Глава 20. Игра, ход последний. Отцы и дети

Почему перед визитом в Замок Эврил его вдруг потянуло в архивы «ошибок Чар» — Чен не знал. Лишний раз соваться в хранилище записей, расположенное в подвальном этаже Стражной Обители, было рискованно: он и так уже привлёк внимание, когда целую ночь просидел здесь, копаясь в материалах по делу Илэн Феррел. Конечно, Луча обязаны допускать в архив в любое время суток, не уточняя цели его изысканий. Но судя по изумлённому лицу стражника, скучавшего на дежурстве у двери в подвал, за последнее столетие вэй’Ченселин Тарис был единственным Лучом, кто этим правом воспользовался. Количество пыли на документах интервалу в сто лет вполне соответствовало.

«Ошибками Чар» выразительно именовались ученики, которые до стадии вейлина не добрались. И за семь веков после окончания войны (именно тогда появилась программа подготовки Вэй, именуемая Ступенями Боли) «ошибок» накопилось порядочно. Хотя листая страницы, заполненные именами и кратким изложением обстоятельств, Чен думал: если прикинуть, сколько каждый год появляется новых учеников, то неудач не так и много… и чем дальше от Войны Чар, тем меньше их становится. Ну разве не победа? Есть с чем поздравить Звезду, не правда ли?

Вот только Открытых в списках нет, им отведено другое отделение архива. Но разве они — тоже не в ряду печальных и страшных ошибок? И уж если начистоту, первой из них следовало бы назвать саму традицию Ступеней. Главная из ошибок, которую даже спустя семь веков никто не торопится исправлять…

А я был так близко, с горечью вспомнил он, но успех у меня вырвали из рук и обратили в пепел. Вместе с телом бедняги Аллена, который так и не понял, кто и зачем на самом деле убил его… и не он один: не поняли все. Даже я сам. «Твой талант восхищает, ты станешь величайшим из Вэй, ми тайфин»… Его губы скривились в мрачной улыбке. Нет, милорд мой магистр, не стану. Я тоже ошибка, милорд, но не ваша, вы в ней не виноваты. Величайший уловил бы вмешательство чужого узора в тот бой. И остановил бы. Пусть не смерть невиновного — но хотя бы убийцу. Бросил бы обвинение ему в лицо. Убедил остальных.

Величайший внёс бы в список ещё одну ошибку: Вэй, виртуозно умеющего — и любящего — убивать. Ведь он любит делать это. Разве я не заметил после первого боя, прерванного Каэрином, сколь явно мой покровитель раздражён? Он даже не смог скрыть досаду… и удовлетворение, когда вторая схватка завершилась смертью. Я видел это, ощущал. И не мог себе поверить. Величайший не колебался бы.

Ему отчаянно хотелось пойти к Каэрину и наконец-то обсудить всё это. Он чувствовал, что финал приближается, и несказанные слова висели на нём тяжестью, якорем, тянущим на дно. С подобным грузом не устремляются в полёт… и не взлетают столь высоко, что хищникам не достать. Даже драконы. Собственный короткий смех в тишине архива поразил его: он был словно чужим, насмешкой Луча Тариса, незнакомца — над мальчишкой, который с непоколебимой уверенностью заявил учителю однажды, что участь робкой зарянки не для него, как и охотника-ястреба; его ждёт участь дракона — или тени, но не камня, лишённого тепла и сердца. Но этот Луч, холодный и саркастичный, с едким злым смехом — он был кем-то другим… не свободным существом без страха и ярости, что наслаждается красотой полёта, незримый для недобрых глаз, недосягаемый для слабых. Нет, тяжесть, невозможность вырваться, освободиться… даже просто поговорить. Камень из него получился отличный.

Чен сузил глаза и передёрнул плечами, сбрасывая это настроение, как жаркий плащ. Скулить и жалеть себя будешь потом, с иронией посоветовал он, если разберёшься с дорогим покровителем, при этом сумев уцелеть. Сожаление тебе понадобится — после того, как твою милую историю с ворохом обмана узнает Звезда. Поистине сказочно повезёт, если в итоге ты останешься Вэй, не то что магистром.

Он быстро перебрал стопку пухлых тетрадей с датами на корешках, извлёк из ящика нужную, бережно уложил на стол — движения замедлились или ему показалось? Тетрадь вовсе не требовала осторожного обращения: ей было чуть меньше сорока лет, а в соседних ящиках в полной сохранности пребывали списки, составленные шесть веков назад. Но пальцы Чена, похоже, действовали отдельно от него, по собственной воле едва касаясь листов, словно крыльев бабочки: хрупких, грозящих обратиться пылью прямо в его руках. Он знал, что найдёт там. И сомневался. Хотел — и не хотел узнать.

По большому счёту, обнаруженное там имя не привносило в расследование ничего нового: они и так уже сузили круг подозреваемых до одного. Рэл был убеждён с самого начала, что их цель — не Двирт, а интуиции командора Стражи стоило доверять. Но если отрешиться от чувств и рассудить объективно, то имя могло вовсе не преступнику принадлежать.

Просто сорок лет назад молодой магистр Каэрин внезапно унаследовал должность Луча, а с нею — Поле Джалайна, и забот ему хватало без учительства. Но у Верховного забот было куда больше, и когда он случайно наткнулся на двоих юных Спящих на грани пробуждения, то подсунул их наиболее подходящему кандидату: самому сильному из магистров, не обременённых учениками. Каэрину.

А тот спустя пять лет убил их на одной из Ступеней.

Но каким образом именно этот исход мог предсказать — или обеспечить — Верховный?

Чен усмехнулся: да уж, велика проблема для властителя дрёмных снов. Важнее другое: зачем ему?

Но к появлению в доме Каэрина ещё одного мальчишки, едва не погибшего на Ступени, Брэйвин отношения не имел — в этом Чен мог поклясться, не глядя в тетрадь. Он умел отличать Вэй от неслышащих и друг от друга, сколько помнил себя. И узоров не забывал. Пятеро вейлинов побывало в Камышинке, пока маленький Чен жил там у приёмной мамы, и всех он запомнил: без всяких усилий, их мелодии сами влились в его память и там остались — до сего дня. Как и шестой. Тот, кого он увидел впервые десятилетним, на Дне Кораблей. Тот, кто в чём-то глубоком, едва различимом, был до боли ему созвучен, страстно привлекал — и оттого пугал не меньше. Двирт Эдрин. Великий Двирт, Луч Звезды, магистр лесного края Дафрейла. Его отец.

