Глава 11. Примирение

Третий день в его жизни была прекрасная заколдованная сьерина (совсем как мечтал когда-то!) — но не было Вила, и всё стало холодным и серым, всё опустело. Лишённый красок мир, где у него больше нет друга. Вот и Альвин, хоть и не знает, что он натворил, но отчего-то захотела причинить ему боль...

Звёзды спрятались в облаках; девушка спала, прижавшись к Хету. Энтис бесшумно скользнул мимо них к Вилу, лежавшему под яблоней поодаль, и опустился на колени рядом с ним.

— Простить или нет, — тихо сказал он, — тебе решать. Но ты уже не наказываешь. Ты меня убиваешь.

Тишина казалась тяжёлой, невыносимой.

— Вернись, — безнадёжно пробормотал он, склоняя лицо в метёлочки ароматной травы.

— Я не уходил, — негромко отозвался голос из темноты. — Ну что ты?

— О её платье… я не думал так всерьёз.

— Я знаю.

— Почему? — растерялся Энтис.

— Если всерьёз, ты б не спрашивал. Надулся бы, как сыч, и молчал с мрачным видом.

— Ты понимал? — ему вдруг стало трудно дышать. — Уже тогда?

— Не тогда. Позже. — Вил кашлянул. — Я просто дал сдачи, Энт. Ну, о клятвах. И пожалел, едва сказал.

— Я тоже, — прошептал Энтис. — Я был… словно меня захлестнуло что-то...

— Ярость, — мягко закончил Вил. — И меня. Ты ещё легко отделался. Ярость Вэй — штука неприятная. — Он коротко усмехнулся. — Вообще-то мне хотелось тебя засунуть в самое вонючее болото и подержать часок, чтоб дошло как следует. Энт, а ты спать, случайно, не хочешь? Всё-таки ночь.

— Подожди! Но что же теперь… у нас? Ты не смотрел на меня, молчал… я не могу выносить, когда так молчат! Я терпел, пока не понял: всё, дальше я закричу или сломаю что-нибудь… или усну на мече.

— Из-за меня? — Вил привстал. — Энт… это слишком, тебе не кажется?

— Ты ведь знал, что делаешь со мной. Ну, тебе хватит? Завтра ты будешь прежним?

— Я не могу, Энт. Но я не...

— Ладно. Ты прав. Всё правильно. Но ты мне нужен… — у него дрогнул голос. — Я правда так не думал.

— Да, — тихонько сказал Вил. — Правда. Ты ничего не понимаешь. Дело не в тебе вовсе!

— Не во мне, а в твоих чувствах, — с горечью кивнул Энтис. — Я пришёл в ярость, я назвал тебя вором и лжецом… я хотел сделать больно. И ты хочешь сделать то же самое, это понятно, это именно то, чего я заслуживаю, но ты не можешь… по-другому? Ну, больно по-настоящему, пусть очень долго, но потом — всё, как прежде? — он умоляюще заглянул другу в лицо: — Вил, я же люблю тебя. А ты ведёшь себя… будто мы совсем чужие. Или мне надо просто оставить тебя в покое? Навсегда? Если я ляпнул то, чего не прощают, и мы не друзья, и тебе неприятно, что я болтаюсь рядом...

«… не прощают, и мы не друзья, и тебе неприятно, что я болтаюсь рядом».

Ну что ж ты, Хет, пораньше меня не лизнул?! Противное ты создание, вот и положись на тебя.

Я припомнила высказывание насчёт дыхания и постаралась прошлой ошибки не допустить: дышать медленно и ровно, как во сне. Мысленно спросила у Хета: хорошо ли выходит? В немом мыслепотоке моего пса-не-пса нарисовался ответ: ничего, сойдёт. Хотя они сейчас от меня дальше, чем тогда… Но чёрт его знает, на каком расстоянии ему изменяет его тонкий музыкальный слух? Лучше не рисковать.

С лицами мне не повезло — и темно, и далековато. Но позы видно: один полулежит на траве, другому больше нравится вести ночные беседы, стоя в упомянутой траве на коленях. И кому же принадлежит реплика о «не-друге»? Когда шепчут, по голосу не отличить… Но лично я бы поставила на Вила.

— Мне неприятно не что ты рядом. Мне неприятно, что ты рядом так долго — и такую чушь говоришь.

