1

ГЛАВА ПЕРВАЯ - Лимб

Случайное утро.

Солнечное начало дня.

Сладко потянувшись в постели до мышечных судорог, вдохнув запах свежих простыней, почувствовав разгоряченной после сна кожей приятную шершавость ткани, каждую ее ниточку, прогрессивный писатель Бенджамин Ян встал с кровати. Шелковые трусы-шорты приятно облегали бедра, пол холодил ступни, и Бен на мгновение застыл в легкой истоме, припоминая сон.

Что снилось?

Снился новый роман.

Почему-то в сновидениях всё выглядело, слышалось и осязалось идеально. Ни одна нелепость, ни один заусенец, ни один шов не просматривался. Реальность сна конструировалась эклектично из разных частей, затем превращалась в мягкий кокон, а вот швы, морщины и складки не наблюдались, а кроме всего прочего, та реальность была данностью, законы которой принимаешь безоговорочно. Каждую ночь, появляясь во сне, Бен появлялся в нём, естественно, впервые, но внутренний голос в мозгу спорил: нет, ты не в первый раз здесь, ты всегда существовал в этой грезе, кроме нее ничего нет, ты часть разумного океана — среды, в которой твое сознание отправляется навстречу приключениям, так что не удивляйся и существуй. Океан-среда жил по тем законам, что были известны Бену.

Писатель задумался. Разумный океан? Где-то, что-то было такое? Но где? Возможно, в том же сне, возможно, затерялось среди прочитанных книг, но вкус будущего кофе обрезал нить рассуждений.

Кофе — бодрящий эликсир, то без чего не обходилось утро Бена, поэтому он направился к кухонному острову и произнес:

— Кофе. Медовый. Со сливками.

— Дзинь! — ответила кофемашина.

И только электрическое гудение приятное уху нарушало тишину.

Писатель снял с запястья фитнес-браслет и, машинально размяв кожу там, где пролег розовый след от ремешка, бросил взгляд на темный экран. Экран имитировал механические часы: золотые стрелки на медно-бордовом фоне. Римские цифры также сияли золотом. Несуществующая секундная стрелка не спеша пробиралась сквозь биокристаллическую панель.

Без десяти девять.

Браслет он положил рядом с кофемашиной.

Здесь, на высоте семьдесят шестого этажа застыло безмолвие; пластиковые окна замыкали на себе городские звуки, не пуская их в квартиру, а человеческий муравейник три часа назад ожил, разгоняя кровь очередного дня в бисере бесконечных движений, постоянно меняя урбанистическую статичность Мега-Сити.

Акриловый белоснежный язык табурета с высокими ножками; ягодицы писателя удобно устроились в нем, от языка было тепло. Бен рассеяно зевнул и заметил, что перестал думать о сне пять секунд назад; да, это случилось ровно пять долгих секунд назад. Он пропустил этот пятисекундный всплеск времени, и постфактум осознал, что вычеркнул его из своей жизни.

Сон.

Новый роман.

Сделав глоток медового кофе со сливками, Бен, зажмурив глаза в ожидании грядущей реальности, погрузился в ненапечатанные строчки, в изящный шрифт текстового редактора. Писатель увидел в будущем романе, что на территории еще неназванной страны были легализованы полигендерные отношения, а люди, чтущие старые традиции, покинули этот безымянный край, то есть проблема, возникшая на пути полигендерности, разрешилась сама собой. Поэтому вначале никто не обратил внимания на демографическую яму, в которую свалилось население неназванной страны, так как внимание было обращено на нового президента — темнокожего гея; вице-президентом назначали светлокожую лесбиянку. Такие политические новости куда важнее демографических ям и других социальных неровностей. Но Бенджамин Ян еще не решил, как будет написано в итоге. Возможно, он поменяет местами гея и лесбиянку, но вот задача об увеличении численности проживающих в той стране все-таки важнее, ибо реальность внезапно нанесла пощечину президенту и его заместителю, напомнив кто в доме хозяин, иначе говоря: не забывай о демографии. Конечно, демография и демократия имеют общие корни, как политические, так и филологические. Поэтому удешевили искусственное оплодотворение, а биохакинг открыл путь к созданию универсального ДНК-конструкта. В результате появилась новая раса. Благими намерениями выложена дорога, ведущая к хрустальному мосту над бездной. Идея заключалась в следующем: взять всё самое лучшее от каждой расы, получить нечто усредненное, нечто монголоидное, европеоидное и негроидное в одной пробирке. Так и случилось. И на следующих выборах, лет так через двадцать, победил человек-гомункул индифферентный к половым предпочтениям. Это посчитали очередной победой демократии, а сексуальность отошла в прошлое. Что тут говорить, нулевой пол.

