Глава 10. Всё ближе к истокам

[21 октября 2017 года]

Босиком, в одной сорочке, она стояла на коленях перед его постелью и любовалась его лицом.

До сих пор не верится, что это невинное на вид лицо принадлежит автору кровавых триллеров с глубоким и страшным воображением. И ни единой отметины той одержимости, что приносит ему боль и едва не убила его, утопив в бездушных волнах. Что за одержимость такая… Если он верит, что убийца — колдун, то откуда такая уверенность, что и он такой же? С чего он взял вообще?

Алина плавно провела пальцем по щеке Феликса. Он и не заметил этого, мирно спящий, завёрнутый в одеяло как в огромный кокон.

Она ревновала его к собственным персонажам, особенно к Эстер. Эта вымышленная стерва отнимала у неё Феликса и все часы любви, которые они посвятили бы друг другу. А он писал и писал. Почти без перерывов. Всего несколько месяцев были на её памяти, когда он не писал совершенно ничего.

Алина порывалась уйти от него. Сколько раз Алина думала об этом, готовилась, убеждала саму себя — ему на тебя плевать, у него есть свой мир, у него есть Эстер и её компания, он и не заметит твоего ухода.

Но как она уйдёт? Как она уйдёт от него теперь, когда он страдает, когда лежит сейчас в постели с лицом невинного ребёнка?

Алине всегда казалось, что Феликс знает, что и для чего он делает. Начиная с сегодняшней ночи, она решила для себя — нет, никогда он не знал, для чего так поступал, следуя за одной незримой интуицией… или за тайным творческим безумием.

И куда это привело их? Они оба здесь, в сырых, чужих стенах, в компании каких-то непонятных, мутных людей, которых Феликс сам едва-то знал. Это не убежище. Тем более, с этой пробоиной в стене. Их пребывание в форте теряло всякий целесообразный смысл.

Когда же она вернётся домой…

Замёрзнув совершенно, Алина прошмыгнула к своей койке и с облегчением нырнула под одеяло, поджав ноги в коленях. С проходящим по венам жаром, к ней текла надежда на то, что она сумеет быстро заснуть и проснуться уже в новом, полном ответственности дне.

Уснуть не получалось. Как бы Алина ни старалась, она понимала, что по-прежнему смотрела на спящего Феликса, что убивало в ней собственные сны. Она сама измучается, глядя на него. Она и помрёт раньше него, если не перестанет изводить себя.

Стихи. Или же краткие очерки. Раньше именно они спасали её от грусти. Как давно она сама писала? Шесть лет назад? Но после свадьбы точно раза два всего, не больше. Потому что после она полностью растворилась в бездонных фантазиях Феликса.

Зря это всё. Она отдала ему большую часть себя, в результате не получив практически ничего, что он мог бы ей дать взамен. Сплошная чёрная дыра в маленькой никчёмной душе, бредящей о том, как стать великой в глазах другой.

Алина в который раз поднялась с кровати. И медленно, не шумя, надела верхнюю одежду, натянула джинсы и вышла в коридор. Вместе с ручкой и листом бумаги, которые она захватила со стола Феликса.

Она устроилась на качелях, висящих на старом дубе во дворе. Едва ли этот колдун-убийца караулит по форту всю ночь. А что пробоина, так там, должно быть, и без них была трещина. Это Феликс заставляет представлять то, чего нет. У него это отлично получается.

Фонарик смартфона, торчащего из грудного кармана куртки, освещал пока не заполненный ничем лист бумаги, покоящийся на беспокойных коленях. Ночные ветерки отрезвляли мысли, направляя Алину по верному пути. О, как она скучала. Здравствуй, забытый мир.

«Я хотела, чтобы было как раньше. Но как раньше не будет ничто. И одержимые отчаяньем...»

Как же дальше написать? Неужели разучилась?

Яростно Алина зачеркнула неудачные строки и начала заново. Не то, совсем не то, это должно звучать как предсказание, как послание Феликсу в случае, если он найдёт его, или она сама покажет. Это «Мой реквием». И, когда он прочтёт его, всё будет кончено для них обоих.

Я пыталась сказать, что меня давно уж нет.

Ты держал наши письма и молчал лишь в ответ.

Я устала бороться с твоей глухотой.

Ты не слышишь меня, весь окутан ты тьмой.

Я сердце тебе вверила, чтобы ярко сиять

В твоих тёплых объятиях, а тебе наплевать.

Ты не видишь меня. Я устала любить.

Ты забудешь меня. Так и мне всё забыть.

И вот я решилась покинуть твой свет.

Я давно говорила, что с тобой меня нет.

Ты плачешь тихонько, ждёшь меня ты.

А я сижу рядом, не в силах уйти.

Почему ты молчал, почему ты не спас

Сей разбитый мирок, что остался от нас?

Вспарили осколки, над телом паря.

И всё уже тщетно теперь для тебя.

Алина убрала ручку, свернула пополам листок и выключила фонарик. Оставалось надеяться, что после того, как Феликс прочитает это, он будет готов.

Он будет готов проститься с ней.

Покачиваясь на качелях, Алина вконец прозябла на ночном холоде. А уходить не хотелось. Она как будто ждала чего-то. Озарит ли её знак? Прилетит ли тот синий мотылёк, убедивший её простить обиды? Поймёт ли она, в чём ещё ошибалась?

— Дай мне знак, что мне делать, когда поделать нечего.

И что-то забилось в кармане куртки. В том, где был только листок со стихами. Алина вынула его, слабо дрожащего между пальцами, и бумага засверкала изнутри, и белый свет обрёл форму написанных строк. Лепестками розы он отстал от бумаги и медленно поднялся над листком, рассыпаясь снежной пыльцой.

Сплошное волшебство. Как и сказал Алексей, «это место живое».

Так похоже на сказки Феликса. Словно, и правда, они сбывались. Как Феликс и мечтал.

Это и есть тот знак?

Но только ей это не поможет. Одна горькая идея не отпускала её разум.

