Глава 4. Сны и ночной разговор

Ночь. Он глядит в небо. «Звёзды — брызги Мерцания Изначального». Как странно: лежать на траве, и быть больным и слабым, и принимать заботу вместо того, чтоб заботиться самому, и думать о звёздах — брызги Мерцания...

а как же ещё думать о звёздах?!

Влага на щеках… смешно, от горя никогда не лил слёз, а тут плачет от счастья. Счастье — трава, и покой, и болезнь, из-за которой он бездельничает, а за ним так трогательно ухаживают… Светловолосый юноша смотрит встревоженно. Ещё одна частичка счастья. Столь много потеряно (много? Всё абсолютно!) — и неожиданно появилось новое. Так странно. Так захватывающе. Забудь, кто ты. Забудь, кем ты был. Звёзды — брызги Мерцания Изначального, а не миры, где люди убивают людей без причины, где все ненавидят всех, где умирают дети. Где затерялась твоя жизнь, твоя юность и любовь, всё ушло, выгорело дотла, память бесплодна, в ней нет даже боли… Забудь.

Забыть что? О чём я… он? Он-я-незнакомец. Кем, ради Мерцанья, я становлюсь во сне?!

Он лежит на крыше, нагретой солнцем. Хорошее место — уединённое. Никто его не найдёт. Сегодня ему повезло: он видел закат, и всё небо в звёздах. Песня внутри. Жаль, он не умеет петь...

но я умею, я всегда умел!

А, всё равно голос подавать опасно. Он неохотно встаёт, бежит бесшумно, как тень, лёгкая стремительная тень...

Гневное женское лицо, откуда я знаю, что она мне никто, но я в её власти?

Ярость в голосе: опять шлялся наверху, не уймёшься, пока не налетишь на охотников, неблагодарная дрянь, ещё раз, и я сама тебя им продам, от них не сбежишь, они тебе покажут твоё место, маленький ублюдок!

Что это за слово? Я… он… совсем ребёнок, лет пяти, и она может так бить его… меня?!

Он молча лежит на кровати вниз лицом; ожоги ещё и ещё, она швыряет ремень на пол и уходит, грохая дверью. Хуже, чем обычно. Зато и часов наверху было больше! Боль — ерунда… но почему мне нельзя видеть звёзды?! И вдруг — словно далёкое эхо, нечто вроде колеблющихся очертаний мыслей-чувств: нельзя видеть звёзды… — и он, потрясённый, испуганный, счастливый, хватается за этот призрак кого-то и зовёт:

Кто ты, я слышу тебя, откликнись, почувствуй мне что-нибудь снова!

И в ответ — удивление-недоверие-восторг:

Ты настоящий?! Одиноко… друзья-звёзды-ветер-нельзя-стены-стены… Не уходи!

Девичий — или детский? — голос из густого тумана жалобно говорил:

Что мне делать? Холодно, я не вижу пути, и тебя я не вижу, что же мне делать теперь?

Голос был полон тёмного отчаяния, он рвался навстречу, страстно желая утешить и согреть, — но туман обратился стеной из ледяных шипов, и она раз за разом отбрасывала его назад, хищно впиваясь в тело, разрывая в клочья… а голос всё звал:

Иди ко мне, у меня нет никого, холод и пустота, ну почему же ты не идёшь!

А потом спокойно произнёс:

Я ненавижу и живу, чтобы убить. Ненависть — сила… и страсть. Ты разделишь её со мной и убьёшь, будем убивать, ты и я. Мы оба — смерть.

И он встал и швырнул себя на стену, думая об одном: спасти любой ценой, что значит его крохотная жизнь в сравнении с ужасом, грозящим кому-то слабому и одинокому? И всё пылало вокруг, пылал он сам, и проклятая стена растаяла под натиском огня… но за нею была лишь Тьма, безбрежная и непроглядная, и никого, никого. И он понял, что опоздал, сотой доли секунды ему не хватило, пылинки на весах Судьбы, а Тьма вползла в пролом и захлестнула Сумрак. Мир стонал в страшных мучениях, безрассудно и впустую отданный им Тьме, а он даже не успел узнать, ради кого. Агония, боль, миллионы смертей… и среди них он горел — неуязвимый или просто ненужный даже и Тьме? — корчился от боли в собственном огне, палач и жертва, преступник и герой, беспомощный и всесильный, осуждённый вечно гореть, не сгорая, ледяным, прекрасным, бесполезным пламенем. Не ради счастья и тепла — нет, лишь ради призрачной памяти о них да невесомой надежды.

