Глава 22. О свадьбах и океане

— Похоже, нам придётся тут поселиться. Они нас не отпустят. А всё из-за тебя, Энт. Ты всех девочек приворожил своей флейтой, вот в чём дело. Верно, Аль?

— Точно-точно, — с готовностью согласилась Альвин. — Ах, как они смотрят на него, когда он играет!

— А как они смотрели на него, когда он утром умывался у колодца! Ещё бы, такое зрелище — Энт без рубашки и с сеном в золотых локонах. Принц из сказки, одно слово!

Энтис усмехнулся, безуспешно пытаясь не краснеть.

— Пошути-пошути, Вил, пока солнышко светит. А ночевать мы снова будем в том сарае. Ты об этом подумай хорошенько. Пока не поздно. Вот я погляжу, как ты с полным ртом сена станешь шутить!

— А завтра, — хладнокровно отозвался Вил, — я погляжу, как ты вместо меня станешь петь на свадьбе.

— Петь на свадьбе, — с ласковой улыбкой предложила Альвин, — могу и я. Корми его сеном хоть до рассвета, Рыцарь, я разрешаю.

— У тебя такое доброе сердце, Аль, — промурлыкал Вил. — Спеть за меня не всякий решится. А вместо своего голоса возьми Хета. У вас отлично получится. Никто и разницы не заметит.

— Верно, — кивнула она, — вы с Хетом одной масти. И смотрит он на меня, когда я пою, тоже очень, знаешь, выразительными собачьими глазами.

— Ах, вы с ним уже репетировали? Ну правда же, ваши голоса чудесно друг друга дополняют?

— Да, я заметила. Но ты не расстраивайся, с тобой у меня не намного хуже. Самую капельку.

Энтис уткнулся в лохматый бок Хета и стонал от смеха.

— Эй, ребята, — из окна дома, во дворе которого они сидели на траве, высунулась красивая женщина средних лет. — Одёжка ваша готова, забирайте. А ты, милая, погоди ещё чуток. Да зайдите в дом, что на солнышке-то жариться? Заходите, заходите, вы ж, небось, голодные, я вас тут целых полдня держу!

Хозяйка усадила их за стол, заставленный мисками с творогом, сметаной, яйцами, ветчиной, сыром, зеленью и клубникой, наполнила кружки молоком из огромного кувшина и дружелюбно заговорила:

— Я ведь, милая, им-то готовое платье подгоняла, вот оно быстро и вышло. А тебе новое шью. Наши-то девчушки и пониже тебя будут, да и попышнее, — она похлопала себя ладонями по полным бёдрам. — А ты вон какая стройненькая, ну чисто осинка. А вы, верно, играли уже на свадьбах?

— Часто, — кивнул Вил, и она с удовольствием принялась расспрашивать: в каких краях, кто принимал у влюблённых обет, каковы были наряды у невест и что подавали к столу. Энтис весь ушёл в раздумья, не имеющие к свадьбам ни малейшего отношения, а Альвин слушала очень даже внимательно.

— А Главой Обета выбрали магистра, — рассказывал Вил, — вэй’Алиана Лири. Похоже, он этого не ожидал — у него был ужасно удивлённый вид. Говорили, он её от смерти спас: она с лошади упала, и та копытом в лицо её ударила. А вэй’Алиан вылечил. И никаких следов не осталось!

— Ой, бедняжка, — сочувственно вздохнула женщина. — Страх-то какой! А это они славно придумали, Главой его взять. У магистра хоть своих забот хватает, но в люди он малыша выведет. А всё же… — она покачала головой: — Не робкого они десятка, видать. Магистру не всякий дитя доверит. Да и по-свойски с магистром не поболтаешь, и перечить не осмелишься. То ли дело, к примеру, сьер! Свой человек, только дом побольше да одёжка понарядней. А у дочки, — с явной гордостью поведала она, — вейлин наш будет Главой. Немолодой уже, я с пелёнок его знаю. И у матушки роды принимал, и у меня, а у дочки примет — считай, почти своё дитя. Вот уж не ждала, что так выйдет — и свадьба, и вейлин наш!

После обеда хозяйка заставила мальчиков надеть свадебную одежду, с удовлетворённым кивком отпустила их на свободу и увела Альвин примерять платье. Энтис, уставший от жары, лёг под яблоню в саду невестиного дома и тотчас уснул. Хет обошёл все улицы, вызвав восторг у детворы, сбежавшейся поглядеть на необычного большого пса, покормить и погладить, а потом пристроился возле Энтиса под яблоней. А Вил укрылся от солнца в трактире и пел, пока тёмно-синее небо не усыпали звёзды и самые завзятые полуночники не разбрелись по домам. А он долго ещё сидел на ступеньках перед запертой дверью трактира, в задумчивости глядя на звёзды и легонько, почти неслышно перебирая струны.

Свадьба началась на рассвете и продолжалась весь день, а затем всю ночь. Шумный, яркий, весёлый праздник, который Вил любил с детства: радостные лица и смех, новые наряды и масса разноцветных свадебных бусинок — на одежде, в волосах, на шеях и запястьях, на деревьях, кустах и палисадниках, на окнах и дверях; даже по улицам были рассыпаны блестящие бусинки, а дома жениха, невесты и Главы просто в них тонули. И всем хотелось музыки. Свадьба — один из нечастых в Тефриане случаев, когда менестреля не просто снисходительно слушают (не скрывая, что удовольствие от музыки прекрасно соседствует с презрением к музыканту), а видят в нём желанного, более того — уважаемого гостя.

Вот когда Вил в полной мере оценил, как полезно иногда иметь упрямых друзей — что бы он делал, не будь с ним ещё двоих «менестрелей»? Не иначе, разорвался б на части! А уж голос бы посадил и до крови стёр пальцы — наверняка. Им и втроём-то пришлось несладко: жители деревни вознамерились погулять на славу, и, похоже, не думали о том, что менестрелю тоже иногда нужно отдыхать… За Альвин Вил сперва боялся: слишком неожиданно на них свалилась эта свадьба, они и спеться толком не успели, и не привыкла она петь во весь голос часы напролёт, и запросто могла перезабыть едва выученные песни. Но опасения не оправдались: слов она не путала, мотивы не перевирала и в обморок от усталости не упала. Наоборот, выглядела свеженькой и весёлой, а в перерывах между пением (Вил старался делать ей перерывы подлиннее) ещё и танцевала, словно сутки перед тем отсыпалась.

А Энтису казалось — он сам стал частью флейты. Иногда он отрывал её от губ, Вил чем-то поил его, он поспешно глотал и снова нырял в переливы мелодий. Потом он пел с Вилом… пел один, а Вил играл на минеле… пел баллады Ордена, даже не замечая, успевает ли Вил подобрать аккорды… играл, играл, сливаясь с флейтой в единое целое, растворяясь в музыке, чувствуя себя опьянённым и невыразимо счастливым. А потом звёзды мерцали прямо над ним, словно запутавшись в ветвях деревьев, и трава была мягче пуховой перины в далёком замке, и он тихонько смеялся — сам не зная, чему. Пальцы онемели, губы распухли и болели, но если б его позвали и попросили сыграть ещё, он вскочил бы и снова поднёс к ним флейту. Но никто не звал, а влажная ткань легко касалась лица, сладкое вино лилось в рот, густые тягучие капли… он уже почти спал, но Вил не был сном — он в самом деле заботился о нём, глядел сияющими глазами и шептал: «Нет, ты играл лучше тех двоих, лучше всех в Тефриане!», а он с наслаждением глотал сладкую густую влагу, и радость искрилась и кружила, и звёзды — нет, глаза Вила — или всё-таки звёзды?..

— Я ничего не помню о свадьбах, — сообщила Альвин, присев на край колодца. Вил поднял голову от ведра, над которым умывался, стоя в траве на коленях:

— Ничего насколько?

— Вообще ни капельки. Вытри волосы, простудишься.

— Сами высохнут. Ветер тёплый. Да я и не могу простудиться.

— Ага. Вейлин.

Он нервно оглянулся.

— Ты что?! Никогда не надо так говорить! Ты ж не знаешь, кто нас слышит!

— Да никто. Мы тут одни. Все остальные дрыхнут без задних ног.

— Ты не знаешь.

Он глубоко вздохнул и опрокинул на себя ведро. Альвин засмеялась:

— Помогло?

— Не очень, — холодно отозвался Вил. — Хочешь с кем храбрым побеседовать — пойди Энта разбуди.

— Ах, как он вежлив. Разве так положено менестрелю отвечать сьерине с Вершины, Вил, дорогой?

— Аль, я вчера слишком устал для всего этого. Не цепляй меня, ладно?

