Глава 9. Ожидание

Два дня я играла в тихую мышку и смотрела. Загорала, бултыхалась в озере и болтала с Прекрасным Рыцарем; а мой Хет с медовыми очами или тёрся рядом (даже в воде — он оказался отличным пловцом), или уходил и возвращался с жирными кроликами, коих с довольным видом клал к моим ногам. Я бы на месте Энтиса радовалась: убивать беззащитных зверюшек — занятие не из приятных. Ему я, конечно, этого не сказала: кто его знает, вдруг он охоту любит до безумия? А не сойтись с ним во взглядах после той подсмотренной сценки — нет уж, спасибо. Память я потеряла, но голова-то при мне.

И ничего путного в эту голову не приходит. И с каким бы восхищением он на меня ни глядел, что бы о «красавицах» ни говорил, но нашёл меня в платье нищенки — и ни черта, кроме него, не видел. А я могу быть кем угодно. Нарядная тряпка (похоже, выпрошенная в качестве милостыни) — может, я таких сроду не носила. Вот сделаю что-нибудь неправильно — и конец нежным заботам Прекрасного Рыцаря… которого сама вначале не разглядела за латаной-перелатаной рваной одёжкой! Тоже умница.

А он и впрямь был лордом — во всяком случае, замечалось в нём нечто, наводящее на мысли о людях, с пелёнок привыкших к исполнению всех своих желаний. Оставалось надеяться, что наши с ним желания не столкнутся, как волна с прибрежной скалой: и от волны одни капельки, и скалы иногда размывает.

Мы были исключительно милы друг с другом, я и лорд Энтис Крис-Тален: я трепетно внимала его болтовне, а он поил меня отварами из трав и очаровательно краснел, когда я «случайно» его касалась. Играть с ним в эти игры было приятно: он был красивым и держался без навязчивости, без намёков на ожидание благодарности и платы — будто по-другому просто не умеет. Верить ему было бы сущим идиотизмом; но пока он не хочет развлечений иного рода — чем я рискую? А захочет, Хет меня защитит.

Иногда мальчик порывался сделать что-то полезное. Не успевал: появлялся Вил. Безмолвно забирал у Прекрасного Рыцаря кроликов, возился у костра, давал нам на широких листьях мясо, благоухающее неведомыми травами, истекающее вкусным соком. А сам с нами не ел, зато вовремя подносил котелок с водой, чтоб вымыть руки. Энтис упорно его «не замечал»: вставал и шёл к озеру, обходя Вила, будто дерево или камень. Сперва меня это позабавило, затем стало раздражать; сейчас я уже не знала, кто злит меня больше: Энтис, за молчаньем скрывающий бурю, или странный черноглазый мальчишка, чьё место возле Энтиса я не могла определить. Именно так положено держаться слугам: всегда поблизости, ненавязчиво, почтительно, бесшумно. Но вначале он был другим. И на руках Энтиса я видела явные следы грязной работы, и сам он говорил: такая работа не годится для менестреля. И лукавую усмешку в глубине чёрных глаз я помнила тоже. Искру понимания, проскочившую между нами… когда он, а не Энтис, казался главным… и не звал меня сьериной. А теперь обращался ко мне только так. Вернее, это я к нему обращалась. А он смотрел в землю, и всё, чего я добивалась, — «да, сьерина», «нет, сьерина», «как угодно сьерине». На развитие приятной дружеской беседы такое не очень-то вдохновляло.

— Не зови меня этой кличкой, — в сердцах сказала я после очередной «сьерины».

— Да, леди Альвин.

Без «леди» я бы тоже отлично обошлась, но промолчала. Он не хотел меня звать никак. Он вообще не хотел со мной разговаривать. Судя по его лицу, ему и стоять-то рядом не нравилось.

А Энтис после моих безуспешных попыток общения застывал, делался острым, как меч. Его занятия с мечом напоминали танец: стремительный и полный смятения. И он был удивительно красив в череде отточенных резких движений — тонкий, золотоволосый… и жёсткий блеск стали: меч и его глаза.