Он проснулся, задыхаясь от рыданий.

— Т-только не пустота, — слова с трудом отдирались от прыгающих губ, — и не… ненависть. Нет!..

— Это сон, — Энтис крепко прижимал его к себе, — всего лишь сон, Вил, проснись, просыпайся, ну же!

Он смотрел так тревожно… Вил вспомнил, что выпросил всего три дня, и одного уже нет, и вскочил, чтобы убежать подальше и выплакаться в одиночестве. Энт удержал его легко, как крохотного ребёнка, уложил вновь и лёг тоже, обнимая его одной рукой; и ухитрился укрыть их обоих — не своим широким плащом, тот был на девочке, — а его, стареньким, чересчур узким для двоих. Вил уткнулся в друга, изо всех сил стараясь не дрожать. Забыть. Я должен забыть те сны. Думать только о том, что он рядом...

Заснуть он больше не посмел. И Энт всю ночь дёргался и что-то шептал, а потом встал с рассветом и поднял суету на весь лес, готовя очередное лекарство. А она спала себе и спала. Даже позавидуешь.

Бурая студенистая штуковина пахла очень странно, но Энт сказал, всё верно, и часть лечения в том и состоит, чтобы она дышала этим запахом. Она и вовсе не дышала — но объяснять Вил не стал. Орден славится тайнами, и вид у Энта уверенный… вдруг получится?

Резкий запах растёкся по полянке и упорно не желал выветриваться. А она упорно не желала от него просыпаться. Вил украдкой попробовал — и едва сдержался, чтоб не кинуться к воде, визжа, как мрик в капкане: во рту будто огонь развели. А тем временем Энт толковал, что снадобье используют редко, уж слишком вкус неприятный, и если б не крайний случай, он бы никогда… Неприятный! Он прятал лицо, чтобы Энт не заметил выступивших слёз. А она и ресничкой не шевельнула.

Энтис, мрачный и неприступный, застыл на камне у озера, как изваяние. Вил вовсе не был уверен, что сейчас подходящее время для откровений, но второй день из трёх шёл к концу...

— Энт, — тихо позвал он, садясь на землю у его ног. — Я боюсь, никакие травы не разрушат сети Чар.

Его друг не шевельнулся, не поднял головы.

— Давно знаешь?

— Ну… сразу, как её увидел.

— Прочная? — глуховато спросил Энтис.

— Я не пробовал её на прочность.

— Для чего?

Вил растерялся: он ожидал совершенно других вопросов.

— Мне-то откуда знать? — он пожал плечами: — Убить вряд ли хотели, способ уж больно дурацкий.

Склонённое лицо юноши потемнело и напряглось.

— Зачем её убивать?!

— Ну да, непохоже. Убили бы попросту: нож в сердце и в землю поглубже. И легче, и надёжнее.

— Боги! И об этом ты говоришь так равнодушно!

— Говорить я по-всякому могу, на то я и менестрель. Хочешь, могу поплакать. А отучить всех в мире людей злые дела творить — не умею, верно. Это и Орден твой пока не сумел!

— Ты хотел уйти и оставить её там, — безжалостно напомнил его друг.

— Я ушёл бы, если б хотел!

Энтис положил руку ему на плечо.

— Прости. — Он вздохнул: — Наверно, ты был прав, у людей жестокость в крови. И я от боли слишком часто делаюсь жестоким… Вил, но зачем кому-то причинять ей зло?! Я просто не в силах представить!

— Представить-то нетрудно. Какой-то магистр на неё рассердился. Тебе важна причина, Энт?

— Почему магистр?

— Сеть искусная. В Джалайне ведь сильный магистр, Луч… а вот выходит — даже он её не заметил.

— Я могу пойти к нему и спросить, — предложил Энтис. Вил поднял глаза и внимательно оглядел его: худенький мальчик в рваных штанах, руки с обломанными ногтями, криво обрезанные волосы, густой загар бродяги… Он подавил острое желание расхохотаться и сдержанно ответил:

— А он может попросить тебя не лезть в дела Вэй. Если без него тут не обошлось.