Тот, кто принёс его, младенца, в Камышинку и отдал хозяйке мельницы, безутешной после потери новорождённого сына. Тот, кто исцелил её мутнеющий рассудок, ненавязчиво пригасив боль, а любовь и жажду заботы перенеся на другого ребёнка, крохотный тихий комочек в холодном шёлке пелёнок — он до сих пор помнил струящийся, невесомый, похожий на сумеречное небо шёлк. И вспышку счастья в опухших от слёз глазах матери: странный контраст с бездной тёмного горя до того. Чен всегда ощущал отголоски её горя. Он знал: оно не ушло вовсе, а растаяло и утекло внутрь, в глубины памяти, и это заслуга Двирта. Но иной раз что-то поднимается из глубин… и он всё детство боялся, что однажды и её горе всплывёт — и навеянная любовь закончится, и она посмотрит на него как на чужака, захватчика. Врага.

Нет, Двирта он ни с кем бы не спутал. Его не обманул бы даже причудливый талант Верховного.

И этого он Рэлису не говорил. Слишком странная и шаткая причина считать преступником — отца, слишком глубокая. Память младенца… Да он и взрослым Лучом год назад оказался отлично обманут.

Чьё-то приближение он заметил куда раньше, чем визитёр шагнул в дверь. Слабое колебание Кружева, пронизанного Чар, — Чен легко мог бы пропустить, если бы не был наготове все последние дни и ночи, не ловил легчайшие блики, не ждал. Но это Кружево он знал с детства… и тогда тоже выслеживал его заранее. И почти всегда — успешно.

И если это всё-таки враг, то он так же беспечен, как в детстве.

Чен ждал. Не вставая, не меняя позы, не убирая тетрадь. Или пришелец безобиден и случаен, и тогда все эти изыскания ни о чём не скажут ему, — или он идёт сюда, точно зная причину интереса Луча Тариса к содержанию архива.

Чуть слышно скрипнул старый стул. На желтоватую от времени бумагу упала тень.

— Ваш свет озаряет мою душу, вэй’Дэлиэн.

— Приветствую достойного Луча. С чего ты вдруг так официально? На просто Дэна я обычно откликаюсь.

Один из его чарных «братьев», предпоследний ученик Каэрина, главный соперник и досада детских дней. Дэлиэн Анрис, закончивший обучение (не совсем по желанию), когда Чену исполнилось тринадцать. И несмотря на юность (Дэнни тогда едва сравнялось два десятка), мигом зачисленный в ряды Стражи. Неудивительно, если учесть репутацию Детей Боли.

— Ты сюда зачастил. По примеру наставника увлёкся историей?

— Дела, дорогой мой. Утомительные неинтересные дела. Чем только ни приходится заниматься учителю. Ты же видел мой выводок.

— О, да. А кто не видел, те наслышаны. Маленький Чен и его менестрели. Вся Стража ждёт с замиранием сердца, чем твои эксперименты закончатся.

— Если делаются ставки, — весело откликнулся магистр, — ставь на меня. Не прогадаешь. Детишки будут блистательны.

Дэлиэн задумчиво хмыкнул.

— Знаешь, а я бы рискнул поверить. В качестве Луча ты уж точно в победителях. — Страж небрежным жестом повернул к себе лежащую перед Ченом тетрадь, безразлично скользнул взглядом по строкам. Юноша наблюдал за ним с вежливой, откровенно скучающей улыбкой.

«Если наш убийца сидит в Кружевах Дэна, то он уже предупреждён. И если моя догадка насчёт погибших мальчишек верна, то капкан наш готов поймать нас самих, и жить мне осталось, возможно, мгновения. Знает ли Дэн, где поселился Рэлис? Для двух Детишек Боли, бывших коллег, естественно поддерживать связь. Рэла могут убить прямо сейчас — просто из предосторожности. И нырну я к нему или нет, спасти не сумею, а вот если о нём не знают, то я сам укажу на него… и стану виноват в его смерти».

— Старые истории, — проронил стражник, отталкивая тетрадь. На миг их глаза встретились — шоколад и вода океана, насмешливый холод и тёмная пустота. — Ты бы поосторожнее. Ошибкам место в архивах. Думать стоит о детях, что учатся сейчас… и нуждаются в своих магистрах. Копание в прошлом поднимает пыль, вот и всё. А дышать пылью — штука неполезная. Выпьешь со мной сардиса в «Звезде», карманный Лучик Верховного?

— Не сегодня, — Чен аккуратно закрыл тетрадь, вернул в коробку и встал. — Верховный не любит терять содержимое карманов.

— И то верно. Не стоит без необходимости доставлять ему хлопоты.

Дэлиэн встал тоже и протянул Чену руку. Пожатие вышло крепким — даже чересчур. Особенно для столь равнодушного взгляда. Затем стражник кивнул и исчез за дверью; Чен слышал их обмен репликами с дежурным, снова вопрос о сардисе после смены и полное одобрение в ответ. Застрявший в архиве Луч их явно не занимал.

Что же это было? Чен вновь опустился на стул, неохотно признаваясь себе, что разумных причин задерживаться у него нет, но для восстановления сил — а главное, душевного равновесия — стоит пожертвовать временем. Да и братишка может болтаться поблизости, собирая компанию для распития сардиса (или присматривая за дальнейшими действиями Луча Тариса), так что с какой стороны ни взгляни, а лучше подождать.

Что же это было? Угроза бдительного врага — или рискованная попытка помощи друга? Но Дэн не друг, даже не приятель… или здесь он ошибался так же, как с мнимым предательством Каэрина и «безопасной» историей первого визита в Глубину?

А предполагаемый убийца, всё-таки нет ли ошибки и тут? Отчего Брэйвин, если преступник — он, не изъял эту запись из архива? Столь уверен в себе? Не представляет, что кто-либо увидит в судьбе неудавшихся учеников нечто подозрительное? А сам Каэрин, что думает он? Сперва странно замерцал его старый наставник, потом в его доме появляются двое юных пробуждённых, не пригодных для звания Вэй настолько, что их приходится убить. В какое бешенство пришёл однажды Каэрин, когда тринадцатилетний Чен убеждённо заявил, что Брэйвина учитель не боится! А он боялся, и всерьёз, и у него были на то основания… Почему, с досадой и грустью подумал Чен, он не рассказал мне? Не ребёнку, но почти взрослому вэй-лорду, которого он якобы провёл по Седьмой и даже признал готовым для странствия. Все его похвалы, эпитеты вроде «гениальный и блистательный» — если всё это было всерьёз, то отчего же он не решился мне рассказать?!

Он не мог выкинуть эти мысли из головы, пересекая Черту, отделяющую Тень Эврил от края Джалайн. Хотя теперь уже точно было поздно. Что бы дальше ни случилось, Каэрин неизбежно узнает: бывший ученик расследовал давнюю смерть его друга — без него. Снова воспримет это как предательство? Как недоверие — наверняка… Но лучше пусть так, пусть будет оскорблённым и чужим, чем мёртвым. И если повезёт, если мёртвым не станет и Чен, и главное, Рэлис, то у них будет время распутать этот клубок. «Я найду слова, чтобы убедить: я никогда, ни помыслом, ни словом, не предавал его. Я лишь не очень-то ему верил… как и он мне. Тут мы квиты. Да и разве не сам он сделал всё, чтобы уничтожить моё доверие?»

