Глава 23. Сказка о Драконе и Облаке

Жил-был дракон, и дни напролёт парил он в небесах, плавая и кувыркаясь в потоках ветра, ныряя в пенные шапки волн и задевая кончиками крыльев вершины деревьев. Весь мир был его домом, полным света, смеха и чудесных открытий, и порой дракон пел тихонько ‒ от радости, что мир так прекрасен, так удивительна и неуловима его красота. Ничто не могло напугать дракона, никто не вызывал у него гнева, и был он столь лёгким и ясным, что и ему ни одно существо на земле, в воде и воздухе никогда не желало зла. Дни дракона были веселы, а ночи спокойны; в сумерках он крепко засыпал, утомившись от игр в лучах солнц, а когда на рассвете эти лучи подкрадывались к нему и легонько щекотали ему нос и самые тонкие радужные чешуйки на животе, ‒ он радостно пробуждался.

Однажды дракон мчался по небу, преследуя стаю птичек зарянок. То была давняя их игра: пичужки собирались вместе, подбирались к дракону украдкой, прячась за его роскошными крыльями, а потом со звонким щебетом уносились в заросли леса, а дракон летел за ними, притворяясь, будто рассержен их дерзостью, хотя никого эта игра не обманывала. Птички задорно звенели и пересвистывались, зная, что сейчас они разлетятся в стороны, скроются меж листьев, а дракон притихнет, не проникая в лес (для этого он был великоват), и будет их поджидать, чтобы продолжить игру. И вдруг на ясном небе откуда ни возьмись появилось облако. Странное то было облако: не белое, как гусиный пух, не сизое, что предвещает непогоду; оно переливалось подобно перламутру, а через миг сверкало яркими красками радуги. И хотя в тот день дракона не сопровождал даже легчайший из ветерков, облако меняло форму, становясь схожим с цветком, тигром, с длинногривым конём или бабочкой, что любили кружить возле дракона и отдыхать на его крыльях; с кораблём под серебристыми парусами или дивным дворцом с высокими причудливыми башнями… но ощущал дракон, что какие бы очертания ни приняло переливчатое облако, оно будто смотрит на него, заглядывая прямо в душу; и глаза его смеются. И все формы и оттенки облака казались дракону столь совершенными, что дыхание его замерло, и он застыл в полёте.

А затем в небе разлилась мелодия столь чудесная, какой никогда прежде он не слышал и не мог вообразить. И он понял: то поёт переливчатое облако. И эта песня и оттенки облака заворожили дракона так, что забыл он игру со стайкой зарянок, забыл о тепле солнц, шорохе ветвей и пенных барашках на волнах океана. Он слышал и видел лишь облако, прекраснее которого не было в мире ничего, и когда дивная песня смолкла, в сердце дракона проникла грусть; а когда переливы облака выцвели до прозрачности, и оно пропало с небосклона, понял дракон, что значит горе, и тоска, и одиночество того, кто нашёл своё счастье и потерял его.

И он пустился на поиски, ища взором дивные переливы и ловя слухом тончайшие из нот, но не нашёл ничего ‒ кроме тёмной печали, что затмила для него чистые краски неба, травы и рек, озёр и водопадов, листьев и цветов, пёрышек зарянок и узоров на крыльях бабочек. Всё, что радовало его прежде, потускнело, пока не видел он переливчатого облака и не слышал волшебной его песни.

И тогда вспомнил дракон, что живёт в чаще дремучего леса мудрая птица сойен, старейшая в Тефриане, коей ведомо всё на свете, и нет в мире вопроса, на который она не сыщет ответ. И направился дракон в заросли леса. Он свернул и плотно сложил свои крылья в тар шириною, чтобы протиснуться меж деревьями, и ощутил такую боль, что даже перья его поблёкли, а горло наполнилось горечью. Острые сучья и ядовитые шипы впивались в него и ранили, и путь его устилали перья в каплях алой крови, но он пробирался вперёд, вглубь чащобы, пока не перестал видеть дорогу во тьме: так плотно росли здесь деревья, что кроны их полностью скрыли синее небо и лучи солнц, и нежные радужные чешуйки на коже дракона стали жёсткими, как кора, и почернели от жгучего яда. И кого ни спрашивал он ‒ белок и биров, оленей и лис, суровых коршунов и степенных дроздов, робких зябликов и друзей своих зарянок ‒ никто не знал, где живёт мудрая птица. А затем заросли встали сплошной стеною, и жили здесь лишь падальщики-мрики да змеи-багрянки, и спросить помощи было некого. И мрак, подобный мраку вокруг, вошёл в душу дракона, и охватило его отчаяние. Но тут заметил он на своём плече комок серых перьев: то был крохотный королёк, что сладко спал на чешуе дракона. Встревожился дракон, не пропадёт ли малыш вместе с ним в непролазной чаще, но королёк открыл глаза, вспорхнул и со смехом сказал:

‒ Ты был отличным гнездом, чтобы подремать в уюте, не страшась коршунов, куниц и багрянок, но что же ты делаешь здесь? Твои крылья измяты и изранены, красивые перья сломаны и лежат в траве ‒ тебе здесь не место.