— О… вот как. — Энтис недобро сощурился. — Звезда уничтожила Чар-Вейхан в Багровые Годы, да?

— По легенде, — Вил кашлянул. — Кто ж знает, как по правде было. Легендам не всегда верить стоит.

— Мне сразу не верилось, что на неё смотреть опасно. Я уже неделю смотрю — и не изменился. А ты?

— Я? — Вил нервно усмехнулся: — Сны вижу такие, что спать страшно. Вдруг из-за неё?

Ну всё, думал он, мне конец. Добрались! Но Энт опять спросил совсем не то:

— А тот магистр не узнает, кто её оттуда забрал? Ему легко нас отыскать?

Вот вам и наивный мальчик! Прямо в яблочко… Вил пожал плечами и зевнул.

— Я старался следов не оставлять. А может, ему и наплевать, где она.

Его друг гневно сверкнул глазами:

— Наплевать?!

— А чего ему беспокоиться? Ты вон сколько вокруг суетишься, а сеть на месте.

Энтис отчётливо произнёс фразу из выразительного лексикона портовых ночлежек Ахейрида.

— Угу, — хмыкнул Вил. — И травки её не будят, а время-то идёт. Её в Замок надо, Рыцарь. И поскорее.

— Но и в Замке лечат только травами. У нас нет иных способов врачевания.

— Все болезни меняют вид тени Чар. Вдруг я ошибся, Энт, я ж не совсем вейлин! А в Замке, глядишь, и найдутся записи о похожих случаях. Ведь сам-то Орден без вейлинов обходится!

— Но иногда дорогой ценой, — пробормотал Энтис. — Мне кажется, Орден ей не поможет.

— Кажется? — Вил нахмурился. — Так надо проверить! Ты в Ордене не лучший целитель, верно? Книги не все читал, сам же признался! — с внезапным ожесточением напомнил он. — Твоих знаний тут мало.

Он прямо-таки подсказывал другу вопрос! Но Энт упорно не желал слышать его подсказок.

— Мало и всех знаний Ордена. Разорвать сеть Чар сумеет только Вэй. Не в Замке же его искать.

— А пока ты ищешь, мне с нею сидеть и биров отпугивать? А коли он всё-таки решит сюда заявиться, как быть? Магистр-то зверь пострашнее бира.

Ну, всё. Хватит тянуть. Он не спрашивает — ладно, я скажу, не дожидаясь вопроса!

— И лечить её силой Чар я не могу, Энт.

— Да, конечно, но я думал, мы вместе пойдём. Один я прямо к этому мастеру сетей и забреду в гости!

Вил ошеломлённо молчал. Вот он это и сказал — и в ответ всего лишь «да, конечно»?!

— А её тут не оставим, само собой. — Друг просительно заглянул ему в глаза: — Ты пойдёшь, правда?

— Тебе понравилось таскать её на руках? — он едва слышал себя.

— Мы её в Эверн отнесём. И заодно лошадей там попросим, на время.

— Вот Эверлен-то порадуется. Кстати, рваная тряпка вместо штанов тебе очень идёт. Девочки оценят.

— Кому не нравится, — беспечно отозвался Энтис, — пусть не смотрит. Ну, завтра утром?

Вил тихонько насвистал мелодию, которую Энт играл на флейте в его день рождения.

— Чар-Вейхан. — Он растёр в ладонях травинку. — Просто я слово вспомнил тогда… из-за цвета волос.

— В ней и кроме цвета есть что-то странное. А с её волосами у тебя здорово вышло. Красиво.

— Я маме волосы мыл и расчёсывал, они длинные у неё были. И косу заплетал...

Он прикусил губу. Не смей, идиот! Он терпеть не может слёз!

— Энт, помнишь, я сказал — песни Джалайна зовут к Лучу Тренту? Сеть из Кружев была ледяная, беззвучная, но она звала тоже. После-то я решил, что он сам её сплёл, или был бы там раньше нас. Но тогда, рядом с немой ледяной сетью… я ждал его. Думал, сейчас появится, услышит меня — и всё. Огненная Башня, допросы… Исход-то у меня случился без магистра. А потом смерть. Или Башня — навсегда. Ну, или бросить Вызов, но я ж совсем не готов с Лучами сражаться...

