Глава 13. Принцесса и Чар

Теперь, когда Хет спас меня от единственной лесной неприятности — охоты, я бы остался тут хоть до зимы, но нашей леди в лесу было явно не место, и я предложил отправляться в путь. Хотя она на лес ни разу не пожаловалась. И вообще ни на что. И подобие сандалий, сшитое из остатков сапог, приняла без тени недоумения или протеста. Я даже удивился — поскольку сделать обувь удобной я теперь вроде научился, но вот красивой… наверное, любой сапожник заболел бы со смеху, доведись ему взглянуть на моё творение!

Необычный характер для девушки. А я, потеряв память, мог бы жить так спокойно? Не скулить и не лить слёзы — да. Но радоваться мелочам вроде алых кувшинок в заводи, земляничной поляны или пения цикад на закате… Нет, мне было бы не до цикад и кувшинок! Всем, кого я знал, наверняка тоже. А она, нежная и прекрасная, как пламя в звёздной ночи, была сильной, как герои легенд… ну, ещё Вил иногда.

Я хотел зайти в Эверн — попрощаться, а заодно узнать, не ходят ли слухи о пропавшей девушке лет шестнадцати. И ей, думал, будет приятно отдохнуть от леса в доме с ванной и настоящей постелью — но она почему-то отказалась. А Вил улыбнулся очень странно… словно её отказ его нисколечко не удивил. В конце концов я тоже в Эверн не пошёл. С этими двумя и я начинаю вести себя необъяснимо.

Просьбу Вила я выполнил: после нашей ночной беседы рассказал ей, что недобрые и глупые люди считают менестрелей куда ниже себя, и потому презирают их и обижают — и совершенно незаслуженно, я-то знаю, я уже год с ним рядом, и он мой лучший друг. И он сам просил про менестрелей ей сказать, чтобы не поставить её в неловкое положение. Хотя я, честно говоря, не могу постичь: какая неловкость в том, что с хорошим человеком будут обращаться с теплотой и уважением, чего он и заслуживает?

Я наблюдал за ней с тревогой, но она не выглядела ни сердитой, ни удивлённой. Кивнула и сказала:

— Действительно, о чём речь, если он твой друг, — и засмеялась, лаская Хета. А Вил мне не верил! И с чего у него сделался такой отчаянный вид, не понимаю. Будто я змею-багрянку на колени ей положил.

Но теперь-то он не сумеет притворяться слугой и отмалчиваться! Во всяком случае, от посуды и разделывания будущей еды я сразу его отогнал, только готовку ему оставил: готовит он куда вкуснее...

Он, конечно, сдался не сразу. Гневно сверкал глазами, потом схватил Лили и сел ко мне спиной. Ну, меня этим не удивить, упрямым он был всегда. Упрямый и гордый. Настоящий Чар-Вэй! Я решил не обращать внимания: пусть позлится, если ему хочется. Но Альвин ждать не стала — пошла и села возле него, и вскоре оба уже смеялись. Ей захотелось поиграть, и он дал ей минелу и нажимал её пальцами на струны, и никакой брезгливости на её лице в помине не было, всё он выдумал. Они вообще чуть не в обнимку сидели — и что-то я не заметил, чтобы она возражала!

А потом — ещё не успели выйти из леса — начались их споры о Чар. Я стирал у озера одежду и вдруг услышал негодующие голоса, а когда вернулся, оба молчали, но смотрели друг на друга неприязненно.

— Ты обещал меня защищать, — резко сказала она. — Да?

Я удивлённо кивнул.

— Вот! — она стремительно обернулась к Вилу, подол платья взметнулся… ноги у неё стройные, уже коричневые от загара, такие красивые… — Всё тебе ясно? И хватит. Ты меня не заставишь.

— Я тебя и не заставлял, — процедил он. И посмотрел на меня непривычно беспомощным взглядом.

— Я вашей беседы не слышал, — напомнил я, начиная волноваться.

Она коротко рассмеялась.

