Огни на озере. 4. На память о возвращении

Новое утро было хмурым и тёмным, укутанное в туман, словно ночь и не собиралась покидать эту землю на сегодняшний день. Тоскливые чайки, заражённые скорбью, кричали средь облаков в честь погибшей души.

Астру нашёл деревенский рыбак, когда возвращался с любимого места ловли. Её вынесло на берег, белую как мраморную скульптуру, завёрнутую в водоросли и обрывки платья-рубашки. Как и слухи, правдивые иль лживые, новость о смерти девочки из семьи Темниковых быстро обошла деревню, и когда с печальной вестью пришли к самим Темниковым, к месту трагедии уже стеклись любопытствующие.

— Самоубилась? — перешёптывались местные.

— Возможно. Совесть в ней аукнулась после убийства…

— Да вряд ли. Девчонка хоть и распущенная была, но жизнь любила.

— Небось, заплыла слишком далеко.

— Чё, в платье-то?

— А, может, с Эрнестом и Юлей поссорилась, вот и сбежала.

— Разойдись! — закричал Эрнест собственной персоной, расталкивая зевак, и пробрался вперёд.

Её успевшие высохнуть волосы почти сливались цветом с песком, окружавшим её тело. Она лежала ровно, с руками на груди — кто-то позаботился — тихая и спокойная. Такая красивая. Но мёртвая.

Если кто узнает, ему скажут — как ты посмел, она же твоя дочь! Но они не узнают. Была причина.

Но… но… тем не менее…

Ты убил её! Ты сделал это! И притворяешься, что не при чём!

Горло резко сдавило, закололо как от шипастой проволоки. Задыхаясь, Эрнест вздёрнул голову и обхватил шею, словно хотел сдёрнуть эту воображаемую проволоку, закрутившуюся вокруг неё. Облака затопили его глаза. Крики чаек дрелью впивались в мозг. Кто-то затормошил его, но бросился назад, когда он закричал во всё горло, выпуская наружу приступ чёрной совести.

Спокойно… спокойно. Так или иначе, ничего уж не исправить, жалей или не жалей.

Всё кончено, отозвались в памяти ночные слова.

Эрнест протёр лицо озябшими на ветру ладонями и затем спрятал их подмышками. Спокойно, повторил он себе. Мы переживём, мы придумаем, как это пережить. Возможно, Астра бы, на самом деле, покончила с собой в своё время, как многие из их предков, поражённые наследственным безумием. Он прервал его прежде, чем оно забрало кого-то ещё…

— Нет! Нет, почему! Почему! — где-то за толпой запричитал маленький Феликс.

Какого чёрта он за ним попёрся?!

— Стоять! Феликс! Не ходи туда! — Эрнест на лету поймал его за руки и насильно прижал к себе.

— Пусти! Папа, пусти!

— Не надо, не смотри!..

Но упорный мальчик вырвался и рухнул на колени перед телом сестры. Бессвязно лопоча, он гладил её по тыльной стороне ладони, и слёзы лились по его щекам, и никто не смел одёрнуть, не смел прервать его горе.

Эрнест силой оттащил Феликса от тела, и тот прижался лицом к его плечу. Цепкие ручки обхватили шею, почти душили, почти так же, как и слёзы, что готовы были вновь изменнически выстрелить из глаз.

— Зачем она ушла, папа? Почему так? — сквозь всхлипы спросил Феликс, так и держа шею Эрнеста в кольце.

Чайки сгинули. Туман и не думал расходиться и как будто усилился, стерев границу озера и небес. Сплошная серость. Сплошное сизое серебро, которое растопило взгляд.

— Я не могу этого объяснить, малыш. Мы поймём… когда-нибудь.

Феликс видел озёрные огни. Потому он не спал почти всю ночь, наблюдал за ними через окно, как за звёздами, что рассыпались с неба. Считает, что они зажглись не просто так — они освещали Астре путь на небеса.

Среди огней он не разглядел ни лодку, ни тех, кто в ней находился.

Какое облегчение.

Эрнест донёс заплаканного Феликса до утёса. Бедняжка не успокоился даже дома, красное личико опухло от слёз. Тогда Эрнест уложил Феликса в постель в его уютной комнатёнке, и тот быстро погрузился в сон под теплом одеяла.

Воспользовавшись моментом, Эрнест осмотрел стол, усыпанный исписанными листками, тетрадями и детскими рисунками. Феликс рисовал так же плохо, как и играл на пианино, но вот писательство шло успешно. Эрнест выудил одну из тетрадок и вчитался в наивный, но не лишённый смысла текст.

Такое несправедливое недоразумение. Дочь оказалась лишённая талантов напрочь, а сын растёт настоящим творческим гением.

Жаль, что он подвергнулся такому удару. Останься же Астра жива, было бы хуже. Не то бы и Феликса ранила, кто знает.

Эрнест больше ничего не знал.

Стерев сбежавшую слезу, он вернул тетрадь на место и покинул комнату.

***

Весь этот мрачный день, словно дно озера перевернулось в небо, Илона не выходила из дома.