— А если не послушаюсь? — усмехнулась она. — Прогонишь меня? Знаешь, на свадьбе ты без меня бы не справился. Да и Энт разволнуется. Ему ведь не всё равно, правда? Не как тебе.

Его лицо скрылось от неё за пёстрым вышитым полотенцем.

— Аль, давай договоримся? Когда снова захочешь такое сказать, лучше просто ударь меня посильнее. Отзови в сторонку, чтобы Энт не видел, и валяй. Идёт?

— Вообще-то, — медленно сказала она, — я не очень люблю делать людям больно.

Полотенце скользнуло вниз.

— Ты уверена?

Она почти сдалась, но нет, всё же он моргнул первым. Отвернулся и принялся надевать рубашку.

Я ничего о нём не знаю. Эти шрамы на его спине. Рыцарь с ним рядом. Чар. Почему он меня боится?

— Привет! — весёлый голос влетел в их молчание и застыл в нём, как горячее масло в ледяной воде: — Ну, мы уходим?

Вил смерил друга взглядом, в котором ясно читалось: вопроса глупее он в жизни своей не слыхивал.

— Прямо нас и отпустили. Всего день и ночь — это для свадьбы не гулянье. Никуда мы не уйдём.

— Ты тихо говоришь, — заметил Энтис. — И хрипловато. Если и сегодня петь, совсем голос посадишь.

— А я не буду. Ты рвался выступать — вот и получишь в своё удовольствие. У тебя-то голос в порядке.

— Если не считать, — мягко уточнил Энтис, — что я не умею им петь. Всё остальное в полном порядке.

— Не болтай ерунды, — с ноткой раздражения отрезал Вил. — Умеешь. Не как я — да, конечно. Как ты.

— Как галки возле зарянки.

Но Вил не улыбнулся и не пошутил в ответ. Резко кинул мокрое полотенце на плечо и ушёл в дом.

— Я ничего обидного ему не сказал, — пробормотал Энт, опускаясь в траву и сцепляя руки на коленях. — Вчера всё было так хорошо! Нет, я сказал… про хриплый голос…

— Он просто устал.

Альвин легонько коснулась его щеки: когда он делался таким несчастным, её тянуло приласкать его и утешить, как тянет приласкать котёнка.

— Всё нормально. Ты тут ни при чём.

— Нормально? — он криво усмехнулся. — Ну да. Разумеется.

— Что это ты?

— Да ничего. Давай я тебе спою одну вещь, ты её не знаешь. Слова поучишь, пока они не проснулись и снова в нас не вцепились.

Вернулся Вил и начал подыгрывать на минеле. Энтис, поникший и сумрачный, тотчас ожил, будто цветок под пробившимся из-за туч солнечным лучом, а ей очень хотелось встать и уйти — с вызовом, напоказ, если ему можно, почему и ей… Нет. К чёрту.

Она с нежной улыбкой прислонилась к плечу Энтиса и запела, бросая всю душу, весь свой талант в балладу Ордена. Вот тебе, мальчик. Приятно? Ну, смотри. И слушай. Ты ведь слышишь, я знаю. Мы оба это знаем, правда?

А петь снова пришлось целый день и полночи, и она злилась ещё сильнее, чем вчера, глядя, как Энт утонул в музыке и не замечает ничего, кроме флейты, а Вил (нет бы остановить своего спятившего дружка или просто заткнуться, пусть Энт один играет!) дёргает струны дрожащими пальцами, всё чаще переходя с пения на речитатив, пряча хриплые нотки за резкими, оглушительными аккордами. А она не может это прекратить. Ничем не может ему помочь. Только петь с ним, стараясь не очень фальшивить.

Потом они втроём сидели в сарае на пахучем сене. Снаружи вовсю галдели птицы, мешая им спать, а они от усталости слышали не птиц: в ушах звенели слова бесчисленных песен. Вил разбирал монетки, считая выручку: крупные — в пояс, мелочь — в специальный внутренний кармашек куртки. Крупных, стелов, было много, это он и без подсчётов знал. Понятно, за ночь-то веселья, да ещё Аль, зеленоглазая красавица, удивительные огненные волосы и огонь в каждом движении, в сверкающей улыбке, вся она сплошной огонь, влекущий, неукротимый… Он медленно пересыпал монеты из ладони в ладонь. Она и Энт. Ты знал, что так будет, он Рыцарь, ты менестрель, и она не любит вэй, оставь, оставь, всё предрешено заранее, всё уже сказано, всё безнадёжно.

— Прекрасный Рыцарь, — проворковала Альвин, — ты в силах отвечать на глупые вопросы?

— Глупых, — юноша сонно зевнул, — у тебя не бывает. Странные — да.

— Ну, ответы твои тоже странные. А кто бы им пел на свадьбе, если б мы вовремя не подвернулись?

— Свадьбы бы не было, — хмыкнул Вил. — Без менестрелей какая в ней радость?

— Вил, любовь моя, мне нужен ответ, а не твои шуточки. И я, по-моему, спрашивала не тебя.

— Он не шутил, — возразил Энтис.

— То есть, — с сарказмом уточнила Альвин, — не зашли мы в деревню — и прощай семейное счастье? И бедные влюблённые дети ворочались бы без сна в своих холодных постелях, с тоской гадая, когда сюда занесёт менестреля? Тогда менестрели должны считаться самыми важными персонами в Тефриане!

Вил засмеялся. Энтис выглядел озадаченным.

— Чтобы разделить постель, свадьбы не надо.

— Пока не заловили папы и мамы, — кивнула девушка. — Или ребёночек случайно не приключился.

Мальчики переглянулись. Ну вот! Снова эти тревожные, до зубной боли ей надоевшие взгляды!

— Дети не родятся случайно, Аль. — Энтис подбирал слова с осторожностью путника, ступающего по островкам твёрдой почвы в трясине. — Они родятся, если женщине хочется. А не захочет, их и не будет. И почему «заловили»? Так о запретном говорят. А любить никто никому не запрещает.

— Хм.

Она помолчала. Завизжать или что-нибудь разбить об стенку… хотя разбить тут нечего… нет, не поможет. Помог бы Хет, а он где-то бродит, и умница, на воздухе куда лучше, чем в душном сарае… Ладно. Хоть на один-единственный вопрос она должна добиться ответа!

— А как они это делают, Энт?

— Кто?

— Ну, женщины. Чтоб детишек не было.

Рыцарь явно растерялся.

— Но… Аль, я ведь не женщина. Откуда мне знать?

Она вопросительно взглянула на Вила. Он с тихим смешком мотнул головой:

— Не знаю. По той же причине.

— А разве ты сама не… — недоумевающе начал Энтис. Она довольно точно изобразила смешок Вила:

— Энт, дорогой. Если бы «я сама» — зачем мне спрашивать?

— Прости, — пробормотал юноша, пунцово краснея, и уставился на минелу в руках друга. На сей раз замолчали надолго. Вил свистел «Балладу о гибели Шера». Альвин вяло гадала, где носит Хета.

— Когда-то давно, — с неожиданной мечтательностью в голосе произнёс Вил, — мне ужасно нравилось слово «океан». Я вначале не понимал, что это. Мне казалось, океан — такое место, где сотни оттенков переливаются, как крылышки у бабочек, или небо на закате, или радуга. И там можно плыть. Помните, в сказке про Живой Цветок: и вот океан без дна, и плывёт она к острову… Говорят же — облака плывут по небу. А человек плыл бы так по океану. Если бы отыскал. Я хотел, когда вырасту, сделаться тем, кто странствует повсюду и ищет океан. По Тефриану и всему миру Сумрака. Только бродить и искать. И сочинять про океан песни. И когда споёшь о нём настоящую песню — он услышит. И ты найдёшь.

Он подобрал длинную соломинку и долго, тщательно сворачивал в ломкий золотистый клубочек.

— А потом мама рассказала, что океан — просто очень большое озеро. Я так расстроился, даже плакал. Мне лет пять было, наверное. А настоящий океан я никогда не видел. С мамой — не успели, а без неё… не мог себя прогнать с дорог, где с нею ходил. Будто там от неё что-то осталось.

Он сжал соломенный комок меж ладоней и растёр в душистую пыль.

— Озеро, где не видно берегов. И волны с гору высотой. И он то яростный, то нежный, но всегда — таинственный. Мама так говорила… Давайте туда пойдём. Новые места для всех нас, для каждого. Мы все окажемся там, где ни разу не были. И неважно, кто где родился, прошлое, воспоминания… это останется здесь. А на дорогах — только мы сами. Какие есть.

Дверь скрипнула: в щель просунулся влажный чёрный нос. Альвин вздохнула и кашлянула от пыли.