— Немного потерял.

— Это не называется «беседа», — пробормотал Вил. — Это бир на солнышке...

— Ты о себе, дорогой? — пропела она медовым голосом. — А что такое бир, милорд? Если оно упрямое до идиотизма и всегда рвётся распоряжаться чужими судьбами, то вам вполне подходит, милорд.

— Я не лорд, вы с кем-то спутали, моя леди. А биры, они от жары бесятся, моя леди. И грызут всё, что движется. Без разбору. Даже если оно невкусное и жжётся, и зубки об него ломаются!

Я никогда не видел, чтобы Вил говорил так зло и язвительно… и выглядел столь растерянным.

— Ясно, — она невозмутимо кивнула. — Если ты всё так чудесно понимаешь, что ж зубки не бережёшь?

Вил закусил губу и глянул на меня так, словно я жестоко оскорбил его.

— Защити её! — он будто выплёвывал в меня слова. — От моей попытки ей помочь. Вылечить! Сорвать в трясины её проклятущую сеть, которая висит на ней, как цепи!

— Ты же не можешь… — начал я, недоумевая, но он яростно оборвал меня:

— Вот именно, я — не могу! А настоящие Вэй — могут! Но она… — он махнул рукой: — В трясины. Как хотите. Вы из высоких домов, а я бродяга из канавы, вам виднее! — и ушёл в лес, не оглядываясь.

— Лучше не надо, — заметила Альвин.

— Что не надо?

— Бежать за ним тебе не надо, — спокойно разъяснила она.

— Я не собирался… — я осёкся: я уже и шёл за ним. Ноги сами меня вели. Она с усмешкой кивнула:

— К нему сейчас подходить опасно. Он же сказал — жжётся.

— Я ничем его не обидел, — пробормотал я, совершенно не понимая, в чём дело и как мне себя вести.

Она смотрела на меня с жалостью, как на трёхлетнего ребёнка, с плачем требующего стальной меч.

— Он из-за меня на тебя злится, Прекрасный Рыцарь. Он хочет, чтоб мы шли к какому-то магистру и снимали с моей памяти какую-то сеть. А я не хочу, вот он и бесится. Ну как же — он решил, а я вдруг спорю! — её усмешка была острой, как нож. — Ты с ним когда-нибудь пробовал поспорить?

— Ну, конечно! Даже часто. И он никогда не приказывал, ничуточки! Просто он много знает.

— А ты, значит, нет? — зелёные глаза пронзали меня насквозь, словно стрелы. — Ты глупее него?

— Нет, но у меня опыта меньше. — Мне было очень неуютно. — Я всего год не дома живу, и то с ним, а он больше двух лет провёл один на дорогах. Как мужчина, а не дитя у ног наставника.

— Ты не похож на дитя. Зачем тебе место у его ног?

— Но я ведь не… — я глотнул. — Почему он на меня сердится? Ты к магистру не хочешь — а я при чём?

— Уж это ты у него спроси. И он же твой друг, в конце концов. Кто его должен понимать, ты или я?

— Я понимаю не всегда, — без всякой охоты признался я. — За год сложно узнать о человеке всё.

— А вот сейчас, — со странной улыбкой протянула она, — тебе хочется заткнуть мне рот?

— Ох, нет! — я растерялся: то ли шутит, то ли вот-вот разгневается? — Если с тобой говорят о важном — это же как подарок. Доверие драгоценно. Кто ж подарками бросается?

— Хорош подарочек, — фыркнула она. — А если говорят о неприятном? Или о том, что ты не рвёшься выкладывать кому попало? У всех бывают тайны. В глубине. Только для себя.

— Ты не «кто попало», Аль. И ведь заранее не угадаешь, неприятно или нет, — пока человек для тебя закрытая книга. Чтобы узнать, надо раскрыть. А как ещё?

— Ещё — попросить кого-то, кто уже прочёл, чтобы он тебе пересказал.

— Выйдет не то же самое. Все читают по-разному.