Откуда у некоторых людей появляется это тайное знание, что их скоро не станет? Именно знание, не паранойя или беспочвенные тёмные мысли. Алина умрёт, и неважно, насколько надёжно Феликс прячет её от судьбы. Ей не выжить, и этот двуликий остров не принесёт ей спасения. Между тем, она совершенно не боялась ухода. Её настолько убедили в том, что призрачная сторона реальна, что и в самом деле, какая разница — ты в теле или без него? Короткая и непостижимая вещь, эта жизнь. А длинной и бескрайней она станет тогда, когда перейдёшь черту.

Любопытно. Откуда только она это знает?

Тогда ей тем более надо уйти. Если Феликс ещё любит её, он отпустит. Если же разлюбил, так ничто и не должно их держать больше вместе. Так лишь хуже им обоим.

Так лишь больнее.

Наступило утро. Они оба проснулись, но почти не говорили друг с другом. От порывной ночи одна пустота внутри. Её слегка мутило как от долгого кошмара. Но всё в порядке, всё как обычно, Алина не подавала виду, опасалась, что ненароком напугает Феликса — чем угодно, случайными фразами, или жестами, или чем-то ещё. Впрочем, смешно это. Он и так ничего не замечал.

Феликс безразлично глядел в потолок, пока Алина теребила спрятанный под подушку листок с ночным откровением. Пока он болен, показывать рано. Это бы точно свело его с ума после вчерашнего. А когда же показывать?

К сожалению, нет такого будущего, когда удобно так поступить. Не существует подходящих моментов, когда признаёшься, что уходишь. Тем более, когда признаёшься, что скоро умрёшь.

Так как долго они будут оторваны от большой земли?

— Доброе утро! — Денис вошёл спиной вперёд, держа огромную кружку, из которой стелился густой пар.

Алина подозрительно следила за ним, пока он шёл к кровати Феликса и ставил непонятную кружку на тумбочку.

— Ты как вообще? Нормально?

— Спасибо, вроде бы я уже в полном порядке, — улыбнулся Феликс, вылезая из-под одеяла. — А это зачем?

— Да так, — просто проговорил Денис. — Во-первых, согреешься, а во-вторых, это придаст тебе моральных сил. Ну, ты понимаешь, о чём я.

— Конечно, — кивнул Феликс.

— Тебе я тоже могу принести, Алина!

— Нет, спасибо, мне пока не хочется, — сказала она по-доброму, а сама беспокойно оглядывалась на непонятную кружку.

Не слишком ли это… добродушно? Денис не из таких, кто делает что-либо беспричинно. Она раскусила его сразу, едва Феликс свёл их вместе. Он что-то задумал. Решил отвлечь внимание! Для чего?

— Тогда подтягивайтесь в столовую! Щас Аристарх там что-нибудь состряпает, — и почти вприпрыжку Денис вышел в коридор, оставив дверь неприкрытой.

Да он просто наслаждается собой, как он играет с ними, творит, что хочет. И как ему верить?

Алина соскочила с кровати и начала одеваться. Феликс вновь опустился на подушку, нежась в тепле одеяльного кокона. Из коридора подул противный сквозняк, и Алина, на ходу натягивая куртку, прошла к двери, когда услышала два мужских голоса.

— Ты понимаешь, что ты влил ему?

— Конечно! Что я, по-твоему, реально дурень?

Алина выглянула в дверной проём. Денис и Алексей, совсем рядом, в нескольких шагах, жарко спорили.

— Да не кричи ты так! Нет, ты не понимаешь. Оно всё равно не подействует так, как надо, раз ты ничего не сказал ему.

— Ой ладно тебе! Микстура Памяти всегда действовала на ура, и сейчас сработает.

— Что-что? Микстура Памяти? — зашипел Алексей. — При сильной дозе он вообще может её лишиться.

— Не боись, она разбавленная. И потом, от неё ещё никто не умирал. Все мудрецы последнего времени вещают о том, что все проблемы идут от головы. А жёнушка его, Алина, утверждает, что с головой у него что-то не то. Так мы её починим! Посмотрим, как она сработает, и как серые клеточки встанут на место.

Алексей так всплеснул руками, что кожаный плащ на нём встопорщился как сморщенный брезент.

— Да это ж сколько риска, Денис! Причём беспричинного риска! Мало ли, что там Алина подозревает, а ты в итоге ему психику сломаешь, а вывозить из форта овощ я бы не сильно хотел.

— А будто мне этого хочется. Но уж лучше профилактика безумия, чем оно само. Вчера этот чудик в море нырнул, а завтра, глядишь, подкопы рыть начнёт. При всём моём уважении к его таланту, но меня он конкретно напрягает.

— Тогда, по-твоему, лучше быть овощем, — придрался Алексей.

— Я этого не говорил!

Меня стошнит от этих разговоров, подумала Алина и, намеренно ударив дверью, объявилась перед двумя мужчинами.

— Эй, вы оба! Ещё раз вы что-то скажете плохое о моём муже, я вас в порошок сотру!

Решают тут судьбу Феликса за его спиной, пока ему плохо, а он страдает. Да ещё и за её спиной! Как будто она пустое место. С неё хватит смирения! Хватит!

— Воу-воу, мы не имели в виду ничего плохого! — зажестикулировал Денис.

— Что я говорил тебе, — в полголоса отчитал Алексей, — зачем орал так?

Она так и думала. Никому нельзя сейчас верить. Всё, абсолютно всё, что касается её ненаглядного Феликса, везде есть подвох!

— А ну признавайтесь, что вы задумали, а? — тыкнула Алина в грудь Дениса. — Это вы так решили маньячину поймать — на живца?

— Да с чего ты вообще!..

— А с того! Чем ты его там опоил? — она подмяла бока. — Мне бы сначала сообщил, договорились бы как цивилизованные люди…

— Да хорош, Алина, угомонись, это следственный эксперимент!

— Эксперимент, называется, ха! А вдруг там отрава! Почему я должна доверять тебе?..

Она и дальше бы разносила этого самонадеянного телепата. Ей не дали.

Из её кельи раздался страшный крик.

Сердце кольнуло в груди Алины. Без раздумий она кинулась со всех ног обратно и застала Феликса в плачевном состоянии.

