11

Дом представлял собой П-образное строение.

Они вышли во двор, оказавшись внутри этой буквы. Ноги буквы скованы металлическим забором и воротами. Рядом с ними их ждал автомобиль.

Бориса, садящегося в салон машины, словно вдогонку клюнула мысль: «Дневники, значит? Гитлера? Вроде Дорн грамотный человек, по крайней он произвел такое впечатление, а верит во всякую чушь. Хотя они обнаружили дневники… Возможно, это подделка. Почему люди готовы верить в самое невероятное и никогда не стараются объяснить загадку простыми словами, то есть не желают сбрасывать покров тайны».

Последние два слова прозвучали искусственно. Конечно, телевидение пользуется этим приемом, то есть цветастыми словами с налетом интриги, как бы намекая на загадочность, но это всего лишь медийный прием. Как существуют в литературе различные способы для удержания человеческого внимания, так и в других областях имеются свои.

Автомобиль, выехавший из ворот, присоединился к колонне легковых машин, сопровождаемых военными.

Оказывается, Игнатов находился до этого времени на территории военного городка. Теперь колонна покинула его, и взору предстали опять бескрайние просторы. Вновь эта плоская земля — поля и поля, а вдалеке полоска леса — зеленая щеточка, порой теряющаяся в дымке. По пути им не встретилось ни одного населенного пункта. Порой казалось, что колонна машин стоит на месте, а двигается только дорога, пейзаж не меняется. «Как здесь могут жить люди? — подумал Борис, — да и можно ли такое назвать жизнью».

Наконец прибыли на КПП.

Игнатов вылез из машины и увидел недалеко нагромождение бетонных плит. Постоянно действующего пропускного пункта здесь никогда не было. Это сооружение впереди построили недавно, но то, что здесь случилось вряд ли можно назвать строительством, больше походило на стихийное собирание плит. Все это не вязалось с жизнью в Мега-Сити. Борис ни на секунду не задумался над тем, где же все-таки существует реальная жизнь. Ему показалось, что любые жизни созидаемые человеком в мирное или военное время в той или иной степени тени идеальных идей, возникающих в чьих-то головах. Это была модель поведения, но не само поведение.

От бетонной конструкции отделился человек и подошел к Игнатову. Незнакомец вел себя спокойно, зная, что делать. Движения его выверены. Он шепнул журналисту:

— За мной. И быстрее.

— Зачем быстрее?

— Иначе убьют.

— Кто? — Борис не чувствовал опасности.

— Те, кто вас привез.

— Но зачем?

— Разговоры.

— Но…

— Бегом.

Они пошли быстрее.

Игнатов бросил взгляд назад. Он не поверил, что те, кто его привез сюда, будут стрелять. Ведь они помогают ему достичь цели.

Казалось, ничего не изменилось. Колонна машин продолжала стоять. Люди, вышедшие из автомобилей, стояли и провожали его взгляд, точно удостоверяясь, что передали журналиста другой стороне. Но люди Дорна смотрели недобро. Борис не мог разглядеть их лиц, но почувствовал спиной скребущийся до сердца взор, и все стали как на ладони. Все превратились в беспомощных насекомых, бегущих по открытому пространству.

«Метров двадцать до КПП», — отметил про себя Игнатов.

Они шли скорым шагом.

— Быстрее! — голос сбоку и чья-то рука коснулась плеча.

Напряжение, как пружина, сжалось готовое выплеснуться наружу агрессией.

Застрекотали автоматы.

Из КПП ответили.

Борис побежал.

Мелькнула бетонная плита.

Крики людей. Что кричали, не разобрать.

Крики резко смолкли.

Стрекотание.

Игнатов провалился в небытие.

Кажется, он споткнулся и ухнулся в бетонные перекрытия, пройдя их насквозь, но на самом деле он скользнул туда, в самую глубь обреченности, где бушевали бесы, наслаждающиеся собственной ничтожностью, низостью и самовлюбленностью. Всё пронеслось, как дикий пляс, как навязчивый кошмар, который тяжело прошелестел занавесом. Мир распахнулся перед Игнатовым, и поначалу он не понял, что произошло. Будто оборвалась пленка, и кинозал накрыла тьма. Тишина царила вокруг, и молчаливый ужас поселился в сердцах невидимых зрителей. Он расслышал голос. Кто-то устало бубнил. Борис поднялся с кресла и попытался всмотреться. Тщетно. Он пошел на звук. Чиркнула спичка, вспыхнул огонек. Он озарил лицо с изогнутой трубкой. Неизвестный прикурил.

— Позвольте, я хотел спросить, — Игнатов замолк.

Спичка потухла, но густой мягкий бас незнакомца произнес:

— Спрашивайте, Борис.

