23

Они машинально повернули головы в сторону приоткрывшейся двери. Из нее выплыли носилки с телом Вандермана. Оно было укрыто белой тканью.

— Именно так и было? — спросил Горобец Новикова.

— Нет. Всё, что я сейчас рассказал, субъективно. Со слов Артура. Он подозревал Хэллроуда в контрабанде.

— Почему подозревал именно его, об этом мы не узнаем, — произнес, задумавшись, инспектор. — Пятьдесят лет. Это далеко по времени. Постмортальное нейросканирование не сможет проникнуть в такие воспоминания, тем более всё забил предсмертный сон.

— Хэллроуд? — удивился Бенджамин Ян. — То самый?

— Да. Художник-репрезенталист. Экспроприация и репроприация медиа. Берет картинку из сети, можно и нейро, пропускает ее через визуальные фильтры и выдает за искусство. Обычная спекуляция. Переваривание уже многократно переваренного. Но он чист. Его мы проверили. Так что все ниточки оборвались.

— А Дмитрий Кузнецов? — спросил Юрий.

— Он был старшим из той троицы. Девять лет как умер. Ладно, благодарю вас за сотрудничество. Вы свободны.

— Меня только беспокоит, как вы назвали, кукурузник, — сказал писатель.

— Пока дело темное. Может, и есть война за пределами Мега-Сити, может, ее нет. До свидания. На всякий случай, не уезжайте из… — Горобец запнулся. — В общем, будьте в зоне доступа.

Инспектор ушел.

— Я тоже пойду, или пойдем вместе? — спросил Юрий.

— Куда?

— На выставку Хэллроуда. Она скоро откроется. Инспектор даже не упомянул о полуночном квесте.

— Это дело налоговой полиции, а не наркоконтроля. Тебя могут привлечь как свидетеля.

— Или соучастника.

— Не знаю.

— Идешь?

— Пошли.

Бенджамин Ян вспомнил, Рэд Хэллроуд давно работал в сфере искусства и то, что сказал о нем инспектор, верно, но не в таком едком ключе, будто Хэллроуд занимался у всех на глазах противоправной деятельностью.

Писателя удивило прошлое художника. Он вспомнил фотографии в сети, это лицо Хэллроуда без малейшего намека на подобное прошлое, хотя как должен выглядеть человек, побывавший в молодости на Марсе и работавший на крупную корпорацию?

Пока они гуляли с Юрием (решили пройтись пешком до выставки), Бен перекатывал в уме шершавые камешки мыслей о художнике, о BIOTEC, о красной планете, о темных делах, о всех немотивированных действиях корпорации: зачем она, да и другие гиганты, свернули пятьдесят лет назад освоение Марса? О колонизации речь так и не зашла, ведь постоянных поселений не возникло. Здесь скрывалось, нечто… Писатель вспомнил шуточную поговорку древних: если хочешь повеселить бога, расскажи о своих планах, а еще: пути господни неисповедимы. Раньше такие пословицы вызывали у Бена лишь одно — недоумение. Ему виделись в них казус, оксюморон, глупый парадокс, но не глубокий смысл. Вся мудрость древних построена на абсурде и на процедурах, защищающих абсурд, но, как оказалось, в них был смысл. Повеселить бога, значит, показать свою глупость и неведенье. Не перед богом, бог — метафора окончательного смысла и конечная остановка всех истин, а перед самим собой. Полное непонимание беспомощности человеческого ума перед Вселенной, перед ее мотивациями, целями и средствами. Так и глобальные корпорации Земли есть иная вселенная и иной космос, рядовому потребителю материальных благ не понять их. Правда, рядовой потребитель не интересовался Марсом ни пятьдесят лет назад, ни сегодня. Для него он красный круглый объект, непостижимый и ненужный.

<…>

Горобец сел в машину и стал осматриваться.

— В чем дело? — спросил водитель.

— Я жду, когда они выйдут, Даниэль.

— Кто?

— Бенджамин и Юрий.

— Не понимаю вашей… А, вот и они, смотрите. — Инспектор, проводил их взглядом. — Вы что, хотели…

— Нет, не следить. Пусть уйдут. — И, повернувшись к водителю, произнес: — Я им сказал, что Дмитрий Кузнецов умер девять лет назад.

— Я не понимаю вашей озабоченности. Они простые обыватели. Что с них взять? — Даниэль улыбнулся. — А насчет Кузнецова вы не солгали. Практически. То, что при сканировании Виктора Самойлова возник образ Кузнецова, странность. Меня это удивило в начале.