Он ворочился в постели, стонал, бился в судорогах, кусал край одеяла, испачканного зеленоватыми каплями. Без устали повторяя его имя, Алина подбежала к нему и упала на колени, приблизилась, но в бессознательных муках Феликс отпихнул её, и она инстинктивно навалилась руками на пол.

А на полу совсем рядом валялись осколки разбитой чашки.

— Дэн, почему это Микстура Памяти зелёная? — подцепил Алексей.

— Что за хрень?! Она не должна!..

— Так мы же этикетки так и не переклеили! Это же стопроцентная Регрессия.

— Чё за… Так я дал ему не то?!

— Так я-то вот это и пытался тебе сказать! А ты так настаивал на своём, что я уж решил, что ты успел их сменить.

— Сука! — выпалил Денис и хриплым коршуном закружил по комнате. — Твою мать, дурья моя голова! Такую мелочь запороть! Что за хрень вообще. Просто пиз...

[Феликс]

И без того раздробленные мысли трещали по рваным швам.

Я заметался в постели, мечтая спрятаться от зовущей внутри меня тьмы. Точно работа напитка, который мне Денис подсунул...

Господи, за что! Тьма совсем близко, я ощущал её дурманящий холод. Никакое тепло меня не укроет. Она найдёт меня, поглотит всецело, и не скрыться никуда, все узреют моё проклятие.

Но пугало меня не только это.

Эстер пропала. Вместо её голоса я ловил лишь булькающие помехи, отзывающиеся покалыванием в висках и затылке...

— Что такое Регрессия, м? Что ещё за Регрессия? — расслышал я ярость Алины, бушующую вне моей досягаемости.

С грозными шагами, кружащими вдали, ярко зазвенела растерянность Дениса:

— Штука, которая подавляет некоторые сильные стороны души и усиливает слабые. Но Алина, клянусь, я не специально! Я не…

«Что… наделал, …он наделал! Он говорит… но нас двое. Кто из нас… я не знаю… возьму на себя. Дыши, Феликс, дыши!» — наконец, Эстер пробила путь ко мне, и её слова смягчили режущую боль в голове, груди, в замотанных кистях и пальцах…

Не смей. Тебе тоже больно, выйди из меня… Я сказал, выйди!

Страшась открыть глаза, я сжал зубами край бинтов — не содрать, они упорно держались, а сила таяла. Но, что удивительно, я словно и так всё видел — Алина угрожающе сновала вокруг Дениса, лишая покоя и его, и себя, упрекая в каждой мелочи.

— …Но это даже и лучше! Это как душевная перезагрузка. Ты же мне жаловалась, что!..

Алина толкнула его, чтобы тот замолчал. Алексей меж тем оттащил её от телепата, пока та рвалась либо дать ему пощёчину, либо нанести конкретный удар с размаха. Она всё ещё любит тебя, мой Феликс, но выводы у неё неверны, для неё ты так же безумен, как и вчера.

Как я поднялся с помощью Дениса, как оделся, что мы говорили друг другу — плывущие в тумане минуты растягивались в мёртвую бесконечность, прежде чем реакция на напиток ослабла, и я, обретя заново ясность восприятия, вернул контроль над собой.

— А теперь скажи мне, как я попал сюда? — спросил я, когда Денис подбадривающе хлопал меня по плечам.

— Э-э… ты о чём вообще? — он прищурился.

— Как я попал сюда? — я повторил настойчивее. — Я уехал на катере, так? И меня захлестнуло волной. Как вы нашли меня?

— Да очень просто! — Денис по обыкновению вскинул руки. — Мы застали момент, когда тебя затопило. Алина, вот, подняла тревогу, что ты сбежал. Пошли искать тебя, заодно проверили берег. Катера нет, а ты на море.

Она вышла из круга… Что ж, не удивлён. Я точно походил на психа. Но поступки мои трезвы.

— Видим — тебя скидывает. Мы с Алексом разругались, рисковать или нет, но поплыли-таки тебя спасать. Ну? Кого ты хоть ловил там, чудик? Неужто на Тальквиста пошёл?

— А это тут причём? — я намекнул на замотанные бинтами кисти.

— Я думал тебя об этом спросить, — ещё больше смутился Денис. — Ты же себе все руки бумагой изрезал?

Этого я не помнил. Мне бы размотать их, убедится, что под полосами тканей. А помнил лишь поле из оригами. Очередной приступный бред.

— Я… я этого не делал?

— Не, ну а кто? — ухнул он мне в лицо.

— Так, хватит, — Алина встала между нами, поправляя наспех надетую куртку. — Ничего не желаю слушать. Феликс, собирай вещи. Мы уезжаем.

— Эй-эй, это ещё что! — завопил Денис во всё горло.

Признаться, я удивился не меньше:

— Алина, зачем уезжать? Мы только приехали.

— А тебе мало? Да ты глянь, они даже себя защитить не могут, а что уж говорить о нас! — она настойчиво замахала в сторону Дениса.

— Да мы тут совершенно не при чём! — воскликнул он. — Такое у нас впервые, мы сами в шоке! О, драгоценная Алина, сжалься над нами!

— Пошути ты у меня, — огрызнулась она. — Ноги моей здесь отныне не будет.

— Алина… — заговорил я, но она остановила меня.

— Не оправдывайся, Феликс, с каждым разом это даётся тебе всё хуже. Нас больше ничто не спасёт, никто и нигде. Но же если ты решишь остаться, то, пожалуйста, я уеду одна.

Она забрала с кровати сумку и как торнадо умчалась из кельи. Денис недовольно заворчал под нос и вышел следом, пока я, не сразу очнувшись, стоял как истукан, ошеломлённый быстротой случившегося.

— Ну уж нет! Без меня ты никуда не поедешь. Алина! Алина, стой!

А вчера я хотел оставить её здесь…

Обогнав Дениса, я перегородил ей путь у самого выхода из коридора. Она налетела на меня, не успевая замереть, и её сумка бухнулась на грязно-влажный пол.

— Ты без меня не уйдёшь, ясно? — заговорил я тихо, почти угрожая. — Мы уйдём лишь вместе. Или останемся вместе. По-другому никак.