— Я мог бы тебя защитить.

— Ничего б ты не мог. Орден из-за тебя законов нарушать не станет. По закону, если узнал о человеке с Открытым Даром и Звезде не сообщил — значит, утаил опасность для Поля. Звезда об этом вечно шумит: преступление, чуть не измена Тефриану! Ещё сам бы в беду угодил. Рыцарь — и за Вэй заступается!

— Весело, — протянул его друг, пристально рассматривая потускневшую монетку на его груди.

— Я знал, ты захочешь уйти, когда поймёшь.

— А я не хочу. — Энтис взглянул ему в глаза. — Звезда не способна мне навредить. За меня не бойся.

— Спасибо, что разрешил. За себя-то можно? — Вил криво усмехнулся. — Я всегда глупею с перепугу. Я не хотел обманывать… ну, про Чар-Вейхан. Случайно вышло. Прости.

— Рассказать легенду вместо объяснений — это никакой не обман.

— Жалко, я вскрикнул. Вылез бы молча на тропу из кустов, и шли бы себе дальше...

— Ты правда жалеешь?

— Нет. — Вил намотал на палец прядь волос. — И да. Но я бы вернулся. Лучше жалеть, чем вспоминать.

— Да. Вот потому мы и друзья.

— Мы друзья потому, что кому-то хотелось сбежать из дому, а я подбросил предлог. Скажешь, нет?

— Ты дошутишься, — со вздохом пообещал Энтис. — Давно степной мяты не пробовал?

— Зато, — серьёзно сообщил Вил, — я сегодня попробовал твоё лекарство. Мята после него — конфетка.

— Ещё бы! Я ведь предупреждал!

— Ага, как раз тогда я и пробовал.

Энтис поднёс руку к губам и захохотал так, что из глаз потекли слёзы. Вил сощурился:

— И ты?

Его друг кивнул, давясь смехом.

— Значит, мы потащили в рот эту гадость одновременно?

В конце концов и он досмеялся до слёз, а Энт и вовсе уже тихонько стонал, спрятав лицо в ладони. Вообще-то Вил думал, что их веселье подозрительно напоминает истерику.

— Ну вот, — остаток смеха вышел неожиданно печальным, — я просто трус, и всё...

Юноша рывком поднял голову. Его брови негодующе сдвинулись.

— Трясины, мне надоело это слушать! Ты же знаешь, это неправда, так зачем то и дело её повторять?!

— Ты не видишь, — тихо возразил Вил, глядя в траву.

— Вижу, я не слепой. Но ты не ушёл. Не замер, как кукла, — в его тоне мелькнула горечь. — Ты говорил: трус позволяет страху указывать путь. Ты не позволяешь. Не знаю, себе или мне ты лжёшь, но хватит!

А заповедь Истины, Рыцарь? Я пытаюсь быть честным с тобой — а ты затыкаешь мне рот?

— Я ж не сказал сразу, что возня с травками впустую.

— Ты сомневался, — убеждённо заявил Энтис.

— На волосок. — Вил куснул губу. — Я именно и замер, как кукла! Ты пойми, её душа будто в цепях… может, ей страшно, больно… а я даже не попытался ей помочь!

— Ты и не смог бы.

У Вила было чувство, словно его ударили… нет, словно он ждал удара, а его поцеловали со смехом.

— Сеть сплёл магистр. А ты кто? — Энтис ловко отправил камешек скакать по поверхности озера. — То был не страх, а здравый смысл. Глупо терзаться, что не полез в бой, если заранее ясно, что проиграешь.

— Глупо?! — вдруг вскипел Вил. — А разбойников ты помнишь?! «Я трус, я не Рыцарь»! Тогда-то про всякий там здравый смысл и слушать ничего не хотел, а теперь вон какой умный!

Второй камешек, булькнув всего раз, ушёл под воду.

— Не сравнивай. Дома я играл без оружия против трёх мечей. Я мог победить, ты уж поверь.

Энтис помолчал.

— Настоящий страх — когда Рыцарь превращается в беспомощного ребёнка, которого сейчас изнасилуют и убьют большие злые дяди. А кто-то из-за него попадает в беду на всю жизнь. — Он с маху забросил в воду камень с кулак величиной. — А ты зовёшь себя трусом, потому что не сразился с Лучом. Вил, ты хоть раз припомнил, что ты-то не магистр и не Луч? Ты вообще об этом иногда вспоминаешь?