— Я говорю, как вижу, — очень грустно (и не очень тихо, что меня порадовало) возразил… Энтис. Вот тебе и на! Похоже, я в проигрыше. Значит, о «непрощении» и «не-друге» — Прекрасный Рыцарь?

— Во-первых, — в приглушённом голосе Вила играла усмешка, — ты вроде бы извинился. А во-вторых, довольно глупо обижаться, если ты этого не думал. Какие, ради Мерцанья, ещё нужны слова, чтобы ты успокоился и прекратил речи насчёт боли, наказаний и прочего идиотизма в том же духе?

Интересно, Прекрасный Рыцарь снова разозлится?

— Идиотизм? — с неожиданной язвительностью повторил Энтис. — Ах, я только жалкий менестрель, и место моё в грязи, и дружба с таким ничтожеством оскорбляет твоё драгоценное достоинство!

— То есть… ты о чём? — запинаясь, выдавил Вил. А я от изумления и о дыхании забыла.

— Об идиотизме, — ласково пояснил Прекрасный Рыцарь. — Так, к слову.

— О-о… — Вил издал негромкий бархатный смешок, помолчал, а затем — стремительное движение, они сцепились и бесшумно упали в траву. Как им удаётся не сопеть и не пыхтеть во время борьбы? Отсюда не разглядеть: может, они там и не борются вовсе, а просто решили пообниматься? С них станется.

Картинка прояснилась: один лежит, другой уселся на него верхом. Откинул голову торжествующим движением победителя. Светлые волосы осыпали плечи. Энтис.

— Я дразнил… — Вил. Задыхается от смеха. Или от Прекрасного Рыцаря, рассевшегося на его животе.

— Болтать, чего не думаешь, опасно, — тем же ласково-ядовитым тоном промурлыкал Энтис и что-то, наверно, ему выкрутил или нажал посильнее: до меня донёсся сдавленный писк и возня. И снова смех.

— А сам-то… ой, больно, перестань! А кто делал вид, будто всему верит? А заповедь Истины?

Энтис слез с него, потянул за руку из травы. Теперь оба стояли на коленях, лицом к лицу.

— А я и верю. Если у тебя не игра, а серьёзный разговор. Я всегда различаю.

— Как? — с интересом осведомился Вил.

— А ты, когда играешь, не заикаешься, — объяснил Прекрасный Рыцарь. — И волосы не теребишь.

— О-о, — вновь протянул Вил. С очень странной интонацией. — А что, я часто так делаю?

— Ну, ты нечасто всерьёз разговариваешь.

— А сейчас?

— А сейчас ты с корнями эту прядь выдернешь. Оставил бы её в покое, пусть растёт.

Они тихо расхохотались. Вил уже не свой, а светлый локон накрутил на палец; Прекрасный Рыцарь поймал его руку и поднёс к губам. Очень мило. «Лорд и слуга», ха!

— Ты совсем-совсем больше не сердишься? — негромко спросил Энтис.

— А ты? Я думал, ты мне тех слов, про обещания, никогда в жизни не простишь.

— Я сам виноват, — торопливо заверил Прекрасный Рыцарь.

— Ага. Давай ещё начни извиняться — заставил меня, бедненького, быть такой скотиной.

Кто-то из них усмехнулся. Не слишком весело.

— Извини. Я же действительно заставил, разве нет?

— Извиняю, уговорил. Заметь, мне даже искуплений не надо. Рыцарь, тебе сны поглядеть не хочется?

— А завтра ты будешь, как прежде?

— Нет. Как последние дни. Привыкай.

— Но если ты не сердишься, то почему? — протестующе воскликнул Энтис.

— Энт, а ты иногда вспоминаешь, что есть в мире и другие люди, кроме тебя?

Молчание. Я старательно «спала»; Хет, умница, шумно сопел рядом, тоненько повизгивая «во сне».

— Не в тебе дело и не в моих глупых обидах. А в ней. Она ж вроде младенчика: вокруг всё новое и непонятное. А рядом — только ты да я. И как мы ей мир покажем, так она и увидит. Скажи, к примеру, что бир — милый зверёк, кушает травку и с людьми дружит, — и она быстренько в зубы и попадёт. С ней нельзя, как там у тебя: «не-совсем-правда — это не ложь». Нам даже чуточку нельзя её обмануть.