Алина вцепилась в мои одежды и подняла на меня влажные глаза. И я чётко прочитал в них — если мне и суждено погибнуть, то лучше уж умереть дома, чем в чужом, холодном месте. Если мне и суждено потерять тебя, то я сама оттолкну тебя, прежде чем ты сам уйдёшь от меня.

Откуда взялись эти мрачные мысли?

— Ты уверен? — ровно сказала Алина. — Ты уедешь только ради меня?

— Что за глупости! — я вытер пробежавшую по её щеке слезинку. — Я никуда от тебя не денусь.

Она помедлила и в итоге прильнула ко мне, и тепло её тела растопило мой тайный мрак.

Но никак не покидало меня чувство, что я сплю, что так и проснулся до конца от кошмара, который начался вчера. Всё в округе кажется сном, таким нереальным, одновременно быстрым и медленным, что я терялся на его фоне. Меня несло по непокорному течению жизни, на которое я никоим образом не мог повлиять.

В этот раз я подчиню его, и будет оно послушно течь по моим правилам. Нам нужно только вернуться домой…

К истокам.

***

Будь оно всё проклято. И воронка, и душевная болезнь Темниковых, и её собственная ничтожность. Чтоб оно всё испепелилось.

Илона встречала новый рассвет над истерзанным Хопеаярви. Глубоко под его водами изнывал его тайный мир, травимый энергетической дырой. Злой рок Феликса и Эрнеста набирает силу, магия обоих становится сильнее. Эрнест хотя бы понимает, что делает. Феликс же вовсе не осознаёт, что творит.

Что-то изменилось в мире этой ночью. Кто-то из Темниковых выпустил импульс. Скорее всего, Феликс. Он коснулся призрачного мира силой, коей не умеет управлять. И портал раскрылся заново.

Если б только портал. Знала бы она, какие ещё перемены откликнулись на тот импульс.

Едва Илона протянула ладони, как воронка содрогнулась, учуяв её энергию.

Больше грязи, больше смрада вытекало из неё чёрными струйками, плещась на ветру. Скоро полезут противные ручонки, голодные до жизни.

— Только попробуйте, твари. Только попробуйте.

И со щелчком пальцев руны осветили непроглядную бездну.

«Я буду закрывать тебя каждый раз, как только раскроешься» — старая клятва, данная самой себе и озеру, она заезженной пластинкой крутилась в голове Илоны и не отпускала ни на день, ни на год.

Вопя от боли, воронка широко раскрыла свою пасть и обрушилась на мыс тошнотворной тьмой. Липкие, горькие как чернила, чёрный сгустки приставали к телу Илоны и тянули вниз по спуску. Разрывая рассветный свет, воронка ширилась, возвышаясь над землёй — она легко растянется и лопнет, если не поспешить!

Из нагрудной сумки Илона вынула нож и ловко полоснула себя вдоль руки. Свежая кровь полилась по коже, и окаменевшее сердце забилось с удвоенной скоростью. Его ритм восполнял мстительную злость, напоминал о долге и истинной природе, а запах крови вернул былую уверенность.

Илона оскалилась на миг, шагнула назло воронке и заголосила. Столь громко, как умела, а пела она всегда превосходно. Портал закорчился от её певучего крика, старался заглушить её и пускал всё больше чёрной пыли.

Но и этого оружия не хватало. Поток из воронки отрывал Илону от земли, и она едва держалась.

Ей не выиграть, как бы она ни стремилась. Не она, руническая ведьма озёрной магии, одолеет эту опухоль, но некто из когда-то большого творческого рода Темниковых — а, возможно, примет это бремя именно тот любознательный мальчик десяти лет, который вдали от сих краёв вырос в прекрасного писателя.

Ветряным взмахом Илону откинуло к началу уступа в гущу бездушной темноты.

Прошло время, томительное и мерзкое, пока Илона распутывала её узы. А, когда она очнулась, все силы распались как звенья разбитой цепи. Все труды пали прахом.

Мир в огне. Всё залито красным и чёрным. Хвойный лес, такой милый сердцу, был объят пламенем. По воздуху, будто снегу, парил пепел, покрывая собой всё, что не горело или не успело пока сгореть.

Илона хотела закричать, взреветь от горя, слиться голосом с плачем Хопеаярви, но голос не шёл. Земля держала её, вцепившись в тело травой и мхом, не пускала, высасывала силы — скоро ты будешь моей, не миновать тебе могилы.

Призрачные потоки сновали меж огней и черноты. Не сосчитать уж, сколько мразоты выбралось на свет.

Природа искажалась, медленно скручиваясь вокруг единого центра. И этот центр был где-то совсем рядом. Горизонт задёрнулся к самому верху, высыпая последние звёзды в гущу алых искр. А Хопеаярви дышало в лицо стеной тысячи вздохов.

— Это иллюзия. Всего лишь… Нет, нет. Иллюзии! О Боги, нет!

О, Север, помилуй своих детей, глупых и неведующих. Пощади и их, и себя, не губи понапрасну. О, бескрайний Север, не губи нас!

Мир опрокинулся стеклянным шаром вместе с Илоной, выбросив её со скалы в сакральные воды.

Они поглощали, окутывая в тяжёлое покрывало, сливаясь с кожей, стараясь проникнуть внутрь. Воды ласкали её, пока тянули ко дну. А оно совсем близко — почти что берег. Озеро пьянило как вино, красно-белыми переливами мерцая над головой, зажигая собственные звёзды, плавающие возле тела. Илона вздёрнула руки, и озеро вытолкнуло её наружу.

И мир встал на место. Но огонь не прекращался, пожирая лес.

Несколько прокажённых призраков, сотая часть бежавших, недвижно парили на берегу, жадно наблюдая за лесной ведьмой. Её драгоценная душа напитает не один свет, едва не померкший в каждом из них. А он померкнет, если они уйдут далеко. Хопеаярви не любит предателей.

Со стекающими по телу и платью каплями уходила последняя энергия. Илона закрыла глаза — сиди, душа моя, не ускользай — и часть сил осталась с ней. Но её мало. Мало для сражения.

