Глава 11. Выстрел

Для разлуки не бывает подходящих моментов. То, на что так решалась Алина, должно произойти сегодня. Не завтра и не через неделю. Иначе она никогда не осмелится.

Они зашли в квартиру, и Феликс зажёг свет. Вот он и дома.

Но она не останется.

Не раздеваясь, сжимая ручки сумки, она села на скамью и стала ждать. Феликс сорвал шарф, закинув его на полку шкафа, сбросил с плеча одну из его личных сумок. Не замечал. Или просто молчал. А она наблюдала и выжидала.

И вдруг он сказал, стоя к ней спиной:

— Я понимаю, что ты думаешь.

Алина крепче сжала сумку. И что же он там понимает, любопытно ей узнать.

— Уезжай от меня. Не жди ничего.

От его слов дохнуло стужей. И её горло туго стянула паника.

Только что Алина сама думала, как бы бросить его. Только что он сам предложил ей его оставить.

— И не распаковывай ничего, езжай сейчас.

— Ты о чём? — неуверенно спросила она.

Феликс не глядя взял с полки ключи от джипа и сжал в кулаке. Затем он молча засунул их в карман её куртки и отдалился в полутанце.

Как он сдержан и спокоен, словно это был пустяк. И он будто читал её мысли — как Денис! Алине стало совершенно неловко и ужасно совестно. Боже, что за глупости, как она ещё смеет думать об уходе!

Да с ним совсем всё плохо!

— Уезжай, Алина. Куда угодно, лишь бы подальше от меня. За город, в «наше убежище». Нет-нет, уезжай в Финляндию! А ещё лучше туда, где я сам тебя не найду. Тогда и Тальквист тебя не найдёт.

— Какая в этом связь?

— Связь есть, просто поверь. Но ты не поймёшь меня. Ты и не понимаешь, почему всё так происходит! — он затрясся как на холоде от растущего возбуждения.

— Ты знаешь, кто убийца, — глухо сказала она.

Феликс обернулся.

— Я не знаю. Но я догадываюсь. Поэтому брось меня, пока я не причинил тебе ещё больше вреда.

— Вот, значит, как. Гонишь меня? Почему ты не дашь мне шанс помочь тебе?

— Потому что ты не поможешь!

С его криком квартира содрогнулась. Она затряслась! Безделушки на полках, люстра на потолке, всё звякнуло и стукнулось от лёгких ударов друг от друга. В попытке встать Алина повалилась обратно на скамью, и пугливо запрыгало содержимое её сумки.

Феликс дышал тяжело, лицо бледное, словно лишилось крови. И стоял он так напряжённо, будто готовился прыгнуть диким зверем. Или наоборот, защищал что-то незримое. Совсем иной, как переключателем дёрнули.

— Это моя личная битва, — сказал он тише. — Ты пострадаешь, а мне и дальше нести это бремя, так что уходи.

Не так она представляла это расставание. Он везде главный, и в своих стремлениях, и в её собственных, и даже её тайное желание он обратил в свою личную выгоду.

Нет, тогда уж она останется. Но Феликс лишил её и этого решения:

— Уходи! — и квартира вновь вздрогнула как при землетрясении.

Алина поползла вверх по обоям и вжалась в косяк, пока не утихла тряска. Дрожь, наконец, утихла как в стенах, так и в её теле. Она открыла дверь и вынырнула в коридор, чтобы навсегда разорвать последнюю связь, что поддерживала она к Феликсу.

Во всяком случае, именно так она считала.

[Феликс]

Вот и всё. Она ушла. Я выключил свет и побрёл в кабинет.

«Вот ты и доигрался, Создатель. Сам же боялся потерять её, и ты сам же её и отпустил».

Для неё это правильный выход.

«А для тебя возможность избежать угрызений совести, случись с ней что плохое».

Чтоб тебя, Эстер, да как ты смеешь такое говорить!

«Я сказала, как есть. Ну ладно, оставим это. Ты избрал такую ветвь судьбы, и не мне тебя судить. Дальше-то что?»

А дальше… не знаю, что дальше. Позвонить, что ли, Жене, что я вернулся? Видимо, Эдгар у него. Мне так не хватает этого пушистого существа и его умиротворённого мурчания, чтобы хоть кто-то был рядом, кроме тебя.

Я кружил по комнате без ведомой цели. Кожа под бинтами неимоверно зудела. Содрать бы и бинты, и кожу так, чтобы в кровь, чтобы весь яд моей души вытек с ней наружу. Схватившись зубами за край бинтов, я спустил их вниз по правой руке и не поверил увиденному.

Рука рассечена вдоль и поперёк так, что почти ни одного живого места не найти.