‒ Я ищу мудрую птицу сойен, ‒ ответил дракон, но в голосе его почти не осталось надежды. ‒ Не знаешь ли её?

‒ А как же, ‒ промолвил маленький королёк. ‒ Мы давние друзья. С первыми лучами зари я пою возле её гнезда рассветную песню, и она засыпает. А когда гаснет закат, моя трель будит её, и она слушает тайны ночного леса и охраняет мой сон. Я мог бы отвести тебя к ней, но сейчас полдень, и она крепко спит ‒ сойен не любят света.

Здесь нет никакого света, подумал дракон, и полдень неотличим от полночи; но ничего не сказал. На миг ему захотелось напомнить корольку, что тот провёл немало часов на его плече, не боясь участи стать чьим-то обедом, и потому перед драконом в долгу. Но не сказал и этого, рассудив, что недостойно за услугу, оказанную без усилий, требовать платы. Ведь он и не заметил, что крошка-королёк сопровождал его.

Дракона охватила печаль: без солнечных лучей его чешуйки затвердели, раздирая нежную кожу; свёрнутые крылья болели, истекая кровью от ядовитых шипов; а заросли сомкнулись вокруг, не давая двинуться ни вперёд, ни назад, и он подумал, не суждено ли ему остаться тут навеки. Но маленький серый королёк сказал:

‒ Добрый дракон, ты позаботился обо мне, а я помогу тебе чем сумею; следуй за мной.

И полетел в непролазные заросли, ведь крохотным его крылышкам они не были помехой. Собрал дракон все свои силы, как можно плотнее обвил вокруг тела израненные крылья и шагнул за корольком ‒ и тут чащоба расступилась, пропуская его. Но пока он шёл, заросли смыкались за его спиной, не оставляя пути назад, и дракон не ведал, как будет выбираться. Лес был так тёмен и холоден, а в раны дракона угодило столько яда, что каждый шаг и вздох давался ему с трудом и был полон боли, но он не обращал на неё внимания: все его мысли были о песне переливчатого облака и полнились надеждой.

Прошли часы или дни, он не знал, но вот маленький серый королёк уселся на ветку огромного старого дуба, чья крона устремлялась вверх, застилая раскидистыми ветвями и широкими листьями свет солнц и синеву небес, а вершины было не видать, словно дуб и впрямь достигал неба. А на ветке, где сидел королёк, свито было гнездо столь древнее, что проросло оно корнями, оплетающими дуб, и пустило свежие побеги. И прощебетал королёк:

‒ Тут спит мудрая птица сойен, которой ведомо всё в лесах и полях, холмах и пещерах, а слух её так остёр, что даже если на краю земли в траве прошуршит крохотная букашка, а с цветка соскользнёт капля росы, мудрая сойен это услышит. Но до заката ещё нескоро, ведь с полудня миновал лишь час, и птица погружена в глубь сновидений.

Опечалился дракон, понимая, что холод, голод и тьма отняли у него слишком много сил, и горек яд шипов, впившихся в его крылья, и когда пробудится мудрая сойен, то быть может, задать ей вопрос о переливчатом облаке он уже не сумеет. И вновь захотел он просить королька, чтоб разбудил он птицу, не дожидаясь заката, но подумал, что и так был добр к нему серый королёк и нельзя требовать у него иных одолжений, да и мудрая птица, глядишь, разгневается, если прервут её сладкий сон.

Лёг дракон у корней дуба и приготовился ждать ‒ заката или смерти. Но промолвил королёк:

‒ Ты отважен, добрый дракон, и заботишься о других, и потому я позабочусь о тебе. Авось простит нас старая мудрая птица за неурочное пробуждение.

И просвистел несколько тихих нот, и поднялась над краем гнезда голова птицы сойен, седая от старости. Сверкнула птица золотыми глазами на небо, королька и дракона и ворчливо сказала:

‒ Долго же вы добирались ко мне.

Затем надолго она замолчала, опустив веки, но по шевелению её встопорщенных перьев понял дракон, что не дремлет она, а слушает, ловя наитишайшие мелодии деревьев и трав, земли и пещер, и всех, кто обитает на земле, и в земле, и среди растений. И лес вокруг окутался безмолвием, словно помогал мудрой птице, погружённой в слух.

Много ли, мало ли прошло времени, но вот открыла птица сойен золотые глаза и со вздохом промолвила:

‒ Отважный дракон, как ни остёр и тонок мой слух, но не принёс он мне отголоска песни переливчатого облака, и нет среди деревьев и трав, зверей и птиц, змей и насекомых никого, кто слышал о нём и знает к нему путь. Я бы рада помочь тебе за учтивость и доброту, что согрели мне душу, но эта тайна глубже, чем способен достичь мой слух, выше границ моей мудрости. И хоть жаль мне твоей тоски о песнях переливчатого облака, но дам совет: покинь тёмную зябкую чащу, лети на простор к лучам солнц и синему небу, где вольно распахиваются твои крылья, играй с бабочками и зарянками, ветерками и барашками волн и позабудь песню облака, ‒ только так ты залечишь раны, и в мир вернётся блеск твоей чешуи, переливы перьев и звонкий смех.

‒ Но вернёт ли мне всё это радость? ‒ тихо спросил дракон. ‒ Узнаю ли я покой?