— Так надо пускать в душу всех подряд? Кто-то от нечего делать листает страницы, а ты открывайся?

— Можно и молчать. Но помнить о цене. Если от всех таиться, потеряешь того, кто мог стать другом.

— Цена, — задумчиво повторила она. — По-твоему, это дорогая цена за то, чтобы быть защищённым?

Она словно вернула меня на пять лет назад. Быть защищённым. Закрытым. И одиноким. Навсегда...

— Зависит от того, умеешь ли видеть, — медленно сказал я. — Но ведь всё будущее не видит никто.

Она кивнула. Глаза-изумруды загадочно блестели из-под длинных тёмных ресниц.

— Он решил, что я не хочу идти к Чар-Вэй из-за тебя. Что ты мне наговорил о них плохого.

Меня будто по лицу ударили с размаху. Я ничего не рассказывал ей о Вэй — именно из-за отличия точки зрения Ордена от принятой за Чертой! И потом, один из них — мой лучший друг...

И он настолько не доверяет мне?!

— Что стряслось? — Аль разглядывала меня, как картину или изваяние. — На солнышке перегрелся?

Я молча смотрел на неё, гадая, о чём она.

— Бледнеешь, — объяснила она. — Очень умно было стирать три часа на жаре. Хет, дай ему шляпу.

Хет возник, как из воздуха: прямо не здоровенная псина, а сказочная лесная тень! Пихнул её в щёку мокрым носом и плюхнулся на живот, уронив мою шляпу в траву.

— А вот он, — сказала Аль, — насчёт Чар-Вэй помалкивает. То ли не знает, то ли не уверен.

— Он же пёс! — не выдержал я. — Ты собак и людей различаешь?! Он вообще разговаривать не умеет!

Ну вот! Ляпнул всё-таки. Теперь и она обидится! Но взгляд у неё был не обиженный, а удивлённый:

— Он, конечно, слов не произносит. Но мысли у него есть, и я их понимаю. А вы с Вилом разве нет?

— Никто не...

Я задохнулся. Мама… вечер, и её голос… Чар-Вейхан.

Не от Вила — от неё я впервые услышал это слово! Но она говорила другое. Не страшные сказки, а красивые, как деревянные кружева, выходящие из-под ножа в её тонких руках. Чар-Вейхан — люди, умевшие видеть больше прочих детей Сумрака, понимать зверей, ощущать необычайную красоту повсюду в мире и показывать её остальным, великие художники, ваятели, ювелиры. И ещё...

Вейхан умели любить, как никто. Им ведом был язык не слов, а сердец, и потому меж ними не было обмана, непонимания, стен из безмолвия и одиночества. Много веков Орден к тому стремится, но стен не разрушить обычным людям — даже Рыцарям Света. Заповеди охраняют нас от лжи, а стены крепнут. Лгать не можем — вместо того молчим. Души-то закрыты, а словом и не хочешь, да обманешь невольно. А Вейхан, если любили, — открывались всецело. Всю душу отдавали любимым, как картину, — вот, взирай на меня, на мою суть, на все краски, все чёрточки до единой! О да, они-то знали, что значит подлинная любовь...

— А дальше?

— Я о чём-то говорил?

— О твоей маме, — озадаченно сказала Аль. — О её сказках про волшебников. Чар-Вейхан.

— Я долго их не помнил.

Но как же я мог позабыть?!

— Может, воспоминания… сгорели с нею? — я опустил глаза. — Мама умерла в пожаре. Мне только исполнилось семь. Наш дом был из дерева весь… она любила вырезать из дерева...

Слёзы падали на руки. Горячие, как капли кипятка. Пусть бы прожгли хоть до кости...

— Я играл на чердаке, и вдруг стало жарко, загудело, и чёрный дым… душил меня… как чудовище с огнём из пасти. Я пробовал от него спрятаться, залез в шкаф и молчал. Там были картины, в дыму! — вырвалось у меня впервые в жизни — я не рассказывал даже отцу. — Лица превращаются в оскаленные пасти… а я в костре. Руки скованы, и лица… знакомые. Будто все, кого я любил, обернулись врагами.