И где я успел так пораниться? Быть не может, что на том бумажном поле, которое я сам себе выдумал.

Дай Бог, когда-нибудь Алина простит меня за всю ложь и недоговорённости. Пусть она вернётся, когда всё будет кончено, когда узнает правду. Но мне не верится, что это возможно.

«Она вернётся».

Столько незнакомых запахов. Словно я не дома вовсе. Не припомню, чтобы моя комната так пахла хвоей. Разве что в моих видениях.

Они подступали. Я чуял их присутствие. Убегать бессмысленно. Я поддался.

Я боком завалился на диван и очень быстро утонул в мрачной, тягучей пустоте.

Мне редко снилось что-либо. Алина шутила на это: «Это потому, что ты спишь наяву».

В этом была своя правда. Каждый раз, когда я засыпал, я проваливался в огромную чёрную бездну, из которой на следующее утро меня грубо выталкивало на поверхность, после чего я с полчаса просто смотрел в потолок, избавляясь от липких пут бесцветного сна. Нет, не всегда я просыпался столь тяжело. Но, между тем, никакие картинки или маленькие фильмы меня не посещали.

На этот раз всё оказалось иначе…

Мне снилось, что я вернулся в ту самую деревушку, где я провёл большую часть моего детства. Деревушка с дивным названием по имени озера, которое я никогда не мог произнести правильно, когда я был маленьким. Потому то озеро всегда для меня было просто «Серебряным». Я прошёл по ней в тёплых лучах заката до пылающего цветом поля. Как часто по нём летали сорванные ветром листы бумаги, которые затем застревали в цепких стеблях. Вот и теперь мне чудилось, что сами цветы и травы здесь склеены из бумаги.

Поле бумажных цветов. Знаком надежды я встречал его в конце дневных видений, но оно никогда не цвело в ночных снах. Эти бумажные листья не резали пальцы, не пачкали чернилами. И дурман у них иной. Я окунался в их тонкое полотно, их невинная белизна очищала мысли, и я забывался, оставаясь наедине со сладостной пустотой. Не хотелось уходить из их убежища. Не хотелось портить их чернилами. Не хотелось пробуждаться.

Но вдруг бумага исчезла, цветы стали прежними, подлинными. Я просыпаюсь? Или же я и не засыпал вовсе. Я не знал, что ждёт меня, я ни на что и не надеялся.

И тогда… я увидел его.

Точно такой же, каким я запомнил. Сильный, волевой, в любимом буром пиджаке, слишком рано начавший седеть. Мой отец.

Он ждал меня. Протянул руку, мол, иди ко мне. Закат окутывал его и всё поле в рыжий цвет. Он сам был закатом.

Я взял его за руку, снова став десятилетним мальчиком. Ветер пел вокруг нас, ероша высокие травы, взбивая наши волосы. Мы смело бежали по полю, играя в догонялки, кричали и смеялись просто так. Отец поднимал меня над собой, кружил вокруг себя, и его солнечное тепло сияло изнутри, зажигая мою душу.

Но вдруг я ощутил, как падаю. Густая трава утянула к земле, и жар покинул меня. Когда я поднялся, поле поменялось. И я поменялся, став снова взрослым. Растерянным взрослым мужчиной, убежавшим в детство, которое отвергло его, умерев вместе с теми, кого он любил.

Поле по-прежнему рыжело, но больше не излучало тепло. Повсюду стояли одноногие пугала. Жалкие, грязные, изрезанные и замученные.

Не просто пугала. Это были жертвы моих книг. Жертвы моей скрытой магии.

Они везде. Одежды рваные, лица перекошенные, вместо глаз — чернильные недра...

То пугало, что ближе ко мне, это был Латунин. Руки привязаны и прибиты к горизонтальным кольям, как к крыльям креста. На иссохшем теле блёклым тряпьём висела та дурацкая футболка, принт которой разъелся под слоем запёкшегося пятна. А под ней ничего, кроме деревянного столба, воткнутого в землю.

Я подошёл к нему. Не знаю, зачем. Кошмары притягивают меня, как и я привлекаю их в мою фантазию. Неужели это я всё придумал? Придумал и воплотил по незнанию? Как это работает?

Почему я начал убивать и в жизни?..

— Феликс, — позвали меня за спиной.

Голос отца прогнал лживый свет, и поле окунулось в серость грозового неба. Тучи обрушились на травяной ковёр, сметя последнее тепло, ещё гревшее меня. Жестокий северный ветер захлестал по коже, парусом раздувая моё пальто. В сизом сумраке, прячущем мертвецов на кольях, стоял он. Его образ всё тот же, но лицо казалось суровее, старее. Серые локоны почти сливались с туманом, и сам его чёрный силуэт походил на торчащий корень, острый и опасный.