Но мудрая птица сойен не ответила. Молча скрылась она в гнезде, и королёк вспорхнул с ветки и сказал дракону:

‒ Летим.

И устремился вверх, прямо в непролазное сплетение веток, и те расступились, пропуская его ‒ и давая простор для крыльев дракона. И тот распахнул их широко, как мог, собрав последние капли сил, и устремился в синее небо. И хотя был он очень слаб и страдал от боли, но сумел добраться до солнечной цветущей долины с шёлковой травой, ароматными цветами и чистым прозрачным озером, и там проспал десять закатов и рассветов и не видел снов. А пробудившись исцелённым от ран, решил дракон послушать совета мудрой птицы сойен: носился в небесах, играя с зарянками и ветерками, ловил ароматы цветов и нырял в пенных гребнях волн океана, наслаждался лучами солнц и смеялся от радости.

Но чего-то ему не хватало, и вот однажды понял дракон, что ни разу не захотелось ему запеть себе под нос песенку, как делал он прежде, когда был счастлив. А тогда понял и другое: он спит беспробудно и его не тревожат сны, но не оттого, что душа его спокойна: он ускользает от тревоги в стремительных полётах, развеивает печаль на ветру и прогоняет звонким смехом, но нет в его смехе плеска ручейка и мерцания радуги, нет свежести росинок и бликов перламутра, как на морских раковинах и его чешуе… И поглотила дракона печаль, которую не мог он больше прогнать играми, полётом и смехом, и не мог заснуть, даже утомив себя неистовыми взмахами крыльев: едва закрывал он глаза, как видел вдали призрак переливчатого облака, слышал отзвуки его дивной песни.

И вспомнил дракон слова мудрой птицы сойен: «Эта тайна глубже, чем способен достичь мой слух». И удивился, отчего позабыл их, а с памятью пришла к нему надежда: он понял, что не там искал облако. Если есть в мире знания о нём, то искать их следует там, куда указала мудрая птица: в глубине вод океана, в бездонной впадине Мер, где обитает, по слухам, древний кальмар, столь огромный, что никогда не всплывает наверх, чтоб воды океана не вышли из берегов и не затопили сушу. Живёт тот кальмар тысячу тысяч лет, и нет для него тайн в морях и реках, ручьях и озёрах; а по одной капле дождя, упавшего в волны, может он сказать всё о земле и небесах, ветрах и далёких странах, да только говорить ему не с кем, ибо жители океана дрожат от одного упоминания о нём и не заплывают во впадину Мер никогда.

Но дракона слухи не устрашили: вспомнил он, что о птице сойен из дремучего леса рассказывали, будто угрюма она и неприветлива, но его приняла с добротою; отчего и древнему кальмару не проявить доброты? Помчался он к океану стрелой, далеко обогнав стайку птичек-зарянок, и долетев до места, откуда вовсе не видел берегов, а воды внизу были непроглядно темны, ‒ сложил дракон крылья, вдохнул полную грудь воздуха, как делали его братья, морские драконы, и кинулся вглубь.

Дракон погружался всё ниже и ниже, и всё холоднее были воды океана, и всё гуще темнота. Но холод и тьма не пугали дракона, ведь он вспоминал дивную песню облака, и это придавало ему решимости. Сперва вокруг сновали серебристые рыбки, давние друзья, с которыми дракон весело резвился в пенистых шапках волн; они посмеивались и советовали ему не играть в рыбку слишком долго, чтоб не промочить перьев и не растерять перламутровой чешуи. Но дракон плыл вниз и вниз, и рыбки рассеялись, а затем и прочие морские обитатели перестали встречаться ему, и он остался совсем один. Часы или дни прошли, он не знал, и вот стало ему казаться, что нет в мире ясных солнц, и синего неба, и деревьев, и цветов, и травы, и узорчатых бабочек, и шустрых зарянок ‒ есть лишь студёная тьма.

И понял дракон, что шевелить намокшими крыльями всё труднее, а воздуха всё меньше и меньше, а холод уже леденит не только тело его, но и сердце: ведь он никогда не бывал в одиночестве и молчании в кромешной тьме. И ещё понял он, что не увидит кальмара, даже если тот окажется рядом, и быть может, тот уже распахнул клюв и готов проглотить его, а дракон не в силах будет увернуться. И ощутил он печаль, глубокую и студёную, как воды впадины Мер, и стал овладевать им страх. Но дракон гнал его и плыл всё ниже, не позволяя решимости оставить его. А холодные воды сдавливали его подобно оковам, сминая крылья и прерывая дыхание, и вместо тьмы порой видел он причудливые переливы цветных узоров, что напоминали об облаке, и думал тогда: если не суждено ему вернуться, то пусть последним, что предстанет взору, будет обманчивая игра красок ‒ всё лучше, чем темнота.

Но тут прямо перед его глазами мелькнул золотой огонёк, похожий на малышку-звезду, что решила составить ему компанию в водах океана. Дракон поморгал, но огонёк не исчез: то была крохотная рыбка-фонарик, что храбро вилась вокруг морды дракона, щекоча кончиками плавников его нос. Удивился дракон, ведь никто из жителей моря не опускался во впадину Мер столь глубоко, опасаясь голодного клюва кальмара. Уж не заблудилась ли эта рыбка, подумал он, не нужна ли ей помощь? И хоть воздуха у него осталось совсем мало, он спросил:

‒ Тебе не страшно здесь, в глубине, среди холода и тьмы?