Она обняла меня, погладила волосы — нежно, так нежно...

— П-потом, — слова и слёзы резали горло, как камешки с острыми гранями, — я увидел… что-то очень страшное. И закричал. И всё. Тьма. После был отец, Замок, ласковые голоса… а мамы больше не было.

Хет лизал мне руки и шею. Она была права, а я ошибался: конечно, он понимает...

— Она тебя вытащила? А сама...

— Она прыгнула. Из чердачного окна. Со мной. Надышалась дыма… и обожглась, пока искала… Мне не говорили, я подслушал. А спрашивать не мог.

Я никогда не рыдал так, если кто-то был рядом. Никогда. Даже когда узнал о маме.

— Ты не виноват. Ты же был маленький. — Аль помолчала. — Я бы за своим сыном полезла в огонь.

Я было подумал — опять Хет. Но тут же понял: это она целует меня в щёку.

Он склонил голову и плакал. Она отвела волосы с его лица и поцеловала.

Почему мне вообще должно быть до этого дело?! Я тут и вовсе ни при чём. Они оба такие красивые. Взрослые. Золотые волосы и запах трав… наверно, ей приятно его целовать...

Я от них убежал, задыхаясь от злости на себя: я разговаривал с нею безобразно… Разговаривал? Да я просто на неё рычал! Будь она парнем, после этакого «разговора» мы дрались бы, как биры по весне...

Что она сделала, чтобы довести его до слёз?!

Она упёрлась, как баран. Без единой разумной причины — ей, видите ли, «не нравится слово Чар». А я стал ей дерзить. Дурак, дурак, безнадёжный идиот...

Я хотел уйти незаметно, но она посмотрела прямо мне в лицо. Разве мужчины рыдают от поцелуев прекрасных сьерин?

Прятаться было поздно. А тут я совершенно не к месту, и что делать дальше?

Энт яростно провёл рукавом по глазам и вскочил — спиной ко мне. Ясно, он же ненавидит, если его ловят на «нерыцарских слабостях» вроде умения плакать! Ну, всё. Он мне этого не простит.

Она поймала меня за руку и усадила рядом с собой. Энт стремительно ушёл, с треском ломая ветки, которым не повезло оказаться на его пути.

— Он маму вспомнил, — тихо промолвила она, глядя ему вслед. — Пожар.

Что же Энт рассказал ей? Ведь и мне он рассказывал… и не плакал!

— Уверяю тебя, я его не обижала, — сообщила она, прищуриваясь.

— Будто бы я спорю, — пробормотал я, отчего-то снова начиная злиться.

— Ты смотрел на нас так, словно я его била. Так вот, я не била. Но я, видишь ли, не могу запретить человеку вспоминать, что его мать погибла, вытаскивая его из горящего дома.

Степь… он скрывал, но я же видел, как ему плохо от жары, а во сне он стонал и шептал об огне...

— Ты не знал?

А я ещё недавно смеялся над ним, что он, как летучая мышь, боится солнца!

— Я не вытягивала это из него пытками. — Её голос стал прохладным. — Понимаешь, тебе он вряд ли мог рассказать. У тебя же такой вид, будто все тебя то смешат, то раздражают. Я думаю, он ни разу при тебе не решился заплакать. Наверно, считает, что ты сейчас посмеиваешься над ним эдак презрительно.

— Спасибо.

Она вопросительно вздёрнула удивительно красивые тёмные брови.

— Да я вот думал — если мне кто даст по морде, надо бы спасибо сказать.

— А я это сделала, по-твоему? — она с усмешкой провела пальчиком по моей щеке. — Вил, любовь моя, тебе никогда не говорили, что ты чересчур много значения придаёшь пустякам?

Её зелёные насмешливые глаза выводили меня из себя, как ничто другое в мире Сумрака.