— Папа?

Я во всём видел ложь, неестественность, предательство собственных чувств. Я метнулся к нему, но что-то остановило меня, я будто уткнулся в невидимую стену. Протянул ладони — они ударились обо что-то, чего я не мог узреть.

— Давно я пытался сказать тебе с того света, — заговорил отец, — какой редкой мощью ты владеешь. Но не на то, что надо, ты её тратишь.

— Папа? Скажи, что я делаю не так?

Мне казалось, он не слышал меня за барьером-невидимкой. Та же поза, то же выражение разочарования на худом, будто каменном лице.

— Скажи мне, как это остановить! — ударил я кулаком о стену, будто бы это что-то изменило. — Скажи. Ты же знаешь!

Он покачал головой, стряхнув чёлку, закрывавшую правый глаз.

— Ты тоже знаешь, — его прозрачный взгляд окатил меня пронизывающим холодом. — Тебе придётся на время оставить писательство.

Что он сказал? Почему он на стороне убийцы? Я чего-то не понимаю?

— Да, и в тебе живёт эта магия. Странно, что она дала о себе знать лишь сейчас. Ты должен научиться управлять ею. Но пока ты не поймёшь, как она работает, тебе стоит прекратить писать тот роман. На время.

— Нет… — проронил я. — Я не смогу. Я не смогу не писать… Я умру без романа.

— Не умрёшь, — ухмыльнулся он. — Вот другие точно не умрут. А иначе цикл не прервётся.

— Какой ещё цикл?

Холод завладевал мною, я боролся с ним, но чувствовал, что проигрываю. Окоченевшие пальцы сами собой нащупали ручку во внутреннем кармане пальто.

— Цикл смертей, разумеется. Они не закончатся, пока ты пишешь, не сдерживая твои видения в мозгу. Но ты не бойся, писать ты должен, и ты будешь писать. Тебе только нужна тренировка, чтобы ты умел прятать тьму тогда, когда нужно, и выпускать её лишь по собственному желанию. И лишь после ты вернёшься к роману, чтобы закончить его. Однако цикл настоящих смертей не закончится, пока ты...

— Пока я не убью Эстер.

Слова сами вырвались с губ. Эстер, моё воплощённое вдохновение, привлекательное и непредсказуемое. Моё тёмное «я». Последний роман обязан обрести конец. А пока цикл продолжится. И смертей не избежать. До тех пор, пока я не покончу с Эстер.

Но, покончив с Эстер… не означает ли это, что я покончу с собой?

— Теперь ты понимаешь? Осознаёшь, какой мощью ты управляешь?

— Как я сделаю это? — спросил я. — Как я овладею ей?

— Ты сможешь, ты легко учишься. Говорю же, напрасно боишься, ты гораздо сильнее. Ты выдержишь.

— И ты не заберёшь меня с собой?

Я думал, именно этого он и желал больше всего — забрать меня за грань, чтобы вновь быть вместе, по-настоящему, как раньше. Не разочарование застыло на его лице. Посмертная тоска по жизни. По жизни со мной.

— Папа. Не сердись, пожалуйста. Я скучал по тебе.

Я улыбнулся ему. Крупица тепла сверкнула в его глазах, растопив маску печали.

— Я тоже, — улыбнулся и он, а высеченные на лице морщины разгладились в одно мгновение. — И я никогда на тебя не сердился, мой мальчик.

О, как бы я хотел обнять его — как раньше, как в детстве…

— Оставь его в покое! — с раскатами грома по полю пронеслось далёкое эхо Эстер.

Меня отбросило назад, я падал на спину. Сырая земля приняла моё тело — я лежал в небольшом углублении, не помню, чтобы оно раньше было. Закрапал дождь. Мне не встать. Отца поглотил туман, звать не имело смысла, Эстер изгнала его.

Я лежал в могиле.

— Не смей к нему приближаться! Не смей играть его образом! — услышал вновь Эстер, где-то вдали, куда мне не дойти.

Дождь поливал меня, словно умирающее растение. Увы, он никогда не пробудит меня от этого ядовитого сна.

«Прекрати писать», — отражённым повтором пронеслись слова.

«Не верь ему», — тихо ответила Эстер.

Дождь поливал меня… И вот я дома.

Что я здесь делаю?

Я стоял на ногах в нашей спальне, по телу растекалась сила, словно я и не ложился вовсе. А мои руки сами по себе зажимали пистолет, без ведома взятый из тайника.

Но я точно помню, что заснул на диване в рабочей комнате.

А помню ли я? Не очередная ли это иллюзия, воплощённая моим разумом?

Алина… Где она? Скорее её найти! Зачем я отпустил её, чем я только думал!..