— Как мы уже знаем, он физически мертв, но BIOTEC сообщила, что по завещанию его сознание отправилось в хранилища корпорации, другими словами, ментально он жив. Мы должны проверить версию виртуального наркодиллерства. У нас все готово?

— Он вышел на связь с подставным лицом, как вы и предполагали, — удивился Даниэль.

— Ты на это не рассчитывал?

— Да. Это странно. Неужели целостность личности после смерти сохраняется? Я, конечно, не лезу в дебри нейробиологии и прочего, но человек — это массив информации, сложной, но всё-таки информации.

— Скоро узнаем. И, кстати, если ученым из корпорации удастся повторить тот же опыт и с Барэтом, то людей после естественной смерти можно будет загружать в виртуальное пространство, хотя такая перспектива… Я бы хотел, чтобы меня стерли.

— Почему?

— Поражение в правах.

— Что?

— Это ограничивало бы мою свободу. А какая свобода может быть в виртуальном пространстве? Только виртуальная. Ладно. Номер в Приморском округе забронирован?

— Да. BIOTEC предупрежден.

— Надеюсь, всё выгорит в прямом и переносном смысле.

<…>

Оказавшись на выставке, Юрий и Бен сразу отправились к центральному произведению генеративного искусства. Оно висело в центре помещения в окружении уже известных работ Хэллроуда.

«Полет» (именно так незатейливо называлось полотно) представлял собой квадрат голубого цвета, разделенный вертикальными и горизонтальными черными линиями — две горизонтальные и две вертикальные тонкие полосы будто заключили небеса в своеобразный прицел. Клеточек оказалось девять. Поле — три на три. Если пронумеровать клетки слева направо и сверху вниз, то третью, пятую и седьмую занимал кукурузник — самолет, недавно разбившийся рядом с домом, где жил писатель. В каждой из трех клеток, множа самого себя, он присутствовал, окутанный голубой дымкой и перечеркнутый крест-накрест бледными широкими мазками, нанесенными как бы широкой кистью или мастихином. Это походило на игру в крестики и нолики, но нолики отсутствовали. Самолеты перечеркивались.

«А, может, он и прав», — решил Бен.

Вся эта возня вокруг так называемого современного искусства на самом деле есть попытка воскресить мертвого, причем попытка неудачная. Высохший человек человеческий череп можно оживить, вставив внутрь яркую лампочку. Нехитрое изобретение вызовет эмоции, что и должно делать настоящее искусство, только подлог заключается в том, что всё давно умерло, потребитель контента лишь по инерции тригерит на лампочку внутри черепа; и, если ее выключить, магия исчезнет, красноречиво указывая на фикцию.

«Образно говоря, — подумал Бен, завершая поток бессмысленных мыслей, — настоящее искусство не нуждается в дополнительной подсветке».

Подсвечивание смыслов, кивание в сторону значительности жеста кивания, перемигивание с потребителем, попытка развлечь и одновременно научить чему-то — всё это беспомощный танец человеческого ума ради самого эффектного танца. В Древней Индии танец через фигуры хотя бы рассказывал историю, транслировал информацию, здесь же, эти упавшие кукурузники, пропущенные через визуальные фильтры программ, не несли никаких смыслов и информации. Перед Беном и Юрием на стене висела не картина, а материальный объект, который тужится в геморроидальном приступе изобразить из себя значительность и выдать имитацию имитации за, пусть и современное, искусство, но ничего нужного из него не выйдет во всех смыслах данного глагола.

— Что скажешь? — вдруг спросил Юрий.

— Не знаю. — Вопрос Юрия застал Бена врасплох. — Как будто ничего и нет, то есть ничего и не произошло за эти сутки. Пустота.

— Пожалуй, ты прав. Кстати, а вот и он. Хэллроуд.

Художник направлялся к своему новому «шедевру», заметив двух человек перед ним. Для него это было удивительно, ведь презентация «Полета» закончилась два часа назад.

— Здравствуйте, — сказал Рэд и, внимательно осмотрев Юрия, спросил: — А вас я где-то видел, да?

— Вряд ли.

— Мы просто хотели понять смысл «Полета», — произнес писатель.

В следующее мгновение он удивился собственной фразе, решил добавить еще, желая скорректировать предложение, но художник опередил:

— Смысл?

— Да.