Весь этот день она распиливала себе душу по струнам никельхарпы и запивала боль припасённым вином. Полено за поленом летело в топку — даже она, полутень, привыкшая к холоду тела, продрогла до самых костей от погоды и горя. Воздух быстро отрезвлял, она пила ещё. Бутылка за бутылкой билась об пустой угол гостиной, пока Илона, завернувшись в плед, жалась с ногами в кресле.

Как же так вышло… Как Эрнест допустил такое!

Не хотелось спрашивать. Не сегодня. А кого ещё спрашивать? Душа Астры осталась в мире Хопеаярви. Озеро не отпустит её просто так.

Ещё одна бутылка в полёте разбилась об пол. Горький цветочно-ягодный вкус переливался на языке. Алкоголь окатил волной тепла, и Илона, пока оно не потухло, потянулась за никельхарпой под столиком, на котором в ряд стояло целых четыре литра вина.

Стук в дверь.

«Кого это Дьявол ко мне занёс. Нет меня дома, приходите завтра», — Илона ухватилась за гриф и потянула инструмент к себе.

Стук в дверь.

— Оставьте меня в покое! Я пока не скоро сдохну, приму вас завтра! — бросила в потолок Илона и задёргала струны на спасительной никельхарпе, медленно отдаваясь пьяному забвению.

Стук в дверь. И ещё один.

— Да пошли вы все! — она оставила инструмент на полу и протянула озябшие ноги к печи. — Дверь не заперта. А коли вы призраки, так вы и без двери зайдёте. Что! Ну заходите, раз не терпится!

Тишина. Почти. Стёкла окон чуть дрогнули, и огонь воспылал ярче, почуяв знакомое присутствие.

— Привет, Илона.

Виток мороза прокатился по телу Илоны, задушив и без того слабое тепло. Инстинктивно она метнулась к печи, устремив взор в прихожую, прижав ладони к жгучей глине, но лёд в ней не таял.

Призрачная девушка замерла в проходе, гладя шрамы безумия на обнажённых кистях. Обрывки длинной рубашки свисали листьями ивы после урагана. В глазах — больших, потухших глазах, чей цвет отобрала смерть — затаились лишь ненависть и страх. Воображаемые капли стекали по тонкому силуэту и слипшимся волосам.

От неё пахло озером.

— Я знала, что ты увидишь меня, — коротко улыбнулась Астра. — Прости за вторжение. Но мне нужна твоя помощь.

Илона медленно прошагала к ней, еле веря тому, что видит, что чувствует, и продавила сквозь рвущиеся слёзы:

— Просто скажи, что случилось…

Шрамы расползлись по коже вплоть до шеи, задёргавшейся от презрения.

— Мой отец… — прошептала Астра.

Объяснения излишни.

Тихий гнев передался Илоне, посеялся в душе и стал расти. Кулаки сжались, ногти вдавились в ладони.

— Будь ты проклят, Эрнест, — прошипела она.

— Потому мне и нужна твоя помощь, — так же тихо продолжила Астра, и трещины в её мраморе тускло засияли. — Нужно показать ему, что моё убийство не обойдётся ему даром. Не знаю, как, но надо! И ещё, Илона. Я не хочу оставлять Феликса одного. Вдруг и с ним что произойдёт? Я не прощу себе, если однажды отец убьёт и его.

Вчера бы такое признание звучало как нонсенс. Сегодня эти страхи имели очень веские обоснования.

У Илоны никогда не было детей. Ей ни разу не удавалось забеременеть. Одни мужчины, с которыми она встречалась, пользовались этим, другие требовали невозможного. И тех, и других в бесконечных обличиях забирала смерть. Ей так хотелось стать матерью: заботиться о ком-то маленьком, любить его, ласкать. И так век с лишним она посвятила самой себе. Она мечтала любить кого-то безотказно, без остатка.

Она влюбилась в детей Темниковых. Она почувствовала себя самой счастливой на свете, когда и они полюбили её.

Как же мог отец прервать жизнь своей же дочери!

— Я убью его раньше.

Илона вынула из шкафа с оберегами старый нож с руной Манназ на рукояти. Холод печали отступил под напором огня мести. То, что надо.

Она повесила нож на ремешок платья и стремглав побежала прочь из дома.

— Эрнест? Там Илона, её позвать?..

— Не надо, Юля. Мы поговорим снаружи. Мы разберёмся, — он поднялся из-за пианино и прошёл мимо заплаканной жены в прихожую, бросив ей вымученную улыбку.

Он видел её через окно, ещё на подходе сюда. Она долго стояла вдалеке, наблюдая за домом, как маньяк, который выследил жертву. Она так красива, когда злится. Увы, сейчас им не до ласк и не до смеха.

И Юлия, и вся деревня с лёгкостью поверили в легенду — которая, впрочем, содержала достаточно правды — что Астра сошла с ума и бежала из дома, а, когда она вышла на лодке в озеро, она случайно выпала из неё и утонула. Феликс упорно считает, что Астрой овладели злые духи, что тоже по-своему правда, но не целиком.