«Тише, Феликс, тише! Мы здесь не одни».

Я вовремя прервал свой шаг, когда пол в прихожей зашумел от чужих движений. А я так и не запирал дверь после ухода Алины…

Как ты ещё почувствовала, Эстер. Но кому здесь быть, кроме нас?

«Нашему врагу. Он пришёл за тобой. Готовься принять его, как и хотел ты».

Я вскинул пистолет и вжался в стену. Движения становились громче и увереннее. Шаги близились. Я направил дуло к проходу и стал ждать.

Кто бы то ни был, мы готовы к встрече.

В комнату вошла худая чёрно-белая фигура с разбросанными по плечам волосами, которая послушно остановилась, едва зайдя через порог, как только я заговорил:

— Стоять. Ничего не делай. Обернись и подними руки.

Она выполнила мою команду, и моему взору предстала измученная женщина в грязном порванном платье, частично обнажавшем её залитое струйками крови тело. Лицо, как и пустые ладони, было усыпано тёмными засохшими пятнами. И это лицо принадлежало Илоне Сельстрём.

— Здравствуй, Феликс. Не обращай внимания, что я в таком удручённом виде, так получилось. Узнаёшь меня?

Я не спешил опускать пистолет. Кроме как дня убийства Латунина я никак не мог вспомнить, где бы я видел её ещё. Однако от неё веяло чем-то знакомым, словно я действительно когда-то её знал.

— Не помнишь? — спросила Илона, когда я закачал головой. — Неудивительно. Столько лет прошло. Да и кому легко жить с целой вселенной личностей в одном мозгу.

Или, правда, знал? Иначе как ей знать меня. Кто она?

И Илона заговорила нараспев:

— Могучий Север никогда не обречёт своё Дитя на бессмысленные страдания. Его испытания есть путь к счастью. Пройдя испытание, будешь достоин обрести шанс на счастье, — она улыбается. — Вспоминаешь?

Господи. Это одна из тех волшебных сказок, которые я слушал в детстве, когда наша семья жила на озере. И привиделся мне тот чудный дом, одинокий посреди лесов, куда я так часто бегал мальчишкой. Да, я вспомнил. Струны никельхарпы зазвенели в такт оживающим образам. Я вспомнил!

— Ты Сказочница.

— Верно. Ты любил меня так называть, — она опять улыбнулась, теперь так знакомо, как в детстве. — Ох, это непостоянство человеческой памяти, от него идут все беды и невзгоды. А Север ничего не забывает. Как и я.

Я опустил пистолет, и Илона подступила ко мне.

— А теперь идём. Он ещё вернётся, скорей.

— Куда идём? Кто?

— Потом объясню, скорей!

Илона взяла меня за руку, когда с треском распахнулось окно, полыхнув занавесками. Из него в спальню заструилось нечто, напоминающее жидкий дым, едкое, гнилое, но при этом свежее, как хвоя после дождя. Оно приближалось.

— Он здесь! — Илона потянула меня в коридор так, что сумка, висящая через моё плечо, ударила по пояснице.

Я не успел ничего понять, как очутился в водовороте тьмы и света, куда закинула меня Илона. Она парила где-то рядом, но вне досягаемости, я кричал, но не издал ни звука. Тысячи невидимых игл пронзали тело. Никакой тверди под ногами, я летел, меня уносило прочь от всего, к чему касался, и вне моих знаний то, куда прибьёт меня сей поток.

Берегом оказалась чаща кустов под пасмурным небом. Не то парк, не то случайный зелёный островок. Я приземлился на самые сучья в обнимку с сумкой, умудрившись удержать ещё и пистолет.

— Да брось ты его, брось! — откуда ни возьмись, на подмогу подбежала Илона. — Это не то оружие, что поможет тебе. Твоё оружие здесь, — и провела пальцем по молнии сумки.

Ей и это известно. Мои бумаги, сохранившиеся после форта, там же мои ручки и планшет с черновиками «Убивая мёртвое», и в них моё спасение. Она права во всём.

Но пистолет я решил не бросать. Едва я поднялся, как Илона опять потянула меня за собой, и мы со всех ног помчались вдоль мрачных деревьев и потрёпанных кирпичей малоэтажных домов, распугивая по пути толпы сухих листьев.

— Нам не стоит появляться на улице, лучше дворами, — кинула Илона через плечо, когда я чуть задержался, чтобы хоть чуть-чуть оглядеться.

— Так куда мы направляемся? — спросил я нетерпеливо.

— Туда, где этот твой Тальквист нас не найдёт. Не думай пока ни о чём, твои мысли призовут его, просто беги, — её пальцы сильней сдавили мою ладонь.

— Я не умею ни о чём не думать! — запротестовал я.

— Постарайся!