Борис узнал голос. Марсианин.

— Что здесь происходит?

— Апокалипсис.

— Но я ничего не вижу.

— Вот именно.

— А с кем вы беседовали?

— С самим собой. Похоже, Борис, кроме нас здесь никого нет.

Игнатов, выставив вперед руки, осторожно шаг за шагом приближался к марсианину.

— Аккуратней, пожалуйста. Я освещу вам. — Вспыхнула спичка. — Вот так лучше.

На этот раз журналист хорошо рассмотрел пришельца. Тот пристально вглядывался в него, попыхивая изогнутой трубкой. Странная шапочка венчала голову курившего: круглая с небольшими ушками.

— Простите, вы что-то говорили. Так? — спросил Борис.

— Да. Историю рассказывал.

— А о чем она?

— Интересно? Так слушайте.

Опять мягкий бас окутал Игнатова. История началась со слов «их было немного».

— Их было немного. Всего три человека. Естественно, это разные люди, но объединенные единым пространством, ограниченным стальным кузовом легкового автомобиля. Он ехал сквозь вселенскую ночь. Дорога не освещена. Испуганные фары резали мрак. На коленях у одного лежала камера. Люди в машине были журналистами. Водитель уставшими глазами смотрел на дорогу. Он спросил у соседа: «Скоро ли фронт?» Тот пробурчал что-то неопределенное и вновь погладил камеру. Третий, безучастно дремля на заднем сидении, обнимал драгоценную аппаратуру. Нет, он не плевал на мир, просто он знал ответ. У этой войны нет фронта. Ее трещины проходят через сердца людей. Ему снился странный сон. Реальный и в тоже время фантастичный. Он увидел друга. Живого и невредимого, который когда-то работал журналистом. И ему, тому третьему, дремавшему на заднем сиденье, стало тоскливо, но он спрятал боль и горечь. Он неосознанно обнял аппаратуру. Он что-то хотел сказать другу. Что-то важное. Но почему-то позабыл человеческий язык. А там во сне находились еще и другие люди. Они тоже забыли человеческий язык. И от этого немое отчаяние подкатило к горлу, а друг улыбался и успокаивал. Он говорил ему, что всё нормально, что главное, это сберечь аппаратуру. Что-то застряло в горле. Будто кусок льда. И третий пробудился. Посмотрел в окно. Там ничего не было. Ему показалось, что мир находится за миг до рождения. Еще бушует первородный хаос, но скоро польется свет. Но свет не придет. Навстречу пронесся автомобиль. Он был черен, как ночь. Габаритные огни не горели, даже в салоне царила космическая ночь, длящаяся от сотворения мира и до его кончины. Поэтому странно было услышать дикую и громкую музыку в салоне. Затем яркие звездообразные белые вспышки вырвались из незнакомой машины — прозвучал треск автоматной очереди. Война — вот о чем подумали журналисты и не удивились своим выводам, ибо они знали, что кончился последний день перед Апокалипсисом.

Непонятно из каких глубин пробивался свет, поэтому Борис видел рассказчика. Он понял, что находится в кинотеатре, и тяжелая мысль, как медведица после спячки, заворочалась: «Кинотеатр, где сеанс окончен, это как мир после апокалипсиса; тогда не ясно, что делаю я здесь и чего жду?»

Игнатову показалось, что история продолжается, слышен голос, но слов не разобрать, они слились в непрерывный грохочущий поток, будто камни срываются с гор. В последнее мгновение Борис догадался, что просыпается, что грохотание камней на самом деле грохот старой машины.

От удивления он открыл глаза, ибо не поверил, что еще есть в мире старые вещи, хотя за пределами Мега-Сити возможно всё.

Первое, что увидел журналист — пыльное стекло и за ним удручающий простор, и там вокруг не было ни души. Игнатов ощутил вялую беспомощность, точно свинцовый шар прокатился по мозгу, расплющив его до толщины фольги. Пейзаж… На самом деле, в его скудном словарном запасе не нашлось эпитетов, чтобы назвать это.

Их колонна медленно ползла мимо гробов, сложенных штабелями по обеим сторонам на обочинах. Конца им не было видно. Зрелище… Хотя какое может быть зрелище. Ведь это не картинка по телевизору, а реальность. Теперь он в этом удостоверился. Или картинка? Искусно наведенный мирок лучами СМИ, вот только не ясно откуда они били, парализуя лобные доли.

Борис попытался восстановить в памяти все события и отделить явь от сна. Не очень-то это получалось. Начиная от распоряжения редактора, и заканчивая тоннелем из гробов — всё представилось агонией тяжелораненого воображения. Не тело умирает, а сознание, истекая эфирной кровь. «Двусмысленно звучит», — подумалось Игнатову. Эфирная кровь — метафорическая кровь, которой истекает сейчас его сознание, теряя здравомыслие. И, во-вторых, эфирная… Телевизионный эфир…

Борис сидел на пассажирском месте микроавтобуса. Места располагались друг против друга, и взгляд журналиста не мог не встретиться с уставшими глазами солдата.