И рыбка-фонарик приветливо ответила:

‒ Вовсе нет, ведь я не впервые заплываю сюда навестить древнего кальмара. Раз в три знака я плыву ниже и ниже, пока не коснусь его клюва и не увижу чёрного блеска его огромных глаз, каждый из которых больше твоих крыльев. Тогда я остаюсь с ним несколько мгновений, пока толща вод не начинает уж слишком давить на меня и фонарик мой не тускнеет, а потом уплываю. Но в те мгновения древний кальмар вспоминает, что есть в мире что-то кроме сплошной черноты. И хоть молча встречает и молча глядит мне вслед, я знаю: он ждал меня и будет рад, когда приплыву опять. ‒ И весело добавила: ‒ Иначе он позволил бы своим детям, обитающим тут, проглотить меня!

И хотя дракону стало страшно, ведь он понял, что и сам в любой миг может стать пищей кальмаров, но храбрость рыбки-фонарика восхитила его, и он шепнул:

‒ Мои перья спутаны водорослями, чешуя покрыта планктоном ‒ подкрепись по пути.

‒ Я уже сделала это, ‒ рассмеялась рыбка, ‒ но спасибо тебе за заботу. Поплыли скорее наверх, ведь ты не один из морских драконов, и здесь тебе вовсе не место.

И хотя дракон в этот миг ничего не желал так, как согласиться, он ответил:

‒ Нет, мне надо задать вопрос древнему кальмару.

Рыбка-фонарик от изумления замерцала и опустилась ему на нос.

‒ Древний кальмар любит гостей, только если они вкусные, ‒ промолвила она. ‒ Да и как ты попадёшь к нему? До дна впадины Мер далеко. А если найдёшь силы доплыть туда, то как увидишь кальмара в непроглядной темноте?

На эти вопросы у дракона не было ответов, но он не замедлил движения вниз, хотя ему казалось, что вода стала твёрдой и не пускает его. И всё же он рад был встрече с рыбкой-фонариком и искорке тёплого света во тьме.

‒ Прости, ‒ сказала рыбка-фонарик, ‒ я не могу плыть с тобою вниз, ведь я только что повидалась с кальмаром. Но через три знака я вернусь, и если дождёшься меня, я попрошу кальмара не есть тебя сразу, а выслушать.

Грустно кивнул дракон, не желая говорить доброй рыбке: недостанет у него сил провести здесь три знака, а если вернётся на сушу, то по обычаю драконов погрузится в глубокий сон, что лечит раны, и сколько дней или знаков проспит, неведомо. А пуще всего боялся дракон, что не хватит ему отваги вернуться в бездонную впадину Мер, где он узнал глубины тёмного холодного страха. Но ничего не сказал он рыбке, не желая её печалить, и собрав все силы, устремился вниз, сквозь воду твёрдую, как жестокое сердце, и студёную, как лёд.

Прошёл час, миг или вечность, дракон не знал, и вот тяжесть воды сковала его так, что не мог он шевельнуться, и он ощутил, как сминаются и трещат его кости, а кровь словно обратилась в острые камни, и приготовился к смерти. И тут перед ним вспыхнул золотой огонёк, а рядом ещё и ещё, и вся тьма вокруг заполнилась мерцанием крохотных звёзд. Одна из них опустилась ему на нос, и он узнал давешнюю рыбку, а та приблизила к его рту свой фонарик, и оттуда выплыл чуть заметный пузырёк воздуха ‒ и дракон смог сделать вздох. И каждая из множества рыбок выпустила из фонарика по пузырьку воздуха, а те слились воедино и окутали дракона тончайшей золотистой пеленой, дарящей дыхание и тепло.

‒ Меня тронули твоя отвага и доброта, ‒ сказала рыбка-фонарик, ‒ и мы с братьями и сёстрами поможем тебе. Но будь осторожен с древним кальмаром, ведь он не добр и невысоко ценит отвагу, разве что в виде ужина.

И они быстро поплыли вниз, и понял дракон, как глубока впадина Мер и сколько во тьме таится тех, кем правит лишь голод. Но их глаза не привыкли к свету, и потому не тронули они дракона, окутанного сияющей пеленой. И вот увидел дракон прямо перед собою тускло блестящий сгусток живой темноты, подобный могучему змею, больше дракона вдесятеро, а ведь и он был размеров немалых.

‒ Это щупальце кальмара, ‒ шепнула рыбка-фонарик.

Двинулся вдоль щупальца дракон, не поддаваясь страху, и наконец достиг двух огромных чёрных озёр, полных холода, какого не ощущал он в водах впадины Мер; и то были глаза кальмара. А меж ними увидел дракон клюв, в который вошло бы десять таких, как он, даже распахни он крылья. Его сердце затрепетало, но не подал он виду, думая: если дать волю страху, то огорчит он добрых рыбок, и окажутся напрасными их труды, а там и на них падёт гнев кальмара.

