-5-

Библиотечное хранилище представляло собой огромное гулкое помещение в подвале. Здесь рядами стояли стеллажи, прогнувшиеся под тяжестью кип журналов. Каждую галерею нумеровали девятизначным кодом. Я шла от стеллажа к стеллажу, доставала груду пыльных журналов, чихала, клала стопкой на пол и садилась рядом, чтобы отодрать от задней станицы старый код и прилепить новый.

На третий день у меня закончился клей в выданном тюбик, и пришлось заказывать на складе ещё. На пятый день — клей намертво присох к ладоням, и теперь я круглые сутки отдирала его от себя, вместе с кожей, целыми лоскутками. На седьмой день в хранилище явились Галка с Ашей. Аша села рядом, скрестив ноги, и наклонила голову, чтобы заглянуть мне в лицо.

— Ладно, ты не хочешь с нами разговаривать. Но ты можешь хотя бы иногда кивать, к примеру?

Зелёная выпрыгнула из-за груды журналов прежде, чем я успела открыть рот.

— А мне хорошо! А я тут вообще не причём! — закричала она и со звонком топотом бросилась в темноту галереи.

Галка закатил глаза.

— Я всё сделала, — сказала я, когда топот Зелёной замер где-то у буквы «ф». — Можете не переживать так. Я сделала всё, что необходимо. Я ведь избранная.

— Если хочешь, — сказал Галка, присаживаясь на корточки рядом с нами, — я могу отдать тебе свой ключ от фонда. Мне он всё равно пока что не нужен.

Я фыркнула и яростно рванула прилипший к странице код, так что едва не отодрала всю страницу с половиной переплёта. Злость наконец-то хлынула наружу, и я испугалась, что она забрызгает всё вокруг.

— Спасибо, я как-нибудь перебьюсь.

— Туман, не будь такой вредной. — По поджатым Ашиным губам я поняла, что она сделала над собой героическое усилие, чтобы не заорать на меня в ответ. — Ты же сама пошла. У тебя был выбор.

— Выбор? — Я уже не могла замолчать. Обида стояла в горле, клокотала там и раздирала горло до крови, так что я глотала эту кровь литрами. С утра до вечера только тем и занималась, что глотала кровь и злость. — Какой ещё выбор, ты смеёшься что ли?

— Не шуми так. — Галка положил руку мне на плечо и придавил к полу, как будто я намеревалась подпрыгнуть и улететь от них. — Шеф скоро отойдёт. Он вообще быстро отходит.

— Вопрос ещё, как об этом Шеф догадался, — проворчала я, отводя взгляд.

Свет горел только в самом начале галереи, и каким-то странным образом он высвечивал только пыль под стеллажами и пятна сырости на паркетных досках. А наши лица прятал в темноте. И это к лучшему: я никак не могла вернуть себе чуть более спокойное выражение.

— Ты думаешь, ему кто-то сказал? — прошелестел Галка. — Может, всё-таки сам?

Они переглянулись с Ашей, как будто подсчитывали в уме, кто мог сказать, кто не мог. Вряд ли кто-то с других кафедр — мы бы вычислили его по незнакомому звуку шагов на наших половицах. Никто из нас тоже не стал бы — зачем копать себе яму. Аша с силой потёрла переносицу.

— Ты, конечно, тоже хороша. Прибежала на бал, дверью хлопнула. Ну и зачем было устраивать спектакль? Если бы ты тихо-мирно посидела в коллекционной, никто бы даже не почесался.

Я понимала, что не права, что я избранная, что не имею права отлынивать от своих обязанностей, а тем более злиться. Потому злилась ещё больше.

— А сами-то? Я жизнью рискую, а вы устроили танцы.