Более я и не старался с ней заговорить. Выждать время, вот моя цель. И не думать о Тальквисте. Улучу момент, когда она расслабиться, и там-то я выведаю у неё все секреты.

Собирался дождь. День обратился в глубокий вечер. Листья чертовски мешали бежать, намереваясь свалить на землю. Но живительный ветер подталкивал нас вперёд. И мы бежали.

Не без причин мне приснился отец. Он один поведал бы мне, как сражаться с тьмой, как превратить слова в искромётное оружие. Неясно лишь, зачем Эстер стала прогонять его. Если только это Тальквист явился под его личиной. Сны не более чем видения, но когда видения становятся правдой жизни, тогда и во снах есть крупица истины. А зёрна правды и лжи так похожи друг на друга.

«И о нём прекрати думать. Душу себе терзаешь».

Я не стерпел. Я вырвал руку и прекратил свой бег. Мы завели себя в захолустный двор с узкими стенами, самый мрачный из тех, что мы прошли. Илона встала и отпустила мне недоумённый взгляд. Мой черёд водить.

— Илона, я так не играю, — и я снял предохранитель с пистолета. — Никуда я бежать не собираюсь. Я хочу видеть его.

— Ты с ума сошёл? Тебе его не одолеть! Не так!

— А кому, тебе, что ли? — намекнул я не её изорванный внешний вид. — Нет, Илона, прятаться я не собираюсь, и я встречу его как мужчина мужчину.

— Ты совершаешь ошибку, — она разочарованно шикнула.

И я обратил внимание на её шею. На ней был кожаный чокер со свисающим с него шестигранным маятником, идентичный тому, что был на Тине.

И закрапал дождь. Капли барабанили по коже, одежде, земле, затопляя её с новой секундой жизни. Земля пошатнулась на лёгкий миг, и вернулся аромат хвои. Вокруг нас завертелась полоса дыма, расплываясь в дождевой завесе струями чернил.

Барьер меж реальностью и мифом. Нам не выйти.

И тогда из сумрачной темноты выходит это существо.

Явился. Рейнджер тёмного мира, облачённый в дымовую завесу. Размытое в тенях лицо, что не разглядеть ни морщин, ни каких-либо черт. В точности, как на иллюстрациях Евгения, которого Эстер так любит звать Уриэлем. Андерс Тальквист. Или его больной подражатель, сковавший себя с моей фантазией. Ему только хуже от этой со мной цепи.

— А вы не можете обо мне не думать, это невозможно. Ваши разумы поражены насквозь мыслями обо мне! — и он обступил нас, оставляя за собой тёмный шлейф. — И я жив, пока не заберу то, что принадлежит призрачному миру.

— Ты не жив, — возразила Илона. — Это иллюзия жизни.

— Отойди, — я встал на её защиту, выступив вперёд и пригрозив пистолетом.

«Помни про ручку, против него пистолет бессилен».

Если он не в моих руках. Пистолет ещё как сгодится. Потому что мы повязаны.

— Вот мы и встретились, — заговорил я. — Тщетны были попытки отвести нашу встречу. Признайся мне в своих грехах, и я отпущу тебя быстро.

Он широко улыбнулся, и в этой улыбке чувствовалась откровенная гордость. За свою мощь. За достойного противника. За оправдавшего ожидания Создателя. Моя улыбка.

— С тобой, мой дорогой Феликс, нас ждёт отдельный разговор, которому не достойны внимать уши этой ведьмы.

— Она останется, — я вскинул дуло.

— Тогда я вынужден настоять, — ответил Тальквист и напустил на нас чёрную волну.

Меня отшвырнуло вдоль по асфальту, отбросило прочь от Илоны, над которой навис этот призрак моего проклятья. И она закричала, и голос её разметал в щепки и его ореол, и окружавшую нас завесу дыма. Темнота рассыпалась с дождём, и пока Илона пела, Тальквист ни на шаг не могу к ней приблизиться.

Я очень хорошо помнил этот голос. Для меня в десять лет это был мистическим пением Серебряного озера, чья душа просыпалась особыми вечерами и сияла всю ночь.

Этой песне суждено было кончиться, как и силам Илоны, к которой подступал ненасытный дух.

— Не смей! — я вскочил с земли и без раздумий выстрелил в Тальквиста.

Сработало. Как я и надеялся! Пуля прошла насквозь через его плечо, и пламя моих желаний разрослось паразитическим сиянием вокруг раны в его тёмном силуэте.

«Ну что, получил, подлец? Да ты молодчина, Феликс!»

В агонии снующие у его ног сгустки забарахтались в зеркальных лужах. Сияние причиняло ему боль. Претерпевая её, он сжал Илоне горло. Тело строптиво закорчилось, глаза её страшно выкатились, а моя попытка вырвать её у Тальквиста оборвалась подземным толчком, уронившем меня на колени.