Илону легендами не пронять. Хопеаярви ничего от неё не утаило. Немудрено, что она явилась. Впусти Эрнест её в дом, тотчас же сбежится Феликс. А ему меньше всего хотелось, чтобы Феликс видел его смерть, как он сам видел смерть своего отца.

Потому что ясным как день было её желание. Она пришла убивать.

— Привет, — Эрнест открыл дверь и во второй раз вымучил фальшивую улыбку. — Пошли со мной.

Махнув вдоль берега, он лихо пошёл через утёс, и Илона столь же уверенно последовала за ним. Когда они достаточно отдалились от дома, она остановилась, а Эрнест всего лишь замедлил шаг, безмятежно прогуливаясь у края обрыва, за которым тихо бормотали волны Хопеаярви.

— Я жду объяснений, — заявила Илона.

Ясное дело, чего именно. Но Эрнеста так и тянуло разозлить её ещё больше:

— Объяснений? — спросил он через плечо.

— Не строй из себя идиота! — выплюнула она. — Зачем ты так поступил!

Он обернулся, и растущий ветер подхватил его чёрно-серые пряди.

— А ты и не знаешь. Астра вышла из-под контроля, в том числе и её тьма. Я нашёл самый эффективный способ остановить её, пока никому из нас не стало хуже. Только прошу, не начинай ничего на тему того, что я её отец. Мы живём в мире, где одно зло либо порождает, либо устраняет другое. И моё личное зло было необходимо.

Она заложила руки за спину. Он заметил, но не подал виду. Пускай. Да будет так.

— Давай уж, не затягивай, — пожал он плечами. — Закончи мою симфонию жизни и позволь сыграть другим.

Илона затряслась всем телом, веки затрепетали, как и губы в незнании слов.

— Какая же ты… бессердечная тварь!

И в новую секунду взлетело лезвие, и остриё ножа впилось в плечо Эрнесту.

Он не закричал от боли, лишь заглотил вдох, сверху глядя на Илону, когда она вынула нож. Почему в плечо, могла бы и сразу в грудь…

Да, ему было больно, но не в том роде, как бывает больно обыкновенным людям. С болью к нему прилила беспричинная эйфория. И он смеялся. Тихо, но искренне. Он смеялся над телом, которое он скоро покинет, но душа не умрёт никогда, и он пересилит грань. И будет смеяться над тщетностью смерти.

Илона отпрянула от него с невыносимым отвращением.

— Ты что делаешь? Перестань улыбаться.

А он и не думал останавливаться.

— Перестань улыбаться! — закричала она, срывая связки.

Эрнест прижал ладонь к пульсирующей в куртке дыре и пошёл на неё.

— Какой смысл, Илона. Я своё дело сделал — уберёг всех нас от худшего зла, каким она могла предстать. Забирай меня, раз так желаешь. Это ничего не поменяет.

Илона направила на него остриё, не давай подойти ближе, и накрывшая её ранее паника растворилась в новой дозе ненависти.

— Нет. Ты ошибаешься. Я заберу тебя не одна.

Чёрные точки обморока рассыпались перед глазами, заслоняя туманный день, когда до него донеслось:

— Присоединяйся, папочка.

Что… откуда этот шёпот? Эрнест огляделся, но обрыв был пуст. Ветра пощёчиной ударили по лицу, неся за собой призрачные голоса, среди которых выделялся один женский — он узнал бы его из тысячи.

— Я голос озера. Я отомщу за ту грязь, что ты размножил во мне! Ты отплатишь за мою смерть. Я заберу твою душу — с собой.

И да зажгутся вновь огни.

Из последних сил Эрнест набросился на Илону, и новая рана пробила его тело в груди. Багровыми пальцами он поддел её браслеты, и плетёные кольца разорвались, а защитные дуги треснули напополам, оставшись в его тисках, пока он падал наземь.

Когда спина заныла от падения, Эрнест краем глаза разглядел призрак Астры, с равнодушной злобой наблюдавшей за тем, как он истекал кровью. Раздираемая ветрами аура шелестела обрывками тьмы и света. Она свободна от озера. Беспредельно свободна — как безумие.

Чтоб тебя, Илона…

Ведьма склонилась над ним, встала на колени и прижала к земле. Она не из тех, кто ограничивает себя. Зрение померкло, однако упорно выхватывало белый силуэт Илоны и её ритуальное орудие. Она всадила нож ему в горло и высекла глубокую полосу до низа живота. Она уничтожала маленький мир, что жил внутри него, позволяла крови выйти из берегов, а органам закипеть как лава, прежде чем остыть.

И тогда всё кончилось… И тогда всё и началось…

Детский крик заглушил шум озера. Он расколол и шум в ушах от бьющегося в безумстве сердца. Илона обернулась, заведомо зная, что её без того охладевшие жилы заледенеют от ужаса.

Никто не хотел, чтобы он застал этот миг, это единственное в Хопеаярви существо, которому абсолютно никто не желал причинить зла. Трудно догадаться, с какого именно момента он успел сбежаться на убийство.

— О нет… — душа Астры тревожно заискрилась. — Илона, что делать, он всё видел!.. Илона!