Двое призраков потянулись к Илоне. Стоя по колено в воде, она шагнула от них дальше в озеро, обезвреженными ладонями закрываясь от зла. Сердце бешено заколотилось, застучало о стенки и кости.

Но билось оно не одно.

Само озеро пришло ей на помощь. Яростными волнами оно накинулось на призраков, смыв их внутреннюю тьму. Шрамы затянулись, рассеялись пеплом, души воссияли и разлетелись по сторонам. Оставшиеся тающие глядели с опаской, их тьма ещё плескалась из протяжённых ран.

«Не бойся», зашептало озеро. По самую грудь Илона отошла его воды, и Хопеаярви нежно обняло её волнами, тайным светом отгоняя силуэты, которые когда-то были живыми. Хопеаярви не питало её как прежде. Оно само нуждалось в спасении.

Небо рушилось над Илоной, готовясь раздавить под обломками купола.

Громче выло озеро. Ярче пылало заходящее солнце в пелене дыма. Ярче горели ели пышными свечами.

Последняя капля призрачной магии, которой хватит только на одно.

Илона не любила звать на помощь. Илона не любила быть слабой. Она всегда была одиночкой, а исключения из кредо причиняли боль близким.

Она вынуждена звать. И она вынуждена быть слабой. В противном случае пострадает ещё больше людей. И погибнут те, кого она успела полюбить, втайне или явно.

Она должна позвать. Но помочь ей некому. Кроме одного человека.

— Тина!

[Тина]

Отчаянный призрачный зов возвращает меня из беспамятства. Кто-то ждёт призрака Тины Кулаковой, и далеко не сразу в пробудившем вопле я узнаю Илону.

Её крик так и стоит нескончаемым эхом у меня в ушах. Ей больно, она страдает. Чувствую слабый запах гари.

«У меня же ничего не должно гореть», — тотчас думаю я.

Пламя идёт от её голоса.

«Мне всё равно, кто ты для Феликса, пообещай мне не умирать», — вспоминаются обрывки вчерашнего дня.

Уриэль забрал Эдгара, а я забрала кассеты после того, как мы распрощались, и я не знаю, куда он пошёл дальше. Просто после звонка Феликсу мы оба решили, что наше время вышло, и завтра — то есть, сегодня — мы увидимся вновь, чтобы… не знаю. Просто, чтобы быть. Даже, если он просто решил уйти, чтобы побыть одному и всё обдумать, я его в этом поддерживаю. Наверное, я бы на его месте поступила так же.

«Поберегись Илоны Сельстрём, она не та, за кого себя выдаёт», — мерещится Эрнест.

К кому прислушаться? Да так ли важно. Что бы я ни делала, я буду на стороне зла. Потому что по-другому не умею.

Да и пошло оно.

У меня под боком лежит экземпляр «Чёрной зимы». Захотелось освежить некоторые моменты в памяти, дабы быть готовой к возможным постановкам убийцы. «Возле тела была обнаружена надпись, оставленная на полу густыми чернилами: «Привет из Ада для Эстер Естедей», — отзывается во мне запомнившаяся строчка. Я как раз остановилась на одной из последних глав. Там что-то любопытное про старые газеты… чёрт, не вспомнить. Отголосок болезни.

Я отодвигаю от себя книгу и откладываю кассетный проигрыватель, через который всю ночь крутила музыку Эрнеста. Она и сейчас преследует меня. Стоит в сторонке, пока размышляю о разном, и звенит в колокольчики памяти как по барабанным тарелкам. Гитарные рифы режут мозг. Гипнотический шёпот, словно в подражание голосам тающих, меняется завыванием и горящим криком.

Они мешаются с криками, зовущими меня к горящей воде с витающим над ней запахом крови, чей вкус как у дождя.

Прочь от этой музыки, от неё мне тошно. Сейчас вывернет наизнанку. Я кусаю кулак и опять сворачиваюсь на краю кровати. А память о музыке Эрнеста не уходит. Мне так легко забывать. Но не такое. И я опять вернусь к ней как к испробованному наркотику.

Что ты наделал? За что ты так со мной?

Долой это всё. Илона ждёт меня, я обязана помочь. Я хочу помочь.

Снимаю с шеи маятник и тянусь к комоду, там стоит пузырёк с разбавленным Обскурантием. Колдовским морфием он отправит моё тело в сон, а я вылечу из него и буду парить, пока не кончится действие. Страшная штука, потому я и держу его лишь в разбавленном виде. Стараюсь и вовсе не пользоваться. Но собственной воли порой не хватает, чтобы отделить призрак от плоти.

Рискую.

Я залпом выпиваю Обскурантий, его там всего на донышке. Ничего, недолго я буду отсутствовать. Будь он мощнее, меня бы вырубило на весь день. А так всего час пролежу.

Меня мутит. Как бы не вырвало случаем. Горечь сиреневой настойки прожигает горло. Сейчас начнётся… Я быстро растягиваюсь на кровати и закрываю глаза.

Сначала будто падаю в бездонную бездну, ниже и ниже. Я падаю, не шевелясь. Потом меня силой вырывает наружу, и я уже лечу, лечу наверх, как тросом меня тянет. И выстреливаю к самому потолку.

И я вне тела. Пора к Илоне.

Ищу в воздухе следы её зова. Но лишь хрупкие ниточки остались парить по комнате, по ним мне не прочесть, где она страдает.

«Позови меня ещё раз».

И она зовёт. Моё кричащее имя прорезает призрачное пространство. Его незримые спутники — кровь, горение, озёрная вода — дотрагиваются моей души, рисуют видение далёкого места. Теперь я знаю, куда лететь.

Цепляюсь за пришедшие образы. Я исчезаю…

Моё сияющее сердце поглотило лишние чувства. Давно привычная боль перехода, и всё равно режет. Каждый стук как удар топором. Меня уносит сквозь цветастую рябь, через время и слои пространства. И только нить сердца держит меня на связи с оставленным на произвол телом.

Запах гари настигает. Как и кровь, что пахнет дождём. Я выливаюсь из небытия на осыпанную пеплом землю. Нет, я не касаюсь, едва парю над ней — но почти достаю.