Молодой охранник Черты при виде вэй-лорда не особенно удивился — Чен решил считать это хорошим знаком. От сопровождения в Замок он отказался, чему юноша явно обрадовался: конечно, его вряд ли похвалили бы, брось он пост и оставь дорогу в Тень свободной для… чересчур честных грабителей, про себя усмехнулся Чен, или страшных и опасных менестрелей? Уж если на то пошло, какой толк в охране из всего одного человека? Если сюда придёт настоящий враг, единственный мальчишка не остановит его, Рыцарь он или нет. Разве что он вооружён ещё и Великой Тайной… во что, скептически подумал Чен, неторопливо шагая к Замку, не особо верится. А учитывая сомнительную выправку, и рыцарство под вопросом.

Орден с их беспечностью! Символическая Черта в виде ограды из кустарника, которую легко перелезет и ребёнок, да скучающий парень у этой ограды — наверняка доброволец из фермеров, гордый правом носить меч, или возможно, наказанный за провинность недоученный Рыцарь… если такие здесь имеются. Неподалёку от деревни, где жил Чен, находился Замок Трэл, куда юный Луч часто наведывался; там среди сыновей Ордена были и те, кого белые плащи не прельщали. Точнее, прилагающаяся к ним острая сталь. Жилось им, подозревал Чен, трудновато, хотя явных признаков неприязни к «отступникам» он не видел, а один из них, напротив, пользовался почётом — кузнец, что подобрал для Луча саблю и преподал несколько уроков фехтования. И всё-таки Чен не мог поверить, что недоучек, избравших не Орденский путь, воспринимают как равных и не смотрят с пренебрежением — как Вэй поступают с Открытыми…

Найти отца Ориса представлялось простым: Чен остановился на аллее, ведущей к замковым дверям, с явным сомнением оглянулся, и к нему тотчас подошла стайка ребят, заинтересованных (но не напуганных — несомненная заслуга Каэрина) и готовых немедля отвести незваного гостя к Лорду Трона. Или гостю удобнее подождать здесь, вон в той уютной беседке, в теньке, пока Лорда Трона не отыщут и не приведут? Гость лучезарно улыбнулся, поблагодарил, но привести в беседку попросил не Лорда Трона, к которому, при всём уважении, у Луча Тариса дел нет, а достойного лорда Тель-Диара. И нет, холодных напитков не надо, он не хочет никого утруждать, и торопиться не надо тоже, он прекрасно проведёт время, отдыхая в беседке и наслаждаясь ароматом роз… Но юные Рыцари, не слушая, разлетелись, как воробьи, и напиток всё-таки прибыл — запотевший от холода кувшин, благоухающий травами, и огромный стакан на подносе, который с трудом и явной гордостью удерживал совсем маленький парнишка, младше Ориса, но уже со здоровенным деревянным мечом на поясе. Чен живо перехватил поднос (надеясь, что чуточка Чар, с чьей помощью он спас кувшин и стакан от падения, никого не насторожит), отпил и искренне поблагодарил: напиток был не только ледяным, но и очень вкусным. Мальчик просиял и ушёл, пару раз оглянувшись, — но кажется, незнакомый Вэй и впрямь не вызвал у него ни страха, ни враждебности, один интерес.

А вот у леди в свободных брюках, лёгкой рубашке и несмотря на жару, белоснежном плаще, он явно вызывал совсем иные чувства, куда менее дружелюбные: её лицо было замкнутым и холодным. И меч на бедре определённо был не из дерева.

— Вы искали Тель-Диара, добрый сьер? — осведомилась леди. Не лучшее начало, поскольку ей, конечно, сообщили, что он — Вэй. Но она намеренно игнорирует принятое вежливое обращение. Или с её точки зрения, назвать его так — вежливость и есть? С Рыцарями всякое возможно.

Чен встал и склонился в изысканном поклоне:

— Приветствую вас, миледи. Да, именно так. Вы окажете любезность сопроводить меня?

— Он придёт сам, — сухо бросила дама, — я леди Миа Сетон Тель-Диар. Что за дело у вас к моему лейан?

Мать Ориса. И несомненно, тоже Рыцарь. К беседе с матерью Чен готов не был — он вообще позабыл, что не только сыновья Ордена в детстве берутся за оружие, а после надевают белый плащ, но и некоторые дочери. А эта дочь мерила его неприветливым взором, какого и следовало ждать Вэй от Рыцаря. И вряд ли потеплеет, узнав, что сбежавший из Замка сын поселился в доме этого Вэй и зовёт его учителем.

К его облегчению, подошёл и мужчина — заметно старше леди, и кажется, прямо с тренировки: лицо, руки и грудь под полурасстегнутой рубахой блестели от пота, взмокшие длинные волосы (тёмные, как у Ориса) выбились из хвоста на затылке и прилипли к шее и вискам. Плаща не было.

Выглядел он настороженно. И кажется, присутствию жены был рад не больше Ченселина.

— Вэй’Ченселин Тарис? — его пожатие было крепким, но Чен чувствовал неуверенность даже без Чар. — С вэй’Каэрином всё в порядке? Он порой навещает нас, но другие Лучи заглядывают сюда весьма редко.

— Милорд, — Чен постарался и видом, и мелодией (пусть собеседники её и не услышат) выразить мир и спокойствие. — Леди Миа. Мой визит вовсе не связан с вэй’Каэрином и обязанностями Лучей. Я здесь в качестве учителя. Юноша по имени Орис Тель-Диар — ваш сын, верно? Также он мой ученик.

Родители среагировали странно — оба, каждый на свой лад. Волнение, испуг и даже гнев матери не удивили бы его, но она молча окинула вэй-лорда ледяным взглядом, развернулась и ушла — без спешки, прямая, как на параде, чётко печатая шаг. Отец же, хоть и неявно, но успокоился. Он ожидал от Луча других новостей. И известие, что сын стал учеником Вэй, было в списке его ожиданий далеко не худшим.

Но внимательность, с которой он рассматривал Чена, всё же попахивала непонятным смущением. Будь то Вэй, объяснить было бы легко: когда Чен появился в Звезде, примерно так смотрели на него все, кто имел сомнительное счастье знать Двирта. Поразительное сходство сына с отцом — который ни словом за все эти годы не намекнул на своё отцовство и продолжал эту мелочь игнорировать — наводило на самые разные размышления и теории, и осуждать людей Чен не мог: он сам тонул в океане догадок, одна другой неприятнее. А поскольку лорд Эдрин был как-никак Великий Двирт, уважаемый всеми и безупречный, на чьё имя ни разу не падало ни тени, ни пятнышка, то естественно, тени и пятна искали у сына. И помня скандальную сцену на королевском приёме, находили без труда.