Поздно его беречь. Худшее свершилось. Разбавить бы это, вот был выход.

— Останови его, — кивнула Илона. — Лети к нему, не дай приблизиться!

Астра засуетилась, мечась туда-сюда, разбрызгивая страх. Она кричала, что не может, что боится показаться Феликсу в мёртвом виде, если он разглядит её. Кричала что-то ещё, но вопли тонули в жестоких мыслях, рёве ветра и выкриках Феликса, который продолжал бежать к ним, невзирая ни на что. Он бежал, требовал остановиться, требовал ответов, вернуть всё назад.

Они обе виноваты. Обе оплошали. Кто потом останется с ним, когда они уйдут? Юлия не в счёт, она не спасёт его от грядущего.

Феликс проклят точно так же.

Ты умерла слишком рано, Астра. Ты боишься оставлять Феликса — ты его и не оставишь, ты останешься с ним.

Живи!

Илона толкнула Астру в спину, и её бросило далеко-далеко, словно сам ветер подхватил душу. Её течением несло к Феликсу, волной энергии, столь стремительной, что невозможно сопротивляться. Пушечным снарядом душа летела к цели.

Когда течение пресеклось, дорога назад была отрезана.

Из груди Феликса забился фонтан белой ауры. Удар энергий сбил его с ног, и он распростёрся на траве, тяжело дыша, сдерживая крик. Боль парализовала его, пригвоздила к земле, а вместе с ним пылала от боли и душа Астры, запутавшаяся в теле. Феликс растерянно всматривался в пепельное небо, задыхаясь, губами ловя воздух, пока Астра барахталась внутри него, пытаясь выбраться.

Чужая кожа облепила её и сцепила как кандалами. Её глаза стали его глазами, впитывающими цвет неба. В собственной агонии она не сознавала, что делает плохо и брату, вороша его органами и костями. А когда осознала, её душа глубже погрузилась в плоть. Фонтан ауры иссяк, и выход растворился.

Феликс закатил глаза и потерял сознание. Вместе с ним погасла и Астра.

— Что ты наделала!.. Илона! Что ты наделала! — теперь из дома выбежала и Юлия, неуклюже несясь со всех ног, и бросилась к лежащему без движения тельцу.

«Надеюсь, это его не убило…»

Хвала Богам, опасения Илоны не оправдались. Судя по тому, как Юлия обласкала личико Феликса, обняла и поцеловала, он вполне в порядке. Это пройдёт.

Нет, не иди ко мне, Юлия, и к Эрнесту тоже.

— Не подходи ко мне! Не смей! Забирай Феликса и возвращайся в дом, — дабы добавить вескости своему предупреждению, Илона погрозила ей окровавленным ножом. — Просто уйди! Всё, что надо, я уже сделала.

Покорная всегда и во всём, даже той, с кем изменял её мужчина, той, кто в итоге убил его, Юлия пролепетала что-то, прокралась к маленькому Феликсу и на руках унесла прочь.

Илона вдохнула кровь убийства. Полутень расцвела, требуя завершения расплаты.

Она не боялась быть жестокой. Сегодня особенный день. Защитные браслеты не стягивали запястья, удерживая на цепи её личного демона. Сегодня она выпустила его. И стала она монстром — чтобы убить другого монстра.

Стук сердца утих, и Илона заново всадила нож в горло мёртвого Эрнеста. Он по-прежнему там, но скоро выйдет, нить плоти и души потихоньку прорезалась. Она же ускорит этот процесс.

Наклон влево, наклон вправо. Кровь забилась ключом. Илона вынула нож и как пилой повела его лезвием по коже сбоку. Лопнули мышцы. Шея обливалась красным. Треснули хрящи и кости. Как животному она резала ему глотку до тех самых пор, пока голова не отделилась от тела лишним грузом.

Илона впила клинок в землю и провела пальцами по разрезанному краю. Нащупать душу, вытащить её за кончик нити. Она устроит ему личный ад.

Голоса Хопеаярви заговорили вновь, заверещали морскими сиренами. На озере поднялись волны, и сквозь туман пробились его далёкие звёзды. Воздушные капли впитали их волю, разнося слабый свет меж собой, дотянувшись и до Илоны, и до её жертвы.

Истлевшая нить жизни обвилась вокруг сильной руки ведьмы, и она поддела онемевшую душу Эрнеста и вытащила из телесной скорлупы. Вены вздулись перевёрнутыми реками, сердце заколотилось снова. Сгусток энергии, вызволенный из плоти, истекаемый смертью, быстро обрёл человеческую форму — мужчины с безвольно вздёрнутой головой.

Ещё не понимает, что происходит, даже не воспринимает. Скоро поймёт.

Ветер закружил вокруг них, осквернённый запахами влаги, крови и гнили. Илона погладила щёку бестелесного Эрнеста, так и держа его за грудки одной рукой. За его спиной сияние тумана раскалилось ярче всего. Озеро готово принять его в плен.

Его пустые глаза растерянно мигнули, рот нелепо раскрыт в забытом вздохе.