Он неожиданно остановился и пошёл к Вилу, занятому у озера важным делом — мытьём посуды.

— Не хочешь сразиться? — услышала я негромкий голос, полный совсем других вопросов.

— Нет.

Лёд и пустота. Он даже не поднял головы. Как, стоя на коленях и отчищая грязный котелок, можно выглядеть столь высокомерным? Или… несчастным. Ему плохо, а я… а мне-то не всё ли равно?!

Прекрасный Рыцарь с поникшим видом человека, которого недвусмысленно послали подальше, ушёл в заросли — наверное, как в прошлый раз, отмываться после занятий. Чем его не устраивало озеро, не знаю. Скорее всего, мальчик просто стеснялся при мне раздеваться, и глупо: во-первых, я догадалась бы отвернуться, а во-вторых, в начале знакомства видела его почти обнажённым и имела возможность убедиться: он вполне симпатичный, и стесняться ему нечего. Стройный, ноги не кривые и не тощие — а чего ещё надо парню для конкурса красоты? Нет, я бы на его месте не пряталась в лесу!

Вил медленно возил по котелку песком, и мыслями, похоже, был далеко-далеко отсюда.

— Он уже чистый. Хочешь дырочку протереть?

Он с тенью усмешки прополоскал посудину в озере, кинул на траву, небрежно вытер руки о штаны.

— Чего желает леди?

— Леди желает, — охотно сообщила я, — чтобы лорд соизволил поговорить по-человечески. Хоть разок.

— Энтис с тобой как-то не так говорит? — быстро спросил он. Чёрные глаза сверкнули мне в лицо.

— Вообще-то, — меня переполняла холодная весёлая злость, — я имела в виду вас, мой лорд.

— Я не лорд, сьерина. — Он поднялся, гибко и легко. Мы были одного роста. — Я менестрель.

— Тоже мне новость. Энтис давно сказал.

— Я заметил.

Его глаза на миг метнулись в сторону. Он выглядел так, будто о чём-то проговорился.

— Это что, великая тайна?

Он вдруг засмеялся. Он напоминал сказочное существо: непредсказуемое, вечно юное и прекрасное.

— Нет, это — не великая тайна. — От смеха он словно согрелся. — Это на виду. Как минела. Не скроешь.

Солнце разошлось не на шутку, и я поспешно спряталась в тень, под деревья, на своё ложе из белого плаща на куче упругого мха. Вил — чудеса! — не сбежал, а сел рядом.

— А ты предпочёл бы скрывать?

— Нет, — он пожал плечами. — Он же тебе сказал. Да я бы и не пытался.

— Смотри-ка — а ведь умеешь без всяких там леди и сьерин. Вот в таком духе и продолжай.

Он накрутил на палец прядь волос и легонько подёргал.

— Как пожелаешь. Только… я, может, пойду? Он скоро вернётся, ты не успеешь заскучать.

— Ты не хочешь со мной говорить? — я поспешно удержала его за руку. — Сядь. Не убегай.

Он послушался. Руку я не отпускала. А он не пробовал отнять.

— Вил, я не люблю кому-то мешать. Но я же ничего не знаю. Кто я и откуда, даже название страны...

— Тефриан, — пробормотал он негромко.

— Но глаза-то у меня на месте. Я влезла в твою жизнь, тебя это раздражает, но и я тоже не в восторге. Чужая одежда, чужое имя… Я не нарочно всё подстроила, чтобы сделать тебе гадость. Мне надо уйти?

Он широко раскрыл глаза. Существо из сказки превратилось в обычного удивлённого мальчишку.

— Уйти?! Что ты, нет!.. и ты вовсе меня не раздражаешь! Я был грубым? Задел тебя?

— А тебя не задевает, если на тебя не смотрят и обходят стороной, будто что-то грязное и противное?

