Глава 7. Спутанные нити

[Уриэль]

Еле успел. Боялся, что не дождутся. Фух!

Я сразу же выбежал из дому после звонка Феликса, что он с Алиной уезжают куда-то далеко. Сафонов повезёт их в какой-то форт — что вообще? Ничего не понял из того, что он наговорил, но без меня они никуда не уедут.

Колени подгибаются, дрожат, вот-вот споткнусь обо что-нибудь. Вот, всё, уже на месте. А это ещё что? Что за канализационный гейзер дальше по улице? Вот так высота!

Но, эх, сейчас мне не до этого. Где Феликс с Алиной?

— Женя!

А, всё. Вижу их у чёрного джипа. Высокая посадка — точно, я помню его, он был у дома Латунина вчера! Это и есть машина Сафонова?

— Феликс! — кричу я сквозь одышку. — Я здесь! Вот он я.

Феликс спешно встречает меня. Алина так и стоит у открытой задней двери. Только машет в знак приветствия. Показываю в ответ большой палец, и она кивает. Наш маленький уговор в силе. Да вот как я его выполню теперь, когда я остаюсь в городе?

— Привет. Спасибо, что пришёл.

— Да что ты, как я мог не прийти!

Обмениваемся рукопожатиями, и я пользуюсь шансом заговорить первым:

— Слушай, я запутался, так куда это вы?

— Мы, Женя, едем в Кронштадт. Точнее, не совсем туда, а в один форт, где мы переждём этот неприятный период.

— Вы бежите от Тальквиста?

— Именно.

— Я с тобой! — хватаю его за рукав. — Позвольте мне с вами!

— Ещё чего. Мы сами управимся, не немощные мы. А Тальквист тебя больше не тронет, если ты столь боишься его.

— Не боюсь я его! — обижаюсь я на его поистине ледяное спокойствие. — Но с чего ты взял, что?..

— Он нападает только раз, и он не нарушит это правило. Не сами убийства его задача, но запугивание. Так что ты уже не цель, расслабься.

Просто поражаюсь. Он так уверен в том, что маньяк — вылитая копия Тальквиста, что и не переубедишь.

— А-ау, — поникаю головой и совсем не нахожу оправданий. — Феликс...

— Да не беспокойся ты так! Побудем там день-два, потом вернёмся. Посмотрим по ситуации. Но добраться до Алины я ему не позволю.

Совсем его не переубедишь.

— Я точно тебе не нужен? — уточняю я.

— Женя, ты мне нужен всегда, и сейчас ты мне нужен здесь как моя единственная ниточка с внешним миром. Договорились?

Я медлю с ответом. А смысл? Боязнь согласия. А вариантов нет.

— Ладно… ладно, конечно.

О, как же я надеюсь, что он контролирует эту ситуацию, а не воображает себе, что контролирует. Не то не избавиться мне от мук совести.

— Вот тогда, держи, — мне в ладонь падают его ключи. — Эдгар и его крепость под твоей защитой. Справишься?

— Феликс, — перехожу на шёпот, — а как же твой роман?

— Я сделаю небольшой перерыв, — невинно отвечает он. — Пусть мир внутри меня отправится в ночь. Это будет наше с Алиной время.

Алина улыбается с оглядкой на нас. Явно услышала про «его с ней время». Терпеливо ждёт она Феликса, стоит у машины. А я тут драму развожу как последний дурак, словно я ему мать, а не друг. А по-другому не получается.

И знаю я, как Феликс шутит на тему того, как общается с героями, словно они живые. Мне бы так с его Эстер, как он представляет себе. До чего доведёт его эта странная вера, без понятия. Ещё и я поневоле верю. Но не настолько же!

— Ладно, не буду задерживать. Удачи вам! И привет от меня Эстер.

— Спасибо, и тебе удачи.

Ой! Чуть не забыл! Срочно загораживаю путь Феликсу:

— Эй, а по классике? — я протягиваю свободную ладонь.

— Точно. Давай! — и звонко даёт мне пять.

Наша маленькая давняя традиция. Я её придумал, а он поддерживает.

Феликс разворачивается, почти уходит к Алине. Останавливается. Крутой разворот и секундная задержка.

— Это было от меня. А вот это от Эстер.

И вдруг он сковывает меня в крепком объятии. Не шевельнуться, не вздохнуть. Так резко, так сильно.

Он обнимает меня как девушка перед горьким расставанием.

Какая странная мысль.

— Ты так меня задушишь, ой, — выдавливаю я.

— Прости, — говорит он на ухо. — Это она так сказала.

— Ну, если она так сказала… так и быть.

Феликс, наконец, отпускает меня и садится в машину. За ним залезает Алина, и дверь захлопывается. А за тонированными стёклами не разглядеть уже их лиц.

И джип срывается с места, пуская выхлопы, и задорно бибикает на прощание — бип-бип!

Ужасно хочется пошутить, что верные друг другу Феликс и Алина смело «уехали в закат». Хотя, в данном случае, в рассвет. Но когда это у нас в Петербурге было нормальное солнце?

Я разжимаю кулак, где затаились ключи Феликса. Узнаваемый совиный брелок. Жму на кнопочку в её макушке, и глаза-лампочки моргают синим светом. С этой минуты дом Феликса — это и мой дом.

Что ж, всё логично. А чтобы понять логику Феликса, нужно думать, как он, и верить в то же, во что верит он. Чувствую, что мне это, так или иначе, удаётся.

Я художник, а он писатель. Моя задача — наблюдать за внешним миром, его задача — беречь его внутренний.

Будь по-твоему, Феликс. Я справлюсь.

Я иду домой.

Сколько раз я гостевал в его квартире. Аж сбился со счёту.

Я и ночевал здесь порой. Как в ту ночь, когда мы с Феликсом отмечали самый первый его тираж. И мне совсем не стыдно, что напился тогда в хлам. При этом я и не пью почти. А должно быть стыдно. Но нет, о нет! Оно того стоило. Это был успех.

Срочно поставить чайник. Ужас как не хватает мне чая.

Пушистый Эдгар лежит на кухонном столе и довольно щурится. Ещё и лапу свешивает. Помнит мою фишку. Не чужие мы друг другу.

— Здравствуй, кисик, — и на ходу даю ему пять.

Феликс и его натренировал. Эдгар приветливо мяукает и снова поджимает лапы.

А я раскрываю шкафчик за шкафчиком в поисках жестяной коробки. Ага, вот! Теперь ставлю чайник.

Пока он кипит, выглядываю в окно. Канализационный фонтан так и плещет на той стороне улицы. Это точно случайность? А если...

Так, хорош накручивать. Бывают и случайности. А не только сверхъестественные маньяки с суперсилой.

Зарисовать его, что ли? А почему нет.

Я выбегаю в коридор, где хватаю свой кейс и возвращаюсь на кухню. Раскладываю на столе, открываю, достаю скетчбук и один из неначатых карандашей. Отлично.

Подхожу к окну и на весу набрасываю очертания этого урбанистического гейзера. Штрих за штрихом, линия за линией. Улица, дома, окна, поток воды… Так. Погоди-ка. Есть идея получше.

Переворачиваю страницу и рисую то же самое, но уже без фонтана и с закрытым люком. Кажется, этот набросок даётся мне даже лучше. И рисую я быстрее. Вот, готово. Обыкновенная улица с парочкой прохожих.