— Это тебе за Астру и Феликса. И за меня. Хореаярви позаботиться о тебе.

Она выпустила его, и ветер затянул его в сияние, которое обхватило его щупальцами и потопило в грани…

***

[??????]

Что-то произошло…

И продолжает происходить. Словно пласты миров двинулись по планете.

Где он… Это место… Это проклятое место. Он по-прежнему здесь!

Эрнест потерял счёт времени, паря в бесцветной пустоте. Он забывал, когда падал в забытьё и что творил до этого. Ярчайшее из всех желание преследовало его с самого дня смерти — сбежать. Устроить побег из этого мира. Чем больше Эрнест здесь находился, тем меньше он владел собой, и тем меньше иллюзорное пространство озера подчинялось его капризам.

Каждый раз он открывал этот мир заново, когда заново открывал глаза.

В первый раз, когда Эрнеста закинуло в скрытый мир Хопеаярви, его мысли легко принимали здесь материальную форму. Перестав пользоваться ручкой, он бросал в краски северную блёклость, сочинял сумасшедшие пейзажи, выдернутые из погибших грёз, сеял новые огни, пока на то хватало его души. С одним выстрелом мысли у его ног вырисовывались либо гитара, либо пианино, которые новыми оружием убивали тишину, пока не иссякнет их собственная сила.

Творчество — единственное, что спасало от внутреннего гниения.

Развлекаться Эрнест мог и дальше. Но жить здесь вечно он не собирался. Так внезапно уходить из жизни он также не хотел. За гранью незаконченное дело…

Здешние призраки, творцы подобные ему самому, помогать не спешили — ищи свой выход сам. Изредка они участвовали и в настроении Эрнеста создать что-то новое и славное посреди старых фантазий. Пробиваться через грань никому здесь, кроме него, было невыгодно. Сплошные незнакомцы, с которыми он так и не сблизился.

Разве творение вне рамок и земной логики не было мечтой Эрнеста? Было, да. В одиночестве и неугомонной тревоге? Ни в коем случае.

Но страшным был не сам факт одинокого заточения, на которое обрекла его Илона...

Проклятие никуда не делось.

Оно требовало пищи, оно требовало тьму, что неизменно кружила в душе, копило её больше и больше, а в моменты приступов выбрасывало её наружу клубами дыма из трубы. И ни одного источника света, выдуманного ранее Эрнестом или кем иным, не хватало на то, чтобы потушить пыл зла, поработившего рассудок.

Тьма, выпущенная приступами, запретной зоной скапливалась в долинах между небом и водой, как токсичный газ — здесь отныне нельзя было творить. Чёрные жилы сетями и молниями прорезали воздух, уходя под лёд и в обрушившиеся комьями тучи. Золотые ключи гасли свечами, когда и до них доходил губительный смог.

Они ещё встретятся, он всё выскажет Илоне, что думает. Впрочем, в глубине сознания, Эрнест боялся признаться, что согласен с ней. Она поступила ровно так же, как он поступил с Астрой.

Его тьма сильнее света.

Однако… посреди темноты, что множилась изо дня в день, теплился далёкий знакомый свет. Нет, это не один из местных огоньков. Он не принадлежал Хопеаярви и лежал за его пределами, незримый глазу, зримый лишь душе.

Воспоминания. Не его. Картинки слишком яркие и наивные, слишком тёплые для сей ледяной обители.

Где-то снаружи тоскует маленький Феликс.

И где-то снаружи юлит и Астра, в которой тоже предостаточно тьмы, поганящей реальность.

Только попробуй разрушить жизнь Феликсу, только посмей…

Я буду пытаться, думал он, я выберусь отсюда и увижусь с ним. Я прорвусь — даже, если это значит, что я разрушу этот мир, но я прорвусь. Мы пересилим проклятие.

Мы будем сильными.

***

[Весна 1998 года]

Погасли огни на озере. Утратив прежние краски под корой льдов, оно не приносило более радости и успокоения. Дом на утёсе умер, выделяясь на его вершине памятником разбитых сердец.

Юлия вышла из машины и неспешно направилась к нему. Она не приезжала сюда с того самого лета девяносто четвёртого. Феликс часто спрашивал, почему они больше не ездят каждое лето на озеро. Она отвечала: их дома не осталось. И она практически была права.

Сегодня она здесь, дабы подкрепить свои оправдания.

На первый взгляд, снаружи дом стоял абсолютно неизменный, но внутри опустошённый. И его опустошённость странным образом сказывалось на идущем от него настроении — вернее, его на его отсутствии. Никому не нужная двухэтажная коробка, покинутая сломанными куклами.

Внезапно Юлия вспомнила Илону — никто, как она, постоянно твердила, что Серебряное озеро оттого и «живое», что населено человеческими существами. Проклятая шведская ведьма. Если она ещё живёт на том конце деревни, то, небось, приходит сюда. Юлия догадывалась, что между ней и Эрнестом что-то было. Теперь уж всё равно. Они оба её предали. И понесли за то наказание.

А Юлия, меж тем, наказана за трусливое бездействие.