— Я не собираюсь убивать тебя, Феликс. Я пришёл за ней.

И, забравшись пальцами под защитный чокер, он отшвырнул Илону как непослушную псину. Чокер слетел с её шеи, а тело безвольно сползло на землю, ударившись головой о выступ на стене дома…

Нет, против него только ручкой. Срочно.

Я вновь нацелил на Тальквиста пистолет, параллельно щупая за пазухой пальто.

— А ты быстро учишься, — сказал он похвально. — Убивать мы научились, а как насчёт воскрешения? Давай попробуем! Мы одно целое, ты и я!

Месть загорелась в моей душе. Одному дождю её затушить, но пожирающее пламя потухнет не скоро. Мёртвый взгляд Илоны вонзался в меня сбоку, разогревая жажду, когда подступавшая к ногам вода окрасилась кровью.

— Ничего, Феликс, это нормально, — ответил на это призрак. — Писателю никогда не ведомо, о чём он пишет на самом деле. Тем более, как это подействует на других людей.

Да, мы одно целое. Ты ничто без меня, ты и имени своего недостоин. Я вдохновил тебя на жизнь, вдохновлю и на смерть. На твою собственную смерть.

Отложив пистолет, я как саблю из ножен высвободил на волю перьевую ручку. Упавшая с её кончика капля свернулась в полёте к земле и обернулась дымом. Запах чернил встал в носу, и новая капля, прокатившаяся по кончику, собрала их в воду и потянула вниз, точно так же растворившись в магии.

— Тебе нравится? Признай своё внутреннее зло, Феликс, и признай свою участь!

Как будто в подтверждение, за его спиной что-то вспыхнуло синим, ярко-ярко, заставив прищуриться. Необъятное сияние поглотило тёмного призрака, подсветив трещины в его силуэте, прожигая ореол, чьи горящие всполохи тушились дождём, обращаясь в лепестки пепла.

Огонь, вода, свет и тьма, кровь и чернила, ими наполнен воздух, и он спирал мне лёгкие, сметая мысли.

Он позвал тебя по имени, Эстер… Невыносимо!

Вопль, по-настоящему звериный вопль призрака затмил мой рассудок, и многолетняя тьма, во мне обитающая, воспользовалась минутной слабостью и утопила в реке смазанных видений.

Ты тоже помнишь, эта озёрная колдунья, Сказочница с Серебряного озера, это была она, её я встречал в недавних видениях, это я в неё стрелял, это должен быть я, совсем скоро, очень скоро, я буду решать…

С внешней стороны до меня доходили голоса. Я как по струнке тянулся по ним наружу, мучительно и больно вытягивая себя из морока…

— …Только так я заставлю его поверить в себя! Только так, он по-другому не понимает.

— И добиваешься ты этого с помощью убийств.

— А как ещё до него дойдёт, что он умеет менять пространство? Как ещё он осознает, что может переписывать время? Он не различает мелочей, он видит лишь великое. Не разрушай его веру. Он и без того крайне слаб.

Морок освободил меня из оков. Но не до конца.

Наша Сказочница жива, свет её души влёк меня к себе как мотылька. Разгоняя дымку, кинжалом занеся над собой ручку, я искал Илону и щупал перед собой. Зрение просветлело с магическим криком, решительно загнавшим мою тьму в недра разума.

Увы, слишком поздно. И свет погас в её ладонях.

Держа Илону за рукав платья, до сих пор полную энергии, призрак пронзил её живот рукой. Как мясник он выпустил из неё кровь — много крови, — которая, мешаясь с водой, стекала по тканям на асфальт, текла по руке убийцы, твёрдой как булава, переливалась на острых пальцах, подобных когтям или длинным лезвиям.

И снова пало её тело. Из распоротого живота выглядывали внутренности…

Меня затрясло. Я отвернулся, уставился на блеск луж — не смотреть, главное не смотреть, — но обернулся вновь, кошмары привычно звали меня любимым гостем.

Она по-прежнему жива!

Илона восстала, держась за живот, собрав в него торчавшие кишки. Огромная рваная рана зримо сузилась, её края сошлись и плотно захлопнулись в тоненький шрам, да и он исчез. Она скалилась дикой кошкой, не собираясь сдаваться, и в движениях со свежими силами заиграла магия.

«Что она творит! Сколько отваги, я восхищаюсь».

Так же ошарашенный, как и мы с Эстер, убийца взвёлся и отчаянно закричал:

— Ведьма! Да кто ты такая, почему не умираешь?!

Но Илона молча вознесла над ним зелёное пламя.