Вил кусал губы и думал, как полезно уменье не краснеть. Каждый день пригодится.

— Ты не трус, Вил. Ты просто слишком гордый. Ты всегда таким был. Как тот, кто на самой вершине.

— Я всегда был на самом дне! — он дёрнул прядь волос. — Это смешно, Энт. Нелепо.

— Опасно — да. Смешного я тут ничего не вижу.

— Всему Тефриану известно — нет людей более гордых, чем Рыцари Света!

— Они не понимают. Мы лишь знаем себе цену, гордость тут ни при чём. Если враг наверняка лучше меня владеет мечом, я не стану открыто звать его в бой: глупо, самонадеянно и бесполезно.

— Глупый и самонадеянный? Ну в точности мои мысли...

— Перестань, — поморщился Энтис, — я не о тебе. Ты-то умеешь быть осторожным, ты же не притащил сюда того Луча. А с твоей удивительной отвагой мог бы и всю Звезду свалить нам на шею!

— Ты считаешь, что я непроходимый дурак, — уныло заключил Вил.

— Вовсе я так не считаю. Просто нас не учат безоглядной храбрости. Орден создан для служения, и его дети не могут позволить себе быть гордыми. А Чар-Вэй всегда были высокомерны и горды.

— Я менестрель! — отчаянно напомнил Вил.

— У тебя сердце Чар-Вэй. Ты никогда не сможешь стать кем-то другим, с минелой или на троне.

— Это плохо? — пробормотал Вил.

Почему я говорю такие глупости таким несчастным тоном?

— Плохо быть беззащитным. Всякая дрянь в трактирах, а теперь ещё магистры. Но я ведь с тобой.

— Пока.

— Я никуда не тороплюсь.

— Жалеешь, да? — он попытался усмехнуться, но губы словно замёрзли. — Не надо мне твоей жалости.

— Вот-вот, а я о чём. Наверно, гордость-то и уводит Вэй во Тьму: все чувства умирают, кроме боли от того, что кто-то смотрит на тебя свысока. И одно желание остаётся: сбросить вниз и занять его место.

— Можно встать рядом, — почти робко предложил Вил.

— Нет. Чтоб сравняться с тем, кто унижал и мучил тебя, надо унижать и мучить других. Пока кто-то сильнее тебя и ты его не смеешь тронуть, это для гордости будто кнут. И вверх: вейлин, магистр, Луч, Верховный. А потом? Что ещё нужно его гордости, чтобы унять боль? Что может причинять ему боль?

Орден, подумал Вил. И поёжился, смутно ощутив прикосновение чего-то мрачного и неизбежного.

— Орден, — тихо сказал Энтис. — Он должен ненавидеть Орден. Всем сердцем. А какое у него сердце?

— Не выдумывай глупостей! Ты просто его не любишь.

— Я просто его боюсь.

Вил безжалостно теребил злосчастный локон. Энтис обхватил пальцами колено и смотрел на озеро.

— Ты в седле умеешь держаться?

— Наверно, умею. Вот попробую, и узнаем… Энт, её сеть слышна. Тут, в дикой земле, может, и нет. А Эверн — в Поле. Понимаешь? Эверлен её не защитит. Только в Ордене никакой Вэй до неё не доберётся.

— И никто не разрежет сеть, — проронил Энтис, не глядя ему в лицо.

— Разве Великая Тайна не разрывает нити Кружев?

— Я её не знаю, — бесцветным голосом напомнил Энтис. — Я никогда не слышал, чтобы ею лечили.

— Ладно, — кивнул Вил, сразу теряя всякий интерес к Великой Тайне. — Зато из Замка он её не заберёт.

— Целителя Чар-Вэй я позову в Тень Ордена?

— Ну… вынесешь её из Замка, пусть за Чертой лечит… Послушай! — он оживился. — А тебе и звать не придётся, без тебя позовут! Это ж какая заноза Звезде в задницу — Орден магистра на чём-то недобром поймал! Твоему лорду Мейджису стоит пальцами щёлкнуть — и сам Верховный бегом прибежит, да ещё извинится, что промедлил! А заодно и люди припомнят, зачем им Орден.