— Тогда вставайте и пошли прямо сейчас. Вон, Хет давно уже готов, ждать утомился.

Подтверждая её слова, Хет энергично заскрёб дверь; в конце концов распахнул её и громко чихнул.

— Да. — Вил глядел на Энта, не на неё. Во тьму сарайчика, пропитанную запахом трав, ослепительным горячим потоком лилось солнце. — Прямо сейчас. Нельзя тянуть время, когда уходишь к океану.

Деревня осталась далеко позади. Справа и слева тракт отделяли от полей кусты сафнии — из-за ягод, густо усеявших ветви, они казались белоснежными. Ягоды были несъедобны, но пахли очень приятно.

— Бывают свадьбы, — вдруг сказал Вил, — и без менестрелей. Кому-то и пастушьих дудочек вполне хватает. А если Глава Обета — сьер, так во многих сейрах клавесины есть. А уж арфы — наверняка.

Альвин кивнула. Гордость гордостью, и сегодня он начал первым, но нельзя же ссориться вечно!

— А в Тени, если праздник, идут в замок за музыкой. На арфах и клавесинах у нас многие играют. И петь кое-кто умеет. Мой друг тоже играл и пел на свадьбе, на ферме. — Энтис улыбнулся: — Глава у них Мейджис, а сыну сейчас пять, ну и ходит всюду за Мейджисом хвостиком, даже на Круг. А мы сшили ему белый плащ, вырезали меч, а ножны сделали, как у Мейджиса. Весь замок чуть не умер со смеху.

Вил хмыкнул. Подобного выражения на его лице Альвин определённо раньше не видела.

— Кто такой Глава Обета? — спросила она, отмечая для себя: поймать Энта, когда Вила не будет поблизости, и задать другой (кажется, куда более интересный) вопрос, кто такой Мейджис. — И как его выбирают?

— Выбирают все по-разному. Смотря чего для детей хотят. Денег, почёта, или Вершины, или места в гильдии, или просто доброго друга. Или заповедей Света.

— Необязательно! — пылко вмешался Энтис. — Глава вовсе не навязывает путь. Тем более, Рыцарь!

— Кто будет рассказывать, ты или я? Да, он не навязывает, и можно послать в трясины его советы, но обычно так не делают, верно? В общем, какую судьбу детям готовишь, от того и выбор Главы зависит.

— Не всем детям. Глава только первого ребёнка должен растить.

— Хет, укуси его, если снова влезет, ладно? Он меня сбивает. Не «должен», а если родители захотят!

— Стоп. Вы совсем меня запутали. Зачем он нужен на свадьбе, этот Глава?

— Ты ж видела. Принимает обет единства и объявляет, что два пути стали одним в мире Сумрака. А когда родится их первый ребёнок, Глава будет ему вроде второго отца. И если они пожелают, возьмёт к себе в дом и воспитает, как собственное дитя.

— А если сам Глава не пожелает? Или у него своих детей полно, а в карманах ветерок?

— Можно отказаться быть Главой. Но это почётно, мало кто откажется. Обыкновенно выбирают человека важного, уважаемого. Не по богатству, а чтобы выучить мог, достойный путь указать. Или помогать… лечить, например, бесплатно. Думаешь, для чего им вейлин-Глава? Тут ребёнку и здоровье, и грамота, а если у него дар, вейлин и о Ступенях расскажет, и магистра найдёт и вызовет в срок. Но вэй редко соглашаются, у них и без того дел по горло. В деревнях чаще сьеров выбирают, а в городах — мастеров гильдий или лордов с Вершины. Или короля.

— И король согласится? Всегда? Кто бы его ни выбрал?

— Конечно. Это ж тебе не вейлин в деревне! Тот и победнее короля, и занят с утра до ночи. А король ведь не сам с детьми возится. И дела у него совсем другие. Ему два-три лишних принца не помешают.

— Два-три! — Энтис насмешливо кивнул. — Как же! А двадцать каждый год не хочешь? Если не больше.

Альвин с восторгом наблюдала редкое зрелище: Вил, нескрываемо изумлённый.

— Энт! Даже король такую кучу ребятишек не прокормит! Да они и во дворце-то не поместятся!

— Кормит не он, а Тефриан, — возразил Энтис, явно довольный произведённым эффектом. — А дворец у него не только в столице. Ещё в Дрейде и Северине. И два владения среди красот природы. В Руне и поблизости от Дешелета. Скромные сельские домики для приятного отдыха. Комнат этак на полсотни.

Вил округлил глаза (а вот сейчас, думала Альвин, он уже играет. А губы вновь сложены в обычную скептическую гримаску — сжаты, будто ничем его не проймёшь, а самые их уголки всё-таки смеются).

— Ты-то откуда знаешь, Рыцарь? Ну, насчёт ребят.

— Наши лорды ведь ездят на Совет Вершины. Каждый год, как положено. А потом рассказывают, о чём там говорили. Тут нет секретов. Эти дети, принцессы и принцы Обета, живут не в столице, а во владениях. Мы тогда в Дешелет не добрались, а то мимо бы прошли. Могли бы и в гости зайти.

— Ага. Нужны мы им, как пню сапожки. Прямо они нас и впустили.

— Все дома Вершины, — спокойно сказал Энтис, — включая дворец в Аэтис, обязаны открывать двери Рыцарям на Пути. Вот трактирщику можно меня не впустить. А королю — нельзя. По закону Тефриана.

— А мы? — заинтересовалась Альвин. — Неведомо откуда и с минелой?

— Вы мои спутники на Пути. Значит, со мной наравне. С минелой, с лопатой или с ручной багрянкой.

— Но на тебе не написано, Рыцарь ты или кто. По виду, — девушка окинула его критическим взором, — я бы не сказала. В Ордене наверняка иначе одеваются. Ткань, покрой. И обтрёпанный плащ в заплатах.

— Вот именно плащ в заплатах, — усмехнулся Энтис, — их и убедит. «Не-Рыцарь» никогда не стал бы лгать, разгуливая в лохмотьях. У него был бы плащ новенький и беленький. Непременно.

Вил, рассмеявшись, извлёк из струн Лили что-то журчащее и звонкое.

— На случай, если рваный плащ не поможет, у него есть имя. В Тефриане немного Рыцарей, чей род идёт от первого замка. Верно ведь, Энт?

— Не знаю, — с явной неохотой сказал юноша. — Я же тебе объяснял: это только предположение.

— А мне, — промурлыкала Альвин и взмахнула ресницами, заглядывая ему в глаза: — ты объяснишь?

Энтис смущённо улыбнулся и покачал головой:

— Да тут нет ничего интересного. В свитках первого замка упоминается человек по прозвищу Крис, Сокол на языке хиан-эле; но был ли он Рыцарем, неясно. А в записях Эврила, сто лет спустя, есть Крис-Тален — в списках Круга, без вопросов. На самом деле, правильно говорить «криис т’айлинн» — сокол с золотым опереньем, Золотой Сокол. Может, тот Крис и был его предком. А может, и нет. Шла война, а сокол — хищник, воитель. Не одного человека могли так прозвать.

Она удивилась: Вил глядел на друга почти с упрёком. Энт — я поняла бы, но тебе-то почему важно верить в его связь с тем далёким Соколом, видевшим создание первого замка? Тайны, снова тайны…

Они подошли к столбу-указателю на развилке двух дорог. Тут же было устроено место, где путники могли отдохнуть: две широкие деревянные скамьи и выложенное из камней подобие очага, накрытое закопчённой решёткой. Очагом недавно пользовались: зола на камнях и останки древесного угля, среди которых лежали тонкие птичьи кости, явно появились здесь уже после короткого утреннего дождя.

Не успели они развязать мешок (набитый снедью до отказа: весомое свидетельство благодарности «свадебной» деревни Ялин), как у них появилась компания. Двое ребят, на вид чуть старше Вила, приблизились по дороге со стороны рощицы, за которой, согласно указателю, находилось село Исток. У обоих на плечах висели такие же причудливой формы футляры, как тот, что лежал на скамье рядом с Вилом. Нет, решила Альвин, не совсем: один из них и короче, и гриф изогнут, а не прямой, как у Лили. Зато во втором — наверняка Лилина близняшка.

Вил поднял руку, приветствуя. Мальчики казались обрадованными.

— Все тебя потеряли, — сказал тот, что пониже, смуглый и коренастый. — Мы уж подумывали разное.

— И, конечно, рыдали горькими слезами? — Вил насмешливо пожал плечами: — А я вот он. Ну, извини.