Чайник! Как давно он вскипел?

Я оставляю скетчбук на подоконнике. Достаю большую кружку с самой высокой полки — ту самую, которую мне обычно ставит Алина, — кидаю в него пакетик и заливаю кипятком. От одного только пара становится хорошо, м-м. Разбавляю заварившийся чай холодной водой из прозрачного кувшина и вместе с чаем иду обратно к окну. А там…

— А-а...

А где фонтан? Не понял. Как? Где он?

Он не мог так быстро исчезнуть!

Подожди… Так это правда. Как бы я ни отрицал этого, но… Я тоже могу! Феликс не шутил. Он не заигрался в создателя, как он порой говорит. А я художник, я тоже как-никак создатель!

И почему-то, но я хотел, чтобы такое произошло. А почему...

Тина утверждает, что в моих иллюстрациях есть особая аура, которой она не находила ещё ни у кого другого. Я считал, что она лукавит. Или же хвалит таким своеобразным способом. Несколько событий, совпавших с сюжетами моих рисунков, ничего не означают. Просто совпадения. Как и приснившаяся мне девушка, которую я зарисовал, пока не улетучился её образ. А в итоге он вторгнулась в мою жизнь. И это тоже совпадение.

Но не сейчас. Не сейчас, когда с Феликсом происходит то же самое. То же самое! И ещё хуже.

Подожди! А если это был его фонтан? Многое бы объяснило. Это же он его воплотил?

Что вообще творится вокруг нас...

Какой-то шум из рабочей комнаты Феликса. Что это было? Эдгар здесь, на кухне. Тоже насторожился. Чему там шуметь?

Я бросаю всё и вприпрыжку бегу на звук.

Пусто. Всё как обычно. А кого я, собственно, ожидал увидеть? Без понятия.

Творческий беспорядок на столе, диванчик, стена шкафов, из них два книжных и один для одежды — дверь у него с такими искусными узорами, как если бы это была дверь в Нарнию. И всё на месте. Окна плотно захлопнуты. На полу ничего не лежит. Так что же не так?

Ещё звук. Платяной шкаф! Что-то стукнулось о ту сторону двери в Нарнию. Любопытно.

Подхожу к нему, вслушиваюсь. Прерывистое дыхание, как если кому-то холодно. Оно там живое, надо же. Но кто там?

Без вопросов. Без сомнений. Никому отсюда никуда не деться.

Я отворяю дверь.

— А-а!

Что за! Тоже вскрикиваю и дёргаюсь всем телом. Пока не замираю в ступоре.

— Боже. Ух, вот дура, я обязательно бы спалилась.

Она жмётся в дальнем углу. Бледная, смущённая, в уличной одежде — знакомой рокерской куртке, тёмных джинсах и сапогах до колен.

— Тина? Ты что тут делаешь?

Но лучше бы я спросил её, каким образом она проникла сюда, проскользнув мимо меня. И почему «проникла»? Не хотела, чтобы её нашли — а что такого?

По-моему, я злюсь. И Тина уличает меня в этом.

— Феликсу не говори только, хорошо? — тараторит она. — Я не то, что проникла в его дом, потому что я воришка или гадина, но так надо, я должна была! Я лишь хотела проверить...

— Тина, кончай! — машу я руками. — Спокойно. Успокойся. И вообще, вставай! Давай на кухне поговорим. Я заварю тебе чай. От меня-то ты можешь не прятаться. Пошли.

Она встаёт с моей помощью. Кривится от того, что я застал её. Но не обижается. Моя личная аллюзия Эстер Естедей. Я прощу её за всё.

И теперь нас трое. Если считать чернуху Эдгара. Сидим и молча пьём чай за общим столом.

— Тебе разве не надо в университет?

— Не-а, ну его, — Тина, сильно сгорбившись, делает очередной глоток. — Куда мне до учёбы, когда под боком происходит невесть что.

— Логично, — поддерживаю я. — И ты поэтому сюда проникла? Ищешь следы подражателя Тальквиста?

— Я ничего не искала, — она отодвигает кружку и прячет кулаки меж коленей. — То есть, ничего конкретного. Но что самое интересное, у Феликса и нет ничего конкретного.

— Это как?

— Ну, понимаешь… когда он пригласил меня вчера, буквально за мгновенья до твоего звонка он признался, что хотел бы призвать душу своего отца. Зачем ему это, я спросить не успела. Надеялась, что хоть фотографии его здесь найду. А у него нет ни одного фотоальбома. Совсем ничего, что связывало бы его с его отцом или детством.

— Его отец… Вот уж, зачем. Похоже, Феликс уже смирился с тем, что он мёртв.

— А он, что, был жив?

Я вдруг вздрагиваю и делаю ещё глоток.

— Да как сказать. Как Феликс мне рассказывал, его папа ушёл из их дачного дома, когда ему было десять, и с тех пор никто его не видел. Искали живым и мёртвым. Так и не объявился. Столько лет прошло, а Феликс не перестаёт переживать его утрату. Странно, почему сейчас он вдруг вспомнил о нём?

— Мне Феликс не казался таким уж чувствительным, — Тина задумчиво водит пальцем по краю кружки.

— Уверяю тебя, ему всегда есть, за кого переживать, пусть он и не любит выставлять это на показ. Эх, даже завидую ему…

— В смысле? — Тина смущается. — Завидуешь тому, что он переживает из-за отца?

— У Феликса хотя бы был отец, которого он любил и любит до сих пор. И на писательство, его вдохновил именно он, по его же словам.

Больно, очень больно это принимать. Грустно говорить такие слова изгою.

— Но тебе же тоже есть, кого любить, правда? Будто ты ни о ком не заботишься. Ты только о Феликсе и говоришь. Я видела, как ты был готов пуститься за ним вслед. А родители твои тебя не вдохновляли?

О, нет. Как соль на ранах. Зачем она это сказала, ну зачем.

— Ясно, — говорю я со вздохом. — Мне не стоило и начинать подобный разговор. Не то мы далеко уйдём с ним.

— В смысле! — Тина выпрямляет спину. — Что я такого сказала?

— Ты так говоришь, как будто хорошо знаешь меня, но это не так.

Это далеко не так. Меньше года мы знакомы вне просторов Интернета. И что только она успела обо мне придумать. Слишком многого она хочет сразу.

— Зато я знаю достаточно, чтобы судить, — встаёт она в позу. — Я знаю, что в жизни ты почти ни с кем не общаешься, проводишь основное время дома и почти никуда не ездишь. Точнее, ни к кому. Так и к тебе никто не ходит.

— Никто и не придёт, — я еле сдерживаю себя. — Никому и не нужно. И я никому не нужен.

— А Феликс?

— Вот-вот. Кроме Феликса у меня никого нет.

— Уж прямо совсем никого? — давит она. — Поэтому ты так привязан к нему и его книгам, будто и нет без них ничего?

— Представь себе, поэтому!

Что со мной? Я повысил голос… А она совсем зажимается. Горбится, никнет как цветок. Волосы широкими листьями заслоняют лицо.

Молчание длиною в вечность. Молчание, тишина и истощающая грусть. И думаем мы наверняка одно и то же: что же мы наделали.

— Прости меня… Со мной бывает такое. Если я была груба, прости. Пожалуйста.