Он усмехнулся:

— Прямо как в легенде: Рыцарь девушку от злого вейлина спас! Уж тогда конец болтовне про глупые заповеди… — он осёкся и озабоченно вгляделся в лицо друга: — Что я сказал не так? Что-то обидное? — он виновато повёл плечом: — Не хочешь — не объясняй. Но тогда не сердись, если опять ляпну глупость. Сам я не пойму.

— Ты не сказал ничего глупого. — Энтис вздохнул. — Всё правильно. Не надо так делать, Вил.

Вил вытаращился на него во все глаза, в полном недоумении от этого вывода.

— Почему?!

— Не надо.

Несколько минут оба внимательно разглядывали звёздные узоры на тёмно-синем ночном небе.

— А Заповедь Истины тебе велит всё-всё вашим лордам выкладывать? И что делал, и где… и с кем?

— Промолчать и солгать — вещи разные. Я могу никому не отвечать на любые вопросы, если не хочу.

— Под кнутом?

Энтис больно стиснул его плечо.

— Никогда так не говори! В Ордене людей не пытают! Только если сам решил, что виноват и должен платить, тебе могут сделать больно, а если не хочешь, никто не посмеет на тебя даже замахнуться!

Да, как же! На меня ты очень даже смеешь замахиваться. И не только… Я, конечно, не Рыцарь, но кто-то в твоём Замке вполне может подумать, что ведь и ты пока ещё не посвящённый лорд!

— Тогда тебе не обязательно меня втягивать, Энт. Пусть думают, будто ты один её нашёл. Просто не рассказывай им про сеть. Вот, спит девочка, а разбудить не сумел. И всё.

— А верно, я мог узнать о сети только от Вэй… Но значит, я и магистру не должен о ней говорить?

Потрясающе. Оказывается, и ты можешь иногда работать мозгами? Зато я совсем разучился… надо ж было вообразить, что ты не хочешь тащить её в Замок из-за меня!

— Если ты ни за себя, ни за меня не боишься, — медленно произнёс Вил, — отчего же тогда «не надо»?

Энтис в ночи, мерцающей сотнями звёзд, казался бледным, потерянным и больным.

— Энт, ты должен сказать. Мой Дар из-за тебя ведь проснулся. — То был удар ниже пояса. Его от себя тошнило. — И это мне светит Огненная Башня и веселье похуже Ступеней. Не тебе.

Друг на него не смотрел.

— Я знаю.

— Тогда отвечай.

— Ладно, я отнесу её в Замок. — Энтис глянул в небо: — Скоро рассвет. Давай поспим хоть немножко.

Вот я его и заставил. Мне бы радоваться, правда? Энт, мой Рыцарь… последнюю ночь ты рядом. Я видел, что захожу слишком далеко, почему же я шёл? Кто будет защищать меня от снов?

Он стоял у останков костра, глядя, как Энтис встряхивает и бросает на мох лохмотья, оставшиеся от одежды, и пальцами босой ноги ворошил остывшую золу.

— По-моему, здесь нужен Этаррис, Энт. Луч Этаррис Сальвье.

— Всадник-из-Бури? А я о нём и думал. Я же в лицо его одного знаю.

Вил удивлённо поднял брови. Энтис объяснил:

— Я его видел на Провозглашении — десять лет назад, когда двадцать три с половиной века отмечали. К нам тогда многие приехали: все Лорды Трона, и куча сьеров, и кое-кто с Вершины, и Этаррис тоже — единственный из Звезды. Хотя отец всех Лучей приглашал зачем-то. Я хорошо помню, они с мамой гадали: то ли никто не объявится, то ли «пришлют нашего дорогого соседа». Так папа сказал.

— Про Трента, наверно, — вставил Вил, зябко вздрагивая и обхватывая плечи руками.

— Мама на это: «Уж ему-то не отвертеться, бедному мальчику», а отец отвечает: «Зато он умеет со вкусом одеваться и выглядеть любезным, на него хотя бы смотреть приятно». Они смеялись, но глаза у них были невесёлые, и она ещё сказала — можно дорого заплатить за шаг на семь веков в прошлое. Я не понял, поэтому и запомнил. Какое прошлое, почему мальчик… Разве магистры молодые бывают?