Мне кажется, решительно оборвал себя Чен. Он попросту Рыцарь, в чей тихий мир — и в семью заодно — влез жестокий коварный вэй-лорд, наверняка хитростью похитив сына. Попробуй тут не растеряться!

— Я был не очень деликатен, — осторожно заметил он, глядя вслед уходящей леди. — Мне жаль.

Мужчина нахмурился. Сейчас в его мелодии струился один мотив: давняя и глубокая печаль.

— Моя лейан огорчена. Я тоже… полагаю, нас можно понять. Это не то, чего мы ждали. Мой сын у вас недавно?

— Год.

Рыцарь расширил глаза. Чен отлично читал его мысли, не применяя Кружев: какой трясины за целый год этот тип не удосужился приехать сюда и успокоить нас?!

— Лишь спустя год он рассказал, кто он?

— Орис не рассказал, — ровным тоном промолвил Чен. — Он назвал своё имя, но не место, где вырос. И что я здесь, он не знает. Сомневаюсь, что ему бы эта идея понравилась.

— Отчего… — Рыцарь с явным усилием остановил себя. — Как вы узнали? Вэй впрямь слушают мысли?

Чен слабо улыбнулся.

— Нет. Не таким образом. Сейчас, разумеется, я вижу ваше с сыном родство, но найти вас через Кружева вряд ли смог бы. Я просто догадался. Ещё когда встретил его — в Джалайне, неподалёку. Рыцари видны.

Лорд Тель-Диар коротко кивнул. Его узор пел испуганно и жадно — слишком хорошо знакомое Чену желание узнать всё немедля, смешанное со страхом узнать.

— Видны не зрением Чар, — пояснил он. — Орис держался не как любой мальчишка, почуявший в себе дар, он вёл себя очень смело. Но сама эта смелость, преодоление явного страха — людям вне Тени такое несвойственно. Они не боятся нас. Пока чего-нибудь не натворят.

— Вы его… — Рыцарь сжал губы. — Он уже идёт по Ступеням?

— Нет. И не будет.

— Но как же?!

Недоумение, казалось, смыло все барьеры и правила хорошего тона, реальные и надуманные, мешающие мужчине прямо высказать то, что его тревожит.

— Без Ступеней Боли не учат, разве не так?

— Я учу.

— Его? Это не сделает его… менее Вэй, чем положено в Звезде?

— Его и ещё троих. Ступени не обязательны, как думают многие. Они нужны скорее учителю, чем ученикам. И его статус в Звезде ниже от этого не станет. Всё решают умения, а их можно получить по-разному.

Рыцарь озабоченно склонил голову, рассматривая молодого Вэй, как редкую (и опасную, возможно) диковину. Вдруг лицо его просветлело:

— Вы ведь Луч Тарис, тот самый мальчик… э… магистр, который на Совете заявил, что готов учить без Ступеней и брать любых учеников? Там ещё была какая-то история с вызовом и смертью… Я не посещал тот Совет, но слышал рассказы. Вас поддержал лорд Ордена, такое не пропустишь!

— О да. Вышло больше шума, чем хотелось бы. Лорд Лайан, ваш собрат из Лива, невероятно помог мне.

— Это произвело впечатление, — кивнул Рыцарь. — Хотя и странно: Ступени были всегда, значит, в них есть смысл, с логикой не поспоришь. Правда, Орис вряд ли обычный ученик Вэй. И те трое — такие же?

Ход его мыслей был прозрачен: Луч сумел угадать происхождение Ориса, носит выкованное в Тени оружие, Рыцарь вступается за него на Совете — видимо, у юного Вэй с Орденом особые отношения. Если же Тель-Диар знает, что учитель Чена, Каэрин, первые восемь лет жизни провёл в замке Эврил, то видит и причину удивительной близости магистра и обитателей Тени.

— Да, тоже менестрели, — он скрыл усмешку. — Ступени были не всегда, милорд. Я не ломаю традиции, а напротив, следую им. На свой лад.

— Орис не менестрель! — вознегодовал Рыцарь.

— Был менестрелем, когда я его встретил. Милорд, почему это задевает вас? — возможно, это было уже совсем лишнее, но за шаг до финала он просто не смог удержаться. — Они происходят из самых разных семей. Старший мой ученик — дитя Вершины, второй — сын учёных… Они обыкновенные дети, без всяких дурных наклонностей, и вреда от них нет. Наоборот. Они дарят свой талант людям, за что Орден осуждает их? Ведь в Тени знают цену талантам!

Мужчина выглядел рассерженным и озадаченным одновременно. «Ну вот. Ещё один, чьё дружелюбие я успешно превратил парой фраз в неприязнь. Молодец, Чен. Самое то перед полётом в Глубину — собрать побольше ястребов, чьи гневные мысли за тобою погонятся».

— Вы учите Ориса как менестрелей? Но они лодыри, попрошайки, а он приучен трудиться! Он был прилежным… пока всё это не началось. — Рыцарь тяжело вздохнул. — Его дар. Он всегда любил музыку, но если бы не дар, он бы и не задумался… я уверен! Конечно, мы не хотели делать из него Вэй. Он сам не хотел! Он боялся Ступеней, как и мы. Боялся, что кто-то станет унижать его, причинять боль, только чтобы утвердить власть, сделать покорным… разве не это происходит на Ступенях?

— Нет, — кротко обронил Чен. Но собеседника прорвало — он вряд ли слушал:

— Он прилагал усилия, чтоб выбросить это из головы. У него получалось. Говорил, что музыка помогает — особенно когда его Глава Обета, мой старый друг, подарил ему новую минелу работы Тэйта. Нарочно за ней ездил в Аэтис, в секрете от всех нас. Орис так радовался… и о Чар не думал больше.

Думал, молча возразил Чен. Но не говорил вам. Чтобы попусту не огорчать. Толку-то в словах не было.

— А потом совсем забросил учёбу, пропускал тренировки или сдавал сражения… проигрывал, — пояснил Рыцарь, явно вспомнив, что собеседник не из Ордена. — Ему всё стало неинтересно, кроме минелы.

— Понимаю, — тихо отозвался Чен. Мужчина с горечью кивнул.

— А мы не понимали. Он же сын Рыцарей. Он не мог отбросить всю нашу жизнь, весь смысл и каноны… Миа, его мать, тревожилась… говорила, что добром не кончится, даже поссорилась с Девлином, который эту минелу ему привёз… так они и не примирились. Но чем виноват Дев? Треть наших Рыцарей играет на чём-то, вы бы слышали наши концерты. Орис тоже на них выступал, мы им гордились: он был из самых младших, а все твердили о его таланте… Но это же развлечение. Не главное для Рыцаря. — Он смотрел на магистра едва ли не умоляюще: — Его никто никогда не упрекал. Мы же не дикари с гор, мы знаем, что дар пробуждается не по воле человека, и тот не несёт вины… пока не срывается и не делается Открытым!

