втором этаже. Пятьдесят два — это мой порядковый номер в списке аспирантов. Запомнил?

— Конечно. У меня феноменальная память. Я тебя найду.

Он выпустил меня, и тогда я правда ушла, не оглядываясь и не слушая, что творится у меня за спиной, и куртка осталась при мне. А за ней-то он точно должен будет вернуться.

Я ввалилась на кафедру за десять минут до последнего срока. Сердце в ушах колотилось так, что я думала — хлынет кровью. Навстречу мне, роняя стулья, бросилась Аша, вскочил с места Галка, и даже Зелёная — хотя ей-то, казалось бы, какое дело — рванула вперёд, лбом ударилась мне в живот и сама же ещё запричитала.

— Ты где была, Туман? — Аша вытрясла из меня разом все те немногие мысли, какие ещё остались. — Ты где была, я тебя спрашиваю? Мы всю библиотеку перерыли, мы всех мёртвых авторов поставили на уши, мы соседние факультеты чуть до истерики не довели. Да я пристукну себя собственными руками, если…

— Тихо. — Голос Галки — куда тише Ашиного, всё-таки заставил её замолчать. А может, не сам голос, а то второе слово, которое он произнёс. — Шеф.

Мы бросились врассыпную и сначала поверили, а потом уже и сами услышали его шаги. Перед дверью кафедры он замер, как будто давая нам время прийти в себя, потом вошёл.

— Господа аспиранты, доброе утро.

Он окинул взглядом вычищенную до блеска кафедру, нас, рассевшихся каждого в своём углу.

— Доброе утро, Шеф, — отозвались мы нестройным хором.

— Как приятно видеть, когда вы с самого утра в работе. Туман, ты работаешь над определителем? Всё-таки нашла каталог реликтовых видов?

Я бездумно смотрела перед собой, не соображая, каким образом успела разложить на столе все свои цветные схемы.

— Да, уже почти закончила.

— Аша, как продвигается инвентаризация?

Я осмелилась поднять голову, и на соседнем столе увидела коробки со стрекозами, много коробок, бесконечное море перламутровых крыльев и круглых глаз.

— Уже переписала все этикетки, — преувеличенно бодро откликнулась она. Стрекозы испуганно зашевелили крыльями.

Галка отлип от микроскопа, за которым сидел с таким видом, будто в жизни не видел техники лучше, и взглянул на Шефа с преданностью первого отличника в классе.

— Вижу-вижу, что вы работали. Всегда бы так, — произнёс тот, проводя пальцем по ровному строю определителей на полке. — Что же, я рад, что не было, как в прошлый раз. Я буду у себя, если появятся вопросы.

Как только дверь за Шефом закрылась, Аша одним махом сбросила со стола все мои бумаги и села на край. Говорила она теперь шёпотом, но в курсе оказался весь коридор.

— Так что, будем рассказывать, или я иду за клещами, чтобы вытягивать из тебя по слову?

Он не пришёл ни через день, ни через два. Я убеждала себя, что вовсе не жду, а только констатирую факты, а потом — что жду, но в жизни случается разное, он мог быть занят или никак не мог меня найти. На третий день я точно знала, что пойду его искать сама.

Аша мне не поверила. Она была твёрдо уверена в том, что я всё время отсиживалась в каком-то тёмном углу, чтобы насолить лично ей. Галка, кажется, тоже не поверил, но по другой причине. Я в его глазах так и осталась маленькой девочкой, сочиняющей небылицы ради любви к искусству. Потому помощи от них двоих не было никакой.

Я решила идти в корпус математиков и узнать всё сама. Может быть, Свет сам передумал меня искать, ну так пусть скажет прямо. Я выдержу. В конце концов, у меня есть Шеф и мухи. Мухи спасут в любой ситуации.

В их корпусе все стены были исписаны мелом — формулы кое-где стёрлись, кое-где наползали друг на друга, превращаясь в кромешную бессмыслицу. В коридоре на первом этаже нашлись два аспиранта, с руками, измазанными в чернилах. Разговор шёл на повышенных тонах, и меня они заметили далеко не с первой попытки. А когда заметили, уставились обезумевшими глазами.

— Свет? — сказал один из них, морщась. — Ты ничего не путаешь? Я такого не знаю. Но может, он на втором этаже? Пойди, спроси у них. Они там сидят по своим комнатам, не вытащишь.

— Эти биологи совсем чокнулись, ищут новые виды даже среди людей, — сказал один из них за моей спиной, и оба рассмеялись.

Я покорно поднялась на второй этаж. Здесь в переходе припадочно мигала настольная лампа. Парень, сидящий за столом, упорно не замечал её мигания, и исписывал один тетрадный листок за другим. Но он услышал меня сразу.

— Свет? Я о таком не слышал. Там возле деканата висит список отчётных дней. Посмотри, может, найдёшь.

Я несколько раз прошлась глазами по списку, в последний раз даже вела пальцем от номера к номеру, от имени к имени, но ничего. Пусто. Тупик.

На обратной дороге мне не хотелось поднимать взгляда. А ещё лучше было бы — сесть в тёмном углу и не шевелиться. Конечно, он мог меня обмануть, мог переврать имя и придумать себе другой факультет, и тогда я не найду его даже через месяц. Университет слишком большой. Но зачем тогда было обнимать и отдавать свою куртку?

Куртка висела в моей комнате, в отдельном шкафу, чтобы не пропахла формалином и средством от личинок кожеедов. Я спрятала её в первый же день и не доставала до сих пор. Интересно, как долго сохранится запах чернил и молочного чая, и как скоро из моей памяти выветрится этот образ — задумчивая складка между бровей.

Я достала куртку и надела, не зная, что с ней делать ещё. Зазвенели застёжки на всех карманах сразу, как мелкие монетки. Я похлопала по ним — почти все были расстёгнуты, только пара кнопок ещё держалась. Чуть не сорвав ноготь, я расстегнула одну, на груди.

В ней хранился комок бумаги в клеточку, очень похожий на тот, который мы изрисовали первой ночью. Я развернула его и разгладила ладонью, приложив к дверце шкафа.

Такие записки, бывало, писал Шеф. Приходишь в коллекционную, а там, на столе, письмо: «Туман, тебе необходимо сделать…». У Шефа аккуратный округлый почерк, и даже если захочешь притвориться, что половину заданий не понял, а всё равно не сумеешь соврать.

У Света был почерк, скошенный влево, как будто норовящий улететь за край листа, и потому ему приходилось дописывать слова по вертикали, мелкими буквами сверху вниз.

«Привет, Мгла! Прости, что так получилось. Мне очень жаль, что не навещу тебя в ближайшее время. Просто понимаешь, я могу прогуляться по университету только раз в семестре, в тридцать третий день. Какой дурак я был, что вообще взялся за эту теорему. Ещё хуже, что сцепился со старым Кравцом. Мог бы смолчать, а видишь, самолюбие покоя не давало. В общем, прости. И спасибо, что загадала желание на счёт меня. Будем ждать, может, когда ректор рассмотрит заявление, меня и помилуют. Ну а если нет, я всё равно приду к тебе, если разрешишь. Я запомню твой номер».