Между тем маятника на её шее нет. Лишь слабый след от чокера. Выше выреза футболки, который она нервно теребит.

Ох, Тина, Тина. Она так и вынуждает меня признаться. Кроме Феликса я никому это не говорил. Что ж, она будет первой после него. Признание как извинение.

— Я скажу это только для того, чтобы ты понимала, что я не зол на тебя. А ещё, чтобы бы понимала, что моя история… да и вообще наша общая с Феликсом история гораздо сложнее, чем можно предположить.

Она и впрямь не хотела обижать. Я сам себя накрутил. А терять её из-за глупого недопонимания я не желаю.

— У меня из семьи не осталось сейчас никого. Да и, по большому счёту, не было у меня семьи. Нет, фактически семья у меня была. Но я никогда не понимал, что живу в ней. Понятие семьи было далёким для меня. Я был нежеланным ребёнком, о чём мне всегда давали знать, и это по-настоящему гадко. Родителям было плевать на меня. Рисование во многом стало моим лекарством от всей душевной боли, которую они мне причиняли. А они называли это пустой тратой времени. Поэтому, когда однажды их не стало… Я не жалел. Ни капли. Совсем наоборот. Я почувствовал себя свободным от их цепей. Я и на похороны не пришёл. И я не жалел тогда. Сожаление пришло потом. Я не свободен. Я одинокий, лишённый семьи человек.

Я беру паузу. Тяжело вспоминать. Тяжело держаться от гнева и обиды.

Тина терпеливо слушает меня, не шелохнувшись и не издав ни звука. Напрасно я сомневался в ней. Всё-таки в каждом из нас есть червоточина. Но в ком её меньше, в ком она не так заметна, в этом и есть вопрос.

Кто точно никогда не разочаровывал меня, так это Феликс.

— Феликс для меня — единственный близкий человек. А он мне даже не родственник. Это тот самый случай, когда звание друга гораздо важнее и ценнее кровных связей. А когда-то мы были просто одноклассниками. Он всего на год старше меня. Да, в детстве это ощутимая разница. Но у меня до сих пор сохраняется это чувство, что он во многом старше и мудрее меня. Его школьные рассказы, а после них и полноценные книги подарили мне такой глоток энергии и веры в себя, что я благодарен ему до последнего вздоха. Потому, когда Феликс разрешил мне иллюстрировать его романы про Эстер, да ещё и поучаствовать в написании «Места вне разума»… Это бесценно.

Ещё одна пауза. Дыхание спирает. Глоток чая, дабы смочить горло, и я заканчиваю:

— Моя так называемая «семья» научила меня одиночеству и скрытности. Феликс, а затем и Алина, научили меня дружбе и любви. Потому я и волнуюсь за него. Что-то изменило его. Он уже не такой открытый, и он явно что-то скрывает. Может...

Может, дело в прошлогоднем январе? Именно та зима стала для Феликса чёрной. Надеюсь, что ошибаюсь.

— Так или иначе, теперь-то ты понимаешь?

Тина моргает, и пара капель стекает по правой щеке. Жалко видеть её такой. Вина гложет нас обоих. Тина беспокойно сжимает кружку с остатками чая и следами тёмной помады на краях. Шмыгает носом и говорит в полголоса:

— Уриэль… Ну вот. Видишь? Я даже твоё настоящее имя боюсь произносить, хоть я и знаю его. Я постоянно ощущаю себя лишней, что я только вызываю боль и всякие проблемы.

— Не извиняйся, — прощаю я. — Я тоже порой думаю, что я лишний в этом мире. Кругом сплошные сомнения.

Тина протирает заслезившийся глаз, а затем залпом осушает кружку.

— Ты не лишний, Уриэль. Ты яркий свет на этой земле. Вот ты и Феликс, вы оба и ваше творчество… Это вы дали мне понять, что я всё ещё жива. И я способна жить.

Она снова дёргает ворот. «Всё ещё жива». Потому и рискнула снять свой амулет?

— Позволь мне… Позволь мне стать частью вашей жизни. Так я смогу отплатить вам. Как угодно. Я придумаю, как.

Боже мой. Какая она чувствительная. Я бы ещё добавил «пафосная», но это не то слово, которое подходит сейчас. Она абсолютно серьёзная, честная, виноватая. Она настоящая.

— Конечно. Тебе всё можно. Я тебе верю.

Тина медленно протягивает мне ладонь.

— А я помогу тебе во всём. Что ж, мир?

Я смотрю на её бледную как у мертвеца ладонь. И размашисто хлопаю по ней.

Холодная. Как с мороза.

— Что же ты никак не согреешься, Тина? Давай я ещё тебе чай заварю!

Тина забывает про грусть и звонко смеётся. Я встаю, скрипя стулом...

И кто-то настойчиво трезвонит в дверь. Очень вовремя, конечно. Очень. Притвориться бы, что никого нет дома. Что есть правда по отношению к Феликсу и Алине. Мы-то с Тиной точно не нужны никому снаружи.

Переглядываемся. Звонки не прекращаются. А, нет, прекратились. Теперь стучат по двери. Её что, выбивать собрались?

— Я бы открыла. Чем мы хуже Феликса? За него переговорим, если надо.

Эх, бездействие не подействует. Так и быть. Мы идём в прихожую.

— Кто там? — спрашиваю я.

— Пустите меня, умоляю! Я должна повидать Феликса. Это срочно. Сверх меры срочно!

— Это же Илона! — ахает Тина. — Пусти её, открывай.

Точно, она это. Та леди с чёрной шалью.

Я отпираю дверь, и она практически вываливается из-за порога, чуть не завалившись на ковёр. Шали больше нет, но не в этом дело. Вся в порезах, шрамах, синяках, со спутанными, торчащими во все стороны волосами и во вчерашнем рваном платье, она походит на какую-нибудь выжившую, которая выбралась из леса после долгих плутаний.

— Илона! — Тина бросается к ней. — Что стряслось, кто тебя так?

— Долбанные лестницы, как я их ненавижу, — плюётся наша гостья. — День сломанных лифтов какой-то. Прокляла бы все ступени к чертям собачим, будь у меня ещё силы.

— Илона, — осуждающе тянет Тина. — Расслабься, ты здесь. Сейчас я наколдую руны, и всё пройдёт… Блин, вспомнить бы, какие лечат, аргх! — она скалится и шлёпает себя по лбу.

— Не надо, дорогая. Нахрен всё. Пройдет и без них, — отмахивается Илона, и, наконец, настаёт момент осознания. — Постойте. Вы оба. Что вы тут делаете? Где Феликс?

— Он уехал. Денис повёз его с женой в форт Полюс.

— Чего? — Илона щерится на Тину. — Какого чёрта? Вот Денис, собака, убью его, как свяжется со мной. Телепатически изничтожу! А мне ничего не сказал!

Она изрядно хромает и, скорее всего, плохо видит, неуклюже щупая как посторонние вещи, так и нас. Как бы в обморок не упала.

Мы отводим её на кухню, где аккуратно сажаем за стол. Итак, наш кухонный клуб переговоров стал больше на одного человека. Илона так и продолжает ругаться и обливать Дениса грязью, но вмиг умолкает, когда Тина сообщает:

— Денис тут не причём совсем, они уехали всего полчаса назад. Феликс сам захотел покинуть Петербург. Ну, боится за жену, боится убийцы.