Дом встречал её парящей пылью, как в воде медленно плававшей по прихожей, веранде и остальным комнатам. Кто знает, овладели ли домом невидимые духи Хопеаярви, но эта пыль казалась Юлии единственной и последней хозяйкой этого места, когда-то живого и счастливого благодаря музыке, песням, детскому смеху. Всей семьёй они прятали страхи и болезни внутри себя, заглушая иллюзиями и творчеством.

Феликс пока ни на что не жаловался, хотя ему исполнилось тринадцать — роковой возраст, когда приходит тьма. Лишь после смерти Астры было странное: он весь год говорил, что видел её во снах и посреди толпы, даже разговаривал с ней, когда никого не было рядом. А потом перестал. Она исчезла, ни разу не придя во снах к родной матери.

Ему не нужно сюда возвращаться, не то эта бездна заберёт и его, как забрала сестру и отца. Слава Богу, что из-за такого потрясения он совершенно забыл, как погибал Эрнест…

Любовь и ненависть схлестнулись в истерзанном сердце, когда Юлия прошла на веранду. Тусклые занавески, разбитые барабаны у окна, поседевшее пианино, исполосаное чьими-то пальцами. Точно дело рук призраков. Или Илоны. А в углу за диваном брошены на произвол две гитары, электро— и акустическая.

Юлия дёрнула за струны последней. Зашуршало дерево, заскрипело — ожил дом от волшебной волны на короткое мгновение. И пульс потух в считанные секунды.

С порицанием и скорбью на Юлию смотрели старые картины, висящие на почерневших стенах. Среди бесчисленных разногласий между ней и Астрой они соглашались в одном: они были ужасны. Юлия не любила их так же, они словно помножали тьму, что витала в доме. Карикатуры жизни и смерти, вот что олицетворяли для неё картины отца Эрнеста. И потому они останутся здесь, в утерянной вечности, в наследство мертвецам.

Она заберёт лишь одно.

Где-то в спальне она забыла записи камеры, на которую она снимала счастливое время, пока не явилась смерть. Где-то в спальне покойный Эрнест запрятал аудиокассеты с музыкой и песнями, которые написали вместе. Лишь это Юлия желала спасти. Иное прошлое её не интересовало.

Увы, спасаясь от одних иллюзий, она намерено подкрепляет другие. Ради Феликса она сбережёт осколки семейного счастья. Он поймёт, когда вырастет.

Не смотри на меня так...

Юлия нашла, что искала, в тайном отсеке за одной из тех ненавистных ею картин. По словам Эрнеста, они были написаны в последние годы жизни его отца. Оно и видно. Теперь Юлия чётко прослеживала в них знакомую тьму, что раздирала душу ещё одного Темникова.

Вернувшись на веранду, Юлия в последний раз обвела взором её загнивающий остов. Никто сюда не вернётся.

И чиркнула спичка.

Несмелый огонёк пал на ковёр, на котором скопились комки пыли. Седые пятна ловко подхватили зарождающееся пламя, и жаркие пики активно разбежались по полу.

Забирайте его, духи Хопеаярви. Это ваш отныне дом.

Юлия покинула утёс и долго стояла, прильнув спиной к машине, наблюдая, как кровожадное пламя поглощало бывшее семейное поместье. Языки схлопнулись над крышей, выбрались из окон и щелей — яркие мазки посреди царства серости. Дымная отрава застилала дыхание, но Юлия не шелохнулась, не отвела глаз от зрелища, что сжигало её изнутри так же, как никотин раздирал её лёгкие, как огонь стирал этот дом.

Она до конца досмотрела этот спектакль. И, отбросив потухшую сигарету, села на водительское кресло и уехала прочь.

Прощай, Серебряное озеро.

***

[2010 год]

Что-то происходило. Что-то за пределами сна очень долго старалось её разбудить. А, может, просто пришла пора.

Вязкое онемение проходило с трудом. Она не могла пошевелиться. Сначала она решила по привычке, что отлежала тело во сне. Вот она поднимает веки и окончательно проснётся.

А тело было не её.

Астра очнулась от оцепенения и поняла, что вовсе не лежит, а стоит перед зеркалом, с которого на неё удивлённо глядело отражение. Не её отражение, другое. В зеркале стоял черноволосый молодой человек, высокий, стройный, в голубых глазах играл свет от лампочек, висящих сверху. И Астра вспомнила, что по-прежнему взаперти. Но боли больше нет. Одна лишь немая радость — она снова с ним.

«Какой ты стал взрослый, Феликс. Боже, какой ты стал… красивый».

Он разглядывал себя в зеркале, и она вместе с ним. Они были в какой-то незнакомой ванной, обделанной под морскую стилистику… Наверное, они в квартире Феликса, чего уж тут гадать. Сейчас, скорее всего, утро, и Феликс собирался побриться, судя по лёгкой щетине — как что-то пошло не так...

Астра боялась заговорить, но ожившие мысли косяком заметались в разуме. Не только её мысли. И его тоже. Она с лёгкостью ловила его мысли. А вот он её мысли не слышал… Как же хорошо, что не слышал.