Отец. Если ты слышишь меня, если ты где-то рядом, помоги мне, чем сможешь. Покажи, как правильно мне действовать.

И воодушевлённо заблестела ручка меж моих пальцев. К бою, моё славное орудие. Бинты вполне пригодны в качестве полотна.

Я пустил по ним чернильную линию. Дождь подарил ей движение, и, сорвавшись в воздух, чернильная струя выстрелила в призрака и прожгли его ауру. Вдобавок Илона выплеснула на него пламя, и, обуреваемый пытками, он сжался в коленях, укрываясь остатками силы.

«С каждой полосой от ручки на нём рассекалась трещина света, — писал я и дальше на забинтованной кисти. — Штрих на марле — штрих на его астральном теле, жгучий, пропитанный ненавистью, стирающий его фальшивую личность, обнажая подлинную. Когда последний порез света рассечёт его защиту, он явит нам истинный облик и обнажит настоящее лицо».

Да будет так.

И дождь принял сокровенные слова, смыл их с бинтов, но обратил в вечность.

Слышал ли злодей мои мысли об отце, но они наполняли меня энергией. Каждый штрих чернил обращался в рану на силуэте призрака. В конце концов, он настолько покрылся золотистыми шрамами, что они сорвали его дымный облик, и нам открылся обыкновенный с виду человек в обычной куртке и обыкновеннейших штанах, с простыми волосами, завешивающими лицо, и простыми руками, что обхватили голову.

— К отцу своему взываешь, а? О, Феликс, твой отец бы тобой гордился.

Поверженная душа, лишившаяся лживого покрова, вжалась в стену, всеми силами пряча от меня лицо. Хотел опять заговорить, но и голос его исказился, и побоялся он подать его.

Тогда он что-то начал писать на стене, и я узнал этот угольный почерк. Буквы струились дымом, но вскоре затухали, когда их задевал дождь. И они говорили за призрака:

«И Эстер вправе гордиться её создателем, но я заберу и его, если она не раскроется».

И прежде чем я подскочил к нему, дабы вонзить мою ручку в его грязное существо, убийца скрылся в тени и исчез, пустив на прощание всплеск хвойной темноты.

Подожди. Если всё это время не ко мне он обращался как к «Эстер», то к кому?

«Он обращался ко мне, Создатель».

Но ты — это я!

«Не совсем, Феликс. Я — это я».

Мы ещё порассуждаем на эту тему. А пока…

Я кинулся к Илоне, которая повержено лежала посреди луж и беззвучно смеялась. Держась за моё плечо, она встала на колени и подобрала мой пистолет, про который я и думать-то забыл.

— Кажется, это твоё, мой маленький Феликс, — жалкий хрип, вот что осталось от её колдовского голоса. — Он более не посмеет тебя трогать. Туда ему и дорога.

Я взял пистолет и настойчиво поднял Илону на ноги.

— Ты его знала. Кто это был? Илона, прошу тебя, кто это был?!

Но, оказавшись на ногах, она тотчас зашаталась и рухнула обратно на колени.

— Я скажу тебе. Но ты, наверное, и сам это понял? Признайся в своих страхах.

Нет для меня ничего страшнее собственного безумия, но сей убийца — единственный, кто решился исполнить роль этого безумия. Это я знал наверняка. Но ничего я пока не понял, не говоря о том, в чём его цель. На сегодня я изжил себя, я отказывался что-либо воспринимать. И снова и снова я возвращался к ранам на её неумирающем теле.

— А кто же ты тогда?

И Илона по-доброму мне ответила — уж мне-то она могла доверять:

— Я такая же необъяснимая науке тварь, рождённая смертью. Как и твоя новая знакомая, Тина Кулакова. Только я старше, намного старше того возраста, в каком осталась моя плоть.

Ни за что не поверил бы, что повстречаю ещё одно сверхсущество, подобное Тине, не помни я распоротый живот, сросшийся прямо на глазах.

— Ты полутень?

— Моему телу сорок лет. А моей душе сто двадцать шесть. Поверь мне как старухе, я многое повидала за мои века. Но не таких, как ты и твоя семья.

Илона уцепилась за рукав моего пальто и увядающим в хрипоте голосом заговорила, жарко и быстро:

— Вернись на Хопеаярви. Серебряное озеро. Его огни потускнели во мраке, им нужен свет. Один ты способен его зажечь. Ради сестрицы твоей, почти её память. И ради меня. Ты на месте поймёшь, что тебе делать. Лишь там ты прогонишь его.

— А как же ты?

Она отмахнулась.

— Устала я. Во мне не осталось ничего святого. Я устала жить. Я бы убила себя сама, но я хочу, чтобы мне в этом помог тот, кому я причинила больше всего зла.