— Я просил его остаться, чтобы он был у нас на виду. Но он отказался, — добавляю я.

Илона щерится, стучит ногтями по столешнице. Ведьма, самая натуральная, как с картин.

— От убийцы не сбежать, — хрипло говорит она. — Это олицетворение целого проклятья рода Темниковых, с которым они вынуждены жить веками, смиряясь с последствиями.

А ей-то как это известно? Мне казалось, она лишь коллега Сафонова, часть какого-то там экстрасенсорного сообщества по помощи следствию. Кто она Темниковым?

— Ты знаешь, кто убийца? — спрашивает Тина.

— Возможно, — теперь это у нас Илона уклоняется. — Возможно, что знаю. Потому что другие варианты я и не рассматриваю.

Она дёргает язычок молнии на нагрудной сумке и достаёт оттуда магнитофонную кассету с какой-то наклеенной надписью.

На меня наплывает лёгкая ностальгия от того, как мы с Феликсом когда-то собирали такие кассеты, а некоторые и переписывали на свой лад. Какую чепуху мы там несли, Боже мой...

— Ещё целая, скотина, — Илона так небрежно кидает нам кассету, что она чуть трескается в углу. Или она изначально треснутая?

Вот и надпись. «Лето 1993 г. Музыкальные наброски». Любопытно!

— Что это? — говорю я.

— Это его связь с нашим миром. Вы оба и не представляете, насколько эта кассета может быть опасна.

— И откуда она у вас?

— Не суть важно… Вы же Уриэль, я угадала? Тина говорила про вас. Вы ведь близкий друг Феликса, так?

Я киваю. Тина придвигает кассету себе и суёт палец в отверстие одной из бобин.

— Значит, он в вас уверен, вы не подведёте. Тогда, вы оба, — Илона обводит нас ладонью, — знайте, что Феликсу недолго осталось. Убийца насытится неважными жертвами и обязательно придёт лично к нему. Потому, как только он вернётся, глаз с него не спускайте. Феликс сам не подозревает о своих возможностях, а они ценные, редчайшие. Победит убийца — всему конец. Победит Феликс — и воскреснет надежда, что он сам и его будущее поколение будут избавлены от этой порчи. Это всё, что я хочу вам сказать.

— То есть, ты так и не расскажешь, что с тобой произошло, — отмечает Тина, лениво поднимая взгляд.

Повернувшись к нам боком, Илона вальяжно перекидывает одну ногу на другую и облокачивается на стол. Пола платья сползает, и обнажается разодранное в кровь колено.

— Я не могу выдать все подробности досконально, — Илона шипит от боли, как только дотронулась до него. — Но ты же у нас упёртая, да, Тина? И так узнаешь, если пожелаешь.

— Так это подражатель Тальквиста избил вас? — спрашиваю я.

— Покалечилась я сама. Он ранил мою душу. А чтобы вы, Уриэль, длинно и пресловуто не называли его «подражателем Тальквиста», я дам ему настоящее имя…

***

[Полчаса назад]

Пятый этаж. Лестничный пролёт. Шестой этаж. Опять пролёт.

— Чёртова лестница… Нужно было лифту сломаться именно сегодня!..

Илона, задыхаясь от жара в лёгких, поднялась на нужный этаж и налетела на дверь квартиры, к которой так спешила. Не глядя, она нащупала кнопку звонка. Позвонила три раза. И стала ждать, так и припав к железной двери.

— Треклятая воронка. Проклятый… — в нетерпении Илона зажала кнопку, пока из квартиры ей не сказали:

— Слышу я, слышу, кто там?

— Открывай, Юлия! Это очень важно! — Илона отлипла от двери и закинула за спину растрёпанные локоны.

Щёлкнул замок, и наружу выглянула худая женщина с глубокими морщинами под глазами.

Как она состарилась. А как запустила себя — серая мятая одежда, неухоженные соломенные волосы, местами седые, и осунувшееся бесцветное лицо, давным-давно позабывшее про макияж. И эта чистая депрессия, замершая в уставшем взгляде. А когда-то она славилась цветущей красотой. Не верится даже.

— Ты. Явилась! Я уж думала, ты, наконец, оставила нас.

— Эрнест вернулся.

Юлия подмяла бок под кулаком.

— Эрнест мёртв, Илона, и в этом твоя вина, — прогудела она.

— Нет, ты не понимаешь, я серьёзно!.. Он вернулся. Дух его.

На сей раз Юлия отворила дверь шире, и её эмоциональный барьер пал, проявив глубокую грусть и обиду.

— Я бы не побеспокоила тебя после стольких лет, если бы это не касалось твоей семьи, — уточнила Илона.

— Моей семьи уже нет, — прошипела Юлия ей в лицо. — Я совсем одна, что можно было у меня забрать, то отнято. Так если Эрнест придёт за мной, пусть забирает! Мне по барабану, зачем он вылез из той дыры.

— А как же твой сын? Тебе на него плевать?

— Это ему на меня наплевать. Ушёл в так называемую «работу», мы с ним почти два года не общаемся. Совсем забыл меня.

— Может, не забыл, — как можно мягче сказала Илона. — Может, он спасает тебя от того самого проклятья? Ты должна была свыкнуться с этим.

Ей пришлось пойти напролом. Как ни крути, упорство в своих идеях — это у них семейное.

— Конечно, ты права. Я и не осуждаю его, — тяжело согласилась Юлия. — Это и есть проклятие. Я всегда боялась, что он станет таким же.

— Раз не осуждаешь, тогда хочешь ли ты, чтобы родной тебе человек слетел с катушек? Или чтобы Эрнест убил и его?

Юлия отчаянно закачала головой, и в глазах заблестели слёзы.

— Тогда пройдём внутрь, моя любезная! Покажем сучёнышу его место.

Грубо протиснувшись между ней и косяком, Илона по-хозяйски шагнула в квартиру Юлии и вихрем прошлась по прихожей. Скромная двухкомнатная квартира с непримечательным интерьером. Нечего рассматривать. Но вот одну отдельную нычку очень кстати было бы найти.

— Его вещи всё ещё при тебе? Всё, что угодно, фото, записи, личное...

— Его ноты, — боязливо сказала Юлия, закрывая дверь. — И ещё кассеты с записями.

— Зачем? — Илона обернулась.

Юлия замялась, сжавшись всем телом.

— Я не нашла в себе сил их выбросить. Да, Эрнест оказался той ещё скотиной, но… но это всё-таки искусство, его музыка.

— К чертям такое искусство, — выругалась Илона. — Ты что, дура? Уничтожить всё надо. Всё уничтожить! Он силён, пока его помнят. А такого, как он, помнить не должны.

И, наконец, она уловила знакомый, тонкий аромат, доносящийся из большой комнаты. Смесь озона и смолы. Его запертая сила. И энергия Хопеаярви.

— Так, доставай его ноты, быстро! Я сожгу их, чтобы переманить его внимание на себя. Чтоб ты снова сдох, как собака. А кассеты я возьму с собой, потом придумаю, как их уничтожить.

Не прошло и минуты, как заветные нотные листы и аудиокассеты оказались во владении Илоны. Убрав кассеты в маленькую нагрудную сумку, она провела пальцами над бумагой, рисуя Воздушные руны. И она вдохнула тот самый аромат, околдовавший её когда-то. Ноты, пропитанные грозой и влажной землёй. Обыкновенные белые листы, но в которых зашифрована магия. Манящая, пленительная музыка, поющая о природе и силе души. Она захватит, стоит только наиграть её, хотя бы перебрать в памяти...