И потому не отпрянул он, а учтиво склонил голову и промолвил:

‒ Великий древний кальмар, я приплыл к тебе за советом: где искать мне поющее переливчатое облако? Ведь ведомо тебе всё среди вод, на земле и в воздухе, и если кто в силах найти ответ, то лишь ты.

Раскрылся страшный клюв древнего кальмара, и заколыхались волны, и не сразу понял дракон, что это смех.

‒ Ты позабавил меня, смелый дракон, ‒ промолвил кальмар, ‒ и пришёлся по душе рыбкам-фонарикам, хоть они беспечны и холодны, как вода океана. О твоём странствии я знал, и если бы приплыл ты один, то назад не вернулся бы. Слышал я беседу твою с рыбкой, и попроси ты её о помощи, я бы сохранил тебе жизнь и ни с чем отпустил восвояси. Но ты не только храбр, но учтив, и того, что не твоё по праву, не требуешь ни силой, ни слабостью, и мне это нравится. Жди.

И надолго замолк древний кальмар, лишь его глаза, озёра чернильной тьмы, каждое вдвое больше дракона, холодно мерцали во тьме, отражая золотые искры фонариков.

Дракон ждал и ждал, не зная, прошли часы или дни, и весёлые золотистые рыбки по одной оставляли его и скользили прочь, подальше от чёрных холодных вод, куда обычно не заплывали. Дракон был не в обиде, ведь они спасли ему жизнь из доброты, и он радовался, что рыбки возвращаются к своим делам невредимыми. Но стоило очередной рыбке уплыть, как золотая воздушная пелена становилась тоньше и меньше. И вот она уже покрывала лишь морду дракона, а затем растаяла вовсе: уплыли все рыбки, кроме той, что первой повстречала его. И понемногу в душу дракона вновь стал пробираться страх, вместе с холодом и давящей властью темноты. Древний кальмар дремал, и помнил ли о драконе, забыл ли, кто знает. Но толща воды во впадине Мер всё сильнее стискивала дракона, отнимая остатки отваги и капли воздуха, и единственный фонарик уже не мог рассеять тьму, и дракон понял, что получит ответ или нет, назад ему не вернуться. Но делать нечего, и он молча ждал, думая о переливчатом облаке и его песне.

И вот, наконец, шевельнулся древний кальмар и блеснул глазами. И промолвил:

‒ Смелый дракон, ты развлёк меня и удивил, а за сто столетий никому не удавалось удивить меня. И за это я помог бы тебе, но ни в ручьях, ни в реках, ни в лесных заводях, ни в горных озёрах ‒ нигде нет памяти о переливчатом облаке, а струи дождей и водопадов не хранят отзвука его песни. Хоть кажется мне странной и глупой эта тоска, но отвага твоя и смирение мне по душе, и потому мне жаль тебя, ведь без рыбок ты не выплывешь из впадины Мер, и жить тебе остались мгновения, а затем твоё тело станет пищей для меня и моих правнуков. Чего больше в твоём сердце: сожаления о бесцельной гибели ‒ или страха?

И хотя дракон понимал, что ответ заберёт у него последние глотки воздуха, но ответил:

‒ Конечно, я боюсь смерти. Но она не бесцельна ‒ ведь я умру, зная, что искал облако, пока мог, не позволив ни радости дня, ни холодной тьме океана остановить меня. Я не убил свою мечту, а это самое главное. И кто знает, может, с последним вдохом я ещё услышу ту дивную песню.

Ему показалось, что кальмар засмеялся во тьме, но он не обиделся: он понимал, что кальмар не видел облака, не слышал его песни и потому не может понять его. И хотя дракон сказал правду, но сейчас ему было очень страшно и печально, и он лишь надеялся, что не почувствует, как родичи кальмара и прочие жители морских глубин станут разрывать его тело на части, а так, само собой, и случится. Но тут древний кальмар произнёс:

‒ Ответ на твой вопрос дальше и выше, чем может достичь моя власть, и я благодарен тебе, поскольку не сомневался, что больше нет для меня тайн в этом мире и не будет никогда. А теперь, дракон, я знаю ‒ это не так, и значит, мир куда интереснее, чем мне казалось. За это я подарю тебе жизнь, хоть уверен, ты и дальше будешь попусту рисковать ею. Не забудь же мои слова: умно искать дитя неба в небесах, а ещё умнее ‒ не искать вовсе, сохранив драгоценное воспоминание, образ чуда и красоты. Хотя о чём я, ‒ проворчал кальмар, ‒ ты уже и не слышишь меня, а слышал бы ‒ сделал бы по-своему, как и все глупые мальки… Ну, а теперь ‒ вверх!

И кальмар мощным рывком развернулся и ударил всеми щупальцами о воду, и столь силён был удар, что вода взметнулась вверх, к поверхности океана ‒ унося с собою безжизненное тело дракона. Весь океан содрогнулся от этого удара, и поднятая древним могучим кальмаром волна была столь высока, что даже мудрая птица сойен и крохотный королёк в далёком лесу заметили её. Волна обрушилась на прибрежный песок и оставила на нём ворох морских водорослей и ракушек, где сверкали невиданной красоты жемчужины, а ещё ‒ дракона. Долго лежал он среди водорослей, бездыханным, и одна за другой жемчужины растворялись и впитывались в его потускневшую чешую, пока не впитались все, и тогда чешуя дракона снова стала перламутровой и яркой, перья ‒ пушистыми, а сон смерти сменился обычным крепким сном.