— Туман, ты совсем глупая, да? — Аша обхватила меня рукой за плечо и притянула к себе, чтобы я не посмела вывернуться. — Ну а если бы мы все сидели, как сычи, по углам в праздничный вечер? Сразу вопросы: по какому поводу кислые лица, что случилось. А так всё вроде бы в порядке вещей. Подумаешь, Туман прибежала на бал в грязной куртке. Она всю жизнь такая. Нет, хотя в чём-то вы правы. Нужно было хоть легенду сочинить для прикрытия. Мол, ты потерялась в библиотеке мёртвых авторов, а мы не стали тебя искать. И выдать Шефу на том отчёте. Но теперь уже поздно.

— Глупости какие. И что бы мы сочинили? Предлагаешь переломать половину коллекции, и сказать, что Туман пошла ловить новые экземпляры? — шёпотом рассмеялся Галка. Журнальные страницы поддержали его тихим шелестом.

— Нет, — серьёзно отозвалась Аша, — за коллекцию он бы нас сразу повесил, прямо рядком, всех троих.

Я отвернулась. Руки были как чужие. Сил не хватало даже чтобы дотянуться до обронённого тюбика с клеем, не то, чтобы сочинять сказки.

— Нет, врать я не буду. Молчать — это ещё куда ни шло. А врать Шефу… нет.

Аша тяжело вздохнула.

— Вечно ты так. Ну как ребёнок.

По соседней галерее с топотом пронеслась Зелёная, и эхо прогудело ей вслед:

— А я тут вообще не причём!

— Да замолкни ты уже, — устало выдохнула Аша.

Мы сидели тихо, плотным кругом, касаясь друг друга коленками, пока сквозняки вокруг шелестели журналами. Мимо прошла функция библиотекаря, толкая впереди себя гремучую тележку с грудой бумаг. Она едва глянула на нас и пошагала мимо, зацепив меня краем халата.

— Туман, ты потерпи. — Аша цепко ухватила меня за плечо, словно боялась, что я растворюсь в пыльном полумраке и исчезну окончательно. Мне самой казалось, что я вот-вот исчезну. — Осталось всего ничего, одна неделя. Вот увидишь, Шеф успокоится и больше тебя трогать не станет.

Уверенности в её голосе было маловато, но я усиленно искала аргументы в её пользу. Неделя казалась огромным, непреодолимым скором, хуже, чем дорога до Северного рубежа. Ещё опаснее и ещё длиннее. Я не знала, переживу её или нет.

Галка поднял тюбик с клеем и положил его мне на колени.

— Ты не думай, что мы тебя бросили. Просто пойми, чем больше народу в этом замешано, тем больше подозрений. Одно дело — сбежал один аспирант прогуляться по городу. Обычное хулиганство. И другое, когда все вместе. Это уже преступная группировка. И тогда нас всех закроют по одному в аудиториях и начнут пытать с пристрастием.

— Ага. Теперь пытать будут только меня. — Мне было не до смеха, но я фыркнула. Галка похлопал меня по колену.

— Мы все не хотим, чтобы этот из Северного корпуса приволок нам чудовище. Представь, как будет замечательно, если всё получится.

— Когда всё получится, — сказала Аша, ткнув его локтем в бок. — Ясно вам? Никаких «если».

***

Аша ошибалась. Я выяснила это на третий день, как только услышала шаги Шефа в коридоре. Он вошёл без стука.

Я бы вообще никогда не зажигала свет в коллекционной, но сидеть в темноте было ещё хуже. Безрадостные мысли накрывали с головой, я в них барахталась и теряла из виду спасительный берег. Чем я могла оправдать перед Шефом своё безделье? Разве только честно признаться, что никуда не гожусь. Тогда решено: буду сидеть, глядя в одну точку, пока он сам не поймёт, что я бесполезна.

Он вошёл без стука, и я даже не сразу узнала его шаги — так непривычно они звучали в сочетании с паркетом в моей комнате. Шеф давно не баловал меня визитами, прямо скажем — никогда. Он опустился на соседний стул и посмотрел поверх очков.

— Сними капюшон.