— Трента она мальчиком назвала? Это она пошутила. — Вил покачался с пятки на носок. — Если он не совсем уж старик, он мог её желать… понимаешь? Тогда он сделал это за то, что она не согласилась.

— Вот урод! — с чувством прокомментировал Энтис. — А старый или нет, им неважно. Всадник-из-Бури был с такой красавицей, все глаз с неё не сводили, а ему, говорят, лет триста. А почему ты решил, что она не согласилась? Неужели кто-то может отказать магистру и Лучу?

Вил грациозно опустился на мох в свою любимую позу — ноги скрещены, ладони лежат на коленях. Даже после возни с травами, рассеянно думал Энтис, руки у Вила чистые, и ногти не обломаны, как у него, и грязи под ними совсем нет, и как это у него получается, непонятно...

— Наказывают, — сказал Вил, — именно тех, кто сопротивляется. А она, похоже, умеет сопротивляться. В ней нет покорности. Этаррис наверняка поможет. Я слышал, он красивых девочек очень даже любит.

— Красивых, — повторил юный Рыцарь, задумчиво взирая на девушку. — А она красивая, Вил?

Его друг взглянул на него с явным недоумением.

— Да, конечно. Очень.

Энтис сидел на краешке постели, обняв колени руками. Вил заснул, едва лёг… счастливчик. А он всё смотрел на девочку, чья судьба так властно ворвалась в его собственную — а он даже не знает её имени! Яд Чар-Вейхан обращает в рабов навеки… Он должен расстаться с другом, должен вернуться, и что с ним будет?.. но выбора у него нет. А что ему придётся сделать потом, когда она проснётся?

Перестань. Это просто старая легенда… и он сам в неё не верит.

Почему он сказал, что она очень красивая? Мы ведь, кажется, покончили со сказкой о Чар-Вейхан?

Его никак не оставляло неприятное чувство: сегодня он очень близко подошёл к обману. На волосок от нарушения заповеди Истины. Вилу или себе почти солгал, он не понимал. А вот тревога оставалась.

Вил убеждал меня, как Рыцарь. Забота о чести Ордена и неприязнь к Звезде. И он был прав, прав во всём. В отличие от меня. Ему надо было родиться в Ордене… а мне, может, хватило бы и дороги?

Звёзды побледнели, небо из густо-синего превратилось в нежно-голубое: близился рассвет. Энтис уткнулся лбом в колени. Лица будто нарисованы на внутренней стороне век: лицо девушки, лицо Вила. Интересно, какие у неё глаза? Карие, серые, голубые? Или ярко-синие, как полуденное летнее небо? А может, чёрные и блестящие, словно глубоко внутри горит таинственный ледяной огонь...

Он взглянул на друга… и замер: над Вилом стоял зверь. Огромный, лохматый, чёрный. Нос зверя шевелился, издавая негромкое сопение, висящие лопухами уши слабо подёргивались. Зверь поднял морду и посмотрел на него долгим изучающим взглядом — совсем не звериным! Круглые жёлтые глаза без зрачков словно читали его. Он хотел зажмуриться, но не мог. Он вообще не мог пошевелиться. Он ощущал себя, и Вила, и девочку, и всё вокруг чем-то вроде сна — всё, кроме зверя с янтарными глазами (должно быть, потому, что зверю-то и снился сон). Тот, кто всегда шёл, куда звали желания сердца, вдруг оказался пленником чужой воли — в полной зависимости от существа, которое даже не было человеком! Нет, гнева он не испытывал: пугающее чувство несвободы захватило его целиком, сковало и тело, и разум. Он не сдвинулся бы с места, даже если бы зверь подошёл и сомкнул челюсти на его плоти.

Зверь оскалился, зевнул и облизнулся, недвусмысленно давая понять, что не прочь перекусить. А на завтрак, кажется, выбрал Вила… Энтис перестал дышать. Пасть, полная белоснежных зубов, которая запросто могла откусить голову целиком, раскрылась над Вилом… и тут зверь посмотрел на Энтиса и подмигнул. Кричать у него не было сил; он хрипло втянул воздух сквозь зубы, издав нечто среднее меж писком мыши в кошачьих когтях и сдавленным рыданьем. Зверь вывалил алый язык и улыбнулся.

— Ух ты! — ясно и безмятежно прозвучал голос Вила. — Какая псина!