Проспал дракон десять десятков дней и пробудился здоровым и полным сил. Но на душе у него было сумрачно, потому что он знал: ему не забыть переливчатого облака, а если снова попытается жить по-прежнему и не искать его, то выйдет, что солгал он древнему кальмару, и что ещё хуже ‒ его мечта всё-таки умерла, и он сам уничтожил её. А всё это казалось ему куда страшнее собственной смерти.

И тут вспомнил дракон совет древнего кальмара: «Ответ на твой вопрос дальше и выше, чем может достичь моя власть, умно искать дитя неба в небесах». А ещё вспомнил он слова мудрой птицы сойен: Эта тайна выше границ моей мудрости». И подивился дракон, как он мог быть таким глупым ‒ ему же ясно сказали, где скрывается тайна облака! Ведь знал он с детства, что далеко за океаном есть высокая гора, чья вершина достигает небес. А там, на вершине, живёт в одиночестве много сотен лет огромный орёл, чьё зрение столь безупречно, что ни единый взмах крыла бабочки или увядший лепесток цветка не ускользнёт от его взора. И уж конечно, зоркому орлу ведомо, где искать переливчатое облако!

Тут воспрянул духом дракон, как следует подкрепился грибами и ягодами на дорогу (теперь он стал опытным странником и понимал, как важно запастись силами, готовясь в путь) и устремился в небо. Летел он всё дальше и дальше, выше и выше, и вот, наконец, пересёк океан и увидел вдали склон огромной горы, чья вершина скрывалась за облаками, словно пронзая небо. Понял дракон, каким нелёгким будет путешествие, но не устрашился и не утратил решимости. Он летел и летел, не обращая внимания, сколь неловкими становятся крылья и как холоден воздух, и как трудно ему дышать. Ничего, думал он, вспоминая непролазную чащу леса и тьму впадины Мер, зато здесь светло, и я вижу всю красоту мира и синеву небес, и непременно вскоре увижу моё облако и снова услышу его песню.

Часы или дни прошли, он не знал, но чем выше поднимался, тем сильнее окутывал его душу странный отрешённый покой: вокруг было лишь небо без границ, далеко внизу остались леса и долины, холмы и реки, прозрачные озёра и тёмная глубь океана. И с ними, казалось, оставил он тревоги и тоску и парил в вышине, раскинув крылья и не печалясь ни о чём, и взор его был полон небесных просторов, а сердце ‒ прохлады и ветра, и так легко и привольно стало дракону, как не было никогда.

И в этот миг забыл он о поисках зоркого орла, и потускнела в его памяти песня облака, и возможно, именно сейчас он понял бы, отчего смеялся древний кальмар. Но и встреча с кальмаром позабылась, как давний сон. Дракон едва мог дышать в разреженном воздухе — так высоко он поднялся, — но это не смущало его, жизнь и смерть стали не важны, осталась лишь свобода и красота. И тут внезапно ощутил дракон, как что-то щекочет самую тонкую кожу под перьями у основания крыла. Он повернул голову — и к своему изумлению, увидел меж перьев крохотного белого мотылька: тот сжался от холода, усики его дрожали, а крылышки поникли, но глаза были полны восторга.

— Откуда ты здесь? — спросил дракон, чувствуя что-то непривычное: если бы был он птицей сойен или кальмаром, то сразу узнал бы это чувство — досаду. Ему было хорошо одному в вышине, и мотылёк здесь был лишним.

Но тот не заметил, что дракон не рад ему, и весело ответил:

— Ну конечно, я всё время был с тобою! Иногда дремал в тепле твоих перьев, иногда выбирался наружу — как же тут необычно и красиво! И как же я рад, что решился сопровождать тебя! Все мы знаем о твоих поисках, все за тебя тревожились и желали удачи, но я подумал — тебе наверняка грустно искать одному. Вот я и отправился с тобой, чтоб спасти тебя от одиночества. Ведь ты наш друг, а друзьям надо помогать.

Дракон растерялся и ощутил новое странное чувство, которое ему не понравилось: ему захотелось взмахнуть крыльями изо всех сил и стряхнуть мотылька, как надоедливую помеху. Но тот смотрел на него так доверчиво и был таким крохотным и озябшим — и в то же время полным радости и отваги. А ещё он искренне верил, что сможет дракону помочь. И всё это согрело дракона изнутри, и безмятежный покой рассеялся… и дракон понял, что покой тот был сродни смерти, ведь звался он равнодушием. И тогда понял он ещё, что маленький белый мотылёк и впрямь спас его — от самого себя. Потому что опасна не только тьма, полная боли и страха; опасен и ледяной свет без чувств, тепла и воспоминаний, а этого дракон прежде не знал. И ощутил задним числом испуг и благодарность к мотыльку.