Я повиновалась. Что такого особенного он собирался увидеть? Мой пустой взгляд и так был достоянием всего факультета. Лишившись единственной защиты, я ощутила, как больно бьёт по глазам свет единственной настольной лампы. Правый глаз тут же заслезился.

— Что с тобой, Туман? — Он долго смотрел на меня, но так и не увидел того, что собирался найти. — Ты влюбилась в парня с гуманитарного факультета, и теперь вы собираетесь отчислиться добровольно, потому что никогда не сможете быть вместе?

Я даже нашла в себе силы улыбнуться.

— Нет, и в мыслях не было.

Шеф был не самого высокого роста и обычного телосложения, но когда он приходил, он занимал собой весь мир вокруг меня, как будто ничего больше не существовало.

— Тогда что?

Я поняла, наконец, что он ищет в моих зрачках и на сгибах локтей. Когда-то я слышала, что некоторые люди в университете вскрывают себе кожу и втирают в раны книжную пыль. От этого они ведут себя странно: дёргаются, хохочут или сутками сидят в темноте, разглядывая угол комнаты. А потом не могут жить без этого. А потом умирают.

Шеф взял меня за руку и подтянул рукав до самого локтя.

— Нет. Вы думаете, что я совсем уже? Я никогда не стала бы. — Я всхлипнула от унижения, но что ему моя слабая попытка сопротивления.

В конце концов, моя кожа и правда была чистой. Тогда Шеф поднялся.

— Идём.

Я пошла за ним следом, не решаясь натягивать капюшон, хотя без него было неуютно и непривычно.

В коридорах и на площадке перед деканатом было пусто. Я представила себе, как в своих комнатах Аша и Галка прислушиваются к знакомому скрипу половиц и замирают. В руках Шефа появилась гремящая связка ключей. Я до последнего надеялась, что он откроет дверь своего кабинета, но он прошёл мимо. Я мгновенно ослабела: мы приближались к дверям музея.

— Входи. — Шеф посторонился, пропуская меня первой.

Тяжёлая железная дверь стукнула за спиной. Под взглядом Шефа зажглись белые лампы под потолком — одна за другой, вычерчивая дорогу по залам и переходам. Здешнее эхо подхватывало только его шаги, мои были слишком незначительными. Шеф не оглядывался, он знал, что я иду за ним, что я не посмею остановиться или сбежать, хоть ноги казались ватными.

К той минуте, когда мы пришли в наш зал, я раз сто перебрала в уме все мыслимые и немыслимые оправдания. Я решалась рассказать ему всё и тут же проклинала себя за трусость.

У витрины с поблекшими бабочками Шеф замер и обернулся. Я уставилась в пол.

— Туман, здесь нас никто не услышит. Ты можешь всё рассказать.

Я молчала, и в голове не было ни единой мысли, чтобы он мог её прочитать. Под мутным витринным стеклом шевелили крыльями поблёкшие бабочки, и мне казалось, они зовут меня к себе: давай, соври Шефу, разочаруй его, и ты станешь одной из нас.

Воздух даже не проходил в моё сдавленное горло. Шеф сдержанно вздохнул.

— Туман, ты понимаешь, как мне неприятно наказывать тебя. Тем более, я уверен, что ты ни в чём не виновата. Зачем ты мучаешь нас обоих?

Я не выдержала и попятилась, но далеко не ушла: другая витрина ударила в затылок. Я оглянулась: из-под стекла на меня таращились огромные жуки с переломанными усами и лапами. Искорёженные надкрылья складывались в насмешливые ухмылки.

— Значит, ты не скажешь?

Я сжала пальцами переносицу, боясь, что расплачусь, и голос позорно сорвётся.

— Я не могу сказать.

Он кашлянул, и в размытом отражении я увидела, как глубокие морщины прорезаются у уголков рта и на лбу, и как ссутуливаются плечи.