Какая же ты скотина, Эрнест.

Она щёлкнула пальцами, и сложившиеся на весу руны зажгли бирюзовый огонёк, которым она без тени сомнения подожгла листы, поднеся к уголкам. Пока бумага предавалась пламени, Илона, совсем не глядя на Юлию, спросила:

— А рассказать Феликсу всю правду, как погибли его отец и сестра, тебе тоже не хватило смелости?

Молчание. Не хватило! Илона скоро развернулась к ней на одной ноге, пока ноты продолжали тлеть.

— Тогда ты ещё большая дура, чем я предполагала. Я лишь его палач. А убийца — это он!

— У нас не было повода, — сухо сказала Юлия. — Сначала я не хотела разрушать его мировоззрение, а потом… Я думала, ну, Феликс, он уже взрослый человек, сам когда-то спросит, но...

— Ох, горе мне! — Илона всплеснула руками, забыв на миг про горящие листы. — Всё приходится делать самой. А теперь он не только не узнал, что вокруг него творится, но и позабыл свои корни, свою сущность и сущность его родных. И почему это я за вас пекусь так, я даже не тётя ему, я никто!..

— Да! Ты никто, — Юлия резко вцепилась ей в запястье. — Довольно. Ты ворвалась ко мне в дом, сжигаешь мои вещи, угрожаешь мне. Почему я должна тебе верить?

Нотные бумаги вспыхнули в руки Илоны и, выпустив салют полумёртвых икр, сами по себе растворились в хвойном воздухе, рассыпавшись на пол густым, смешанным со смолой пеплом.

И Илона ответила сквозь зубы:

— Поверишь. У тебя нет выбора.

А сама подумала — что это за магия такая? Смола, запах хвои, эти невиданные метаморфозы… Никогда в своей жизни она не сталкивалась ни с чем подобным, а сталкивалась она с разными проявлениями колдовских чудес. Ни за что ей не разгадать силу Темниковых, как она ни старалась.

Где-то рядом, совсем рядом прокатился призрачный гул, вездесущий, отдающий эхом, будто и не было этих стен, будто они на дне колодца — он пришёл. Тот, чья часть только что погибла в руническом огне.

— Слышишь?

— О Боже, — Юлия вцепилась в платье Илоны, гул и ей был доступен. — Нет, нет, я не дура, и я не трусиха. Если будет нужным, я… пусть он только тронет его, я жизнь отдам за него!.. Ты ни на миг не состарилась, — вдруг сказала она слабо. — Как?

На мгновенье Илона зажмурилась, слабо усмехнувшись.

— Такая же тайна, как и то, почему Эрнест до сих пор не убил меня.

Она отпрянула от Юлии и, стряхнув с ладоней вязкий тлен, звонко заголосила. Гипнотический гул, как и собственное пение, заложил ей слух, но ненадолго. Квартира содрогнулась, всколыхнувшись тканями и скрипнув мебелью. Серые катышки и кусочки несгоревшей бумаги покатились по полу к единому центру, в котором они вместе собрались в пепельное облако и медленно взлетели, облепив еле зримый силуэт Эрнеста. Пепел растворился в его призраке, насыщая цвет души, и, как он ни пытался стряхнуть с себя бумажный прах, он так и не отлип и плотно слился с его энергией.

Эрнест никогда не устоит от её пения. Илона хитро улыбнулась.

— Ну здравствуй. Хватит прятаться в тенях.

— Привет, Илона, — захрипел он с гордо поднятой головой. — Не слушаешься ты меня. О чём я тебя предупреждал часами ранее?

— Харкать я хотела на твои предупреждения. Отпусти нас. Дай нам жить без твоего проклятия.

— И на его место придёт твоё.

Оцепеневшая от смеси страха и позабытой, затмившейся от обид любви, Юлия не сразу отошла от них, когда Эрнест зажал Илоне рот, забившийся от этого пылью:

— Одно то, что ты здесь, говорит о том, что и ты не оставишь нас. Кто даст гарантию, что ты не убьёшь снова? Кто скажет, что ты уже не убиваешь?

Провокация. Он играет с ней на глазах Юлии, пытаясь убедить её, что Илона гораздо хуже, чем он сам. Подонок. Что может быть хуже!

Илона выплюнула пыль ему в лицо.

— Не смей перевалить вину на меня. Не я это начала.

— Но ты закончила. А я начну сначала.

Ноги наполнялись тяжестью, пока он касался кожи, искал её слабость, дабы пробить защиту. Как он ни старался околдовать её пеплом и хвоей, опоясавшими горло, завладеть её телом так и не удавалось.

Но вдруг он дотронулся до одного из её браслетов. Два одинаковых узких браслета с топазными камушками, обычно скрытыми под напульсниками или верёвочными фенечками. Одно прикосновение, и Эрнест передёрнулся как от электричества. Он нашёл её секрет.

— Отстань от меня! — впрочем, лишь один из них.

Илона ударила краем браслета щёку тлеющего призрака. Вырвавшаяся сила камней поразила его, раскрыв жилки и трещины таяния. Эрнест не походил отныне на человека. Скорее, на ожившее дерево с кривыми ветвями и сухой корой.

А он ещё и тающий! Особо опасный! Что ж, да если только волос спадёт с головы её маленького гения, он за это заплатит.

Жилки захлопнулись, и Эрнест снова накинулся на Илону, обрушив на неё тучу пепла. Грязная ветвь заскреблась о грудь, царапала её бледное лицо, оставляя чёрные штрихи. Она скрестила перед собой кисти рук, в движении выводя Воздушные руны, и выбросила их свет в душу Эрнеста. Жилки проявились вновь, по ним засочился рунический заряд. Далеко не сразу он отойдёт от колкого онемения.

Илона выкроила время на побег.

Быстрее к Феликсу. Срочно его найти! Маленький Феликс снова в беде.

Она запрыгнула на подоконник и настежь распахнула окно.

— Илона! — заверещала Юлия. — Не надо, нет!

Некого ей слушать. Руки горели от рун, а они просили свободу. Свободу времени. Свободу полёта.

Илона нырнула вниз.

На лету она скрестила запястья, прижав кулаки к груди. Сердце забилось громче, больше, резче. Всего семь этажей, а падение стремилось вечностью.

Асфальт близок. Илона сияющими крыльями расправила руки и утонула в густой белизне. Её разрезало на миллионы осколков, разлетевшихся на десятки километров вдаль от чуждого ей дома, вдаль от человека, способного ударить по её самому слабому месту.

Белизна потухла, и Илона выплеснулась на другую землю с искоцаным и избитым телом. Что-то закололо под животом. Она медленно приподнялась на кровоточащих руках и разом поняла, что за обломки она увидит под собой.

Защитные браслеты. Те, что спасли её от Эрнеста. Их больше нет. Как и протекции. А где искать новую, она ни за что бы сейчас не придумала.

Мир узнает, кто такая Илона Сельстрём.

Но это ей и было нужно. Пора. Уже пора всем узнать.

Она храбро поднялась, невзирая на раны, и перед ней возвышался дом Феликса Темникова.

[Тина]

— Тина? Ты что-то чувствуешь?