— И тогда — тоже.

Рыцарь недоумевающе поднял брови, но то ли вспомнил о странном отношении Луча Тариса к вопросу Открытых, то ли его эти вэйские дела попросту не занимали — в отличие от участи сына.

— Мы ведь не могли смотреть на всё это молча. Его через день отправляли на кухню за несделанные уроки, на тренировках над ним попросту начали потешаться — он дрался как семилетки… а он словно не замечал, делал что велят и мчался к своей минеле. Скажите, вэй’Ченселин, — его взгляд стал напряжённым и полным непонятной тревоги, — а дети магистров тоже… уходят? Вы говорили, они из разных семей.

— Менестрели? Не знаю, — с искренним удивлением признался Луч. — О таких я не слышал. Сомневаюсь — дети у нас редкость, их высоко ценят и позволяют Пробудиться, едва появятся признаки дара, когда они ещё слишком малы для пути менестрелей. Ну а потом — лет двадцать учёбы, и дальше они уходят уже на другой путь… странник-вейлин — это совсем не менестрель, пусть даже и с музыкальным инструментом.

Тель-Диар самую малость, но расслабился. Причины Чен не понял — как и скрытого смысла вопроса. И об этом стоило поговорить… потом, когда история с поимкой преступника завершится. Тем более, из Звезды его наверняка выбросят, так что времени на обсуждение проблемы Ордена с менестрелями будет предостаточно. Если, конечно, с бывшим Лучом достойный сын Ордена согласится о чём-либо говорить.

— Нельзя было на него давить, — мрачно сказал лорд. — Запирать минелу… Это вразрез с Канонами, уж нам ли не знать. Рыцарь делает то, что хочет, следует желаниям сердца. Но формально он ещё не стал Рыцарем. И было ясно, что если за ум не возьмётся, Посвящения ему не видать. Конечно, он пришёл в ярость из-за минелы. Перестал с нами разговаривать. Ну хоть начал нормально драться — от злости наверняка. Но со всеми перессорился, держался сам по себе… мы его неделями не видели, кроме как на тренировках. Я всё хотел помириться, отдать проклятую минелу, да Миа стояла стеной — и ведь парень-то стал заниматься! Миа — из Внутреннего Круга, — почти виновато объяснил он. — А тут такое.

Несказанное «позорище» звучало ясно, как наяву. Чен подумал, что пожалуй, был к Орису слишком строг: чистки кастрюль и молчания мальчишка и без него натерпелся. Зато понятно, отчего не спорил, не пробовал изменить жизнь почти-слуги в доме магистра: привык. И к кухонной работе, и к тому, что взрослым на его желания наплевать — делай что велено и скажи спасибо, если не отбирают минелу.

— А потом, — сумрачно сказал отец его ученика, — объявился тот менестрель. По дурости залез в Тень, а наши умники потащили его в эллин. Нет бы выкинуть за Черту тихонько. Ревнители закона, трясины. Пацан вроде Ориса. Устроили зрелище. Миа говорит, Внутренний Круг до сих пор едва не искрится, а на тренировках стараются не встречаться, как бы чего не вышло… Зато закон соблюдён!

Так. Суть происшествия Чен понимал: он хорошо знал закон Черты… как и все до единого менестрели. И какой же Тьмы кто-то рискнул нарушить сей дивный закон и нарваться на порку?! А в то же время в другом Замке случилась весёлая история с костром. Что за безумие тем летом творилось в Тефриане?

— Попало ему сильно. — Рыцарь поморщился. — Слава Свету, один из наших ребят решил пойти с ним и приглядеть. Хотя кое-кто считает, лучше бы вызвали Каэрина. Ну да что спорить, сделанного не отменишь. Я думал, Орис на тренировке… надеялся, он не увидит. Не то зрелище, которого пожелаешь мальчишке.

«И не та участь, которой заслуживает любой менестрель. Перебрался он за вашу Черту или нет».

— Вот после этого Орис и ушёл, — с неясным упрёком глядя на Луча, процедил Рыцарь. — Смысла в этом нет. Никакого. Он же видел, какой трясины его-то потянуло на этот путь?! По мне, так лучше средства от судьбы менестреля не выдумать! Никогда не понимал родителей этих парнишек… у того хоть семьи не было, некому удержать. Но и мы не удержали, — подавленно завершил он. — Ещё и наговорили… всякого.

— Он считает, вы не простите его.

— Я-то думал, не простил он. Я едва его не ударил, да и мать… она расстроилась, — неловко попытался он объяснить. — От боли люди творят глупости. А потом жалеют. Мы оба вели себя хуже некуда. Рычали на него. Сказали, если посмеет уйти, пускай забудет, что был нашим сыном. И не вздумает возвращаться.

— Такие вещи говорятся не от чистого сердца. Он не перестал быть вашим сыном, сделавшись Вэй, милорд. Не мы строим стены меж учениками и их родными — чаще родные сами не очень-то стремятся к встречам.

— Мы не смогли найти с ним общий язык тогда. Не можем постичь, что толкнуло его уйти — ладно бы к магистру, но шататься по дорогам… Прошёл год, а он скрывает, где его дом, и учится тому, что мы никогда не сумеем даже вообразить. Пусть не вы строите стены, но видимо, они вырастают сами… и я не знаю, как их разрушить. Да и надо ли.

Чен вспомнил зал, полный зеркал, и безмолвных вэйских усмешек, и незримых сетей, что опутывали его и остальных, Вэй и неслышащих, всё прочнее и прочнее. Вспомнил, как стоял у дверей дома, где провёл половину жизни, и человек, которому он верил безоглядно, холодно приказывал ему уйти и никогда не возвращаться. Вспомнил, как лежал в траве, тщетно пытаясь дышать, и тот же человек глядел на него с отчаянием и страхом — и то не был страх лишиться способного ученика, а нечто иное, обращённое не к вэй-лорду, а к мальчику по имени Ченселин. И чья кровь текла в его жилах, что за странное свойство удержало его от смерти, было в тот миг неважно. Семья… родной отец никогда ею не был, но Каэрин — да. Настоящим отцом, пусть это слово ни вслух, ни в его мыслях до сего момента не звучало.

— Надо. Ему — уж точно. Он поймёт. Да и сейчас чувствует наверняка. От стен нет проку, разве что ненужная боль… как от Черты Ордена.

Он никогда не сказал бы этого в другое время и обращаясь к другому Рыцарю. Он и сейчас едва верил, что сказал, и подозревал, что сильно о том пожалеет… возможно.