— Плохо, Туман, очень плохо. Я не знаю, кем ты меня считаешь, но сложить два и два я всё-таки могу. Через четыре дня выборы нового ректора, и твой побег подозрительно совпал с ними. Меньше всего мне хочется обвинять тебя в страшных, противозаконных вещах. Ты могла бы рассеять мои подозрения, но ты, как видно, не желаешь этого делать. А я всё-таки надеялся, что мы сможем избежать крайних мер.

Бежать было некуда. Кровь колоколом билась в ушах, через этого грохот я едва улавливала голос Шефа. Я стояла, ожидая его приговора, и рассматривала трещины на мраморной плите у себя под ногами. Одна из трещин напоминала скорченного в агонии человечка.

— Вот это, — зашуршала бумага, — заявление о том, чтобы поместить тебя в изолятор на четыре ближайших дня начиная с этого момента.

Он правда это сделал. Научный руководитель имел абсолютную власть над аспирантом. Чтобы испортить мне жизнь, ему не требовалось ничьих больше печатей и подписей. Только пара строчек, чуть уползающих вверх, и университет уже готов выполнять приказание.

Изолятор находился в медицинском отсеке. Я слышала много леденящих душу историй о нём, но сама не попадала, конечно, и не видела тех, кто попадал. Выходит, тем вечером, я впервые явилась в крошечную комнату, оббитую утеплителем в несколько слоёв.

В преддверье меня заставили раздеться. Функции в белых халатах профессионально быстро вытрясли из моей одежды завалявшуюся в джинсах ручку и булавку, приколотую на ремне, а следом сам ремень. Это было хуже всего — в изолятор запрещалось проносить любые вещи, кроме самой простой одежды. Был бы у меня с собой хоть клочок бумаги, хоть огрызок карандаша, моё существование стало бы не таким паршивым.

Комната изолятора — два шага по диагонали — подсвечивалась бледной лампой на потолке, которую зажигали раз в шесть часов. Тогда же в комнату являлась функция в белом халате, хватала меня за запястье, чтобы посчитать пульс, убедиться, что я до сих пор дышу, и уходила.

Даже если лечь на пол наискосок, всё равно не получалось вытянуться в полный рост. Я скорчилась у стены, обхватив себя за плечи. Было к тому же прохладно, и куртку у меня отобрали, посчитав, что в одном из многочисленных карманов я что-нибудь пронесу.

Мне бы клочок бумаги и обрывок карандаша, и тогда в слабом свете, сочащемся из окна под потолком, я бы нашла себе занятие, чтобы не сойти с ума, но куда там. Я закрыла глаза и, пока не отключилась, проворачивала в уме громоздкие цифры. Они рассыпались и червяками расползались по углам, я собирала их снова и рисовала в уме плавные линии эволюционных деревьев.

Счёт времени я потеряла очень быстро. Я думала, четыре дня — не срок. В конце концов, я порой сутками сидела в библиотеке, выбираясь только чтобы глотнуть кофе, ни с кем не разговаривала и раздражалась, если кто-нибудь пытался мне помешать. За четыре дня я бы как следует выспалась и отодрала от пальцев остатки клея. Но в реальности всё выходило не слишком радужно.

Я почти не могла спать. Стоило закрыть глаза, накатывала паника. Я вскакивала с отчаянно колотящимся сердцем, ощупывала мягкие стены вокруг, тёрла глаза, пытаясь различить что-нибудь в полумраке, разбавленном светом из единственного окошка под потолком.

В голове вертелись жуткие образы. Я закрывала глаза и заставляла себя пересчитывать эволюционное древо, ветвь за ветвью. Стройные числа приносили облегчение, но ненадолго. Темнота пробивала тонкую перегородку и накатывалась снова.

Я опять вскакивала, ощупывала себя, как будто могла потерять в темноте руку и голову. Тело затекало в неудобной позе. Я часами мерила взглядом дверь, дожидаясь, когда она заскрипит и в проёме возникнет функция в белом халате. Часы сплющивались в минуты. Время здесь не имело особого значения.

В одну из попыток заснуть или проснуться я поняла, что не выдерживаю. Я не выдерживаю пытку медленной тишиной.