— Я, по-твоему, собираюсь обманывать?! — тихо вознегодовал Прекрасный Рыцарь.

— Не нарочно, а невольно ты обмануть можешь. Вот поглядит она на тебя — и решит, будто так и надо высоким сьерам с менестрелями обращаться. Как с равными.

— Так и надо! — убеждённо заявил Энтис.

— А биры лазоревые в крапинку да о пяти ногах.

— Какого чёрта я должен притворяться?!

— Да не притворяться, бестолочь! А говорить, не чего бы тебе хотелось, а правду. Или её жалеть все станут: и с магистром бедняжка в ссоре, и память потеряла, да ещё с менестрелем подружилась! Меня от её дома палкой погонят — ладно; а ведь и за твоей спиной болтать будут всякое… не больно хорошее.

— У меня тонкий слух, — процедил Энтис. В его голосе полыхала ярость. — Оглянусь и переспрошу. Мне объяснить нетрудно… если кто-то чего-то не понял. Потом сразу поймёт. Увидишь.

— Нет. Никто тебя не поймёт. Ты на других не похож. Но ты выбрал сам, каким быть, а ей свой выбор навяжешь. Она-то не знает, обычный ты или нет. Но дальше она вспомнит. И никогда нас не простит.

Прекрасный Рыцарь молчит. А кстати — кто тот «магистр», с которым я якобы «в ссоре»?

— Но мы — неважно, мы как-нибудь перебьёмся. А ей жизнь испортим.

— И за эту страну, — тихо сказал Энтис, — мне полагается умереть.

Вил взял его за плечи, потянул к себе — их лица почти соприкоснулись, — и сразу мягко оттолкнул.

— Не тебе, мы ж не в дни легенд живём, и то хорошо… Энт, но ведь страна — это больше, чем такие люди. Это песни и предания, и те, кто умер давным-давно, и кому ещё предстоит родиться… и Лойрен. И закаты. И капельки росы на листьях. И Давиат в том старом храме. И все, кто дружит… как мы.

— А высокие души, Вил? В тебе нет ничего низкого, и твой талант… неужели нам надо это скрывать?

— Ей надо знать Тефриан, а не нас двоих. Плохо выйдет для неё, если с нас она дорисует картину.

— Но это несправедливо, — с горечью пробормотал Энтис. — И ты всё равно не сумеешь долго терпеть.

— Я терпел два года, ты помнишь? — бархатный смех прозвучал отрывисто и печально. — Энт… забудь, пожалуйста, насчёт предсмертных обещаний. Хорошо? Я о тебе ни капельки так не думаю.

— Но ведь и вправду живые важнее покинувших Сумрак. Или жизнь просто бессмысленна.

— А ты сам-то понимаешь, что сказал? Судьба Чар-Вэй важнее слова Рыцаря! Мерцанье!

— Не Чар-Вэй. Вил Тиин. Прочее мне неважно.

Вот ведь свинство, опять незнакомое слово! И с чем их едят, этих «Чар-Вэй»?

— Зато ей важно, Энт. Я сначала думал — она вроде меня. Ну, из-за сети. Думал, она изучала Чар, но выбрала свободу дорог, как я. Но едва она проснулась, заговорила… а потом — «не смей меня касаться», слышал? Понятно, она леди, а к ней лезет лапами грязный менестрель. А ты — высокие души...

— Но ты говорил — она всё позабыла. Сам себе противоречишь.

— Главное в её памяти осталось. Слова помнит, и мальчиков от девочек отличает, и небо от земли… и людей от менестрелей. Тебя-то не отгоняла. И платье у меня не сразу взяла, на тебя сперва поглядела. — Он помолчал. — Я просто не хочу, чтобы ей показалось, будто мы пользуемся тем, как сильно она от нас сейчас зависит. Так ведь и есть. И она ведь тоже понимает. А мне что, трудно посуду помыть?

— Если б только посуда… — Энтис тяжело вздохнул. — Всё-таки это обман. Ты же знаешь.

— Я знаю, что в людях лучше тебя разбираюсь. Если обмана не любишь, расскажи ей о менестрелях. Всю правду, а не нашу с тобою сказочку.

— Почему я? — глухо проговорил Прекрасный Рыцарь.

До меня снова донёсся короткий смешок:

— И верно, с чего это я сам не хочу таких приятных вещей о себе говорить? Да я попробовал недавно. Только она мне, похоже, не поверила. Тебе — поверит.