Он выглядел потрясённым до глубины души.

— Я не делаю ничего подобного! Я… мне никто ещё так не говорил. Скорее, я бы сам так сказал… так думал… трясины, я так и думал. Прости. Я не хотел, правда.

— А ты не мог бы выражаться яснее? О чём ты думал?

— Ну… я-то ведь менестрель. А ты из высокого дома, сразу заметно.

— Почему? — я начинала нервничать: вернётся Прекрасный Рыцарь и всё безнадёжно испортит.

— Да по всему. Вот Энтис — заговорил, поднял брови, и тут же ясно: он не из простых людей. Верно?

Я вспомнила «она принимает тебя за нищего». Он, будто читая мои мысли, улыбнулся:

— Да, вид у него был забавный. Но дело-то не в тряпках. Одежда не меняет — просто проясняет то, что есть. Кто он. Кто ты. Не все умеют видеть сквозь одежду, но некоторые в любом обличье видимы.

— Сквозь одежду? Ну, я надеюсь, не все! Утешь меня — скажи, что ты не умеешь!

Я была уверена, дитя покраснеет или хотя бы глаза отведёт. А он звонко расхохотался.

— Я умею, прости. Но не так… не то видеть, понимаешь? — чёрные глаза искрились и отражали меня, тоже смеющуюся — и, между прочим, тоже не уродину. И уж это он видит наверняка!

— Кое-что и мне заметно. — Я сжала его запястье: — Твои руки не для котелков. И почему ты всё время молчишь? Менестрели куда выше простых смертных, и говорить с нами для тебя унизительно?

Он нахмурился.

— Выше?

— Ну, так это выглядит. Кстати, менестрель, ты же совсем не играешь и не поёшь.

— Ты не просила. — Он кашлянул. — Я думал, тебе тогда не понравилось.

Да было ли хоть что-то, чего он не углядел?

— У меня просто болела голова.

Ещё бы ей не заболеть от твоих песен!

— Но я ведь тут не одна.

Подтверждая мои слова, Хет плюхнулся между нами и деловито лизнул Вила в щёку. Тот потрепал его по загривку, и Хет лизнул его снова. Потом меня — видно, чтобы не возревновала.

— И никто не просил.

В его тоне таилось нечто столь зубастое и колючее, что благоразумнее всего было не лезть к нему голыми руками… и я немедленно зачем-то полезла.

— Ах, тебя непременно надо просить? А без просьб вам гордость не позволяет, мой лорд?

У него было очень странное выражение лица.

— Нет, — медленно ответил он, — страх, моя леди. Если делать, о чём не просят, легко промахнуться и рассердить кого-то. А разве гордость не кажется вам нелепой у менестреля, прекрасная леди?

— Мне, — честно сообщила я, — не кажется. А должна казаться?

— Вообще-то да.

Мы любовались друг другом, объединённые общим стремлением: скрыть как можно глубже свои подлинные мысли и чувства от собеседника. У него отлично получалось. Надеюсь, у меня — не хуже.

— А Энтис… если он рыцарь и лорд… — я медлила: не лучше ли заткнуться, пока не слишком поздно?

— Да, — натянувшимся негромким голосом промолвил он. — Рыцарь Ордена Света.

— А тогда почему у него нет денег? Он сам мне сказал.

— Он же на Пути. Конечно, нет.

Тупик. Дальше некуда… И поди пойми, какие вопросы задавать, чтоб добиться правильных ответов!

— А у кого-то они есть? — осторожно попробовала я. — Деньги, в смысле… вообще у кого-нибудь?

— У меня, — с усмешкой осведомил он, — пока нет. Тебе нужны?

Он попытался привстать; я снова поймала его руку. Мне показалось, поймался он охотно.

— А если нужны, то пойдёшь и принесёшь? — поддразнила я.

— Не сегодня. Отсюда до трактира неблизко, до деревни тоже порядком… А тебе сколько надо?