Но сын этого мужчины ему доверился. А он доверился полностью, сам не ожидая того, — тому, кто лишь формально звался его братом, кто был другом учителя, оттолкнувшего ученика именно тогда, когда стал нужнее всего, предавшего… из любви. Теперь Чен не сомневался. Семья. Верность. Любовь. Столь ненадёжная сеть, столь опасная… и неразрывная. Самые крепкие стены возводятся из-за любви, из-за страха, желания защитить… и неумения верить тем, кого защищаешь. Он никогда не думал об этом… да и много ли за двадцать три года своей жизни он раздумывал о любви? Вэй любят только мелодии Кружев. Утешительная и приятная ложь… смешная и пугающая — совсем как нелепая, по пояс ребёнку, ни к чему не пригодная и неведомо откуда и зачем взявшаяся Черта Ордена.

Рыцарь смотрел на него без гнева, хотя подобных речей явно не ожидал. Гнев придёт после, когда тонкая нить доверия разорвётся, и мужчина вспомнит, что непростительную дерзость сказал ему не просто вэй-лорд, но тот самый, что украл у них сына — да ещё и посмел приравнять дитя Ордена к менестрелям!

— Вэй'Ченселин, — помедлив, промолвил он, глядя на юношу так, словно желал и заглянуть как можно глубже — и поскорее отвернуться. — Он был бы счастлив? Здесь… без Чар?

«Нет. Нет, никогда. Ни единого мига и вздоха».

— Не знаю, милорд.

Настолько честен он не был даже с Каэрином, даже с Рэлом… да ладно — даже с самим собой.

— Понятия не имею. Ведь далеко не все, кто ловит мелодии Чар, пробуждаются. И не все пробуждённые становятся Вэй. Чар — часть нашей реальности, Поле накрывает всех в Тефриане, ощущают они его или нет. Вы наверняка думали, откуда дар у вашего сына, если его нет у вашей лейан и у вас? Что-то родилось из ничего — так не бывает… Не удивлюсь, если дар в той или иной степени есть у каждого, за Чертой и в Тенях Ордена. У одних слабее, у других сильней. Как знать, не больше ли повезло тем, у кого он слаб: они могут обрести покой и радость в занятиях, не связанных с заботами Звезды. Живопись, музыка, поэзия, создание красивых вещей, от скульптур и домов до ваз и нарядов… или оружия. Что угодно становится прекрасным, если вложить в него душу. Постижение мира, тайн природы, наука — всё это способы выразить смутные отголоски мелодий Чар, звучащие глубоко внутри, за гранью сознания. Или на грани. Чар для всех поёт по-разному.

— И всё же вы не уверены, — медленно сказал Рыцарь.

— Конечно, нет. Я бы счастлив не был. Даже ребёнком, куда младше Ориса, я едва мог дышать от тоски, от стремления коснуться этой красоты, окунуться с головой и плыть в ней вечно… Но он — не я, и за всех сказать я не осмелюсь. Но мне часто казалось, что иные не-вэй на самом деле не очень отличаются от нас. Мастера, художники, учёные, сочинители историй… все, кому важна не только выгода, но нечто большее — выходящее за рамки того, что объясняется пользой.

Он поражался собственным словам — совершенно неуместным, едва ли не кощунственным в Тени Ордена. И всё же не жалел о том, что произносит их — чем бы ни обернулось.

— Орис пытался найти утешение в музыке, погрузиться в неё целиком, но разве это принесло ему покой? А что ждало его на пороге зрелости, когда все проходят испытания, а он пройти не сумел бы? Если бы он не знал о Чар, — думаю, он мог бы найти счастье, не причиняя тревог вам и являясь тем Рыцарем, каким ему следовало быть. Может, более мечтательным, не лучшим из фехтовальщиков, но ведь не каждый является лучшим. Зато, вероятно, сделался бы лучшим в игре на минеле и исполнении песен, и это стало бы для него источником счастья… или — нет. Как знать. Но этого не случилось. Не я сказал ему слово «Чар». И вряд ли тот несчастный менестрель, которого к вам занесло. А едва ты осознал природу своей тоски, назад пути нет… разве что лгать себе, а это вряд ли сойдёт за счастье. Тем более, для Рыцаря.

— Я всё гадал, что же мы сделали не так, — пробормотал Тель-Диар. — Но вы правы, Чар вокруг нас, всем о ней известно. Скажите начистоту… дело не в слабости? Мы учим детей преодолевать слабость. Во всём.

— Мы тоже. И поверьте, без этого нельзя и менестрелям. Преодолевать слабость, учиться, отдавать многое ради того, что воистину важно, во что веришь, к чему стремится душа. Мы не такие уж разные. Ваш сын талантлив и трудолюбив, и уж никак не слаб.

— Вы добры. И глубоко судите, чего не скажешь по возрасту. Видно, хоть в этом Орису повезло.

Рыцарь вздохнул.

— Но пересказывать ли всё это Мие, не знаю. Она смотрит на вещи иначе. И всё же я попытаюсь. В одном вы попали в точку… — он поморщился. — Продлись всё, как шло, особо счастлив он не стал бы.

Они помолчали.

— Милорд. Если Орис захочет примирения, то сможет сюда вернуться?

Рыцарь ответил сумрачным взглядом.

— Уж точно не с минелой. Никто его не тронет, ясно, но можно ранить и не касаясь, если просто смотреть и молчать… а кто-то молчать не станет. Не в обиду ему и вам, я предпочёл бы встретиться не здесь. Поблизости немало отличных гостиниц. Если он пожелает… — мужчина нахмурился. — Поверьте, я буду рад. Очень. Он мой сын и им остаётся.

О том, примет ли в такой встрече участие мать, он не сказал. И кажется, опасался вопроса. Но Чен и так уже сделал вывод и не желал ещё больше всё усложнять. С проблеском едкой иронии он подумал, что в одном смысле они и впрямь весьма схожи: оставлять своих детей отлично умеют подруги как Вэй, так и Рыцарей.

— Милорд, признаюсь, я ведь пришёл в Тень не только к отцу ученика. У меня есть и другое намерение… тоже связанное с семьёй, со стеной, что возводят меж собой отцы и дети. Осмелюсь ли просить у вас помощи?

Ответом было вопросительное молчание, но без протеста. Уже хорошо. «Осторожно. Очень-очень осторожно».

— Полагаю, с моим наставником вы знакомы. Вэй’Каэрин Трент. С некоторых пор мы не очень ладим. Собственно, вообще никак. Я был старше Ориса, но не настолько, чтобы понимать и прощать… и знать, простят ли меня.

— А вас было за что прощать? — вырвалось у Рыцаря. Чен улыбнулся.

— А Ориса? Тогда я сказал бы — нет, теперь полагаю, что моей вины хватало. Я был мальчишкой, желающим поступить правильно. Он… видимо, был отцом — по сути, хоть не по рождению. Отцы тревожатся и поэтому проявляют суровость к сыновьям… особенно когда досадуют на самих себя.