Я щупаю пластик, глажу плёнку и слегка наматываю её на одно из колёсиков.

— Кажется, да. Но я не уверена, я ещё не такая опытная в экстрасенсорике.

Я и не всегда вижу призрачные следы в мире живых. Я пробую настраиваться на волну «заграничья», но это не всегда срабатывает. Вероятно, оттого, что я столь усердно заглушаю в себе силу полутени.

— Так что, Илона, ты хочешь уничтожить её?

— Сжечь. Испепелить. Сравнять с землёй, — змеёй шипит она, скаля острые верхние зубы.

— Я бы всё-таки её на чём-нибудь проиграла. Для достоверности.

— Лучше не стоит, дорогая.

— А если вообще не то, что надо?

— Ну и что?

— То есть, тебе даже не интересно, что там?

— Хрен ли там, — огрызается Илона. — Эта сила, которой она владеет… Ладно, уточняю — вероятно владеет! За свой век я ничего подобного не встречала.

— Тебе же вроде сорок, — глухо говорю я.

— Я лишь выгляжу на сорок, а мне гораздо больше. Так что верни кассету.

Я сжимаю её в тисках пальцев и прячу за полой куртки.

— Ах вот ты как, — Илона скалится ещё больше. — Что же, если тебе так нравится причинять боль, тогда прошу.

Что это за смена погоды такая. Да как она смеет обвинять меня в этом!

— О, да, — говорю я в итоге. — Кому-то, но я обязательно причиню боль, но это будет не Феликс. И не Уриэль. Но если это обычная музыкальная кассета, а на ней ещё и прекрасная музыка, да ещё и в единственном экземпляре, то я не прощу ни тебя, ни себя в случае, если мы её уничтожим.

Эпично и тупо я это произнесла, конечно. Но мне понравилось, какие эмоции я вложила в эту фразу, произнеся её на одном дыхании. Упёртость — моё второе имя. Точнее, одно из моих имён. Ведь Уриэль зовёт меня «Эстер». Ещё одно в списке моих прозвищ.

— Ой, ну тебя, хочешь проиграть её — прошу! — Илона поднимается и возвышается надо мной. — Так всем и скажу потом, что это ты совратила… Эм, «совратила», что?

— «Сотворила», наверное? — хихикаю я над её растерянностью, прикрывая рот.

— Да-да. Пошли, в общем. Магнитофон здесь есть? — не дойдя до прихожей, она разворачивается, и всполох чёрного подола временно открывает её израненные ноги. Мне мерещится, или рана на её колене побледнела?

— Да, есть. Сейчас покажу, — встаёт и Уриэль, и он отводит нас в комнату Феликса.

Всё проходит быстро. Уриэль берёт у меня кассету и вставляет её в магнитофон, стоящий на одной из встроенных в стену полок. Я и Илона садимся на диван и ждём, пока Ури мотает кассету к началу. А затем...

Из записи к нам вторгается шипящий шум. Шаги, еле слышные голоса. Кто-то ставит на пол электрогитару, из-за чего струны жалобно взвывают. Треск тарелок на установке. Опять голоса. Слева направо бегут клавиши пианино. Струны гитары вздрагивают вновь, и я начинаю различать, кто говорит на фоне. Два голоса, мужской и женский. Ни один не узнаю. Впрочем, неудивительно.

Женщина заговорила громче, но я всё равно ничего не поняла. Она что-то спрашивает, и мужчина так же громко отвечает ей. И, что даже удивительно, я разобрала его ответ:

— Шуми, Юля, шуми. Выпусти всю свою мощь через эти струны, кричи! Освободи себя от мрака, что душит тебя! Не бойся.

Илона щёлкает языком.

— Точно… Я поняла, почему Юлия не хотела выбрасывать их. Это и её музыка, в какой-то мере. Он втянул её.

Вдруг утихает всё, и фоновый шум слышится уже не такой трескучим.

И тут гремит музыка. Громкая и пронзительная.

Я поневоле ахаю. Господи, да это же какой-то дрон-метал! Охренеть. И это начало девяностых?

Ударные, основная гитара и бас. Кто-то ещё с ними, но на плёнке он молчал. Мужчина, которого мы, однако, слышали, сейчас поёт о чём-то — надрывисто, почти крича. А потом переходит на шёпот, такой загадочный и пугающий, что мне не по себе. Но гитары настолько заглушают его, что не разобрать, в чём смысл песни. Может, из-за записи?

Нет, не в записи дело. И он не просто поёт. Голос — его инструмент, точно такой же, как гитара.

Он замолкает, как и одна из гитар. И пианинные клавиши начинают бег. Так же завораживающие. Меня затягивает. Мелодичная какофония. Мне и плохо от неё, и одновременно хорошо. Меня как будто коснулись волшебной палочкой. Не пошевелиться и не вздохнуть нормально, даже не моргнуть...

— Уриэль, выключай! — командует Илона.

Ури щёлкает кнопкой «Стоп», и меня отпускает.

— Тина, что с тобой?

Она наклоняется ко мне, а я ложусь на диване и откидываю голову. Так пусто внутри. Хочу раствориться, растаять в воздухе, прямо в этой комнате, исчезнуть без остатка… Проклятая музыка выжала из меня все чувства.

— Это безумие, — шепчу я. — Как только сочетаются такое уродство и такая красота?

Уриэль вынимает кассету и швыряет её о неприкрытый ковром пол.

— Тина, брось ты это. Выкидывай депрессию прочь. Это только музыка. Не поддавайся ей.

Он стоит передо мной на одном колене и держит за руку. Так тепло от него, так тепло… Откуда запахло хвоей?

Илона кидается к магнитофону и, на скорости вытащив кассету, суёт её в сумку. Словно пойманная при краже, она крутится на месте, озираясь в смятении туда-сюда. Я еле встаю и отдаляюсь от Уриэля, сдержав себя от навязчивого стремления прижаться к нему и больше не отпускать.

— Вот чёрт, — шипит Илона, шумно выдохнув.

— Ты тоже чувствуешь?

— Его почерк, — она приближается к нам и берёт нас обоих за руки. — Ведите себя спокойно, я защищу вас. Он один, а нас много.

Я раскрываю рот, возразить бы — за себя постою как-нибудь сама, мне помощь не требуется… Не время, не успеваю.

В комнате тысячами призрачных искр взрывается вспышка. Воздух дрожит басовыми струнами, сквозняк дует по разутым ногам. Полужидкими волнами разливается темень из одной точки, которая разрастается сначала в дымящую чёрную дыру, а затем собирается в фигуру мертвеца, от которого веяло таянием. Песочная темнота вьётся вокруг него толстыми слоями призрачной одежды. Что под ней на самом деле?

Уриэль растерянно оглядывается на меня. Он видит его, видит? Мой рот раскрыт, но не выдаёт и писка. Не могу спросить.

Медленный вихрь рассыпчатой грязи так и не утихает возле ног мертвеца.

— Та-а-ак, по-тихому прийти не получилось… — брезгливо роняет призрак. — А, и ты здесь? Да вы все здесь. Команда неравнодушных, а?

— Я вижу его, — шепчет Уриэль.

Так вот, какой ты у нас, Эрнест.