— Ты всерьёз про нас так думаешь?! — с обидой воскликнул второй, с узким подвижным лицом и светлыми, почти белыми волосами. — Мы за тебя боялись, а ты…

— Он шутит, Тэн. Не шуми. Я Рит, — он смотрел на Альвин. — Добрый день, сьерина. А он — Тэвин.

— Не сьерина. Альвин.

Из-под скамьи высунулась лохматая голова и со вкусом зевнула.

— А это Хет.

Смуглый Рит уважительно кивнул. Тэвин в восторге присвистнул:

— Ну и псина! А не боитесь, что он однажды вас самих слопает, вместо дичи?

— Я — нет, — заверил Вил. — Если он выберет по росту, слопает Энтиса, — он взглянул на друга, — а самая вкусная наверняка Аль. Выходит, мне не грозит. Садитесь поближе и давайте обедать.

Уговаривать не пришлось. Напротив, приглашение на обед было принято с откровенной радостью.

— Здорово, — промычал Рит с набитым ртом, с трудом проглотил и тоскливо взглянул на оставшуюся еду (её, казалось, ничуть не убавилось). — Вил, у тебя нашёлся добрый дядюшка-торговец?

— Нет, — хмыкнул Вил. — У меня нашлась свадьба в Ялине. То ли они год менестреля не видали, то ли музыку здорово любят, но нас три дня не отпускали. Причём половина деревни желала плясать ночами.

Светловолосый Тэвин вдруг помрачнел и решительно затолкал в рот ещё один кусок сыру. Его друг покосился на указатель и тяжело вздохнул. Вил сощурился:

— Вы из Истока? Там что, совсем тускло?

Рит безнадёжно махнул рукой.

— Хуже некуда. Ну, правда, они нас не били. Поленились, наверное. Тэн, ты не лопнешь?

— Спрячьте, — жалобно попросил Тэвин, глядя на остатки пиршества. — Пока я вижу, у меня рука сама тянется… Вил, у нас никогда такого не было! Пусть бы просто не слушали. А они глядели… будто мы вроде мух. Жужжит — плевать, в суп не лезет, и ладно, а полезет — раздавят. Вот так, — он медленно сжал ладони. — И всем это смешно. Всем. До единого. Ну всегда хоть кто-то тебя слышит! Всегда. А тут…

Он низко опустил голову. Рит неловко дёрнул плечом:

— Он громко петь не умеет, а там нарочно шуметь начали, вроде в шутку… ну, ты знаешь эти шутки.

— Похоже, — резюмировал Вил, — мы туда не идём. А до Озёр два дня по пустому тракту. Трясины.

— Вам-то что? Еды полно, иди да радуйся. А после Ялина что за края? Мы-то здесь в первый раз.

Несколько секунд Вил покусывал губы, хмуро созерцая указатель.

— Две недели — глушь. В трактирах почти никого, и вокруг леса-болота. Дальше направо — деревни, не так чтобы очень. А налево — городок, Селис. Там уже хорошо. Но до него от развилки тоже дней пять.

Вид у Рита стал самый разнесчастный. Тэвин сидел, понурившись, и, похоже, едва не плакал.

— Да ладно вам, — мягко сказал Вил. — Ялин-то не Исток. Вы придёте к вечеру. Все как раз проспятся и в трактиры поползут. Там люди неплохие. И не обидят, и не жадные. Я знаю, я же там пел.

Светленький менестрель рывком поднял голову.

— Ты смеёшься или правда не понимаешь?! «Я там пел»! Да в том и дело! Спятить надо, чтоб теперь туда соваться! Может, ещё и песни твои спеть?! Кто ж нас будет слушать после тебя, Король Минелы?!

Он опять сгорбился на краешке скамьи. Вил молча отошёл от него, снова развязал дорожный мешок и быстро поделил на две равные части всё съестное, что им насовали щедрые жители Ялина.

— Тут вам до Озёр хватит. А когда назло шум поднимают, сразу надо замолкать, вы ж не маленькие. Песнями шума не переорать, да и незачем. Кстати, увидите Нири и Чака — от меня привет. И можете их порадовать: на Дне Кораблей я слышал, как Крэв пытается изобразить их песню. Позорище.

— Да он у всех ворует, — пробормотал Рит, растерянно глядя на результаты дележа.

— Ясно, ворует, коли все ему разрешают.

— Вил, мы не можем…

— Не петь при нём не можете? Его припугнуть разок, и он от ваших голосов шарахаться станет, а не песни ваши учить! Он же трус. Я его не трогал, просто сказал пару слов, и моих он больше не поёт.

— Мы не можем взять, Вил. Вас трое, путь длинный, а в Ялине мы…

— В Ялин вы не идёте. Вы идёте в Озёра. Два дня по пустому тракту. И с чего вдруг «мы не можем»? Если вам в трактире петь не позволят, а еды дадут, вы ведь возьмёте. А я чем хуже трактирщика?

Тэвин смотрел на него круглыми глазами. Рит неуверенно проговорил:

— Но если мы — в Озёра… а вы-то куда?

— В лесок, — сообщил Вил. — Вон в тот. Найдём воду, искупаемся, поспим в теньке. А потом в Исток.

— Ты от жары оглох, да? — тихо спросил Тэвин. — Мы ж тебе рассказали!

— А мне взглянуть интересно.

Вил потянулся, морщась: откуда в его теле столько мест, которые на все лады ноют и болят? Нет, три дня и две ночи — это слишком, надо было послушать Аль, не играть так много, отдыхать… или коснуться Кружев, и никакой боли, легонько, всего лишь одно касание… Нет!

— Мы пойдём, — торопливо сказал он и не взял, а почти схватил Лили. — До встречи. Гладких дорог.

— И тебе, — отозвался Рит, не глядя ему в лицо.

Да ты совсем как я — чересчур гордый для менестреля. Ох, боюсь, не видать тебе гладкой дороги!

— И вам, — Рит скованно кивнул его друзьям и уставился себе под ноги. А вот Тэвин не отворачивался — благодарно улыбнулся им всем, потрепал за уши Хета, а едва они отошли шагов на десять, звонко произнёс:

— Гладких дорог, Король Минелы! — и когда он обернулся, поднял скрещенные в запястьях руки, и впрямь приветствуя его, как короля. Кстати, Рит помахал тоже.

Лесок его не разочаровал: озерцо — отдающее болотом, зато глубокое — нашлось почти сразу. Энтис в озере и задремал, лёжа на спине на поверхности воды. Вил вытянулся в траве, глядя в небо, и думал о мелодиях Кружев, о пламени в зелёных глазах, о флейте Энта, Сокола… об океане.

— Его инструмент, — сонно протянула девушка. — Не минела, верно? Форма другая.

— Кмин. На грифе дырочки, как у флейты. И струн касаются не пальцы, а стальной листочек, дэт.

— Кмин.

У неё слово звучало. В нём был ветер, и медный звон, и радуга.

— Звенит, правда? Кмин-н… Вил, слушай. Им лет пятнадцать, и они поют не первый год: ты знаешь их давно, а они не знают Энта. Почему же детишек отпустили на дорогу, если менестрелям так живётся? Или они все…

— Как я? — спокойно продолжил он оборванную фразу. — Нет. У всех, кого я знаю, родители живы.

— И позволяют им голодать и терпеть издевательства, и их могут избить, а то и ещё похуже.

— А как бы ты удержала, Аль? — он привстал на локте. — Запереть? Связать?

— Объяснить. Словами. Если дитя умеет петь и выживать на дороге, то и слова понять может. Кстати, откуда они умеют? Кто даёт им инструменты? Кто учит играть? И зачем? Ведь всё просто: не выучить и не купить минелы — не пойдёт на дорогу. Или все менестрели сплошь дети законченных идиотов?

— Менестрелей.

Он снова лёг и закрыл глаза.

— Бывших. Все уходят с дорог лет в двадцать. Чтобы жить с подругой, иметь детей, дом и достойную работу, чтоб тебя уважали, а не плевали в лицо. Но они остаются менестрелями в сердце. Играют и поют для себя. И учат детей, если попросят. И отпускают.

Он помедлил.

— Ведь их тоже отпустили когда-то. И дальше они выбирали сами — и дороги, и песни, и попутчиков, и терпеть плохое ради хорошего или плюнуть, сдаться и стать кем-то другим. Я думаю, они хотят, чтобы и дети могли выбрать сами. Потому что когда у тебя отнимают выбор — это куда хуже голода, насмешек и боли. Особенно если отнимают те, кого ты любишь.

Все уходят? Или я совсем не вижу тебя — или ты в двадцать уходить не хочешь. И ещё… по-моему, я начинаю верить, что когда-нибудь мне придётся всерьёз за тебя бояться, Король Минелы.