Zero sex.

Бен удивился возникшему словосочетанию, похожему на название ночного БДСМ-клуба, который за красным мерцанием танцпола и запахом алкоголя прячет запахи наркотиков, искусственной кожи, грязных денег и крови.

Нулевой пол, как ноль градусов по Кельвину, но бояться асексуальности не стоит, надо принимать других людей такими, какие они есть, а дремучие заверение, что сексуальность определяется природой забыть. Сексуальность — это всего лишь способность биологического существа идентифицировать себя с один из двух полов. Чушь несусветная, как говорили в старину. Сексуальная индифферентность выглядит привлекательней и полезней. Если же не нравиться это словосочетание индифферентность, возьмите слово «ирриверенция».

Слово латинского происхождения.

Латинский мертвый язык.

Красная чашка опустела. Он не заметил, как напиток исчез в желудке. Остался лишь густой кофейный аромат, смешанный с холодной эмалью. Стенки чашки были толщиной чуть ли не в полдюйма и, залив даже кипяток, не возможно было обжечь пальцы.

Адиабатический корпус посуды.

Бен поставил чашку в посудомоечную машину и отправился в душ.

В душе писатель старался ни о чем не думать, отдавшись под власть зыбких ощущений кожи. Прохладные ионизированные воды напоминали холодные шелковые нити и одновременно хрустальные шарики, что окатывали тело, как моллюск окатывает песчинку, превращая ее в жемчужину. Сравнение неправильное, но… Струйки текли, расслабляли мышцы, капли звучно стучали по дну душевой кабины, исполняя какофоническую песнь водопроводных труб. Бен то ли вспомнил, то ли выдумал загадочную фразу; она пришла оттуда, из чрева города: души горожан блуждают как вода в водопроводных каналах.

Каналы.

Телевизор.

Прогрессивный писатель, выйдя из душа, бросил фразу, как просигналил три раза в ночи фарами автомобиля:

— ТВ. Новости одной строкой. Читай.

Бен не хотел смотреть новости, только прослушать.

Нейросетевой женский голос зачитал новости, и они провалились в бездну беспамятства, как альпинисты, потерпевшие фатальную неудачу при восхождении, только две ловко зацепились за край сознания и выползли.

Две новости.

Первая касалась террористической организации, что бесчинствовала в Мега-Сити. Они опять что-то натворили. Это была довольно-таки странная группа беспокойных граждан, сумевших до сих пор прятаться в городе от полиции. Однако Бен не верил в ее существование; возможно, допускал, точнее, позволял быть радикалам, ибо думал о том, что, скорей всего, СМИ раздули новость, как надувают резиновый яркого цвета шарик. Не верил он в террористов, которые не грабят и не убивают, а уничтожают музыкальные автоматы на улицах, а в супермаркетах, где фоном звучала музыка, отключали насильно эту самую музыку, погружая добропорядочных потребителей в неловкую тишину. Кстати, радикальную группу иронично окрестили музыкантами. Группа не возражала, ибо публичная реализация распространялась и на маргиналов.

Вторая новость, зацепившись в мозгу, оставила недоумение. Бену пришлось дословно запомнить ее, так как нельзя объяснить это: группа темнокожих террористов захватила литерный поезд с сывороткой правды, следственный комитет предполагает, что с большой долей вероятности эликсир окажется на черном рынке.

— Что такое сыворотка правды? — вслух произнес Бенджамин Ян, вовсе не собираясь узнавать это.