Тем не менее, Феликс уловил её присутствие. Он был не один, и он прекрасно это знал. Шумы в его голове предупредили о пробуждении Астры: её призрачное дыхание, звон её душевных струн, отзвуки смешанных эмоций, затмевающих свет в его глазах.

До этого он размышлял совсем о другой девушке. О той, с которой провёл ночь, о той, чьи мягкие волосы подобны совиным перьям. Она здесь, в этой квартире, осталась в спальне, нежась в тёплой постели.

Несколько обидно разрушать идиллию и вписывать в фантазию совсем иной женский образ. Но Астра устала молчать.

«Какой сейчас год?»

Он содрогнулся. Его сердце — нет, их общее сердце — пропустило удар, и она вмиг пожалела, что подала голос. Но он всё ещё помнит о ней, верно? Он же помнит, что она внутри него? Не забыл?

«Две тысячи десятый», — неуверенно ответил Феликс.

«О Боже, как долго я спала! — воскликнула Астра. — Я, должно быть, столько всего пропустила».

Феликс промолчал. Кажется, он не узнаёт её. Не узнаёт! Но этого просто быть не может. А вдруг он просто забыл её голос? А вдруг… злое время стёрло поганое прошлое из его памяти?

«Выходит, я живу внутри тебя уже целых шестнадцать лет. Это очень большой срок, очень. Многое могло произойти. Но что-то мне подсказывает, что жизнь щедро наградила тебя за те препятствия, что ты преодолел».

На всякий случай Феликс осмотрелся, обыскивая глазами ванную, и вконец убедился, что женский голос, чёткий и громкий, звучал лишь в его голове.

«Это не мои мысли… Я что, схожу с ума? Как я слышу тебя, когда тебя нет?»

«Успокойся, Феликс, ты не сошёл с ума. Ты такой же нормальный человек, как и я. Да мне ли объяснять? Ведь мы же, мы же… Так, ладно. Я знаю, много времени прошло с тех пор, как мы с тобой говорили. Но ты догадался, кто я?»

«Я… не уверен», — ответил Феликс.

«Но ты не особо напуган моим появлением. Почему же?»

«Почему… Сам не знаю. Но что-то есть в тебе знакомое. Будто даже родное?.. Словно ты часть меня».

«А знакома я тебе из детства, верно?»

«Нет-нет, постой, не надо. Не напоминай, не напоминай мне о детстве!»

Голова затрещала от тяжести двух душ. Нежданная боль стрелой пронзила мысли, и Феликс вцепился в раковину. Между ними растопился металл, и пара красных капель сорвалась на белоснежную керамику.

«Не возвращай меня в прошлое… Прошу. Прошу тебя, не напоминай! Тогда было… что-то, что я больше не желаю вспоминать. Я столько сделал, чтобы стать другим, чтобы забыть, стереть эту тьму. Прошу, не взывай к ней! А если иначе не можешь, уходи прочь!»

Астра онемела. Столько боли, как тогда, в первый раз. Столько горечи. Бедный маленький братик, и ты тоже проклят.

Феликс вытер струйку крови, вытекшую из носа, и, медленно успокаиваясь, смирившись с внезапной соседкой, собрался с духом.

«Ты говоришь, что живёшь во мне уже шестнадцать лет. Может, я когда-то и говорил с тобой, но я этого не помню. Столько лет молчала, а теперь вдруг заговорила. Как же так?»

И Астра ответила честно:

«Скажем так, я устала молчать. И я устала быть пленницей моего сна».

«И поэтому ты так и останешься у меня в голове».

«Да, Феликс. Я больше не усну. Тебе придётся привыкать ко мне заново».

Храбрый маленький Феликс. Как быстро он смирился с тем, что вынашивает вторую личность. Что-то он точно помнил, не признавался лишь. Ни ей, ни себе.

«Придётся так придётся. Полагаю, именно так к поэтам приходят музы. Как же мне звать тебя? Напомни мне, пожалуйста».

«Муза, говоришь? — усмехнулась она. — Прелесть-то какая. Вот ты у нас писатель, Феликс, у тебя, должно быть, уже есть хотя бы один роман?»

«Есть, конечно, — Феликс поневоле расплылся в улыбке. — И далеко не один. А на днях я начал писать ещё один».

«И о ком же?»

«О девушке, борющейся с несправедливостью».

«Вот как? Мне уже нравится. И как её имя?»

«Я назвал её Эстер. А почему ты спрашиваешь?»

Эстер. Звучит почти как Астра. А это идея. Он же не случайно дал ей такое имя, не так ли?

«В таком случае, зови меня Эстер. И если тебе понадобиться какая-либо помощь, просто спроси меня. Я уже никуда от тебя не уйду».

Я больше никогда тебя не брошу.

***

[2016 год]

Почти… Почти добрался...

Чёрт, опять впал в забытьё. Слишком темно, бодрствовать становится сложнее. Он перестал понимать, куда шёл...

Источники света вымирали, а призраков, что умели их воссоздавать, оставалось всё меньше. Их поражала тьма, которую сеял Эрнест по своей воле и помимо неё. Измельчавшие зоны, где хранился живительный свет, сжимались в кольцах мрака, захватившего озеро.