Аромат леса завораживал. В деревне было весело, а ночёвки в доме, в прохладной чистой комнате и настоящей постели, уж точно не шли в сравнение с жёсткой землёй, колючей травой и обществом мошек; но Аль ощущала покой, который окутывал её всю, пронизывал — переливами зелени, щебетом птиц и множеством запахов, вкусных, ярких и таинственных, которые сливались воедино, ложась на её плечи незримым плащом, без слов шепча: твоё место здесь, тут безопасно, свободно, тут — дом.

Ей хотелось сделать что-то странное. Например, покружиться, раскинув руки, спеть лесу одну из мелодий Вила — тех, без слов, которые он напевал тихонько, когда с ним никто не разговаривал (ей казалось, он не всегда замечает эти тихие осколки несбывшихся песен). А можно лечь на воду, как Энтис, и представить себя русалкой из грустной сказки, которую Вил рассказывал в гостинице… волшебной девушкой с двумя кружевами, чью душу тянуло к двум мирам, в воде и на земле, а потом потянуло сразу к двум братьям, а они оказались Огнём и Ветром. И Ветер понёс русалочку высоко в небеса, оставив её без привычной влаги, но зато подарив бескрайнюю свободу и красоту… но она тосковала о втором и позвала его, и он настиг их и напал на брата, а когда тот выронил русалочку, брат-Огонь успел её подхватить… и поцеловал со всем жаром пламени, и спалил, обратив в облачко пара.

Энт вылез из озера и обсыхал. Без костра выходило не очень, несмотря на жару: солнца просачивались сквозь листву неровными всплесками, рисуя на траве и коже причудливые узоры. Вил лениво размышлял о том, что надо бы тоже встать и собрать веток на растопку. А лучше сказать Энту, чтоб собрал… пока ищет, быстрей согреется…

— Вил, я думаю… разве это правильно? Ну, из Джалайна её уводить.

Вил сквозь опущенные веки покосился на озабоченное лицо друга. И на неё — ожидая, что вмешается, но она молчала, словно вовсе не слушая их, отрешённо глядя на лиственные узоры на ярко-синем фоне предвечернего неба.

— Вести её в замок ты тоже считаешь неправильным.

Энт с виноватым видом пожал плечами:

— Но если мы просто уйдём, то как же отыщем её дом?

— А мы его тут не отыщем. — Вил со вздохом сбросил остатки сна и сел, обхватив руками колено. — Ты не заметил, что я в деревне то и дело разговоры на вэй сворачивал?

Его друг удивлённо покачал головой.

— Ты себе не представляешь, как всё связано… По деревням слухи носятся быстрее ветра. Где-то, допустим, мальчик стал учеником вэй. Тем более, девочка. Об этом ведь говорят. И неслышащие, и вэй между собою. Родня хвастается и друзьям в других деревнях по вэйской связи, и торговцам, а уж те и подавно не молчат. Если чья-то дочка отправилась к магистру и пропала, так об этом знаешь сколько будут повсюду говорить? Родные к вейлину побегут, тот передаст всем знакомым… и до Стражи дойдёт запросто.

— Но Аль-то пропала!

— Значит, она нездешняя. Как ни крути. Сам магистр где живёт, неважно, но если бы Аль была родом из Джалайна, то о ней бы весь Джалайн и знал.

— А ученикам что, можно с родными общаться? — с сомнением спросил Энт.

— А с чего бы нет. Их от семей не отрывают с корнем. А девушек и по Ступеням не ведут, и строгость там не та, что у мальчишек. О ней бы говорили… тем более, с менестрелями.

— О сельской девушке — да. А если она из города?

— Всё равно. Такие новости сообщают по всему краю. Чтоб все вэй знали. Человек разве что по доброй воле может исчезнуть с концами… но и то — не в своём краю. Вейлины видят всё. Не глазами, а через Поле. А оно не забывает.

Из кустов вынырнул Хет, бодро прошествовал к Аль и ткнулся носом в её подбородок.

— Хет нашёл грибы! — весело перевела Аль и встала. — Энт, пошли соберём! Только во что? Хет говорит, там много.

— Ура, — не сдержавшись, пробормотал Вил и достал из мешка котелок: — Собирайте сюда. Я пока костёр разведу.

И выдохнул с облегчением, едва троица скрылась в зарослях, думая для Хета: «Умница!» — и надеясь, что тот в самом деле слышит мысли. Что это нашло на Энта? Вил уже выучился отличать истинные желания друга… ну, почти всегда. И был уверен: к океану Энту ещё как хотелось! Когда Вил об этом океане заговорил, Энт весь натянулся, как струна, только что не дрожал от предвкушения… и молчал так оглушительно, как не всякий кричит. А вот в замок возвращаться, наоборот, вовсе не хотел. И тут была какая-то тайна, которая Вилу заранее не нравилась, потому что предположить-то разгадку он мог… но раз Энт не делился, то и он с вопросами не лез — тихо радуясь, что в замок им не надо. Энт ведь всё тогда сказал правильно: история Аль плохо пахнет, и ещё неизвестно, кто в ней — по мнению закона, то есть Звезды — окажется виноват. И на чью сторону встанет Орден, если втянуть его в вэйскую разборку… Ну и что вдруг Энта дёрнуло упираться?! Да ещё при ней…

Но в глубине, за всеми этими размышлениями, пряталось совсем другое. Она позвала за грибами Энта. Не его. И даже не их обоих. Всё ещё обижается за ту ссору в деревне?

Или хотела о самом важном поговорить без всяких там висящих над душой менестрелей.

Вернулись они скоро: с полным котелком грибов, плотно набитым мешком, сделанным из рубашки Энта, и шумной перепалкой на весь лес. Хет прыгал вокруг них и явно смеялся.

— Они же совсем одинаковые! — протестующе звенел голос Аль. — Ну смотри!

— Нет. Вот это келе́н, алый сон: видишь тут, под шляпкой, пластинки отливают красным? А это обманка. У неё они зеленоватые.

— По-моему, никакой разницы!

— Да ты не в тени смотри! А на солнце! Ясно, что в тени разницы не увидишь. Заметила?

Аль неуверенно фыркнула. Вил прилежно занимался костром, надеясь, что во-первых, эти двое всерьёз не поругаются, а во-вторых, со своими грибами тот разговор позабудут.

— А она ядовитая?

— Не смертельно, если съешь всего парочку. Но неприятно. Пару суток потом есть точно не сможешь, всё будет лезть обратно. Вот если слопать штук десять, тогда уже без вейлина не поправишься.

— Я могла такие сорвать, — огорчённо призналась Аль. — Теперь всё придётся выкинуть?

— Ну вот ещё. Перебрать просто. Сейчас светло, обманки легко отличить. От них сырых вреда нет, с хорошими грибами ничего не станет, если они рядом полежат. Помочь?

— Нет уж, — твёрдо заявила девушка. — Я сама. А ты потом проверь. Мне же надо учиться!

Вил понял, что до ужина ещё далеко, оценил кучу грибов — даже если треть из них обманки, остатка хватит наесться досыта, не трогая дарёных припасов, — и отправился отмывать котелок. Съедобные там лежали грибы или нет, но шин ими пахнуть не должен.

В конце концов от обманок избавились (оказалось, что их вовсе не треть, а куда меньше), остальное почистили и едва уместили на сковородку — грибы возвышались горкой над её краями, и Аль смотрела на это с опаской: хотя грибы они уже жарили, но столько сразу им ещё не попадалось, да ещё и редких алых снов, которые Вил чистить и резать не стал, просто помыл и отделил ножки от шляпок.

— По-хорошему, их бы на веточки нанизать, — сказал он, осторожно устраивая сковородку на углях и вручая подруге ложку, — но так мы с ними до звёзд провозимся. Хотя жалко, это ж деликатесы. Любой повар в хорошем ресторане мне бы руки оторвал за такую готовку.

— На веточки лучше хлеб, — отозвался Энтис, увлечённый ритуалом под названием «шин». Вилу всегда нравилось за этим действом наблюдать: Энт так тщательно выискивал, отмерял и укладывал в котелок листья и травы, словно готовил не обычный шин для друзей, а волшебное снадобье для лечения от страшной болезни — королю или уж сразу Верховному.

— Хлеб я поджарю. Аль, ты грибы не трогай, пока не осядут, просто держи так, чтоб огонь к сковородке не подобрался, а то подгорят. У нас тут было немного красной соли, к ним как раз… А это что?

Он вытянул со дна мешка небольшую плоскую бутыль, полную золотистой жидкости, и озадаченно встряхнул:

— Похоже на ариту. Нам её в деревне сунули, а я не заметил? Ну ничего себе. Они решили, нам сколько лет, двадцать?