Вот это да. Уж от него-то я не ожидала! Хотя моё платье… На платье я нечаянно и взглянула.

— Нет, — мягко сказал он. — Не волнуйся. Просто я знал, кого попросить.

— Я тебя не понимаю, — неубедительно промямлила я. Он и притворяться не стал, будто поверил.

— Понимаешь. Ты не спала, я знаю.

В итоге интерес пересилил и осторожность, и все в мире соображения здравого смысла.

— Откуда?

— Дыхание, — спокойно объяснил он. — Ритм менялся. Я слышал.

— А Энтис? Тоже знал?

— Н-ну… — он снова застыл и натянулся, как струна. — Нет, вряд ли. Он бы не говорил тогда.

— Но ты-то говорил.

— Разве?

Он смотрел мне в глаза. Совсем я запуталась с его возрастом. Может, он всё-таки старше меня?

— Так тебе нужны деньги, прекрасная леди? Если да, я пойду прямо сейчас.

— Так почему ты играешь в посудомойку, менестрель? Скажи. Прямо сейчас. Ну?

Он вздохнул и взлохматил волосы. Он был самым красивым существом, которое я видела в жизни. Даже потеря памяти не могла заставить меня усомниться.

— Альвин, ты действительно ничего не помнишь? Просто пустота — и ни оттенка, ни ноты?

То ощущение — когда он пел… на миг оно вернулось. Я легла щекой на шелковистую Хетову спину.

— Ты хочешь отдохнуть? Мне уйти?

— Нет, — сказала я. — Нет, не надо. Да.

Он понял. Я видела, что он понял.

— Я думал, ты вспомнила кое-что. — Он внимательно изучал мои пальцы, играющие с шерстью Хета. — Тогда ты почти ничего не понимаешь, да? Десятую часть, а то и поменьше?

— Я не могу оценить. — Я пожала плечами. — Возможно.

— А хочешь вспомнить?

— Нет.

Слово сорвалось случайно. И я о нём немедленно пожалела. И обсуждать его мне вовсе не хотелось.

— Но это случится рано или поздно. — Он поднялся на ноги. — Да, мне надо было сразу догадаться.

— О чём? — я уже была близка к отчаянию.

— Что ты попросту ничего не помнишь, — вздохнул он. — Тебе лучше с ним говорить. Не со мной.

— Мне с тобой интересно, — вырвалось у меня почти жалобно.

— Мне тоже, — тихонько сказал он. — Но с ним будет интереснее. Он вырос в Замке, читал кучу разных книг… За такого друга не будет стыдно, когда ты вспомнишь. Рыцарь — это очень много. А менестрель — просто ничего. Для некоторых — куда меньше, чем ничего. А Энтис… — Вил криво усмехнулся: — он не хочет видеть того, что режет взгляд, он страдает от чужой боли, и он лучше всех в Тефриане, и поэтому его о менестрелях спрашивать не стоит. — Его лицо закрылось и похолодело. — Он возвращается. Не обижайся на меня, пожалуйста. Конечно, мы ещё поговорим, если захочешь. Только потом тебе будет неприятно, что ты могла… быть вот такой… с менестрелем.

Я прижалась к Хету и закрыла глаза. Хет пах удивительно приятно: не грязной шерстью, как обычно пахнут собаки (но он и не был собакой), а чем-то свежим, ускользающе-сладким, как весенние цветы, как маленькие детишки… и он. Вил. Цветок и дитя… и сон. Забавный, загадочный сон.

Только сны мне и остались. Реальность не давалась в руки. Всё запуталось ещё сильнее, а он… он опасен. Он заставил меня говорить правду, не дожидаясь, пока я пожелаю её сказать, а сам — как был, так и остался тайной! И лгал, лгал. «Меньше, чем ничего»! Кем он считает меня — ребёнком? Наивной глупышкой? Мне надо выучиться закрываться от него — или искать себе другую компанию!