— Ну, как дела? — спросил тот.

— Да, вроде, так. В порядке. — Борис ощупал пальцами папку.

— Не волнуйся. Документы на месте.

— Да я… А они точно стреляли?

— Конечно, ведь они… — Солдат ненадолго задумался. — Не в себе.

— Так вон в чем дело, а я-то решил…

— А что случилось?

— Да там один рассказал, что нашли какие-то дневники Гитлера, в которых приведена схема чтеца мыслей.

— Ни хрена себе! — хохотнул солдат. — Они что сами думать не умеют?

— Я уже ничего не понимаю в происходящем, — растерянно произнес Борис. — Неужели у них и тени сомнения нет в том, что это неразумно?

— Вряд ли им свойственно сомневаться. Понимаешь, потеря здравого смысла это не крыша дома, которая поехала, а целый дом, который потеряли из вида. Так случилось, что мы слишком далеко отъехали от этого дома.

— Просто пытаюсь разобраться. Есть город, но мир за городом…

— Ничего удивительного. Ты многого не знаешь.

Последняя фраза прозвучала беззлобно и равнодушно, словно солдат неоднократно говорил кому-то еще об этом.

Борис повернулся к окну и старался сосчитать гробы. Через пару минут в глазах зарябило, а в голове взорвалась водородная бомба: смерть одного — трагедия, смерть миллионов — статистика. После взрыва наступила пугающая тишина — ни одной мысли.

— Так ты ищешь сыворотку правды? — вновь заговорил солдат.

— Да.

— Понял из командировочных. Для чего?

— Проверить информацию. Литерный поезд сошел с рельс, и разлилась сыворотка правды…

— Зря едешь.

— Почему?

— Никакой правды нет.

— Значит, только слухи?

— Возможно, правда есть, но приедешь ты к шапочному разбору.

— Посмотрим.

Микроавтобус повернул.

— Куда мы? — спросил Игнатов.

— К границе.

— Граница?

— Там поспокойнее. Меньше стреляют.

Штабеля гробов осталась позади. Вновь появились поля, на этот раз развороченные снарядами. Израненная земля, казалось, получила эти язвы недавно. Игнатов почувствовал запах пороха и перегретого металла. Вдали виднелась обожженная полоска леса. В общем, все тот же самое, только мрачнее и безысходнее. Борис только не смог определится, что было хуже: видеть израненную землю или штабеля гробов.

Проезжая мимо какого-то места Игнатов внимательно рассмотрел людей, снующих среди покореженных кусков металла. Прильнув лбом к прохладному стеклу, подумал о том, а что если он оказался бы пассажиром того, что стало металлической грудой? Но мысль не захотела прокручиваться в сознании, словно шестерни заело — попала между зубьев живая плоть ужаса. Борис отпрянул от окна. Он увидел собственный труп на обочине прикрытый светлым брезентом. Ни лица, ни фигуры Игнатов, естественно, не смог увидеть, так что неясно откуда родилась уверенность. Он вновь посмотрел в ту сторону. Там ничего не было. Значит, показалось.

Солдат сидел и молчал. Борису почудилось, что тот следит за ним. Нет. Солдат спал. Тогда Игнатов тоже решил поспать, но спать не хотелось. Хотелось только закрыть глаза и больше никогда не возвращаться к реальности.

Но он все-таки уснул. Приснился тревожный и рваный сон, не имеющий ни начала, ни конца. В мире больных фантазий увидел солдата пришедшего с войны ради того, чтобы простится с родителями, ведь он уже давно убит, его тело лежит на одном из полей сражений. Борис ясно рассмотрел пепельное поле усеянное трупами, среди которых, метался равнодушный ветер.

Игнатова разбудил спокойный голос солдата:

— Вставай. Граница.

Борис не спросил, сколько времени проспал. Он послушно поднялся и выбрался из микроавтобуса.

Потом ничего не было.

Очнулся он в мрачной комнате на клеенчатом диване. Лампочка под потолком тускло светила. На стене, у которой и стоял диван, висела политическая карта мира. Названия стран были на английском языке. Его взгляд медленно заскользил по ней и остановился на коричневой кляксе, в пределах которой была надпись: «PINDOSTAN KINDOM». Игнатов не поверил и, приподнявшись, всмотрелся в надпись. Все верно. Королевство Пиндостан.