Энтис бережно поместил в кипяток последний стебель и прикрыл широким листом вира.

— Арита, да. Они сказали: можете набрать съестного в дорогу, сколько унесёте. Я и взял.

Вил едва не уронил прутик с хлебом в костёр.

— Ты что?! Это же не еда… такое не дарят! Если б заметили, знаешь что бы с тобой сделали?!

— Так они видели, — безмятежно пояснил Энт. — Там сидели люди, за столом. Я спросил: я возьму кое-что со стола, нам разрешили, можно? Ну и они позволили. Бери, говорят, что угодно.

— Ну ты даёшь. — Вил покачал головой: — Они вообще понимали, кто ты и о чём толкуешь? Или уже были такие хорошие с той ариты, что друг друга-то не узнавали?

Энтис невинно улыбнулся.

— Ну откуда же мне знать. Я не вэй, различать такое. Бутылку я показал, они покивали.

— Ясно, покивали… небось, ещё посмеялись и предложили тебе выпить за здоровье лейан! Ну ладно… надеюсь, в той деревне нас запомнят всё-таки как певцов, а не воришек. Хорошо хоть, бутылка маленькая.

— Других не было, — в голосе Энта звучало явное сожаление. — Закрытая одна эта оставалась.

— А то ты бы и остальные забрал? Слушай… не надо так больше, идёт? В пьяном виде все добрые, но дальше-то трезвеют. И меняют отношение к слишком наглым менестрелям!

Друг со смешком склонил голову и деловито принялся вытаскивать пробку. Вил счёл за лучшее считать это согласием… и на самом-то деле арита была очень даже кстати. Хотя об этом Энт не догадывался. Удача и Судьба… почему бы нет, вся радость жизни менестреля состоит из улыбок Судьбы и моментов чистой удачи.

— Ну вот, — радостно известил Энт о том, что пробка наконец уступила. — Аль, будешь? Тебе с шином смешать, или попробуешь так?

— Тебе голову напекло? — встрепенулся Вил. — Какое «так», она ж крепкая! Нам её вовсе нельзя.

— Никто тебя и не заставляет, — промурлыкал Энтис; его глаза искрились нотками озорства. — А мне нельзя меньше, чем тебе. Мне до двадцати лет уже три с хвостиком… а не шесть… и я её впервые попробовал в тринадцать.

Он сделал глоток так спокойно, будто пил воду, а не ариту. И совершенно не изменился в лице. Но Вил и без того знал, что правда пробовал, иначе не сказал бы. Рыцарь. Аль взяла бутыль и тоже глотнула прямо из горлышка — и быстро заела здоровенным куском жареного хлеба.

— Ух… она жгучая. Странный вкус. Не уверена, что мне нравится.

— Керу тоже не понравилось. Моему другу. Сказал, вроде лекарства. А по-моему, вкусно.

— Лучше попробуй с шином, — посоветовал Вил небрежно — прячась и от «моего друга», и от собирания грибов вдвоём без него, — так многие её пьют. Дай-ка сюда.

Он потянул к себе бутылку неслышным касанием Чар и неторопливо отпил едва не треть, запрокинув голову. И не закусывая, аккуратно заткнул сосуд.

Глаза Аль расширились. Он улыбнулся. Я вэй, ребята, неужто вы думали, что я не смогу проглотить любой напиток и не подавиться?

— Сильно, — сказала Аль уважительно. — И как тебе?

Во рту было терпко и холодно, с нотами орехов, корицы и земляники. Горечь и спрятанная в ней сладость, внутри растёкшаяся тёмным острым огнём. О да… он понимал, отчего Энтису нравилась арита.

— Сойдёт, — невозмутимо сказал он. — Ешьте грибы, пока горячие.

Девушка с рассеянным видом брала двумя палочками грибы по штучке и клала в рот.

— Вкусные… готовить у тебя талант.

— Энт, ты б не налегал на ариту, — посоветовал Вил. Тёмный огонь струился, сжигая стены… как давеча вино в чердачной комнатке трактира. — Снова застрянем до послезавтра. Или мы уже не уходим?

Энтис неопределённо повёл плечом. Цвет его кружева стал виноватым.

— Аль, а что думаешь ты?

— Я думаю, что не знаю. Ты сам сказал, я могла нарушить вэйский закон, а тогда дома мне опасно тоже. А здесь спокойно, — она усмехнулась: — И грибы вкусные.

Вил вздохнул и отнял у друга изрядно опустевшую бутылку.

— Ну хватит с тебя. Что ты завёлся? Тебе ведь хочется океан поглядеть?

— В том-то и дело… — юноша с грустью глянул на ариту и зачерпнул шина из котелка, не замечая, что вот-вот проглотит крутой кипяток — Вил едва успел слегка его охладить. — Я делаю всё, что хочется мне, и делал всегда, но сейчас-то я не один… вдруг это неправильно?

— Почему неправильно? — Аль казалась удивлённой. — Люди и должны делать то, что им хочется — если только оно другим не во вред. Да и то вопрос… вред все понимают по-своему. Но вроде никому не плохо, если ты сам выбираешь дороги и поступаешь, как тебе нравится.

— Не всегда, — Энтис задумчиво взлохматил волосы. — Хочется и нравится — не одно и то же. Иногда делаешь неприятное ради того, чего хочется. Например, учишься ездить верхом, а это больно… и то же самое — тренировки…

Или терпишь спутника вроде меня ради странствий, с усмешкой подумал Вил.

— Или топаешь трое суток по лесу в верховых сапогах?

Энтис рассмеялся.

— С кем-то со слишком хорошей памятью! Но так и есть. Мы делаем то, что не нравится, если это приближает к тому, чего мы хотим. Но иногда хочешь двух дорог одновременно… как я сейчас. Я хочу путешествовать, увидеть все чудеса мира… и хочу защитить вас, — он озабоченно посмотрел на Аль. — Или дело в том, что мы убегаем. Хотя это глупо… но у меня такое странное чувство… тянет уйти как можно скорее, и в то же время — вернуться.

— В замок? — шёлковым голосом уточнил Вил. И увидел — не глазами, а в кружевах — то, чего и ждал: едва заметную вспышку протеста… и страха? Нет. Нет, ерунда. Энт не вэй, неслышащие и не слышны… и ему просто показалось. В трясины, подумал он, и рывком вытянул пробку из бутыли с аритой.

— Нет смысла, если законы чтут и там, — заметила Аль. — Да и что мы им скажем? История о том, как меня нашли на дороге, не из самых удачных. Или вы сочинили получше?

Энтис медленно покачал головой.

— Нет… ты права. Я лишь пытаюсь понять, какое из желаний главное. Знаешь, у нас есть такая Книга Канонов. В ней нет правил и чётких указаний, только куча рассказов. У многих не один конец, у других конца нет вовсе… не все интересные. Когда тебе кажется, что всё ясно, а герои ведут себя как дураки, хотя они твои ровесники и Рыцари, это раздражает. Но ясное порой обманчиво… ладно, я не о том. Книга Канонов начинается с фразы: «Всегда поступай так, как хочешь, но представляй последствия и будь готов за них ответить». Но это перевод с древнего языка хиан-эле, на нём уже не говорят. И «хочешь» на самом деле переводится как «желания сердца». Следуй за желаниями сердца…

— Звучит сурово, — Аль, не глядя, протянула руку, взяла у Вила бутылку и долила немного в шин. — Будь готов ответить — пахнет приговором. Ты уверен, что это не угроза? И смысл не в том, чтобы как раз запретить вам следовать сердечным желаниям?

— Нет, ну что ты! Совсем нет. Не угроза, предупреждение. Думай перед тем, как сделать, и плати за то, что натворил. Это честно. И спроси себя: где желание, а где — желание сердца. Я думал не раз, но не понимал разницы. Попросту шёл за желаниями. Но теперь мне хочется… разного. Безопасности. Странствий. Вас. Всего вместе, но вдруг это невозможно?

— Желания сердца… — Аль глядела в костёр и маленькими глоточками пила шин с аритой. — Такое ощущается. Когда идёшь за главным, другие хотения отступают. Вместе с доводами разума. Но ты ведь это знаешь… как и своё желание сердца. Ну и не дёргайся. По-моему, странствия и безопасность — одно и то же, и мы все вместе именно тут.

Бутыль незаметно перешла к Энтису, и Вил смирился с тем, что снова отнять её не получится. Да и какая уже разница. Аль столь ясно всё понимает, что идея Энта, будто она из Тени, безумной больше не кажется. «Мы все вместе именно тут»… ты, значит, догадалась, что едва мы приведём тебя к кому угодно, наделённому властью, — Рыцарю или вэй, — меня после этого с вами больше не будет?