Фраза машинально слетела с губ, и писатель застыл в удивлении, слушая электронный голос:

— Сыворотка правды. Изначально это были биохимические или синтетические вещества, вызывающие расслабление мозговых процессов до состояния, когда субъект неспособен контролировать вербальное поведение вкупе с потерей адекватной оценки мыслительных процессов, возникающих на внешние вербальные раздражители. Другими словами, субъект лишался способности утаивать информацию, которую он бы не желал разглашать. Однако в данном случае под сывороткой правдой понимается мифическое вещество, дезавуирующее объективный мир, то есть субъект, как бы находящийся под действием этого выдуманного вещества, не соглашается с мироустройством.

— Спасибо.

«И это странно, — удивился Бен, — это выходит… Это выходит, что человек отрицает реальность? Без всяких «но» и «если»? Без компромиссов?»

Он сел на диван.

Пора идти в спортзал.

Писатель надел легкие темные штаны и футболку, обтягивающую рельефный торс. Бену нравилось его собственное тело, и он не желал уступать прихотям чрева, которые подталкивали съесть еще один кусок. В этом мире, в мире Мега-Сити, все вредные вещи оказывались вкусными до одурения, если так можно говорить о пище. Вкусными в переносном смысле слова назвали не только еду.

Что же касается продуктов, то масла в огонь подливали рекламщики еды и диетологические влиятели. Прослеживалась сезонная закономерность, некая синусоида пользы-вреда; то есть, если зимой продукт объявляли вредным, то тот же продукт весной становился полезным, ибо появлялось научное исследование диетологов, которое развенчивала мифы о питании. Именно что «развенчивала мифы» — фраза из телепередач Food-TV. Бенджамин понимал, откуда растут ноги, точнее руки корпоративных интересов, и его немного забавляла эта маленькая ложь, потому что никто напрямую не признавался в истинных мотивах. Дело было не в полезности или вредности пищи, а в ее полезной и вредной роли в борьбе корпораций. Ничего ужасного он в этом не видел, так как свободная конкуренция — основа современной экономики.

Прогрессивный писатель вошел в лифт, а за ним последовал сосед. Юджин, кажется.

Кабина лифта представляла собой прозрачный цилиндр с непроницаемым для света полом и крышей.

«Свободная конкуренция — основа современной экономики», — повторил про себя Бенджамин Ян и удивился особенности человеческой памяти запоминать контекст, забывая текст.

Стеклопластиковая дверь голубой прозрачности закрылась, и кабина начала опускаться.

— Ой, простите, вы, вниз? — спросил Юджин.

— Мне на первый.

— Мне также. Утро доброе, мистер Ян. Как поживаете?

— Отлично. Чего тебе и желаю.

— Благодарю. У меня всё отлично, — и быстро улыбнувшись рядом искусственных зубов, сосед добавил: — Напомните мне, вы ведь не смотрите ТВ?

— В большей степени да, не смотрю.

— Ах, значит, сериал «Из жизни соседей»…

— Нет.

— Жаль.

— Но вы можете поделиться своими наблюдениями.

Сосед захотел поговорить, поиграть пустыми словами.

Словесный пинг-понг.

Ехать вместе в лифте предстояло недолго, так что вряд ли болтливость Юджина могла надоесть, поэтому доброжелательное «можете поделиться» развязало язык:

— Честно говоря, я недолюбливаю современное телевидение, но… В последней серии «Из жизней соседей» главный герой, один из главных героев, неважно как его звать, вы все равно не смотрите, решается пойти в салон парикмахерской, чтобы сменить прическу.

— А каким образом прическа может повлиять на сюжет?

— Не говорите так. Еще как может. Прическа. Она может. В предыдущем сезоне это разрушило целую семью. Я понимаю, мистер Ян, вы смотрите на это как писатель, а я смотрю как обыватель, то есть зритель. Конечно, меня возмущает данный сюжетный поворот. Вдруг без всяких предпосылок герой переходит улицу в неположенном месте, благо машин мало, он пересекает проезжую часть без последствий и оказывается на другой стороне улицы, где находится салон красоты. Символика ясна. Перейти улицу в неположенном месте — это решится на кардинальные перемены в своей жизни, а сменить прическу — тем более.

До первого этажа оставалось меньше минуты.

Бен задумался над тем, отчего люди поливают словесной грязью телевизор, но смотрят его?