Но тут же испугался сильнее — уже не за себя, а за друга: ведь на такой высоте мотыльки не живут, им не хватает здесь ни тепла, ни воздуха. Но земля была далеко внизу, и даже полети дракон на пределе сил своих крыльев, ему не успеть. И стало ему так горько, что глаза защипало от слёз… и тут вспомнил он счастье и горечь от песни облака.

— Ты ведь погибнешь, — тихо сказал он. — Заберись поглубже под мои перья и спи, и быть может, в гнезде старого зоркого орла тебя удастся согреть.

Но мотылёк лишь рассмеялся.

— Мы живём куда меньше драконов, — беззаботно ответил он. — И я вовсе не хочу прятаться! Я хочу глядеть вокруг, видеть синее небо, огромные горы… и конечно, твоё волшебное облако! Когда жизнь так интересна и полна чудес, то вовсе не грустно и умереть! Но где же гнездо зоркого орла, которого ты ищешь? Его я непременно хочу повидать!

Опечалился дракон, но и проникся уважением к отваге мотылька — ведь кто, как не мечтатель-дракон, понимал его! И решил он, что раз уж товарища не спасти, то надо сделать его смерть не напрасной, и устремился к вершине горы, тонущей в небесах. Крылья едва слушались его, а воздух проникал в горло подобно осколкам льда, но дракон стремительно летел ввысь — и вот увидел, наконец, вдали вершину горы, а на ней — огромное гнездо орла. И уловил весёлый смех мотылька: тот видел то же самое и радовался успеху дракона едва ли не больше его. И тогда, впервые после встречи с облаком, дракон запел. Он никогда не считал себя великим певцом, вроде соловьёв или зарянок, но ведь тут и не было придирчивых слушателей — одно лишь небо… и он пел от радости, что видит всё это, и от грусти из-за участи смелого мотылька, и от тоски по облаку — и счастья, что вспомнил его и теперь уж не забудет вовеки.

И хотя пел он совсем тихо, но вдруг нависла над ним тень — и то были крылья огромного орла, который покинул своё гнездо на вершине горы и сам прилетел к дракону. И хотя был он не так велик, как древний кальмар, и не было в его взгляде мудрости птицы сойен, но исходила от него неодолимая сила холода и покоя, что пронизывал тут всё и недавно почти поглотил мысли и чувства дракона. И подумал дракон, что его пение наверняка разгневало орла, и теперь тот вовсе не захочет помогать в поисках облака. Он тотчас замолчал, досадуя на себя и тревожась за участь своего друга мотылька… но вместо того, чтобы пристыдить его, орёл сказал:

— Уже много лет я живу в одиночестве, наслаждаясь красотой неба, но лишь теперь, услышав тебя, понял я, чего не хватало мне все эти годы для счастья: песни, что пел мне ветер, прекрасны, но нет в них тепла, и грусти, и смеха, и тоски, и надежды, нет радости и страсти. Ты подарил мне удивительную песню, странник-дракон, и из неё понял я, что тебе непросто было долететь сюда, и душа твоя полна тревоги. И хотя мне дорог холодный покой, а смятение твоё, признаться, здесь лишнее — но ты принёс сюда новую красоту, и она изменила мир — к лучшему или нет, время покажет, да это и неважно. За это я благодарен. Чем могу я тебе отплатить?

Услышав его слова, дракон смутился — ведь он не слыхал в своей песне какой-то особой красоты, и теперь ему было неловко просить помощи, словно он имел на то право, а ведь похвалили его незаслуженно. А ещё из слов орла понял он, что тот очень давно не слышал никаких иных песен, кроме мелодий ветра, а значит, и ему не встречалось переливчатое облако, и проси не проси, а орёл ему не поможет. Пал духом дракон и на краткий миг пожалел, что не забыл облако навсегда, не растворился в безграничном холодном покое, а позволил мотыльку пробудить его… и тут он понял, о чём надо просить могучего орла, и промолвил:

— Моё странствие разделил мой друг, белый мотылёк. Не согласишься ли поселить его в своём гнезде, накормить и согреть, чтобы оставшееся его время было лёгким и радостным? Лететь вниз долго, пути он не перенесёт.

Орёл задумчиво поглядел на него и ответил:

— Вряд ли ты отправился в дальний путь, чтобы живым и невредимым доставить сюда мотылька. Впрочем, вы, дети земли, создания странные, и с моей высоты вас не понять, пусть я и слышу все звуки, что вы издаёте. Будь по-твоему — я не против компании. Но за это спой мне ещё. Лишь раз когда-то я слышал похожую песню, но то было во сне, и я не насладился ею полностью, а поющего так и не встретил. Но ты-то не снишься мне, и я хочу впитать всё, что твоё сердце способно вложить в слова и мелодию; ведь ты скоро умрёшь, но песня останется тут навеки.

— А он прав, — сказал маленький мотылёк и сложил крылышки, словно прихорашивался на чашечке цветка. — Он понимает, что такое жизнь, и красота, и вечность. Не грусти, друг мой дракон, лучше подари нам ещё одну песню.