Уриэль хватает меня за край куртки и, притянув к себе, слегка обнимает. Как будто это он в силах защитить меня, а не я его. Его страх, внешне невидимый, резонировал во мне, заставляя сердце биться чаще. Мои пальцы наготове — руны воспылают, как наступит момент.

— Феликса здесь нет, если ты пришёл за ним, — грубо говорит Илона и выступает вперёд, грудью вставая за нас.

— Ха, — Эрнест невозмутимо улыбается. — Вот так неожиданность. Где же он?

— Там, где тебе его не достать! — срываюсь я на крик, и Уриэль крепче сдерживает меня подле себя.

Эрнест с любопытством обводит меня взглядом. Его голос, полный приторной сладости, противно режет слух своим притворством.

— Неужели? Но ты знаешь, где он. Подскажи дорогу.

Он тянется ко мне. Смола и палёная плоть застревают в носу, мутят, касаются моей болезни… Я отталкиваю Уриэля и закрываюсь ладонями от наступающего на меня Эрнеста. Вот-вот нарисую формулу, пусть только подойдёт ближе.

— Тина! — оказалось, я столкнула Уриэля прямо на пол. Опять не рассчитала, чёрт!

Илона, к счастью, спасает меня от использования рун, вновь встав между мной и призраком. Меня трясёт, неизбежное биение болезни подступает ближе и ближе. Я пошатаюсь, едва стоя на ногах. Глаза дёргаются, отказываясь видеть. Нет-нет, не сейчас. Вслепую, но я ещё нарисую руны, и воссияет пламя. Оно выжжет тьму, и мы очистимся от грязи.

— Она не скажет тебе ничего. Никто из нас не скажет, потому что мы там не были, но мы только знаем о существовании этого места. Будь у нас желание, ты бы ничего у нас не выведал бы, а сейчас и подавно! — Илона вонзает указательный палец в его лоб, и по нему расползлись узкие змейки, источающие черноту.

— А ты так и лезешь на рожон, — не изменяет он дьявольской ухмылке. — Ничего-ничего, уж если я не найду его, то и ты тоже.

— Так где же твоё обещание? Зачем медлишь?

— О-ох, ты серьёзно! Ты ищешь у меня смерти?

Она вынимает палец, и в воздухе остаются плавать хрупкие ниточки призрачной крови.

— Илона, я убью тебя в самом крайнем случае, и он пока не настал, — Эрнест, похоже, в самом деле, озадачен. — Никогда я тебя не исправлю.

— И не старайся, — отвечает она. — Тебе от меня никуда не деться. До тех самых пор, пока ты не прекратишь преследовать Феликса.

— Феликс — это моё дело, а твоё дело — оставаться на том озере, сторожить его драгоценных духов, — плюётся он злостью. — Место! Название!

— Оно тебе ничего не даст.

— Ещё проверим.

Я всё не пойму, насколько они близки, эти двое. Или же насколько они были близки.

— Я слышал мою кассету, — указывает Эрнест на сумку Илоны. — Дослушай до конца, когда я уйду.

— И не подумаю.

— Дослушай до конца, говорю! — напряжение в нём растёт, пуская дымный ореол. — Дойдёт до тебя, наконец, зачем всё это. Я выйду на Феликса любым способом и любой ценой, с тобой или без, и я достучусь до него — вне зависимости от того, обойдёмся ли мы без жертв или!..

Вдруг он обрывает речь и во что-то вслушивается.

Я настраиваюсь на волну призрачной стороны. Теперь я тоже слышу. Эхо клавишной мелодии, далеко-далеко. Чарующие звуки ласкают уши, и есть в них что-то знакомое. Что-то в них теребит мою память, и, кажется, я догадываюсь. И у меня спирает дыхание.

Эрнест улыбается во все зубы.

— Я знаю, где искать его.

И он срывается с места, вылетает через окно, пустив ветер по комнате и осыпав всё пылью.

Уриэль бросается следом и, оперевшись на подоконник, выглядывает на улицу.

— Я потерял его. Не вижу, — он оборачивается. — Это блеф, да? Он же не найдёт его? Что это было вообще?

Но Илона говорит:

— Он прав во всём. Это не блеф. Впрочем, Форт Полюс настоящая крепость как для простых людей, так и для магов и мертвецов. Эрнест не пробьётся, даже найдя его. Но я бы не надеялась. Денис любит приукрашивать.

Почему я ещё здесь? Злость кипит во мне, давя в груди. Такого рода призрак попался на моём пути впервые. Не просто призрак. Не просто душа. Это стихия.

Но и я стихия. Таких, как я, однажды называли «дети Ветра». Во всяком случае, так мне рассказывали. Тогда и я подчиню его себе.

Я щупаю куртку, где выпирает прохладная тяжесть. Всё хорошо. Он на месте.

— Тина? Что ты задумала?

— Постой, Тина!

Я срываюсь на бег и прячусь в ванной, пока Илона и Уриэль не успели меня нагнать.

— Так надо! — кричу я и быстро захлопываюсь.

— Не пугай нас так, — слышу я Ури. — Что у тебя на уме?

Я закрываю дверь на засов и придерживаю ручку, которая дёргалась под ладонями, стирая кожу.

— Тина! Пусти. Пожалуйста! — молит Уриэль.

— Смычок мне в глотку! Немедленно выходи! Я знаю, что ты задумала, я не позволю тебе!..

Уж прямо-таки знает.

Отпускаю ручку и, отойдя к ванне, вынимаю из кармана пистолет. Я каждый день его ношу. Нет, я не боюсь того, что кто-то меня с ним застукает. Я достаю его в крайне редких случаях. И сейчас один из них.

Самоубийство в ванной — почти классика. Жаль, что только пистолет. Ножа при мне давно уж нет. С ножом было бы проще. Конечно, я никогда не ищу лёгких путей!

Нет, пулю тратить не хочется. Пригодится ещё. А вот ударить им себя я могу конкретно. Да и очнусь после такого раньше. Мне же ненадолго уходить.

Я поднимаю его прямо над затылком. Ох, не везёт ему в эти дни, опять кровушки выпустит. Пусть там и зажило всё, но от второго удара он раскроется гораздо легче.

Делаю глубокий вдох и...

… Ох. Ой-ёй-ёй...

Ой, твою мать, это было куда больнее, чем я ожидала. Голова раскалывается… в прямом смысле.

Значит, я ударила себя по голове пистолетом, а потом упала на пол, задев затылком край ванной. Прекрасно, просто комбо! А теперь хватит думать и давай лететь за Эрнестом.

Пронзая стены, я вылетаю через дом на улицу и воссоединяюсь с туманным небом. Город в призрачных оттенках играет бликами и сочностью, такими редкими в обычном проявлении. Моё сердце светится желанием, которое утолит лишь погоня.

Нашла его. Эрнест летит к северу. Он следует за свежим отголоском музыки. Я больше не слышала её, и мне не поймать этот сигнал. Но вот след из мёртвых частиц души поможет мне поймать самого Эрнеста.

Вперёд! Душа рвётся в путь. Я вскидываю руки крыльями и мчусь за злодеем.

Дома цветными кубиками проносятся подо мной, смазываются в линии. Я словно часть картины Шагала. Или картины Уриэля. Я неотделимая часть ветра, с которым я несусь за границы всего сущного. Я и не знаю, в какой я точке на карте города. Меня ведёт жажда сияния.