— А тебе никогда не говорили, что ты видишь куда меньше, чем тебе кажется?

Трясины, я опять несу то, о чём буду здорово жалеть!

— Аль, я-то ведь знаю, кто я такой, верно?

— М-да? — промурлыкала она. — Ты полагаешь? Я бы на твоём месте поостереглась утверждать.

— И я знаю, что такое Чар! — взорвался я. — И про сеть кое-что знаю тоже!

— Ну и поцелуй себя в задницу! — изумрудные глаза гневно сверкали. — А я знать не желаю! Дошло? И если ты не заткнёшься и не отцепишься от меня со своей Чар, я скажу ему, что ты заставляешь меня силой, и уйду. И будешь объяснять ему, что ты там знаешь! Я не твоя кукла, тебе ясно?!

— Я не заставляю, я просто хочу помочь! Ты не моя кукла, а того, чья сеть, неужели не понимаешь?! Ты в его власти! Всё время. Каждый миг. Он может захотеть причинить тебе боль, убить… и что тогда?

— Тогда, — усмехнулась она, — избавишься от меня, наконец. Тебе же того и надо, разве нет?

Ох, как вовремя Энт вернулся! Не то и я начал бы рыдать от отчаяния… или кричать: «Нет, нет, нет! Мне надо, чтобы ты никогда не уходила!»

— Я тут подумал, — Энт оглядел нас и сдержанно вздохнул: похоже, зрелище его не порадовало, — эта сеть Чар, из-за которой Аль спала, она и теперь есть? Она же и мешает ей вспомнить, верно?

Я кивнул, не очень понимая, к чему он ведёт.

— Аль проснулась, едва мы решили обратиться за помощью к Вэй.

— Ты хочешь сказать… он нас слышал?!

Энт смотрел мне в глаза.

— Если он слышит сейчас — так вот: лучше ему к нам не приближаться. Не ты и не Аль, а он об этом здорово пожалеет. Мне плевать на законы Звезды, Вил. Я им подчиняться не обязан. Ты мой брат, и никакой магистр не посмеет пальцем тебя тронуть! Ты под защитой Ордена.

— Почему? — выдавил я, склоняя лицо: оно пылало, а я ничего, ничего не мог сделать...

— Ты спас мне жизнь, и мой дом теперь и твой тоже. Орден знает цену жизни своих братьев!

— Я не смогу жить в Замке, — прошептал я. — Без Лили… и не касаться Кружев… нет.

— И не придётся. Я буду с тобой, где пожелаешь. Всегда.

— Если он подслушивал, — с трудом выговорил я, — он знает… о тебе и Великой Тайне.

Альвин так и ела нас своими изумрудными глазами. Энт незнакомо, жёстко усмехнулся:

— И Ардену она не с пелёнок была известна. Всё придёт в свой срок… если я вообще чего-то стою.

— Погодите. — Аль переводила пристальный взгляд с него на меня. — Всё очень мило, но я не поняла: вам что, опасно к этим магистрам соваться? Может, вы мне объясните всё-таки?

Я промедлил всего секунду… и её хватило: Энт уже говорил. Мерцание!

— Мне — нет. Я ведь Рыцарь, а Звезда не в силах причинить вред Ордену Света. Они Ордена боятся.

— А ему почему?

Ради Мерцания, Энт, молчи!

— Ну, видишь ли… — он озабоченно сдвинул брови. — Ты ведь наш друг, Аль? Не станешь болтать?

— Нет, я пойду и всем буду кричать о твоих секретах.

— Это не мой секрет, — огорчённо поправил он. Я чуть не застонал. — Не обижайся. Ну… он Чар-Вэй.

Она смотрела на меня… совсем как прежде. Не со страхом, не с отвращением. Или это я не вижу?

— Только открытый. Не из Звезды. — Энт вздохнул. — Вот. Понимаешь теперь?

Аль наморщила лоб, слегка склонив голову, и обернула кончик косы вокруг тонкого запястья.