Но если он считает меня ребёнком и наивной глупышкой — значит, кое-что у меня осталось. Кое-чего он обо мне не знает. А я всё-таки видела, как дрожит тот огонёк в глубине его взгляда. У меня есть над ним какая-то власть. Или — будет.

Не знаю, почему, но беседовали мы в основном о растениях. Точнее, о том, какие болезни растениям положено исцелять. Прекрасный Рыцарь проявил в этом вопросе редкую осведомлённость, которая в моей опустевшей памяти ну никак с «рыцарем» не увязывалась. Насчёт ран от меча — я поняла бы. А он о них и не заикался, зато со знанием дела рассуждал о средствах от насморка, кашля, зубной боли — в общем, совсем «нерыцарских» болезней. По-моему, мальчик шестнадцати лет (я не поленилась узнать его возраст), именующий себя рыцарем, не должен испытывать интереса к столь скучным сторонам жизни, как, например, слабеющее зрение у старых людей и способы его лечения, — но Энтис увлечённо трепался о подобных вещах, как о чём-то на редкость важном и занимательном. И был уверен, будто и мне страшно интересно: притаскивал кучу зелени, давал нюхать, растирать в пальцах, пробовать на зубок… В итоге ничегошеньки нового я от него не узнала, кроме названий и свойств его ненаглядных трав. Надоели они мне до смерти. Одно утешало: польза от наших медицинских бесед всё же имеется. По крайней мере, помереть от простуды мне теперь не грозит. И слопать красивую ягодку, а назавтра загнуться в страшных мучениях, — тоже. Не зря Прекрасный Рыцарь старался.

А если не считать травок, болтал он сплошь пустяки: шутки (я их не всегда понимала и огорчалась), комплименты, замечания на тему погоды. Я несла такую же ерунду: о важном не спрашивают тех, кому не очень-то доверяют. А потом, Вила я пыталась расспросить — и чего добилась? Или я безнадёжная кретинка, и память тут вовсе ни при чём, или в мире что-то здорово не в порядке. А поскольку они-то в устройстве мира ничего странного не видят, то дело, похоже, именно во мне. Печальный вывод.

Я наивно полагала, что после нашей с Вилом беседы многое изменится. Да, как же. Он по-прежнему держался от нас с Прекрасным Рыцарем поодаль, прислуживал и избегал разговоров. Непонятная игра продолжалась. Правда, взглядывая на меня, он неуловимо теплел… Но мне могло и почудиться.

И странная слабость никак не исчезала: стоило немножко пройтись, и всё начинало дрожать, голова кружилась, приходилось ложиться и отдыхать, а двое совершенно чужих мальчишек суетились вокруг и готовили лекарства из трав. Что я знаю о них? Вил, менестрель, ему четырнадцать лет, и он сирота. Энтис, лорд из Замка Эврил… и у него, неведомо почему, нет денег, зато есть меч и лошадь по имени Кусака, но последняя — опять же, неведомо почему — не возит хозяина, а в упомянутом Замке отдыхает. Вообще-то я полагала, что лошадей затем и заводят, чтобы пешком не ходить. Но Прекрасный Рыцарь заявил: на Пути верхом не путешествуют — неинтересно. Потрясающе понятное разъяснение.

С болезней мы плавно перешли на кулинарию, и мальчик поведал: готовит он не очень, до книжек о приготовлении пищи как-то не добрался; я осведомилась, до каких он добрался, и мы для разнообразия поговорили о книгах. Какие ему нравятся? Да они все интересные. Древние легенды, путевые заметки, дневники, описания зверей и растений… А про людей, Энтис? Конечно, ещё бы! Люди такие сложные, непонятные, загадочные… Что верно, то верно. Они двое были чудесным тому примером! Да и сама я подарочек непростой, сама себя понять не могу, а другим каково со мною, бедняжкам?