Эйфория захлестнула с головой. Я так долго сдерживалась, так долго держала себя взаперти, запирала на замок моего маятника. Я скучала.

Сигнал клавишной музыки так и не доступен мне. А переливы мёртвой энергии встречаются впереди всё чаще.

— Попался! — я догоняю искрящуюся душу и тяну к земле.

Кругом всполохи огней. Летим, летим! Неважно, где мы, что мы, что творим. Эрнест вырывается, отравляет тьмой, текущей из его ран, а я не пускаю, овившись вокруг него как змея. Я рисую руны, но те сгорают, так и не наполнившись силой. Осколки Эрнеста прожигают мой свет. Защищается, нежить, впивается пальцами в астральную кожу. Мы падаем вниз, и нить моего сердца обвивает нас в единый клубок.

Мы не долетаем. С пронзительным криком Эрнеста его тёмная аура разбрызгивается острыми стрелами, и меня отбрасывает на верхушки лысых деревьев. Сучья заскреблись на душе. Одёргиваюсь, отлетаю выше. Нить распрямляется, втягивается в моё сердце. Целая, так просто не порвёшь. О ней я не волнуюсь, я проверяла. А вот по мне самой расползаются горелые пятна.

Да я на какой-то пустоши. Тусклое поле с тянущимися вдалеке шоссе и забором елей. Надо же, как далеко мы оторвались от города.

Минуточку, где Эрнест? Где он?! Сбежал? Я упустила его?

Нет, не сбежал он никуда. Даже странно. Зачем он парит там, внизу, рассматривая меня как восьмое чудо света?

— Кто ты такая? Ты же не мертва.

Никакой черноты. Никаких брызг ауры. Он словно излечился. Мужчина средних лет в холщовой куртке. Обычнейший призрак. Но он не перестаёт быть нашим врагом.

— Считай, что я Ангел-Хранитель, — горько подмечаю я и спускаюсь к нему.

Комок холода переворачивается в животе, стоило мне ближе вглядеться в его очистившееся лицо. Столько общего у него… с Феликсом. Кто они друг другу?

— Не того подопечного ты выбрала, у Феликса свои ангелы. Мне не дано знать, что ты такое, Тина, но поберегись Илоны Сельстрём. Она не та, за кого себя выдаёт.

Эрнест прижимает ладонь к моему сердцу, и на меня накатывает белая волна паралича. Ничего не вижу, не чувствую тела, я теряюсь в самой себе. Что ты наделал! Что со мной, я всё ещё в поле?

Участившееся сердцебиение медленно утихало. Я постепенно различаю Илону в свинцовом тумане. Нет-нет, это не та Илона. Передо мной она в лёгком белом платье с тонкими лямками. Невозмутимая жестокость в её движениях, взгляде, поступи — я вздрагиваю от них. Страх обрушивается на душу. Это точно видение, которое наслал на меня Эрнест, но мне страшно. Потому что совсем скоро она убьёт меня. Она искромсает тело от шеи до живота, проделает в горле дыру и выпустит через неё мой дух. Не свобода ждёт меня впереди, о нет — я окажусь в её хитрой ловушке, где я буду томиться, лишаясь сил и рассудка. Но я прорвусь, я обязательно прорвусь. Я люблю её и сейчас, но она предала меня, сама не понимая, что творит. Это не месть, но законное возмездие за её деяния и за то, что она сделала с моей дочерью.

Видение тает, и снова пустое поле встречает заблудшую овцу серой травяной тоской.

Эрнеста больше не было.

В голове крутится песня с его кассеты. Без остановки, вот-вот с ума сведёт, и нет той кнопки, что спасла бы меня от неё. Она истощает, гложит, хочется рыдать. Но я не могу. Не получается. Слёзы кончились. А песня кружит вокруг мыслей, лишая покоя, стирая часть меня зубьями рифов. И, что ещё хуже, мне это нравится. Я влюбилась в эту отравляющую песню очернённой души.

— Эрнест!

Мой же вопль, наполненный отчаяньем, звенит в ушах, дрожит нервами в руках и выгоняет песню прочь. Сердце колит снова...

… и меня вытягивает.

Вернулась. Кажется, что вернулась.

Я лежу на чём-то тёплом, мягком, и это точно не плиточный пол ванной. Не понимаю, где нахожусь. Я неизменно в квартире Темниковых, но где именно? С облегчением я бросаю об этом думать, когда слёзная плёнка пропускает ко мне Уриэля и Илону.

Меня знобит, от ледяной дрожи я кверху задираю губу. А щёки горят и ноют — должно быть, работа Илоны. Живая, значит, я однозначно в теле. Я живая.

— Тина! — радостно вздыхает Уриэль. — Напугала ты нас.

— Ну и дура ты, Тина. Ты всерьёз полагала, что догонишь его?

А как же. Именно так я и полагала. И я догнала!.. Ну, почти. Однако я молчу и тактично выжидаю. Хочу, чтобы они оба проговорились, выпустив на меня всю боль.

— Да как вы ещё ругаете её, она могла погибнуть! — осуждает Ури. — Не вставай, Тина, отлежись, приди в себя. Спешить уже некуда.

Я яростно мотаю головой. Есть ещё, куда спешить. Феликс и Алина в беде, кто бы им ни угрожал.

— А, я смотрю, ты такая же, как я, — говорит Илона, и её неожиданно мягкий, даже сладостный тон вызвал во мне приступ отторжения. — Кидаешься везде, во всех смыслах сломя голову, а потом ты — как ни в чём не бывало! — «Нас бьют, мы летаем»!

— Ты издеваешься? — не выношу я этого.

Она пропускает мимо ушей и молча уходит из комнаты, как будто ничего сейчас не произошло.

— Куда вы? — зовёт Уриэль, и до нас доносится скрежет замочной скважины.

Я догадываюсь, куда она собирается. И мне это совсем не нравится.

— Постой! — я вскакиваю с дивана и несусь за ней.

Входная дверь почти закрылась перед самым моим носом, когда я успеваю навалиться на неё всем весом и вылететь за порог. Пока Илона не ушла, я заставлю её остаться и внимательно меня выслушать.

— Просто так ты не проникнешь в Полюс, там защита! Кто-то да узнает. Тогда Эрнест точно убьёт тебя, а то и не тебя одну!..

— Я что-нибудь придумаю, — перебивает она. — А ты останься здесь с Уриэлем. Пригляди за ним, он пока наша единственная ниточка с Феликсом. А мне пора, — и отворачивается, успевая шагнуть от меня прочь.

— Нет, я с тобой!

— Со мной нельзя. Как там одна фраза? «Я очень опасный спутник». Вот и сейчас то же. Это личные счёты.

— Илона! — кричу я через хрип, и она встаёт столбом, не шевелясь и не оглядываясь.

Я не собираюсь допытываться у неё, что связывает вместе Феликса, её и Эрнеста. Я и не думаю забрасывать её вопросами, что именно она задумала. Мне плевать. Мне на всё плевать. Она моя руническая наставница. Она помогла мне свыкнуться с участью полутени, найти своё место, когда я была готова сойти с ума и стереть себя из мира. Мне всё равно, зачем ей всё это. Я хочу сказать лишь одно.

— Пообещай мне, что не умрёшь.

Всё так же спиной ко мне, она вскидывает козу, и мои губы сами собой растягиваются вширь.

— Обещаю, Тина. Обещаю.