— По-моему, ты совсем уже запутался — помнит она или нет!

— Ничего я не запутался. Она всё забыла разумом, памятью Сумрака. А внутри, где Чар, она помнит. Но там какая-то боль… ужас… ей тех воспоминаний не надо. Но в тот вечер, когда я принёс платье, она заглядывала в глубину… вернее, глубина её позвала. Я тогда пел, и её глубина взяла и меня, притянула. Там были ответы, только смутно, размыто, вроде водоворота из картинок, тянет и кружит, а ничего не понять… я потонул бы там, если б не держался за песню… И, похоже, я сделал глупость. Подтолкнул её. Мне казалось, она пытается пробиться туда, поймать эти тени, вспомнить. А она рванулась прочь… да ты видел. Дурак я, и всё… Но какие-то знания в ней есть, Энт. Точно. Или — пришли в то мгновение. И когда она так на меня смотрела… с яростью, с отвращением… она знала, кем считают менестрелей на дорогах Тефриана. И кто она сама. Она почти вспомнила, я уверен. Но ей не понравилось. И знаешь… я боюсь, она теперь ещё прочнее забыла. Что и оставалось, ушло.

— Насовсем?

— Надеюсь, нет. Дальше, вглубь. — Он кашлянул. — Вообще-то я не знаю. Всё возможно.

Прекрасный Рыцарь лёг и положил голову на его колени. И поза, и голос — ну вылитый влюблённый.

— Вряд ли ты сумел что-то ухудшить. Скорее, заметил свершённое другим Вэй.

— Спасибо.

— За что? — подозрительно осведомился Энтис.

— Здорово у тебя вышло. То ли куснул, то ли по головке погладил. Ну, «другой Вэй» — уже неплохо.

Я не поняла, оба засмеялись или только Вил: звук был тихий-тихий.

— Вил, с чего ты взял, что те резкие слова — из-за менестрелей? Она больна, ничего не помнит, вот ей и тревожно. А музыка тревогу усилила и вырвала наружу. Ты просто под руку попался.

— Это именно то, к чему я привык. Как правило, менестрели под руку и попадаются. Всем. Всюду.

— Да она не понимала, с кем говорит. Знаешь, смотреть и я умею. Ты для неё ничуть не хуже, чем я.

Долгое молчание. И голос Вила — очень грустный и будто усталый:

— Ты всегда хочешь всё объяснить хорошо для меня. Но я же знаю: ей потом станет невыносимо думать, что она держалась на равных с менестрелем. А ей будет наплевать, так её родня постарается. Была бы она из простой семьи — и то плохо. А она… ты же видишь. Она с Вершины, Энт.

— Люди похоже устроены, в крестьянском доме или во дворце.

— Ага, если из Тени глядеть. За Чертой многие тоже думают, будто все Рыцари на одно лицо. Да что здесь, что в Тени — никто менестрелей за людей не считает. Тут и правда все похожие делаются.

Вот и подслушивай их. Слова знакомые — но смысл до меня решительно не доходит!

— Я спать хочу, — с ворчливо-жалобной ноткой сообщил Вил. — Вечно тебя тянет ночами болтать, а потом спим до полудня. Не слыхал примету — проспишь первый вздох солнца, пути не будет? Ложись.

— Первый вздох, — со смешинкой заметил Энтис, — уже не проспишь. Глянь в небо, сразу увидишь. А можно я тут останусь? — в его тоне явно обозначилось смущение. — Ведь холодно. Плащ-то на ней.

Вил молча перетёк в движение, гибкий и неслышный, как кошка или призрак, скользнул мимо меня туда, где Прекрасный Рыцарь устроил себе постель. Я прилежно изображала спящую. Он собрал кучку тряпок, служившую ложем его другу, перенёс к себе, бросил на Энтиса сверху; тот тихонько засмеялся.

— Я был тогда в Эверне, Энт. Тайком. Нашёл ту сьерину, что за Рыцаря меня приняла. Мне казалось, она не станет спрашивать, зачем мне женское платье. Она и не стала. Она никому не расскажет, я знаю.

И больше я от них ни звука не дождалась. Спали они, обнявшись, — в полном соответствии с моими (уже весьма весомыми) подозрениями. Интересно, о чём они заведут речь следующей ночью?