Слышу Илону. Она неподалёку. Я вспархиваю во весь рост и…

Огонь. Сплошной огонь! Он повсюду, я посреди пылающих деревьев и кустов, везде безжалостное пламя. Оно хоть и не жжёт меня, пока я призрак, но всё равно страшно. Один красный цвет, который лижет меня языками, подбирается к сердцу.

Я ныряю в просвет и нахожу себя на берегу — наверное, это озеро. В небе и в округе кишат тающие души, одни чернее ночи, другие искрящиеся как бенгальские факелы. И десятки, сотни голосов! Так много их, что глохну.

Лечу навстречу Илоне, отбиваясь от обезумевших тающих, как от назойливых мух. Илона стоит по колено в озере, с окровавленными руками, словно жертва ритуала — или та, кто совершала его. Вот откуда я учуяла кровь.

— Тина! Я здесь! Я здесь. Спасибо, что пришла.

Я обнимаю её на весу, прикрывая от кружащей повсюду энергии смерти. Это Ад на Земле какой-то, откуда столько дряни!

— Не благодари, я должна была, — почему-то меня тянет смеяться, да причин тому нет.

Лесной пожар нависает стеной на широком обрыве. Пожирающая стихия, которую не остановить ни одной из нас. Нам бы бежать, я подталкиваю Илону к берегу. Она стоит, не шевелясь.

— Пожар слишком большой. Илона, я не смогу, — снова оглядываю его масштаб и надрываю глотку. — Я не справлюсь!

— Не справишься. Никто не отрицает, — почти равнодушно говорит Илона. — Просто забери меня. Прошу.

— Так выходи из озера! — кричу я вновь.

— Оно не отпустит.

«Ещё как отпустит» — думаю я и, ухватившись за пояс сумки, тяну её из вод как непослушное животное.

На лице Илоны написан неприкаянный ужас. Она просто противилась выходить, и это она же звала меня спасти её! Чего бояться нам, когда нас здесь не будет?

— Вы-хо-ди! — и я упорно выдёргиваю её из воды.

Но не удерживаю. Илона падает на песок, а её ноги — за ногами волочится чёрная-пречёрная жижа, уходящая в сумеречные волны озера.

Нас, будто очнувшись, замечает один из тающих призраков, нависает над нами коршуном, походу желает напасть. Я рвусь к Илоне и на ходу рисую Воздушные руны, дабы унестись отсюда прочь.

Призрак ныряет к нам, пугая жутким рёвом. Мои руки пылают от зелени рун. Сердце скворчит от страха, рассыпая свет. Еле сдерживаю его нить, чтоб не проявилась, это самое больное, за что меня можно задеть. Я хватаю Илону под грудь прежде, чем чёрная стрела поражает нас — и вместо тьмы мы тонем в безмерном сиянии…

Вот мы и дома…

Илона дрожит рядом со мной на боку, то растягиваясь во весь рост на полу, то сгибаясь в коленях. Она стонет, держится за раненую руку и неистово хлюпает носом.

— Возвращайся, — хрипит она и захлёбывается от боли. Кажись, закричит.

Родители спят пока, и мне бы не хотелось получить по башке за то, что сама, страдая бессонницей, мешаю спать другим.

Сделаем всё тихо.

Я напрягаю волю и принуждаю своё тело проснуться. Мимолётно, резко, как выстрел в голову. Я просыпаюсь. Слипшиеся веки пропускают вспышку света. Горечь Обскурантия на языке по-прежнему дурманит, но я встаю, опускаюсь к Илоне и зажимаю рот куском её разорванного платья.

— Тихо ты, тихо, — говорю я. — Терпи, всё мы перетерпим.

Илона стонет в тряпку и так и корчится на ковре. Я сажусь рядом. И просто жду.

Проходит время, когда мы обе оправляемся от случившегося. Так и сидим бок о бок, нюхая запах озёрной крови. Вся грязь, что была на нас, давно испарилась, и от той гадкой жижи, которой были покрыты ноги Илоны, не осталось и следа.

И, наконец, я спрашиваю:

— Что это… что это было? Что за тьма такая? И пожар?

— Это, моя дорогая, — отвечает Илона, — колокола по нашим душам. Воронка, которую закрывала Агата. Это та самая. Взорвалась она. Вся дрянь, что таилась за ней, отныне рыщет по земле и разносит заразу.

— Кошмар...

— И не говори, — и вот она поднимается, а за ней и я. — Эрнеста ещё не хватало. Тут ещё это. Все окрестности перевернутся, куда она просочится. Причём в прямом значении.

— А это как-то угрожает Феликсу?

— Напрямую.

— А Уриэлю?

— И ему тоже.

— Чёрт...

Она меня пугает. Ведёт себя загадками и говорит загадками, явно скрывает больше, чем рассказывает. А раз скрывает, то это нечто страшное и болезненное.

Зачем я помогаю ей? Да, она учила меня рунам, но не более. Я практически её не знаю. И, тем более, совсем не понимаю, что может связывать её и Феликса, который её даже не узнал.

А вдруг… вдруг Эрнест прав? Тяжело согласиться с тем, кого считают врагом, но что, если он прав, и мне стоит быть осторожней? Илона также чего-то добивается от Феликса, потому и использует в этом нас.

«А я погляжу, ты почти что как я» — вот так она сказала вчера.

Но нет, это не совсем верно. Это она как я. Она действует втайне ото всех, дабы помогать, так как вся её ложь лишь во спасение.

А так ли это? Не придумаю ли я ничего понапрасну?

Причём здесь вообще воронка?!

— Так что же делать? Мы сами не справимся.

— Разумеется. А вот Феликс и Уриэль имеют все шансы спастись. Им бы понять, наконец, что они самые настоящие творцы.

— Постой! Так ты и про Уриэля всё знаешь?

— Спроси его про глаза, — на полном серьёзе предлагает Илона. — Они не всегда были разными. И тогда ты поймёшь. Если спросишь про дату, и он назовёт любую в промежутке между шестнадцатым и семнадцатым годами, то это значит, что я права.

— Права в чём?

— В том, что Феликс ещё уникальнее.