Тут я неосторожно заметила, что если он готовит плохо, ему повезло с компанией: у Вила здорово с едой получается. Прекрасный Рыцарь немедленно потемнел, как туча, и без выражения поведал: у Вила здорово получается всё. И замолчал. Лежал в траве возле меня, уткнув подбородок в стиснутые кулаки, и мрачно глядел на озеро. Или на Вила на берегу. Кстати, тот загорал, сняв с себя все тряпки (в отличие от застенчивого Энтиса). Я решила считать его поведение не чем-то обидным, а просто уверенностью, что я девочка воспитанная, не стану на него таращиться, будто в жизни не видела голых мальчишеских тел, и от ужаса при виде такого зрелища сознания не потеряю. Да я и не смотрела… ну, не всё время. Он был ужасно худой, но удивительно изящно сложен, просто куколка. Ещё бы подкормить — и хоть на полотно, хоть в мрамор. Красивый мальчик, Вил.

Рыцарь — и книги? Память памятью, но отчего-то мне казалось: конь, меч, стройное тренированное тело — это для «рыцаря» нормально. А вот книги — нет. И живописный рваный наряд, и домишко в лесу, и флейта… Пусть мне кто-нибудь объяснит — ну при чём тут рыцари?!

— Энтис, — сказала я, когда его тоскливый взор стал совсем невыносимым, — что значит — ты Рыцарь?

— Именно я? — теперь печальные серые глаза обратились ко мне. — Или Рыцари в целом?

— Это не одно и то же? — пробормотала я, удивляясь, как точно он сумел меня понять. Он вздохнул:

— Не уверен… У нас говорят: Рыцари — щит Тефриана. Живой щит из верности и любви. Если вдруг порвётся Поле над Тефрианом и начнётся война, Рыцари должны её остановить. Отдать сердца...

— А что с телами? — уточнила я, тщетно пытаясь уразуметь, о чём, собственно, он говорит.

— Как повезёт. Тела ведь хрупкие, — он вздохнул снова. — Хет будто наизнанку меня выворачивает взглядом, — он тронул собачий нос. — А твои глаза, Аль, изумруды в огне. С виду как лёд, а от ожогов не спасают.

Я взяла фляжку, вылила немного воды на ладонь и брызнула ему в лицо. Он вздрогнул и поморгал:

— Ты что?

— Огонь заливаю, — объяснила я. — А лучше пойди и залезь в озеро с головой. Для надёжности.

— Без толку. — Он слабо улыбнулся. — Простой водой его не залить.

— А ты поплачь, — предложила я. Идиотский разговор. Что за чушь мы несём?

— Я пробовал. Не выходит.

— Могу помочь.

Я сжала кончиками ногтей кожу на его щеке и резко повернула. Он не вскрикнул, лишь поморщился. Даже до крови… я совсем свихнулась?!

На меня посмотрел он не сразу. Сухими глазами.

— Спасибо. Но этого слишком мало… сейчас. Может, раньше и хватило бы. И я бы себя презирал.

— Почему?

— Мужчина должен быть сильным, — он коротко усмехнулся. — А я не умею терпеть боль.

— Умеешь, — заверила я, недовольно разглядывая его щёку. Жуткое зрелище. Что на меня нашло?!

— Нет. — Он коснулся лица и задумчиво повторил: — Нет. Мне почти и не больно… это как дрёма.

Я нахмурилась, услышав очередное незнакомое слово.

— Дрёма. Даритель снов.

Он бросил быстрый взгляд в сторону озера.

— От меня словно отрезали чувства. Я не пробовал, а по рассказам похоже. Листья дрёмы гасят боль, рождают сны, причудливые иллюзии. И безумие. К ней привыкаешь. У нас один Лорд испытывал дрёму на себе, изучал. Я часто его слушал. Мне было десять лет, а ему сорок, но с виду — раза в два больше. Я думал тогда: стоит ли знание такой цены — разрушения молодости, силы, всей жизни? Мне казалось, он поступил глупо. Опрометчиво. Он, наверное, это заметил, потому что однажды взял меня за руку, увёл на башню, на самый верх, и сказал: смотри, как мы, в сущности, малы. Только тебе самому ты и представляешься значительным. А стоит кому-то взойти на башню — и кто ты для него, сверху? Крохотная букашка.