И тебе не всё равно, вейхани? Ты выбираешь не это… или просто остаёшься с ним?

— А твоё желание, Аль? — Энт протянул ей ещё прутик с поджаренным хлебом. — Память?

Девушка вдумчиво похрустела хлебом, подцепила со сковородки гриб, запила шином.

— Вряд ли. Путешествовать интереснее. Мне нравится то, что есть у меня сейчас. И кто. Не хочу ничего менять… пока. Вдруг я сама влезла в неприятности, и едва вспомню, как они вернутся. И заодно заденут вас. Нет, Энт, твоё желание мне больше подходит. Вил, а твоё?

— Желание? — Вил вдруг растерялся. Энт, зараза, вцепился в свою ариту… а ещё друг. — Да у меня вроде всё есть. Я живу, как хочу. Ну, мне хотелось изменить всё с менестрелями… но теперь на королевский Совет мне нет ходу. Да и пусть. Это так, сказка. Но знаете, — ему вдруг стало совершенно свободно и легко, и слова полились сами, как песня: — Я хочу показать вам Каневар. Это самый красивый и причудливый край Тефриана. В городе Наэс — удивительные сады, которые парят в воздухе над каждой из семи площадей, а из них струятся ароматные фонтаны с такими крохотными каплями, что их не ощутишь, но кожа потом будет пахнуть цветами несколько дней, словно стоишь прямо среди клумбы. А в горах Каневара есть знаменитый Каскад Тшэр — водопад, летящий с гор в пропасть, что когда-то считалась бездонной… по преданию, в дни дополевой войны на наших воинов там напали враги и убили всех, кроме одного: тот решил умереть гордо и прыгнул в водопад, но воды понесли его бережно, не раня о камни, а внизу была не дыра к центру земли, а деревья и трава… он ухватился за стебли и сумел спастись. И вовремя передал другим воинам о лазутчиках с гор, и тех остановили. Этот водопад — на самом деле пять, перетекающих друг в друга. Теперь по нему можно спуститься для развлечения — в особой лодке в виде яйца, полностью закрытой. Внутри она мягкая, с сиденьями и прочными ремнями, а стены прозрачные — ты удобно сидишь и видишь всё вокруг, а воды мчат тебя вниз, но капли внутрь не залетают. Это стоит недёшево, но смельчаков мало, а поглядеть на спуск интересно всем, кто пришёл полюбоваться водопадом, поэтому люди наверняка скинутся, и спустишься задаром. Главное, выбрать время, когда народу соберётся много. Это весело. И совсем не страшно. Настоящий полёт. Вам понравится! А ещё там есть одно из Двенадцати Великих Чудес Тефриана — Карианский Невидимый мост…

— Я читал о нём, — глаза у Энтиса заворожённо сияли. — Он очень длинный, больше часа надо, чтобы его перейти. Но главное, он и впрямь невидим — только с одного места можно отличить его от горных склонов, разделённых пустотой…

— А я на нём стоял, — усмехнулся Вил. — В середине, на самом краю. Знаешь, что там нет перил? Никакой ограды. Ты идёшь по воздуху, ничто не отделяет тебя от пропасти… а потом смотришь вокруг и вниз — и кажется, довольно шага, чтобы полететь.

Энт выглядел так, словно мог вот-вот сорваться и полететь туда силой чистого желания.

— Но там есть и другие чудеса. О них не знает никто, кроме меня… теперь. — Он помедлил совсем немного — ровно на глоток ариты, утянутый в последний миг у Энта. — В горах есть озёра, которых никто не найдёт, если не знает тайных дорог… удивительные озёра с рыбами, которых нет в других водоёмах Тефриана, похожими на цветы… и цветами, что распускаются на воде ночами, под звёздами, и поют дивной красоты песни без слов, которых не сложить и самому искусному менестрелю. А рыбы выскальзывают из воды и танцуют под эту музыку, и чешуя у них светится, словно сделана из сапфиров и изумрудов. А ещё есть пещеры… одна пещера. Мама нашла её случайно… вместе с отцом. И потом показала мне. Я никогда бы не заметил вход в неё сам — он скрыт скалами и колючими кустами, но если знать, то пройдёшь, не поранившись. Она провела меня: был летний полдень, снаружи всё сияло под солнцами и едва не плавилось от жары, камни обжигали, но там, внутри, было прохладно и почему-то дул лёгкий свежий ветер. Мы прошли вглубь, следуя за этим ветром — и вдруг темнота сменилась тоже сиянием… но не от солнц. Сами стены пещеры сверкали сотнями огней, множеством красок. Они слепили… струились вглубь пещеры, делая её похожей на зал дворца, выстроенного из стекла, зеркал и бриллиантов… Я думал, мы с мамой умерли от жары и попали в Мерцание, ведь только там может быть такая красота. Мне хотелось запеть, выразить всё это в музыке… но я понимал, что не хватит ни нот, ни слов. И я думал: раз мы покинули Сумрак, то это место, где нас ждёт папа… и сейчас он появится, обнимет нас, и мы уже не расстанемся никогда. Будем втроём жить в этой красоте и превращать её в песни.

Он повернул в ладонях опустевшую бутыль, ловя гранями отблеск костра и чудом пробившиеся меж ветвей последние лучи заката.

— Но мама остановила меня. Велела не шуметь, потому что пещера уходит вглубь гор, и возможно, голос мой достигнет шахт, пробитых старателями… которые годами ищут то, что нашли мы. Драгоценности, редчайшие из самоцветов, десяток которых сделает человека богачом — а тут их сотни, в сводах и прямо под ногами. Она подняла один — огромный, он едва поместился в мои руки. Он был такой красивый, сверкал и переливался подобно чешуе танцующих рыб и почему-то казался тёплым и гладким, хотя я ждал острых граней. Вещь не из Сумрака, под стать Мерцанию Изначальному. Мы легли на пол, и он оказался мягким. Уютным, как постель в лучшей комнате гостиницы. Мама напевала — тихо-тихо, без слов. Песня пещеры, свежего ветра из ниоткуда и волшебных камней, наполненных внутренним светом. Я часто пытался напеть её и подобрать слова, но так и не получилось… хотя я помню мелодию ясно, словно услышал сейчас. Потом она сказала: проснись, — а я даже не знал, что спал, всё было наяву. Мы вышли оттуда, и оказалось, что полдень сменился ночью, а мне почудилось, прошло лишь несколько минут. Было светло — от звёзд, отражённых в озере, от цветов и играющих рыб… но когда мама взяла у меня камень и подняла к звёздам, он уже не светился, огонь угас. Это был всего лишь камень. Чешуя рыб сияла куда красивее. И лишь в миг, когда он упал в воду из её руки, он вспыхнул прежним пламенем. Мама сказала: так бывает, когда ты пытаешься забрать себе красоту, удержать в руках, использовать. Она гаснет и умирает. Лишь там, где она свободна, она остаётся прекрасной всегда. Как цветы в ночном озере, как рыбы в воде, как бриллианты во тьме пещеры. Утром мы ушли оттуда и больше не бывали там никогда.

Ребята молчали, глядя в костёр. И в их глазах он видел искры холодного огня, что пылал в глубине камня, и точно так же они сияли: дымные топазы и изумруды, трава и облака.

— И вы не взяли ни одного, — тихо сказала Аль, и это не было вопросом. Он кивнул.

— Позже, спустя пару лет, мама сказала: мы могли разбогатеть, взяв несколько камней, но нас бы, конечно, спросили, где мы нашли их, ведь ювелиры сразу отличают редкие, да ещё и неогранённые драгоценности. Пещера могла стать нашей… но потеряла бы свою красоту. Не осталось бы ни переливающихся сводов, ни танца рыб, ни цветов, что поют звёздам. И я понимал её. Я не хотел получить то, чего мне хотелось, такой ценой. И не хочу по-прежнему.

— Чего же? — обронил Энт так тихо, что Вил вдруг подумал, не слышит ли мысли вместо слов.

— Музыкальный дом в столице, — он усмехнулся. — Большой и нарядный. Как дворец. С садом и озером, где росли бы горные цветы. И над дверью наши имена, моё и мамы. Лили и Вилрей Дэйн Тиин: музыканты, певцы и поэты. И песни из наших окон завлекали бы к нам людей со всей Аэтис, а потом и из других городов, и они бы слушали нас и восхищались… и уже не говорили бы о бесполезных бездельниках-менестрелях.

— Но мы можем это сделать, — сказала Аль. — Знаешь, если взять не кучу камней, а лишь парочку, и продать в разных местах… я могу сама. Скажу — подарил любовник. А имя позабыла.