Хопеаярви увядало.

Эрнест обследовал его тайные земли от края до края в поисках уязвимых точек их границы. Попытки пробиться терпели крах. Попытки творить оканчивались неудачей, когда возрастал тёмная жажда. Парить не хватало мощи, плыть и брести — единственный путь.

Заточение превратило Эрнеста в вечно голодного вампира, утратившего человеческий облик. Чужая одежда, сшитая из видений, свисала как с вешалки. По коже расползлись шрамы и рытвины, пальцы на почерневших руках отвердели длинными ветками-когтями. Лицо, в прошлом привлекавшее женщин, также покрылось следами увядания, покоясь вокруг чёрных дыр, в которых изредка блестят лунные глаза.

Голодное чудовище, загнанное за решётки, вот кем он стал. Озеро не лжёт, раскрывая его отражение.

Но теперь — пора продолжать. Без движения нет желаний. Без желания нет движений.

Слабый душ света пробился откуда-то сверху, очень близко к Эрнесту, но такой недосягаемый. Каменная волна, на которую он взошёл в мёртвом сумраке, привела к месту, где так и не остыла родная энергия. Где-то там жил его дом, снаружи, за гранью миров.

Пав на колени, Эрнест провёл ладонью по камню и стёр его поверхность как грифельную доску. И сквозь это оконце проглядывался любимый утёс, на вершине которого покоились последние останки семейного дома. Дальний край утёса успел разрушиться за потерянные годы, утянув в озеро обгорелый остов.

Об Эрнесте и его наследии поспешили забыть. Зато он помнит всё прекрасно.

Самая слабая часть барьера должна быть именно здесь, рядом с бывшим местом семейной силы, рядом с местом его гибели.

Сверху вниз Эрнест наблюдал за ним. Сверху вниз свисал на него выступающий гребень волны. Тоскуя, задеревеневшие пальцы заскребли каменную стену, огораживавшие свободу.

Он рядом. Свобода. Рукой до неё дотянуться!

И этот свет!.. Сияние подобно ангельскому снисхождению. Не до конца о нём забыли. О нём помнят. Феликс вспоминает о нём. Тёплые, горячие воспоминания, без тени злобы! Надо уцепиться, они-то и спасут его!

Когти переливались в потустороннем золоте, потянувшись к нисходящему свету.

— Иди сюда… — залепетал Эрнест. — Ты мне нужен. Я сгнию навсегда без тебя… Я буду жить! Я вернусь! Я буду жить!

И он ударил кулаками по барьеру. Облако света вспыхнуло, пустило острый луч — прямо в спину, пронзив насквозь. Борозды рытвин заполнились золотой лавой. Сила, сила, свет! Сам Феликс помогал ему и не подозревал об этом.

Эрнест полоснул когтями по барьеру, и грань взвыла, упорно стоя на пути. Когти ударили вновь, и луч, бьющийся из груди, растопил молочную дымку, скопившуюся в оконце с видом на внешний мир. Искры энергии отскочили от крика трещины, оставленной ударом. Руки горели неконтролируемой мощью. Больно… больно!

Не только ему, Феликсу тоже больно. Прости меня, малыш, так надо!

Всем астральным телом Эрнест обрушился на ослабевшую преграду — поддайся мне, столько лет я потратил, грезя о побеге, и пусть пройдут ещё года, я не остановлюсь.

Как по льду растянулись трещины, белой паутиной задрожали во мраке. Эрнест давил и дальше, пока луч жёг душу, пробивая выход в жизнь. Удача улыбалась ему. Нити по одной стали рваться. Трещины раскололи невидимую стену, и открытая рана оросила Эрнеста осколками, впившимися в кожу.

Луч иссяк. Облако потухло в серых тучах, и Эрнест протянул изрезанную руку наружу, через рану обоих миров. Солнце живой стороны затянуло шрамы. Мутные лезвия, торчащие из кисти и пальцев, рассыпались стеклянным песком. Его затягивало туда, Хопеаярви слишком ослабло, чтобы держать в тисках.

Эрнест нырнул в проход, и слепящая белизна обрушилась на его разум.

Небо… Гладь озера… Пустынный утёс и растущий за ним лес. Неужели…

Свобода!

Мир живых. Живое солнце, проглядывающее сквозь тучи. Жажда звала, смерть иссушила волю, переход обострил увядшие чувства. Новые желания обратились в три чёткие цели, что цепью скрепили разваливающуюся на части душу.

Найти Феликса.

Найти Илону.

Найти Астру.

Если она среди живых и приглядывает за Феликсом, недалёк час, когда и она сорвётся, превратится в монстра, каким стал сам Эрнест… если этот час уже не настал в его долгое отсутствие.

План он придумает на месте, когда доберётся до Петербурга. Выяснит обстановку, решит, как воспользоваться ситуацией и сделать так, чтобы пока никто не раскрыл его возвращение.

Эрнест двинулся в лес, а за его спиной чёрно-белой воронкой завертелась дыра в прорванной грани.