Вдруг она сжала дуло моего пистолета и приставила его к своему сердцу.

— Мой час пробил, Феликс. Ну же. В самое сердце. Сотри хоть часть этого проклятья. Стреляй.

Я замотал головой. Зачем, Господи, зачем она просит меня сделать это? Рука тряслась. Вода с рукоятки текла по пальцам, оковывая льдом. Какое зло, о чём она говорит? Что бы она мне ни сделала, я этого не помню… или же не желаю помнить. Слова вязли на языке, и я еле выдавил их вслух, убирая указательный палец с курка.

— Илона, я не смею, я… Я не могу.

— Понимаю, — сказала она. — Верю, что не можешь. А вот она вполне справится.

Я чуть не выронил пистолет, когда на секунду дрогнули колени. Тело вдруг занемело, и мне почудилось, что я вот-вот рухну наземь, провалюсь в глубокий сон, но я стоял прямо и уверенно.

— Она? — проронил я шёпотом.

— А то ты не знаешь, о ком я. Именно о ней.

Сонливая вязкость, однако, не отпустила меня, и я медленно засыпал, вверяя тело моей тайной половине. А Илона улыбнулась и сказала:

— Здравствуй, милая. Заговори со мной.

Это был больше не я.

— Здравствуй, Илона, — ответила Эстер.

Капли дождя, смешиваясь с кровью, ручьями стекали по лицу Илоны, воссиявшему от радостной грусти. И в этих ручьях слились невидимые слёзы долгожданной встречи.

— Я так скучала по вас обоим.

— Я тоже скучала, — сказала Эстер. — Это были славные времена.

— Ты… не лукавишь? Ты не ненавидишь меня за то, что… за то, что...

Эстер отрицательно закачала головой. Илона окончательно разрыдалась, и Эстер опустила пистолет, приобняв её голову. Вода, кровь, слёзы, всё впиталось в синий джемпер, когда Илона зарылась в него лицом, испуганным ребёнком вжавшись пальцами в складки пальто.

— Тише, тише. Слезами не поможешь. Что сделано, то сделано. Я не жалею. Да, это больно — делить одно тело на двоих. Но я не жалею.

Илона резко отпустила нас и отворотила взгляд.

— Нет, так нельзя. Я поступила подло. Как по отношению к тебе, так и к Феликсу… Прости меня, милая. Вы оба простите меня. Я так хотела, чтобы ты жила, чтобы смерть не забрала тебя столь рано. Всё произошло так внезапно. Спонтанно. Раз! — и обратного пути нет.

От той смелости и стойкости, с которой мы её помнили, не осталось и песчинки. Перед нами на коленях, намокая под дождём и истекая кровью, стояла жалкая, грызущая себя изнутри женщина, молящая о последнем желании.

А пистолет так и тянул нас книзу. Эстер взяла его в обе руки, и гирлянды капель рассыпались с него и разбились об асфальт.

— Ты можешь как-то разорвать нашу связь? Чтобы мы не мучили друг друга.

— Мне очень жаль, — произнесла Илона. — Знай я, как избавить вас от боли, я б давно это сделала. Слишком поздно осознала, чем это кончится для вас. А он и забыл, что ты настоящая, правда?

И Эстер кивнула. Слова здесь не нужны.

— Теперь, — Илона сникла, — ты свершишь надо мной возмездие и откроешь ему глаза. Или же даруешь мне милосердие и пустишь пулю с эвтаназией. Как тебе удобнее смотреть на это.

А дождь так и сочился по волосам, прилипающим к щекам, по ним самим и по лбу, стекался по тканям и коже, смывая сожаления и лишние раздумья. Эстер утёрла нос и отшагнула назад. Так, чтобы было удобнее вытянуть руку с жестоким оружием.

— Ты тоже прости нас. То есть, нас обоих. Дай Бог, ещё увидимся за гранью миров.

— Ой, Бога-то ради, не ты героиня его книг, — посмеялась Илона сквозь прорвавшийся кашель. — Не тяни. Сделай должное и поставь на мне точку.

— Точку в конце твоего романа, — грустно улыбнулась Эстер, тяжко вздохнула и приставила палец к курку. — До встречи. Прощай.

И прогремел выстрел.

Тряпичная кукла, которая секундой ранее была живым человеком, сложилась на земле и замерла, дабы никогда не подняться, дабы никогда не мешать слёзы с осенним дождём.

Эстер уронила пистолет и отдалась небесному водопаду.

— Так надо, Создатель, — сказала она. — Так надо. Но ты не виноват в этом. Не ты.

И мы вместе устало закрыли глаза. И мы вместе упали в бездну, принявшую нас как холодная колыбель, играя песню крови и влажного камня.