Вил кашлянул, горячо жалея, что больше нет ариты. Энт воодушевлённо заявил:

— Конечно! Отлично придумала. Можешь ещё сказать, что он был в плаще Рыцаря, и вопросов точно не будет. Вил, да?

Его самообладание таяло стремительно, как поток водопада… и ему это нравилось.

— Да. Но сперва я покажу тебе… вам. Может, мы не захотим брать оттуда что-то… как мама. Это ведь неважно, Аль. Это детское желание. Я хочу просто вам показать. А ещё… вот, возьми.

Он собрал куда больше смелости, чем когда-то потребовалось для первого выступления без мамы. И для пари в эллине. Залезть в потайной карман непринуждённо — это было особо сложной задачей, но у него получилось. И вытащить подарок легко, ни за что не зацепив и не побив рекорды неуклюжести, — тоже.

Заколку, выполненную в виде замысловатого стального узора, украшали зелёные камешки. Он взял девушку за руку и положил подарок ей на ладонь:

— Мелочь, конечно… ерунда. Если не нравится, выброси.

Она осторожно тронула заколку, словно та была из пыли и могла вот-вот рассыпаться.

— Уже бегу выбрасывать. Вил, она такая красивая… поразительно! И дорогая, наверное?

Он сумел выдать независимую беспечную ухмылку. Спасибо арите.

— Ну что ты. Так, пустячок. Стекляшки. Будешь носить?

— Да, конечно, — девушка не сводила глаз с вещицы, лежащей на ладони. — Очень, очень красиво. Лучше всего, что я видела. Спасибо. Я пойду искупаюсь перед сном, — и свернув волосы в узел на затылке, скрепила новой заколкой. Зелёные камни в её волосах мерцали тускло и загадочно.

Зелёные камешки падают и падают, катятся по асфальту… Странный сон… просто сон, и больше ничего. Кто же верит всему, увиденному в снах?

Когда она ушла, а ребята уважительно уселись к озеру спиной (Энт отвернулся лишь под яростным взором друга и с тоской поглядел на пустую бутылку из-под ариты), Хет деловито опустошил и вылизал до блеска сковороду с грибами и шумно прыгнул в воду вслед за Аль.

— Зачем ты это? — Энт смотрел на друга без тени осуждения, но с живым любопытством.

Вил попытался прикинуться, будто не знает, о чём речь, и вообще засыпает. Не помогло.

— Рискуешь. Она ведь могла в камнях разбираться. Стекло легко отличить от изумрудов.

— Тише ты! — прошипел Вил, с тревогой глядя на озеро. — Не болтай! Пожалуйста.

Энт озадаченно повёл плечом:

— Ладно, но какой смысл? Притвориться, что даришь не то, что есть, а хуже?

Вил с отчаянием зажмурился. Давешняя лёгкость течения слов сейчас бы не помешала…

— Только молчи. Я отдал, ну, в общем… много. Всё, что за два дня на свадьбе заработали.

Энт послушно молчал, разозлённым не выглядел и со всей очевидностью не понимал.

— Прости, — сдаваясь, сказал Вил. — Я думал, ты зашумишь, ещё врежешь, а она заметит.

— Ты переутомился в деревне или перепил ариты? Я обещал, что не сделаю так больше! Да и с какой стати?!

— Энт, это же наши деньги, общие. Выступали все. А я не спросил вас. Я не должен был…

— Ерунда. В первую очередь они твои. Мы просто тебе помогали. И не наше дело решать, куда и сколько ты тратишь. Не моё уж точно, ты меня почти год кормил и покупал одежду.

— Ну вот! Одежду и надо… плащ для Аль, крепкую обувь вам обоим. Такое и покупают для дальнего странствия. Нам бы хватило… а я увидел эту вещь и подумал, что камушки совсем как её глаза… и это удобнее, чем закалывать волосы веточкой… А мастер предложил на десять стелов дешевле — сказал, в награду за песни… ну и я просто не удержался.

Он виновато покачал головой:

— Глупо, да? Вдруг она обидится? Я выбрал за вас… так нельзя, когда поёшь в компании.

Друг сладко зевнул, ни на волос не обеспокоенный — ни потерей двухдневного заработка, ни отсутствием дорожных ботинок.

— Можно. Мы без тебя и на ужин не заработаем. Разве что на суп позавчерашний. А глупо выйдет и впрямь, если она догадается… пока, видимо, нет. Повезло. Если Хет не разболтает.

Вил ощутил быстрый холодок меж лопаток и глянул на озеро, но Хет на него не обращал внимания, увлечённо ныряя с Аль и поднимая высоченные фонтанчики брызг.

— Скрести пальцы на закат… или на костёр… Хоть бы он оказался просто собакой!

Энт сонно усмехнулся.

— Вэй разве не отличают лат? А ты смешной иногда… правда ей бы понравилась. Какой сьерине не понравится, что для её радости мужчина отдаёт всё, что тяжким трудом заработал.

— Ну, не всё, — уточнил Вил, чувствуя, что и его тянет рассмеяться. — Последняя ночь была щедрой.

— Тем более в выдумках толку нет. Это ты точно из-за ариты…

Вил помолчал, устраивая из мха, листьев и двух плащей подобие постели.

— А ты-то совсем не злишься?

Ресницы Энта чуть заметно дрогнули, словно сон лёг на них плотным покровом, приклеив к коже.

— С чего бы?

— Ну, я… — вдруг смущение поймало его снова, неожиданно крепкой хваткой. — Дарю ей…

— А мне нет, и стоит разозлиться? Я обойдусь без изумрудов. И даже ненастоящих, — на Вила блеснул лукавый и внезапно проницательный взгляд. — Я рад, что ты её купил. Наверно, если бы я увидел такую штуку в витрине, мне бы тоже захотелось подарить её Аль — это ей подходит.

Вил облегчённо кивнул, ощущая острее, чем прежде, свежесть и тайну леса, тихие звуки, пронизывающие ночь, ароматы цветов и трав. Плеск воды, смех играющей с Хетом Аль. Его подарок в её волосах… забавно будет, подумал он, если заколка расстегнётся и утонет в озере.

Впрочем, он без труда мог бы её достать: столь мягкого касания Чар в Поле не заметят.

Девушка вылезла из воды, закуталась в один плащ и села на другой, зябко обняв колени. Вил привстал и окликнул друга:

— Энт, не спи. Одно чудо я покажу прямо сейчас, на гладкость пути к океану. Дай флейту.

Когда он тихонько заиграл, отпуская ноты лететь пушинками одуванчиков, Аль шепнула:

— Не знала, что ты тоже умеешь на флейте.

Он оторвал флейту от губ, изгибая их в покровительственную улыбку:

— А кто, по-твоему, учил Энта?

И принялся играть снова, тонкой вязью легчайших нот, вспархивающих к россыпи звёзд.

Стайку огоньков Энт и Альвин заметили не сразу: тех заслоняло пламя костра. И тут Вил добавил нотному плетению изгибов, цвета и дерзости — и огоньки по одному приблизились и закружились над его головой, рисуя в темноте причудливые узоры, вспыхивающие и тотчас тающие во тьме. А затем живые кружева окрасились множеством оттенков — и запели.

Это была совсем тихая песня, едва различимая за флейтой, оттеняющая её, ведущая свою партию удивительным живым инструментом. И в такт общей мелодии искры то разгорались ярче, то угасали, переливались десятками красок и вились над музыкантом в волшебном сверкающем танце. Теперь было их много, и всё новые огоньки-звуки вплетались в узор, и он озарял и разгонял плотную тьму леса, наполняя её странными ломаными тенями, силуэтами, новым и завораживающим звучанием. Энт, едва дыша, протянул к флейте руку — не сводя с огоньков взгляда и вряд ли замечая, что делает, — и Вил вложил в его пальцы флейту, продолжив мелодию свистом. Игра Энта потекла в мелодию — кружево — танец, и теперь огоньки кружились и пели над обоими, а Аль смотрела, широко раскрыв глаза, восхищённая настолько, что и у неё перехватывало дыхание… ей хотелось не думать, не искать объяснения, просто смотреть и слушать волшебство бесконечно.

— Это птички, — тихонько сказал Вил — она и не уловила момент, когда он отдал мелодию Энтису; и казалось, сверкающие огоньки не уловили этого тоже и всё ещё слышали его свист. — У них твоё имя… альен. Ночные огоньки. Их мало кто видит, они боятся людей. Но их можно приманить на музыку…

И засвистел снова, а она зачарованно любовалась переливчатым танцем альен и слушала их — Вила — Энтиса — общую песню.