Тель-Диар сузил глаза (юноша на миг задержал дыхание, почти уверенный, что перегнул палку) и медленно кивнул.

— Да, верно. Глупо возражать. Вы учите сами… — он невесело усмехнулся. — Чем же могу помочь я? Вэй’Каэрин не из числа моих друзей, я плохо знаю его и вряд ли могу просить его о беседе. Да ещё на тему столь… тонкую.

— Но у него был здесь друг, — с мягкостью шёлка промолвил Чен. — Много лет назад. Он был Лордом Трона. Я забыл имя…

— Феннел, — сказал Рыцарь. — Феннел Крис-Тален. Да, кое-кто говорил, что они дружили, и Каэрин присутствовал на церемонии Прощания. Хороший человек, но смерть ужасная. Нелепая…

— Мне очень жаль, — тихий голос Луча струился, как лесные ручьи, как летний вечерний дождь. — Тогда я не думал о том, что значит лишиться друга, я был ребёнком, занятым собой. А он не делился со мною горем — не желая огорчать или не веря, что я способен понять это. Но я понимаю сейчас… и когда размышлял об Орисе и о том, кто заменил мне отца, я вспомнил, в какой день умер его друг — ровно семь лет назад, ведь я не ошибаюсь?

— Сегодня, да. Мы не храним такие даты в памяти, они печальны и не делают чести ни ушедшему, ни тем, кто остался. Но и позора тут нет. Одна лишь безграничная грусть.

— Я хотел бы разделить её. Ради наставника и той дружбы, что связывала их… возможно, ради другого дня семь лет назад, когда меня с ним рядом не было. К сожалению. Быть может, в ином случае мы меньше бы потеряли. Милорд, это всё столь туманно… вы понимаете меня?

Опасный вопрос, последний камушек над доской шэн… в ямку или нет, Рыцари не лгут в ответ на прямые вопросы, и если он просчитался — если не коснулся правильных струн…

— Да, конечно, — заверил Рыцарь с искренней теплотой. — Вы расскажете Каэрину, что здесь побывали?

Чен покачал головой, выпуская на губы тень улыбки.

— Я хочу коснуться сути, а не получить награду. То, что разделяет нас, не внешнее, оно в его сердце и в моём. Стоит сперва убрать эти преграды в себе, а уж потом пытаться преодолеть то, над чем я не властен. Если вы сопроводите меня на место, где умер тот лорд, я буду безмерно благодарен.

Они неторопливо прошли меж клумб, полных причудливых узоров из камушков и цветов, миновали крохотное, почти обмелевшее озеро. Сперва на них поглядывали — ребятишки, которым посчастливилось уже закончить занятия, и взрослые — их было больше, на скамьях, в беседках и попросту на газонах; но в этой части парка не было никого. На первый взгляд это объяснялось запущенностью: ни изысканных цветочных картин, ни затейливо подстриженных кустарников и зверюшек из самшита, одна вольно растущая дикая трава по пояс, меж которой едва заметны песчаные тропинки. Но Чен видел, что впечатление обманчиво: за садом ухаживают и здесь, он просто не предназначен для игр детей, праздных прогулок и отдыха. Место раздумий, место памяти и одиночества.

Чен знал, дети Ордена не любят прятать умерших в землю, им по нраву огонь и пепел, развеянный по ветру. Полный переход за Грань, память лишь в сердах и в Мерцании, но в Сумраке — ничего. Он думал, его отведут именно к месту давнего костра, месту последнего прощания с молодым Лордом, убившим себя. К месту, где Каэрин в последний раз смотрел в лицо друга, что не сумел пережить потерю любимой. Каэрин никогда не одобрял орденский Сон Меча, а ещё он, конечно, тосковал… хватает причин, чтобы ничего необычного в этой смерти не заметить… Но Тель-Диар указал на расположенный в полутаре от них остов беседки, потонувший в сорняках и густо оплетённый вьюнами и терновником:

— Там он сделал это. Признаюсь, не хотел бы идти туда.

— Вам не надо. Конечно. — Юноша помедлил (вопрос никак не увязывался с желанием разделить скорбь учителя), но без слов и узоров очевидца всё это действо, возможно, вовсе не имело смысла, и он решился: — Кто нашёл его?

Рыцарь нахмурился. «Трясины Тьмы!..»

— Его девятилетний сын.

— О… — сейчас растерянность и смущение были абсолютно искренними. И внезапно острая жалость к ребёнку, который столь юным столкнулся с чем-то настолько страшным — не имея ровно никакой защиты, ни в Сумраке, ни в Кружевах. И поскольку Каэрин о ребёнке ничего тогда не сказал, то значит, и ему не сказали. Рыцари… они справляются сами, они лечатся изготовленными в Ордене препаратами и снадобьями из трав, но болезни души и сердца травками не исцелить. Они были добры, ну конечно, но они бросили ребёнка без помощи, одного в темноте, пронизанной алым, и сумел ли он найти выход — или так в ней и остаётся?

«А мне нельзя сейчас. Я не могу бросить всё и искать его, ведь времени нет, а главное, я под прицелом, и мишенью тотчас станет любой, с кем я встречусь и к кому полезу в Кружева. В первую очередь — он. Свидетель. И сын жертвы, Крис-Тален».

Как всё сходится в точку… в острие. Столько лет. Каэрина могли позвать в любой миг — к мальчику. Тайна давным-давно могла раскрыться… и кто знает, не прибавилось бы к списку ещё два несчастных случая.

А может, один и прибавился?

— Жуткая история, — подавленно уронил Рыцарь. — Парнишку жаль. Но держался он молодцом… правда, от прочей ребятни поодаль, но без холода. Хотя казалось бы… — он явно осёкся, едва не сболтнув то, что вэй-лорду не предназначалось. — Он-то и ушёл с тем менестрелем… я вам говорил. Хороший парень, весь в деда и отца.

Ушёл. В дни той джалайнской проверки. Да они могли быть совсем рядом, пройти бок о бок и взглянуть друг другу в лицо.

— Благодарю, милорд, — с изысканной учтивостью произнёс Чен, тщательно подбирая голос, мимику, выражение глаз. — Вы помогли мне несказанно, и я ваш должник. Но вряд ли вам приятно ждать меня здесь… я сам не знаю, долго ли пробуду. Если вас тревожит соблюдение этикета, не стоит: вы уже оказали мне больше любезности, чем я мог надеяться, и я легко найду путь обратно.

Мужчина кивнул, не скрывая облегчения.

— Если и заблудитесь, так вам помогут. Тут куда ни глянь, детвора или садовники. Гладких дорог, вэй’Ченселин, и у вас долга нет — уж скорее, наоборот. Спасибо, что рассказали про Ориса.