И дракон вызвал в памяти переливчатое облако — всю его прелесть, и мимолётность, и призрачную красоту; вспомнил каждую ноту дивной мелодии… и понял, что и впрямь помнит всё, и каждое мгновение, разделённое с облаком, сделалось его частью и останется с ним до самой смерти. А значит, найдёт он или нет — не столь важно. Ведь всё это время искал он то, что уже имел и чего не мог потерять, даже если захотел бы. И понимание прогнало его тоску и печаль, развеяло страх; и впервые он решился запеть песню, услышанную от переливчатого облака.

Долго ли длилась песня, он не знал, но когда замолчал, увидел блеск слезинок на глазах мотылька и тревожно спросил:

— Что с тобою?

— Я счастлив, — просто ответил мотылёк. — И орёл — тоже. Я не знаю в мире ничего прекраснее твоей песни.

Сам же орёл ничего не ответил — он молча улетел на свою вершину, и был ли блеск и в его глазах, дракон уверен не был — ему могло и почудиться, ведь его собственный взгляд почти совсем уже заслонила безграничная синева… и тут он увидел облако. Оно переливалось и искрилось множеством красок, для которых у дракона не было названий, и все эти краски были мелодией — дивной, грустной и сладостной. Облако струилось вдали, но и совсем рядом, и хотя его форма непрерывно менялась, и очертаний дракон не мог разглядеть, но вдруг он понял, что облако глядит на него — и то взгляд дракона. Тут разглядел он безупречной красоты оперение и нежный блеск чешуек и осознал, что перед ним леди-дракон удивительной красоты, а от её песни ему делалось и чудесно, и больно, и знал он одно: проживи он ещё миг или тысячу лет, он никогда не сможет по доброй воле покинуть её.

— Что же ты не позвал меня раньше? — ласково спросила облачная драконица, и её голос журчал, как лесной ручеёк. — Однажды я услыхала тебя, но так далеко и тихо, что никак не могла отыскать.

— Я тоже искал тебя, — промолвил дракон, любуясь ею. — Не исчезай.

— Я должна, — отвечала леди-дракон, и в плеске ручейка появилась нотка печали: — Тут не место такой, как я: если останусь, то обращусь туманом, и больше мы не свидимся, не услышим голосов друг друга.

— Но я не могу потерять тебя! — воскликнул дракон. И столько было в его голосе горя и нежности, что пробудилась птица сойен в чаще дремучего леса, и поднял голову древний кальмар в бездне впадины Мер, и бесстрастный орёл на вершине горы закрыл глаза, чтобы спрятать от неба слёзы. И облачная драконица промолвила:

— Тогда ты согласишься пойти со мной?

— Да, — сказал дракон. — Куда угодно.

Но тут он вспомнил, что белый мотылёк всё ещё сидит в его перьях, и с тревогой спросил:

— Ты подождёшь самую малость, пока я отнесу в гнездо орла моего друга мотылька?

Облачная драконица улыбнулась ему, но улыбка вышла печальной, а сама она стала совсем прозрачной — дракон едва различал её очертания. И он понял, что она не хочет огорчать его отказом и не собирается покидать, но ещё миг — и она обратится туманом, и они потеряют друг друга навеки. Он замер в отчаянии, и тут мотылёк вынырнул из его перьев и с упрёком сказал:

— О чём ты думаешь?! Я вовсе не хочу в гнездо орла — там я увижу лишь горы и небо, а их я уже нагляделся. Нет, я хочу с тобой — вот это будет приключение! А потом я приснюсь другим мотылькам, то-то они мне позавидуют!

И дракон с облегчением рассмеялся, а леди-облако заискрилась сотней оттенков от радости. Она приблизилась к дракону и окутала его звенящим ароматным мерцанием, в котором смешались счастье и волнение, тревога и покой — и дракон понял, что и сам он мерцает и переливается множеством причудливых красок, звучит множеством нот, и их общая песня прекраснее всего в мире — настолько, что никто не слышит её, ведь такой красоты никому не вынести. И он спросил облачную леди:

— Смогу ли я вернуться назад?

Она улыбнулась так мягко и тепло, что у него защемило сердце, и отозвалась:

— А разве раньше ты мог?

И дракон понял, что она права: из каждого странствия он возвращался в иное место, не то, которое покидал… или сам становился иным, но велика ли разница? Последняя тень сомнения оставила его, и он вообразил, сколько чудесных открытий его ожидает, и промолвил:

— Главное, мы будем вместе.

И больше в безграничном синем небе не было ни дракона, ни переливчатого облака. Но зоркий орёл видел их как наяву и пересказал их историю каждому пролетающему ветру, а отголосок их песни достиг и чащи леса, и даже дна впадины Мер, и древний кальмар с усмешкой проворчал:

— Мир и впрямь куда интереснее!

А мудрая птица ничего не сказала, но внимательно слушала шёпот ветерков с ветвями и листьями, зная, что те поведают её травам, цветам и озёрам, рекам и водопадам, а весёлые зарянки разнесут её по свету — уж как сумеют.

И потом, в особенно ясные предзакатные вечера или в первые мгновения после рассвета, кое-кто ловил в небе очертания двух причудливых переливчатых облаков и слышал отзвук дивной песни, и говорили, те облака похожи на двух драконов, но правда то или нет, кто знает. А ещё ходил слух, что на фоне тех облаков всегда видно светлое пятнышко, словно на крыло одного из драконов присел отдохнуть крохотный белый мотылёк.