Наваждение рассеялось. Чёрный пёс плюхнулся на траву рядом с Вилом и принялся старательно его облизывать. Больше всего ему приглянулось лицо, но Вил проворно вздёрнул голову, и псу достался только подбородок. Зато руки и грудь были в его распоряжении, и он усердно ими занялся, положив на Вила передние лапы — то ли для удобства, то ли на всякий случай, чтобы не сбежал. Вил и не пытался сбегать — ласково трепал густую шерсть и смеялся. Энтис мог думать только об одном: не расплакаться.

— Ах ты, собачища! — ворковал Вил, нескрываемо наслаждаясь сюрпризом. — У, какой здоровенный, прямо бир! И зубы — покажи-ка зубы! — молодец, хороший пёсик… не зубы, а кинжалы! Загрызёшь бира, а? С этакими зубами никакой бир не страшен! Энт, глянь, не глаза, а чистый мёд! — и желая облегчить другу рассматривание глаз, обеими руками поднял собачью голову и повернул к Энтису носом. Глаза, кстати, зверюга закрыла. В отличие от пасти. Та, как нарочно для него, широко распахнулась.

— Красивый, правда? — Вил говорил с такой гордостью, словно пёс принадлежал ему с рождения. — Я всегда хотел… Энт? Что с тобой?

Он отпихнул пса, стремительно скользнул к озеру и обратно, протянул другу котелок с водой:

— На, выпей. Ты совсем бледный. Плохой сон приснился?

Энтис трясущимися руками взял посудину, сделал крохотный глоток и опрокинул котелок себе на голову. Вил тревожно хмурился, а пёс разглядывал Энтиса с тем же интересом, с каким сам он осенью разглядывал всякую живность в зверинце Ахейрида. Ему казалось, что янтарные глаза смеются.

— Откуда в лесу собака? — чуть не заикаясь, выдавил он. Вил пожал плечами:

— А я знаю? Его спроси.

Пёс звонко клацнул зубами, будто уразумел вопрос и согласен отвечать.

— Ты видел? Всё понимает! Собаки, они умные, не глупее нас с тобой. Понимаешь нас, да?

Пёс сощурился и кивнул. Вил восхищённо засмеялся и прижался щекой к лохматой шкуре.

— Ответил! Он, наверно, из деревни сбежал… Энт, мне не нравится, как ты выглядишь. Ты, случайно, не заболел? — и приложил ладони к его вискам. Энтис вздрогнул, ощутив призрачное ледяное изменение — уже привычный, но отнюдь не более приятный, чем в первый раз, признак оживающих мелодий Чар.

Пёс распахнул пасть и молниеносно прошёлся языком по его лицу. Он вскрикнул, а негодный зверь тотчас отпрыгнул, лёг и преданно уставился на Вила с таким видом, словно Энтиса тут вовсе не было.

— Трясины, — пробормотал он, яростно вытирая лицо рукавом. В глазах Вила плясали озорные смешинки:

— Он так знакомится. Меня тоже всего обслюнявил. Да ладно тебе, это полезно. Собачья слюна раны заживляет. И в трактирах часто собакам дают тарелки вылизывать. Ты же с них ел, и ничего, не умер.

— Они после собак их не моют?!

Вил невинно взмахнул ресницами.

— А зачем? После собачек всё чистое… Да шучу, шучу. То есть, в городах-то, может, и моют...

Пёс неторопливо обошёл вокруг девушки, тщательно, с сопением и пофыркиванием, её обнюхал и во весь рост растянулся у неё под боком. Огромная ушастая голова зверя коснулась девичьей головки.

— Прямо на неё плюхнулся! — заволновался Энтис, порываясь вскочить. — Раздавит же, этакая туша!

Вил с неожиданной твёрдостью удержал его на месте.

— Он рядом лёг. Пусть лежит. Он тёплый, а её надо согреть. — И, нажав на плечи, опрокинул друга на мох: — А тебе надо отдохнуть. Может, песнями Чар тебя усыпить? Ну-ну, не дёргайся, — он усмехнулся. — Сам сейчас заснёшь. Только плащ с меня не стягивай, ладно? Ночью холодно, а ты весь укутаешься и мне даже краешка не оставляешь...

Энтису снился чёрный лохматый пёс: фыркал и насмешливо подмигивал круглым янтарным глазом.