Он ушёл, торопливо, едва не срываясь на бег: очевидно, спешил к жене. Разгневанной, возможно, сбитой с толку, и вряд ли доводы лейан утешат её. Тем более, она немедля предположит, что доводы эти не его, а заёмные. Вложенные в голову коварным вэй-лордом, похитителем детей… медленно шагающим к беседке — невольно, с неприязнью к себе, но искренне жалея, что вместо Ориса он не встретил тогда другого мальчишку Тени.

«Его мог встретить кто-то другой. Беззащитного. Одного. Замок Эврил с большой вероятностью давно уже потерял и последнего Крис-Талена».

В беседке пахло болью. Такой живой и столь сильно, что первым его порывом было — поспешить за Рыцарем и уточнить, не произошло ли здесь куда более свежей трагедии, чем давнее самоубийство. Не случилось ли в Тени Эврил некой пропажи — размолвка между супругами, ссора друзей, недовольный служитель, обиженный подросток, да хоть животное — кто угодно не исчез ли из Замка на днях, а причину сочли понятной и потому не принимались искать?

Он сделал глубокий вдох и окутал покровом снежной белизны все чувства и помыслы Сумрака — как выучился ещё в детстве, отражая едкие словесные атаки Каэрина. Отбрось эмоции, отодвинь первое впечатление, отдались, смотри вглубь. И… вглубь: сквозь незримую грань меж вещественным Сумраком и бесплотным Мерцаньем, сквозь чарные слои — первый, второй, третий… и ввысь. Вширь. В Глубину. Покидая последний чарный слой, он ощутил едва заметное, но властное касание: Камень-не-Чар. То ли поддержка, то ли плен. Возьми силу — и отдай… часть истинного себя. Да, однажды он сделал это. Но тогда выбора не было; а теперь заёмная сила не соблазняла его… пока. Колебанием Кружева, лёгким изменением оттенка он обратился к Камню, ускользая и одновременно благодаря: есть ли там нечто живое, он не знал, но сердить его не хотелось. В любой миг предложенное вдруг может ему пригодиться. Но сейчас он распался на тысячи нот, движений, ароматов; безумный воздушный калейдоскоп, отразившая сама себя в сотнях зеркал радуга… Лёгкость. Холод. Свобода. Веер ветра, мглы и теней распахнулся наконец-то полностью — заслонив и рассеяв всё остальное: и грозовую и огненную его сущность, и клубок волнений и грёз Сумрака, и страхи, и долг, и желания. Тут терпкий запах сирени после грозы почти оглушал… влажная зелень листвы на серо-лиловом фоне туч… далёкие трели лесной зарянки… по осеннему небу несутся, разрываясь в перья, стрелы, переливы причудливых дымных картин — дождевые сизые облака. Где-то там, вдали, их рассекают линии молний. В нём самом, в глубинах его души, его сути; один из слепящих росчерков бури там вонзается в древесный ствол — нет, в шпиль башни… Замок? Или легендарная Огненная Башня из страшных историй о власти и гневе Звезды?

И тут он почувствовал… нечто. Прикосновение? Шёпот? Мгновенный всплеск непонятного бесцветья совсем рядом, словно в волосе от него внезапно закончилась сама суть здешних мест, сменившись пустотой, «ничем» столь абсолютным, что в нём не могло быть ни колебаний чего-либо, ни мысли, ни ноты, ни света. Но и не темноты. «Ничто» не имело и названия… и продлилось менее мига, вызвав острое, почти болезненное облегчение.

Я боюсь? Кто этот я, и что означает «кто»… и как горсть сверкающих лёгких пылинок, ветерков, смутных образов и мелодий может быть испуганной? Пылинки, шурша и смеясь, кружились в завитках ветра, но тот уже был не тёплым и звонким, а тягостно серым — холодным, таким холодным. Собраться вновь… на пределе слуха, которого у него сейчас не было, он поймал зов пустоты, и то было вовсе не сходно с серебристым касанием Камня; то было… охотой. Охотники ставят капканы, ясно услышал он — голос извне, безмолвный и скрытый за стеной пустоты, или собственный мысленный голос. Капкан ждёт того, кто шагнёт и наступит… и двинуться больше не сможет. В непреодолимом, лишённом цвета плену ожидая выстрела.

Отчаяние налетело волной и ушло, разбилось мириадом капель о барьер пустоты. Остался вопрос… осталось ненайденное решение. И голос, тот неуловимый вздох тишины из-за барьера. По сути, голосом он не был, поскольку не звучал; но «ничто» — оно не звучало иначе. Безмолвие и было выходом из капкана. Но было оно и страхом. Волной тягучего тёмного страха… осознанием себя — и почти сбывшейся смерти. Ничто отсекает горсть искристых пылинок от тела, делает тусклыми… держит. Тени теней, тени ледяной пустоты. И зов — в каждой из них. Зов, устремлённый… к ястребу, всплыл отголосок сказки.

В том слое мира, где ты побывал, правят законы хищников и мышей, зарянок и ястребов. А ты не ястреб, Чен. И мог стать чьей-то зарянкой.

Имя. Порыв ветра, огненный след. Белый огонь, излом молнии: осветить и пронзить… соберись. Соберись! И лети.

Говорил с собою он сам — или всё же кто-то иной? Сейчас он не думал. Всё в нём соглашалось с настойчивостью голоса, стремлением разорвать незримую ловушку, плотно окутавшую его. Вспыхнуть, набросить на «ничто» тени и сделать его настоящим — и разметать на тонкие серые клочья. И прочь, прочь, прочь. Пока тот, к кому обращён призыв этих тающих лоскутов, не настиг его. Тот, кого… он повстречал здесь однажды. Кто был необычен даже среди сотен странных обитателей этого места без пространства и времени. Кто оставил ему вопрос, восторг и тайну… и оказалось — метку, тончайшую ленту из ожидания, гнева и страха, которая звала его, привлекала сюда… связывала. И ещё блик, ещё нота — и ленту не разорвать. Горстку пылинок закружит торнадо, искры растают. Песня польётся снова, вновь шепнул голос-сон, что мог принадлежать ему самому; но её заставят звучать узоры не твоих кружев. От тебя останется лишь имя и очертания нот. Тени, утонувшие в пустоте. Скованные… навеки.

Но он уже устремился ввысь. Вихрем, ураганом. Что-то пылало на его пути; он надеялся — не живое. Что-то шелестело и свистело, оглушая, сминая… вверх, вглубь, дальше и дальше — то, что неслось следом, не могло с ним совладать, и даже приблизиться было не в силах, он знал это. И смеялся, смеялся. Смех рассыпался фонтанами пламенных искр. Метка тоже в них запылала — мгновение и бездна ослепляющей боли — песня захлебнулась в аккорде, полном страдания и торжества, и всё поглотила тишина.