В следующее мгновение журналист понял, что это кабинет Дорна, из которого ушла жизнь. Смерть наждачным языком слизала признаки живого, остались лишь призраки минувшего. Его как за рукав одернули: ты не у Дорна, ты в чужом месте, и ведешь себя, словно это спектакль, что ничего серьезного не случилось. Страха не было. Ужаса перед близкой смертью он не почувствовал, будто стало ему это не свойственно. Вынули из Бориса часть внутреннего механизма, отвечающего за эмоции.

Игнатов мысленно представил, что стоит среди заснеженного поля и на тысячи километров никого.

Спектакль?

Шоу?

Он осмотрелся и осознал, что действительно на тысячу километров нет людей.

Борис прошелся по комнате, глянул в окно — никого, только большая открытая местность, и вдалеке виднелась площадка с самолетами.

Затем он направился к выходу и дернул ручку. Дверь поддалась. Осторожно прокрался по коридору. Остановился и прислушался. Стояла ватная тишина. Дальше спустился вниз. Шаги по ступеням прозвучали неестественно: невнятный хруст, словно идешь по осколкам чьей-то совести.

Оказавшись на улице, Игнатов вновь осмотрелся. Людей нигде не было. Он почувствовал, как холодок пробежал по спине. Такое чувство, что находишься в зоне радиоактивного поражения. Всех давно эвакуировали, а о тебе забыли в суматохе.

Он направился в сторону бетонной площадки, где стояли самолеты. Они оказались так называемыми частниками. В каждом имелось по два места для пилота и штурмана. Летательные аппараты были странными на вид. Они походили на очищенные початки кукурузы, к которым приделали крылья и хвостовики.

Недолго думая Игнатов запрыгнул в кабину одного из них, запустил двигатель, посмотрел на показания приборов — все в порядке. Рядом обнаружилась кожаная сумка для документов. В ней лежали план-схема этой местности и маршрутная карта, где красным маркером помечен воздушный путь отсюда и до Мега-Сити. Казалось, на бумаге нарисована медуза со щупальцами разной длины, а исходящий из нее тонкий красный след напоминал кровоподтек.

— Что за… — удивился Борис.

Самолет предназначался для рейсов на Мега-Сити? Но насколько знал журналист, самолеты подобной конструкции не летают над городом, да и зачем кому-то чужому летать отсюда и туда? Кому вообще может прийти в голову преодолевать сотни километров…

Он оборвал мысль.

Несмотря на безумие, Игнатов вывел самолет на взлетную полосу и поднял его в воздух. Все время он следил за топливом, но стрелка застыла в положении «полный» и почти не двигалась. Глядя на прибор, он потерял чувство реальности. Это не с ним и не здесь. Сейчас его тело и сознание находятся в другой точке пространства и времени, далеко отсюда, на краю вселенной, возможно, он всё также продолжает лежать без сознания в том заведении, строение которого похоже на общественный туалет. Да и не обязательно там. Где угодно. Когда угодно.

Мысли заплясали и закружились вихрем. Он ничего не соображал, лишь следил за приборной панелью, но она все время показывала то, что Игнатов хотел видеть. Она успокаивала: полет проходит нормально. Но второе сознание, родившееся только что, грудным ребенком плакало и кричало о помощи.

И вот появился Мега-Сити. Впереди быстро всплыли два небоскреба, кажется, торгового центра, но Игнатов ловко увел машину от столкновения.

Заработала связь.

— Борт номер… Простите, у вас какой борт?

— Я не знаю, — ответил растерянно Борис.

— Что значит, не знаете?

— Я случайно попал на самолет.

— Вы издеваетесь? Как вы можете случайно попасть на борт? Вы что, пьяны? Хотя нет, по голосу… Вы что, бесчувственный груз, посылка, что вас запихнули…

— Я…

— Катапультируйтесь. Вас придется сбить. Вы угроза демократии.

— С ума сошли! Я сотрудник журнала Борис Игнатов!

— Да хоть Игнат Борисов! Катапульта!

После секундной тишины радио вновь заработало.

— Игнатов!

— Шеф?!

— А кого ты хотел услышать? Короче, у меня мало времени. Статью о евадамитах видел. Молодец. До встречи.

— Да меня могут сбить! Какая к черту встреча!

— Я лично напишу отличный некролог, не волнуйся. До встречи на похоронах.

Опять секундная тишина.

— Суки! — завопил Игнатов.

Он со всей силой ударил по тумблеру, но радио не отключилось. Заговорил бесполый голос:

— Внимание оператору! Ваш борт находится над территорией Мега-Сити. Начинаю автоматический сброс сыворотки правды. Пять. Четыре. Три. Два. Один. Распыление началось.

Борис бросил взгляд по сторонам. Он летел среди зданий и каким-то чудом еще не разбился. Ему показалось, что на него направлены удивленные взоры горожан.