— Художники-репрезенталисты в основном не задаются подобными вопросами. Смысл как раз в том, чтобы не задаваться смыслами, иначе произойдет, скажем так, остановка в пути. Искусство требует от человека вдохновения, а оно есть движение поверх вербальных барьеров. Слова мешают нам. Почему? А вот почему. Чтобы озвучить смысл, нужно использовать слова. Вот тут мы… — Рэд повернулся в сторону, выудив взглядом человека из толпы. — Вот тут мы и попадаем в простую и коварную ловушку человеческого языка. На то он и смысл, чтобы скрываться от человека.

— Не понял, — удивился Юрий. — Скрываться? Зачем?

— Не так выразился. Смысл возник раньше человека, следовательно, раньше человеческого языка, раньше всех вербальных конструкций, которые могут построить люди. Они запросто скажут вам о смысле, но они тем самым лишь стоят рядом со смыслом, но не могут им обладать, не могут его увидеть…

— Для этого человек должен был родиться одновременно со смыслом? — спросил Бен.

— В точку! А теперь, простите. Меня ждут. Вы интересные собеседники. А вас я все-таки где-то видел.

Последняя фраза относилась к Юрию.

Рэд Хэллроуд покинул их.

— Странный типчик, — заметил Новиков.

— Интересный у вас словарь.

— Давай, все-таки на «ты».

— Ты прав. Но сделаем скидку на то, что он художник, хотя, начиная с Энди Уорхола никаких художников не было.

— Я помню. Ты говорил — пустота.

Бен и Юрий проводили взглядом Рэда Хэллроуда.

Он исчез в толпе гостей вместе с незнакомцем.

— Мог бы и позже прийти.

— Но, Рэд…

— Полиция недавно была у меня. Инспектор из Приморского округа.

— Но он ведь…

— Помолчи.

Миновав толпу, они шагнули в узкий хорошо освещенный коридор, змеящийся в глубину, в конце пути которого их ждал полумрак и дверь. Рэд открыл бесшумно дверь и кивнул незнакомцу следовать за ним туда, где семь мелких ступеней круто обрывались вниз, а дальше шел светлый прямой проход.

— Куда мы?

— Ко мне.

— Через черный ход?

— Сам знаешь.

Они исчезли за очередной дверью, и была невероятна перемена, произошедшая вокруг: безликие служебные коридоры закончились уютной комнатой — мастерской художника.

— Ты здесь работаешь? — спросил незнакомец, но не получил ответа. — Неплохо. Неплохо. О, смотри.

Незнакомец заметил кожаный диван, что расцвел серым цветком посреди пустой комнаты. Дизайн диван был безвкусным и напоминал то ли нелепый бутон с мясистыми лепестками, то ли женские губы в стиле tiktok.

— Ты принес? — спросил Рэд.

— Ничего, что ты покинул гостей?

— Презентация прошла. Дальше они без меня.

Незнакомец достал прозрачный цилиндр, внутри которого плескалась маслянистая жидкость и спросил:

— А если серьезно, что это?

— Философский камень, — ответил Рэд.

<…>

Николай Горобец прошел в гостиничный номер приморского отеля и закрылся изнутри на электронный ключ. Сев на кровать, он осмотрелся, скинул обувь и верхнюю одежду — легкую матерчатую куртку. Ее инспектор уложил в изголовье. Из кармана брюк извлек небольшой органайзер для таблеток. Внутри органайзер был пуст, только в двух больший отделениях лежали нейронные передатчики. Горобец приклеил их над левой и правой бровью, лег на спину и закрыл глаза. Прислушался и медленно поплыл в тишине отеля, купаясь в легком дыхании жилого строения. Номер отлично изолировал от посторонних звуков. Передатчики на основе нанороботов работали слажено, не нужно было создавать дополнительных условий: депривационных ванн, особых запахов и звуков. «А вот окно перед началом сеанса стоило открыть», — подумал инспектор. Ощущалась духота. Она не явная, трудно понять, или это в комнате душно, или виртуальная реальность навеяла ощущения.

Вялые размышления о комфорте прервал стук в дверь.

Николай встал и открыл ее. На пороге ждал Дмитрий Кузнецов. Значит, погружение прошло успешно, сеанс начался. Несколько лет назад умерший сотрудник корпорации «BIOTEC» не только воскрес, но и помолодел — виртуальная реальность отчего-то создала именно такую графическую оболочку.

— Здравствуйте, инспектор. Можно войти?

— Конечно.