Так, мне нужно подумать лучше. В голове не укладывается, а я хочу понять. Я прикрываю глаза…

Как вдруг я словно проваливаюсь сквозь землю. Я что, падаю в обморок? Ничего вокруг, только бьющаяся через веки темень. Если продержусь дольше, то вообще не ясно, куда провалюсь, а то и вовсе пробью дно. Быстро-быстро я открываю глаза и ловлю равновесие. Так, всё. Я стою, я на месте, я дома.

А Илоны нет.

Как… прошло всего мгновенье, и её нет! Моргаю снова. И снова. И ещё.

Вдруг я понимаю — комната чуть светлее, чем была. И часы над моей кроватью, на них неправильное время. Точнее, оно-то правильное, это со мной проблемы, да ещё какие. Как я упустила из памяти целый час! Что я сделала! Или… что сделали со мной?

Маятник. Надеть его на шею, быстро! Он должен лежать на комоде!..

Только его там нет.

Нет, нет, нет! Я ищу его за шкатулками и флаконами, ищу на кровати, щупая одеяло. Откидываю его, но там пусто. Ищу на полу, упав на колени, вожу по ковру. Напрасно! Он пропал. Маятник пропал! Моя защита и опора. Я ползаю по полу, всё ещё на что-то надеясь.

А всё пустое. Маятник не просто так пропал, я точно положила его на комод. Он не исчез — его забрали.

Что ты задумала, Илона?

Обессиленная, я опускаюсь на кровать и хватаюсь за кассетный проигрыватель. Жму на клавишу Eject. Кассета послушно выглядывает из металлического кармашка, и, вынув её, я заново разглядываю эти линии и вычерченные на клейкой бумаге слова: «Осень 1994 г. Поглощённое солнце».

Это последняя дата из всех собранных мною кассет. Как и все найденные в квартире экземпляры, эта чуть мерцала на призрачном уровне, прямо как рисунки Уриэля. Неужели сохранились лишь кассеты до 94-ого? Или же это тёмное творчество было прервано смертью Эрнеста? Где был он всё это время, почему сейчас явился?

Найти бы способ расспросить о нём Феликса. Он обязан мне всё прояснить. Он должен знать. Если Уриэль позволит мне спросить.

— Так тебе понравилась моя музыка?

Этот голос, Боже!

Я еле сдерживаю крик и отбрасываю от себя и проигрыватель, и кассеты. Сердце щемит, пока моё тело судорожно ёрзает на месте. Но я поднимаю голову и смотрю.

Я смотрю на его мрачную, тающую душу, полной тягостной тоски. Мне не отвести взора. Он не угрожает, он спокойно стоит у окна, словно пытаясь слиться в занавесках, озаряемых слабым утренним светом.

— Ещё как понравилась. Она поработила меня.

Я осторожно встаю и пользуюсь шансом поближе разглядеть призрака Эрнеста, облачённого в ту же холщовую куртку, омываемую струйками мёртвой энергии. Длинная чёлка, почти в стиле эмо, свисает к подбородку, закрывая правую часть лица. Левую бровь испещряет давний порез. «У Тальквиста разве был порез?» А взгляд его — взгляд видимого глаза поражает ясностью сознания, как если бы Эрнест не был тающим.

И он так же высок, как Феликс.

— Стало быть, она зацепила тебя, — спрашивает он, не шевелясь. — Меня обычно критиковали за неё, она не всем подходит.

— Ну что ж, э-э… Сейчас другие времена, такую музыку ещё как и-и уважают, и превозносят, — подходу ближе, притворяясь милой и внемлющей девушкой, которая заикается при виде кумира. — Хотя, даже я как ценитель никогда не слушала подобного, и я восхищена.

— Тебе сколько лет? — вдруг он бросает в меня вопросом. Как пощёчиной.

— А что? Я давно не маленькая, мне двадцать один год.

— Двадцать один год, — задумчиво повторяет Эрнест и чуть отдаляется от окна. — Девяносто шестой год рождения?

Я прикусываю губу. На что это он намекает?

— Не годится. Разница в два года, — неторопливо бормочет Эрнест, как бы забыв обо мне. — Другие времена… Хотя, кто его знает, — нет, не забыл, вот смотрит на меня вновь. — Скажи, пожалуйста. Почему ваш несравненный друг-художник зовёт тебя Эстер?

Он в курсе. Ага, он шпионил за нами! Но когда и где? А уже неважно. Если честно, меня саму порой смущает, почему Уриэль зовёт меня Эстер.

— Наверное, потому что ему кажется, что я на неё похожа? — оправдываюсь я. — Что я такая же мстительная боевая девка и иду напролом?

— Имя «Эстер» очень смутно напоминает имя «Астра». Не находишь?

— Астра? «А кто это? Впервые слышу».

— Стало быть, у тебя не возникает никаких ассоциаций с этим именем, а?

Сначала Илона впаривала мне про глаза Уриэля, теперь Эрнест — про какую-то Астру.

Вдруг он надвигается на меня и одним этим заставляет меня вжаться в угол. Подойдя вплотную, Эрнест прижимает меня глубже, он приближает губы ко лбу, и тягучий шёпот, зачарованный и опасный, шелестит по моим волосам.

— Твоё имя теперь Эстер, так, дорогая? Илона говорила, я не вычислю тебя. Она ошибалась. Ты моя. Ты больше не станешь мешать Феликсу быть тем, кто он есть. Я заберу тебя.

Такая гипнотическая мощь в его голосе. Я просто слушаю его — до самого конца. И не осмелюсь прервать. Как ту музыку с его кассет.

Решил взять меня на слабо, ха! О, нет, я ему не подвластна. Пусть и дальше старается, я не дамся. Он имеет право угрожать мне, а я имею право ответить. И, вскинув голову, я отвечаю:

— Никуда я не пойду.

И мне тотчас прилетает пощёчина. Настоящая. С таким размахом Эрнест мне её отвешивает, что я сгибаюсь в коленях.

— А ты не сдаёшься, дрянная девчонка. Учи тебя, не учи! — кряхтит он со злости и отходит, с досадой размахивая руками. — Тебе мало того, что успело произойти? Тебе мало?

Я молчу, потирая щёку. Выжидаю.