Он помолчал.

— Я ответил, что хочу летать. Он поставил меня на стену, на самый край. Ветер бил в бок, сильный зимний ветер...

— Испугался? — спросила я негромко.

— Ещё бы. Он сам говорил — от дрёмы рассудок засыпает, гаснет. Человек перестаёт отвечать за свои поступки. А камни там очень гладко пригнаны. Если сорвёшься, уцепиться просто не за что.

— Зачем ты с ним пошёл?

— Интересно было. А потом, не отбиваться же? Ребята вокруг, такой бы начался хохот, сам с башни прыгнешь от стыда… Да я его и не боялся. Не доверял — да. Он сам учил: нельзя доверять тем, кто жуёт дрёму… Но я не настолько привязан был к жизни тогда, чтобы по-настоящему за неё бояться.

Что же такое страшное у него стряслось, если в крохотные десять лет ему не нравилось жить?

— И он сказал: хочешь ветра в лицо — или смотреть на прочих сверху вниз, из поднебесья? Что тебя манит? А ветер пытался сдёрнуть меня оттуда. И я думал: важно ли, какой ответ я найду в миг падения? Важно ли хоть что-то, или мы просто выдумали всё-всё, а есть только ветер, равнодушный к нашим желаниям, да малюсенькие суетливые букашки, ползающие так низко, что обычно ветру их не достать?

— И тебе прыгнуть не хотелось? — вырвалось у меня.

— Очень.

Сероглазый мальчик глядел вдаль.

— Это лишь путь, один из прочих. И его способ изучать дрёму — тоже. Он был не глупый, просто знал: итог стоит платы. И никому не причинял боли, поступая так со своей судьбой: он был одинок, у него не было ни родных, ни друзей сердца. Но потом я увидел, что отличие тут огромное: он умирал от дрёмы для людей. Чтобы передать знания. А я бы прыгнул — только для себя. И всё, что я понял бы в последние секунды, навсегда ушло бы со мною.

— Ты хочешь сказать, — медленно произнесла я, — если б не эта мысль, ты бы прыгнул?

Он кивнул. Я почти верила ему.

— Всего-то жизнь в Сумраке. На башне всё было ясно. Я сказал: если летишь, смотреть вниз вообще не обязательно… Он испугался. Догадался, как я близок к тому, чтобы обнять ветер. Снял меня, крепко держал, а я чуть не плакал: мне казалось, он совсем ничего не понял в моих словах, во мне. И никто в мире не поймёт никогда. Я крикнул: мне просто надо уметь летать, я и других бы выучил!

— А он?

— Он ответил: никогда не пытайся затащить в небеса других. Потому что у тебя получится. И ни ты сам, ни они никогда тебя не простят.

Он лизнул ладонь и потёр щёку с багровым следом от моих ногтей.

— Потом он ушёл в странствие. Наверное, он уже умер. Те, кто жуёт дрёму, долго не живут.

Я думала, беседа в самом разгаре, но он вдруг встал, взял свой меч и исчез в чаще. А я, в очередной раз с завистью глянув на Вила у озера, всё-таки решилась: стащила платье, оставшись под прикрытием двух кусочков ткани, на груди и чуточку пониже, и задремала — голова на спине Хета, в тени, а прочее предоставлено солнцу. Не одному Прекрасному Рыцарю щеголять роскошным загаром!

Вот весело-то будет, когда застенчивый мальчик вернётся и обнаружит меня в таком виде! Хет, будь другом, разбуди меня потихоньку, чтобы я могла подсмотреть, какое у него сделается лицо. Ладно?