Гость прошел к кровати, отыскал взглядом кресло и сел в него.

— Я знаю, какие вопросы у вас ко мне, но я не хочу на них отвечать. Это не интересно. Это, во-первых, — начал Дмитрий. — Во-вторых, хотел передать вам, что всё кончено.

— Поясни.

— Всё это всё. Буквально — всё. Вы хотите услышать признание в торговле наркотиком крип-крэп, которую я осуществлял через виртуальную реальность. Наверно, хотите также знать, как я это делал?

— Кузнецов, корпорация не лишила тебя доступа к сети, следовательно, ты мог связаться с любым человеком на Земле, навязать ему крип-крэп, уж не знаю, как ты это делал, как ты убеждал приобрести товар. Удивительно иное. Ты получил почти бессмертие, и неужели, умерев физически, тебе ничего не пришло на ум лучше, чем стать наркодиллером?

Горобец сел на кровать и посмотрел на графическую оболочку. Выглядела она неестественно, по крайней мере, лицо. Оно гладкое, ни единой морщины, отчего казалось ожившей маской. Инспектор вспомнил очень старые фильмы, в которых использовалась компьютерная обработка изображения. Возможно, в те времена это смотрелось прогрессивно, хотя прогресс понятие относительное. Спустя столетия, анимированное лицо на экране жило чужой жизнью, ибо имитировало жизнь.

— То есть, ты признаешься в торговле крип-крэпом?

— Да. Но это ничего не изменит. Я мертв, а законодательной базы для подобного случая не существует. Вы ничего не сможете сделать со мной.

— Юридически не смогу. Можно создать прецедент.

— Да хватит вам, инспектор! Неужели вы не догадались, что на самом деле происходит на планете.

— А что происходит? Расскажи.

— А это уже пункт номер три. В-третьих, вы ошибаетесь насчет крип-крэпа. Крип-крэпа не существует, он только в ваших представлениях некое эфемерное зло, дающее временное наслаждение, а наслаждение — это побочный эффект от философского камня инопланетных технологий.

— А, так вот как это называется? Философский камень?

— Понимаю, смешно звучит, но оно по смыслу ближе, чем крип-крэп. Эта искусственная биологическая субстанция является инструментом, который поможет человечеству стать счастливым.

— Наркотики приносят счастье, согласен.

— Неуместная шутка, инспектор. Наркотики приносят счастье ненадолго. Я же говорю о вечности. Представьте, спустя несколько десятилетий люди полностью покинут этот мир, уйдут в виртуальную реальность и будут жить там вечно. Конечно, в реальном мире останется автоматика, инженеры и техники, что будут поддерживать всю инфраструктуру в исправности, но для этого нужно в тысячу раз меньше людских ресурсов. Ну, сколько там? Миллион? Два миллиона? И это всё сможет сделать крип-крэп. Точнее, биологические нанороботы, которые в состоянии стазиса были обнаружены под поверхностью Марса в янтарной комнате.

— Ты понимаешь, что я тебе не поверю? Да и такое будущее — кошмар.

— В кошмаре жили древние, а скоро… Да что с вами говорить. Вы человек прошлого, вы мыслите устаревшими ценностями. — Кузнецов встал с кресла. — Прощайте. Всё, как я уже говорил, случилось. Нам не о чем беседовать.

— Погоди.

Дмитрий Кузнецов исчез, будто его насильно выключили из сеанса.

Горобец ощутил толчок в спину, машинально расставил руки, чтобы не потерять равновесия, но резко вскочил на кровати. Лоб инспектора покрылся потом. Он снял нейронные передатчики, положив их в органайзер, и попытался сосредоточиться, стараясь припомнить последние мгновения до выхода из сеанса. В обычных условиях система плавно выводила человека из виртуальной реальности. Пробуждение ото сна — вот на что было похоже возвращение к реальности. Сейчас же пружина сжалась, витки сомкнулись и резко разошлись, расталкивая морок виртуала, ударяя в спину погруженного в него человека. Инспектор понял, что кто-то намеренно отключил Кузнецова, а затем и его, кто-то третий присутствовал при беседе, прячась за интерьером комнаты.

В дверь постучали.

Цепь замкнулась, распалась на множество осколков, которые, вначале слившись и растаяв точно лед на раскаленной поверхности, оставили ясное ощущение дежавю.

Горобец открыл дверь.

— Даниэль?

— Вы живы? Значит, пронесло.

— А что, я должен был умереть?

— Да.