— Не очень. Звезда — это… сообщество Чар-Вэй, да?

— Вообще-то правильно называть — Единство Звезды, — поправил я. — А Звезда — пять самых знающих и сильных Вэй в Тефриане. Они в Единстве Звезды вроде правителей.

— Но обычно, когда имеют в виду всех Чар-Вэй, тоже говорят «Звезда», — вставил Энт. — Так короче.

— Ладно, а что значит «открытый»?

— У всех людей есть тень Чар, душа, искра Мерцания Изначального. А у некоторых открывается Дар — вроде второго слуха. Приходят странные сны, начинаешь лучше видеть, слышать, различать запахи. И появляются всякие желания… необычные. Беспокойные. Срывают с места и гонят… Понимаешь?

Она кивнула, задумчиво глядя на свою косу. А потом — на меня. Тысячу лет. Её глаза. Мерцание!..

— А я не знал, — тихо заметил Энт. — Так это всегда означает Дар? Вил, но тогда… все менестрели?

— Ты скажешь! Тогда магистры бы только с дорог учеников и брали… Ну вот, идёшь к магистру, а он твой Дар пробуждает и приводит к исходу — уменью жить в Сумраке, слушая мелодии Кружев. Но иногда пробуждаются и без магистров. Если происходит что-то… особенное. И получается Открытый дар.

— А исход? Он тоже может быть без магистров?

Трясины, Аль, ты знаешь, что спросить! А, да любой, кто не совсем дурак, догадается в два счёта...

— Считается, что нет, — я и без Чар ощущал, как насторожился мой друг. — Всякое бывает.

— Хм, да. — Она понимающе усмехнулась. — Всякое бывает, Вил. Ну и почему магистры тебе опасны?

— Это я им опасен. Вэй, поющие в Кружевах, касаются Поля… неужто ты и насчёт Поля не помнишь?

Она нахмурилась. Энт (нет, а кто втянул меня в этот разговор?!) посмотрел на меня с упрёком.

— Давно, двадцать три века назад, была война. Тефриан был маленькой страной, но богатой, и три соседние страны решили её захватить. В их войске были Вэй, а в Тефриане людей с даром боялись и убивали, и вражеским Вэй никто не мог дать отпор. И король Тефриана объявил, что владеющие Даром под его защитой, призвал их во дворец, назначил военачальниками и дал им власть, почти равную его власти. Вэй были последней надеждой победить. Но мы всё равно проиграли бы, если бы не чудо… Озарение.

Я сделал паузу, но Энт не вмешался, и я продолжал:

— Тефриан победил и с одной из тех стран объединился. А потом Вэй по прозвищу Певец придумал, как сплести из Кружев Поле — вроде купола над Тефрианом, чтоб чужие Вэй нам не навредили. И вообще никто снаружи к нам не мог сунуться. А ещё с помощью Поля магистры делают погоду. Прежде летом случались страшные засухи, а тёплыми зимами — такие дожди, что реки выходили из берегов и смывали поля с посевами и даже дома. Холодными зимами вообще всё живое вымерзало. Теперь всего этого не бывает. Певец стал Верховным магистром Созвездия… сейчас одна Звезда, а вначале было несколько.

Я перевёл дыхание.

— Вэй много лет учатся петь в Кружевах, не нарушая мелодию Поля. А человек с Открытым даром запросто её нарушит. Он не запоёт, а будто бы закричит во весь голос, понимаешь? Может и Поле разорвать, и задеть других, кто в Поле: уничтожить их слух Чар или даже убить. Звезда не разрешает открытым разгуливать на свободе.

Энт болезненно поморщился.

— И если меня заметят, то заберут в Огненную Башню… навсегда.

— А ты, — нежным негромким голосом спросила она, — можешь нарушить мелодию Поля, Вил?

— Нет, — мрачно сказал Энт. — Он ведь не станет петь в Поле. Но Звезда в это никогда не поверит.