— А ну поднимайся! — Эрнест возвращается ко мне и дёргает за подбородок, так быстро расправив меня в полный рост, что защёлкали позвонки. — Послушай, Эстер. Или Тина, или как ты теперь зовёшь себя. Если Феликс тебе дорог, как и те, кого он любит, оставь его в покое и возвращайся домой.

Я вишу и с трудом веду челюстью. Провоцирует, скотина. А я невольно взываю к моей болезни. Доведёт он меня, и я взбешусь, вот увидит.

— Я не Эстер, или кем ты теперь считаешь меня, — передразниваю я. — Я Кристина Кулакова, двадцать один год, из которых полтора я живу в облике полутени, если слыхал о таких. Если желаешь убить меня — милости прошу, попробуй, но чтобы рядом с Феликсом и Уриэлем я тебя не видела.

Эрнест не был так чист на прошлой встрече. Свалить бы его ненависть на призрачное сумасшествие, такое свойственное тающим. Но он не тающий, не на сей раз. Пока он держит меня, его шрамы окончательно затягиваются и уходят, как и дымчатый ореол. Я ослабеваю…

И он отшвыривает меня, словно отживший манекен на свалку. Я приподнимаюсь и решаю не вставать, навалившись спиной на кровать. Чёртов вурдалак, так и тянет треснуть. Нет, я держусь, не хочу его бить, я жажду понять, чего он добивается. В отличие от Илоны, он хотя бы идёт на контакт.

— На что я трачу время, бесполезно всё, — проходит Эрнест около меня, как недовольный учеником учитель. — Проверить бы тебя на поле битвы.

— Так что ты медлишь?

Я всё же встаю и, уловив момент, достаю рукой до нижней части его лица и поворачиваю к себе.

— Забирай меня! Чего же ты!.. Что? Что смотришь так? В сюжет не вписываюсь? Не попадаю в роль? А как же «Эстер должна умереть»? Вот и я, раз ты так думаешь, ну убей ты уже! Ещё поговорим, когда я сдохну. Слабак.

Меня трясёт, меня неимоверно трясёт, я не жду ответов, я жажду боли, я сама хочу нести боль!

А он не отвечает, упивается моей злостью. И слабо улыбается. Или мне кажется?

— Вот ты и настоящая, — шепчет он в восторге. — Ты мне весьма пригодишься. О-о, Феликс гениален в своём безумии, прячась от очевидного и не различая главного.

Тонкий импульс, смутно напоминающий отражённый в пещере зов, проносится в призрачном слое. Едва я готовлюсь пустить в Эрнеста очередной едкий подкол, как комната разом сотрясается, и нас откидывает друг от друга.

Снова падаю на пол. Теперь уже затылком… Твою мать.

Это что ещё за чёрт! Землетрясение?

Как ни в чём не бывало, надо мной свисает Эрнест и говорит как с другом, поднимая меня на ноги.

— Слышала? Он больше не в форте. Вот и настал наш черёд побеседовать с ним лично. Вместе.

И что это он там услышал в этом слабом писке?

— Я позову тебя. Впрочем, ты сама меня выследишь. Увидимся.

И короткий миг уносит от меня Эрнеста с пеленой перьевой темноты.

— Куда! — ору я со всей мощью, подскакиваю туда, где в воздухе навернулась тьма его души, но частицы ускользают. Ни одну не поймать, и не прочесть по ним, куда сбежал этот носитель сумрака.

Я остаюсь ни с чем.

Тут отворяется дверь и бьёт мне стуком по ушам. Это на мои крики сбегается мама и — представляю, что она видит. На моих руках кровь, да ещё и на ковре темнеет кровь Илоны. Да уж.

— Тина! Тина, ты как? Что с тобой?

Она сначала всматривается в моё лицо, а затем крепко обнимает. «Ох, прости меня, мама, ты ещё так со мной намаешься».

Какой же был стыд и позор, когда я впервые сообщила ей, что обратилась в сверхсущество, чем окончательно закрепила статус нашей семьи как «семейство экстрасенсов». Пришлось бы сейчас уворачиваться и придумывать сложные оправдания моему поведению.

Теперь оправдания звучат куда проще:

— Затылок… он опять раскрылся.

— Господи! Бедная моя девочка. Сейчас всё принесу.

Пока она уходит и ищет, чем продезинфицировать и забинтовать мою голову, я на всякий случай проверяю место, где я её разбила.

А затылок реально раскрылся.

Плохи мои дела. Но дела куда хуже у Феликса и Ури.

Как мне быть дальше?

***

Денис нервно потягивал сигарету, облокотившись на капот внедорожника, и не мог усмирить тревогу. После того, как он высадил Темниковых у их дома, он не торопился уезжать. Как не уговаривал он ни этого чудака Феликса, ни его упёртую жену Алину, никто из них так и не передумал остаться в форте.

«Пусть не жалуются потом. Я их предупреждал, если что! Я же говорил. А теперь хрен знает, чего ожидать».

Денис втянул в себя очередную дозу никотина и, утомлённый дымом, протянул мысленный проводок к Алексею.

«Эй, Алекс. Я вот, что хотел сказать тебе — а то эта командирша покоя мне не давала… А я не мог те зелья перепутать. Я уже там и этикетку менял, и вообще я ту бутылку себе пометил, там должна быть серебристая точка от маркера».

«Правда? Так ты намекаешь мне… Постой-ка, на что?»

«А на то я намекаю, что меня подставили. При этом кто-то догадывался, что я планировал всучить Феликсу Микстуру Памяти, потому что — ну, блин, я это с Аристархом ночью обсуждал, а тут, вот, дырища в стене! Вот тот, кто её проделал, легко мог подслушать нас».

«Надо было тебе следить за своими словами», — занудно произнёс Алекс.

«Ну да, ну да, я понимаю это, но! Я вот, что хочу сказать — а если этот пародист книжного злодея всё время был у нас на виду? Просто как вариант», — на этой мысли Денис ещё раз затянул сигарету.

«Неужели Алина?»

Денис выпустил в небо облачко дыма.

«А чёрт её знает. Сам же понимаешь. Всякое возможно».