Пренебрежительное отношение к ТВ было модой, щекотавшей нервы. Публично житель Мега-Сити ругал прямоугольник, висящий у него в квартире под потолком, и источающий световой, цветной и звуковой шум, но как бы тайно одним глазом порой вглядывался в око телевизионного циклопа. Подспудно горожанин понимал, что искусственно созданная запрещенность (отчасти им поддерживаемая) отдавала душком, но это был респектабельный душок. Все эти действия походили на действия человека, отправившегося в гастрономический тур по кухням мира и случайно зашедшего в экзотический ресторан. Там подали ему тухлые яйца, чуть забродившую рыбу в маринаде, сыр с червями и плесенью и прочее под видом нормальной пищи. Гастрономическому туристу ничего не остается, как попробовать, слегка морщась, кивать, будто что-то понимая, или давая знать, что со временем он поймет все эти кулинарные извращения. Ведь не может он просто так покинуть этот ресторан, ибо ради этого он и живет — потреблять. Так и горожанин не может просто так отключить телевизор и выколоть циклопу глаз.

Юджин продолжал говорить. Бен ловил слова, до конца не понимая их, но не имел права молчать, поэтому, имитируя мыслительный процесс, вставил задумчиво фразу:

— Возможно, вы правы, прическа играет роль.

Дверь лифта открылась.

— До свидания, мистер Ян. Хорошего дня.

— И тебе. Счастливо.

«Красивые машины, красивая еда, красивые женщины, красивые интерьеры квартир, красота холодная и лаконичная — всё это фетишизм муравья», — вдруг подумал прогрессивный писатель.

Муравей бежит по муравейнику и несет травинку на спине. Все мы носим травинку на спине, каждый свою, чужие нас не интересуют, ибо каждый житель Мега-Сити считает, что несет тяжелую ношу, а что касаемо прически, которая играет важную роль, как полноценный актер, так это симптоматично. Вещи в жизни потребителя это первая скрипка в городском оркестре, даже больше — они те самые травинки на муравьиных спинках.

Зал фитнеса был наполовину пуст, не смотря на десятый час.

Встав за тренажер, имитирующий человеческую ходьбу, Бен только сейчас заметил, что забыл браслет. Наверно, решил он, совершенно не жалея, остался лежать рядом с кофемашиной.

Очередной день, не сулящий перемен, вдруг стал иным. Это первый день, когда прогрессивный писатель забыл фитнес-браслет дома, но сожалеть об этом Бен не хотел, хоть и желал. Время в спортзале без фиксации физиологических функций — небольшой эксперимент.

Он сошел с тренажера, разделся до трусов и подумал вновь о забытом гаджете. Ему почудился дух свободы белым цветком, распустившимся внутри, там, где сердце; впервые писатель лишился, пусть и формально, собственного тела, перестал ощущать его через электронный механизм. Бен встал на тренажер и начал раскачивать педали, а руками лениво тянуть рычаги, но, попав во власть ритмичного металлического скрипа, ускорился. Теперь он не человек, а симбиоз стального агрегата и тела, которого ученые по инерции называли homo sapiens.

Писателю было непривычно заниматься спортом без музыки, но он привык к новой ситуации быстро, какая-то музыка звучала в мозгу по старой памяти. Что Бен слушал недавно? Трудно вспомнить. Какой-то новомодный retro style, или как его называли retyle — стиль, когда композиция разукрашивалась дополнительно музыкальными красками тысячелетней давности. Бен плохо разбирался в музыке, ведь он писатель, а не музыкант или музыкальный критик, для него это было фоном, что сопровождал жизнь каждого горожанина. Музыка звучала всюду: в наушниках, в магазинах, в спортзалах, в кафе, в ресторанах; в музыкальных автоматах она звучала всегда, ее никто не включал и не выключал, генератор случайных чисел выхватывал из сети любые пять композиций и, как говорили, засвечивал их — и так двадцать четыре на семь и триста шестьдесят пять дней в году.

Сегодня спортзал молчал.

— А почему музыки нет? — спросил Бенджамин Ян у персонала учреждения.

— Вчера вечером музыканты постарались. До сих пор восстанавливаем, — был ответ.