2

Руки вандалов не коснулись телевизоров. Они были замаскированы зеркальными стенами. Музыканты, конечно, знали о существовании видеопанелей, которые проявлялись, как только посетитель хотел что-нибудь посмотреть. Для этого достаточно взять беспроводные наушники из пенала внизу зеркала, отражающая поверхность исчезала под действием электрических импульсов, обнажая темно-серый прямоугольник. Панель начинала светиться. «Интересно, — подумал Бен, — отчего их волнует лишь музыка, ведь по телеэкрану тоже…».

Он не додумал мысль, взял наушники из пенала, вставил в уши и занял другой тренажер: сел расставив ноги. Экран загорелся. Наклонами головы налево и направо переключил каналы, нашел информационный блок. Взявшись за рычаги тренажера, и упираясь локтями в подушки начал монотонные движения, как ему показалось, попадая в ритм новостного потока.

Первая новость касалась сыворотки правды. Бен не особо вслушивался, больше смотрел. Картинка была живописной: открытое безлюдное пространство, словно обворованное. Какие-то песчаные рыжеватые насыпи, походившие на поверхность далекой чужой планеты, занимали всю видеопанель. Насыпи скучали по деятельным человеческим рукам, и только железнодорожное полотно говорило, что руки здесь побывали. Что хотел сказать этим оператор, не ясно. Наверно, показать рельсы, по которым угнали литерный поезд с сывороткой правды, но всё это виделось Бену таким нереальным, ведь сама сыворотка оказалась мифом. Конечно, он — прогрессивный писатель, фантазии ему не занимать, и можно додумать вымышленный мир, в котором люди верят в существование подобных чудодейственных веществ, но, самое главное, новости не дали определенности, словно журналист, говоривший за кадром, то ли что-то скрывал (это маловероятно), то ли ему была неинтересна тема репортажа (это вероятнее всего).

Следующим шло короткое интервью с Константином Кондратьевым. Он был совладельцем корпорации «BIOTEC».

— …Удивительно то, что мы стоим на пороге тридцать первого века, а великая загадка всех времен — человеческий мозг — так и не разгадана. Конечно, операции по 3D-принтингу позволяют штамповать в промышленных масштабах любые органы, кроме мозга. Трансплантация отошла в прошлое. Только страны третьего мира, пусть и успешно, используют это древнюю биотехнологию, но мозг… Поймите, никто не смог создать точную его копию.

— А нейроволокна?

— Да, они являются составными частями головного мозга, но воспроизвести детали — это одно, а заставить их работать в связке мы не смогли. Я думаю, что проблема заключается в том, что до сих пор не определено понятие сознания. Казалось бы, всё просто. Оно, вроде, находится в мозге, в этом самом большом, если так можно говорить, нервном узле, но каким-то невероятным образом сознание не до конца тождественно нейроволокнам в голове. Здесь проблема не биологическая, а, наверно, онтологическая.

— Это похоже на идеализм…

— Вовсе нет. Возможно, я неточно выразился. Онтология — наука о бытии и, кажется, мы несколько столетий копали не в том направлении, изучали не ту сторону бытия. Я не хочу сказать, что суть сознания надприродна, скорее всего, сознание имеет иную природу, которую мы до конца не познали.

— То есть, чтец мыслей — вполне материалистичен?

— Да. Что такое мысли? Это электрические импульсы. Мы знаем, где они возникают, мы знаем их форму, или, как говорят нейромантологи, модулярность, то есть мы можем их расшифровать, но не знаем причин возникновения. Мы в силах прочитать мысли умершего человека до определенной степени: пока мозг не умрет окончательно, но мы опять-таки не можем вернуть полноценную жизнь мозгу, потому что…

— Сознание?

— Именно. Оно будто во время смерти покидает мозг. Оно, как я уже сказал, не тождественно нейроволокнам в голове каждого человека, хотя… Вроде бы… И тождественно. Меня настораживает подобная неопределенность. Я многие года размышлял над этой проблемой, словно стоял перед неприступной стеной, силясь отыскать брешь в ней. Я могу сказать вам точно только одно: сознание имеет другую более сложную природу, а головной мозг есть часть этой природы. Образно выражаясь, мозг — маска на лице сознания.

Получается, решил Бенджамин Ян, сознание способно пользоваться другим мозгом. Если он, действительно, маска. Но всё это гипотеза…

Далее…

Кулинарное шоу началось почти без рекламных пауз. Короткая презентация-прокладка межу передачами, демонстрирующая еще одну ненужную вещь для повседневности. И вот, театр одного актера, ибо женщина в полном одиночестве на кухне руководила гастрономической симфонией. Порхала от одной рабочей поверхности к другой, говорила быстро, ворковала, обращалась к невидимому зрителю, но создавалось впечатление, что зритель как раз находился в студии. Он прятался за камерой, возможно, это был сам оператор. На блогершу женщина не походила, так как не наблюдалось в ней нарочитой пошлости. Всё выглядело прилично и в то же время…

Бен, задумавшись, перестал делать механические движения.

«И в тоже время что?», — спросил сам себя писатель и сразу нашелся: — … и в тоже время атмосфера какая-то противоестественная, но это придает шарм, манкость, флёр, и да, имеется куча слов кроме всех прочих, потому что человеческий язык безграничен, вариативен, он рождает новые звуки и новые смыслы. Язык пластичен, его нельзя убить. Ведь забрасывать его словесным мусором можно, но бесполезно, он скинет шелуху и оставит себе самое необходимое. Кстати говоря, те самые музыканты общаются между собой на архаичном языке, который был порожден виртуальный средой и был популярен тысячу лет назад. Кто знает, кто знает…».

Бен ни разу не слышал музыкантов, как они беседуют. Писатель решил, что эти террористы на самом деле являются террористами в кавычках. Так, мелкие хулиганы. Перерезали провода аудиосистем и на этом их терроризм закончился. Мега-Сити, пронизанный насквозь радиосигналами, может создавать помехи, а древние металлические проводники, спрятанные в экраны, предпочтительнее, но они слабое место и лакомый кусок…

«Лакомый кусок, — разочаровано под нос пробубнил писатель, — какая пошлость, какой штамп».

Бенджамин Ян поменял положение на спортивном снаряде: сел спиной к видеопанели. Он только слышал восторженный голос ведущей, которая готовила очередное гениальное блюдо. Он удивился словосочетанию «гениальное блюдо». Странно было применять его к мертвой материи. Какова гениальность блюда? С человеческой гениальностью проще: чем больше производит шума его творение в пространстве и во времени, тем оно гениальнее. Раньше думали, что hype (шумиха и показуха), есть нечто, что противопоставляется настоящему таланту или гениальности, гений не опускается до сотрясания общественного воздуха, но оказалось иначе: ошибались и те и другие. Hype — всего лишь свойство художественно одаренной индивидуальности, можно сказать, приятный бонус, забавная виньетка на творческом узоре личности.

Бен вернулся к слову «блогерша». Оно — символ пошлости, безвкусицы и безвкусности. Также как и «блогер». Пресность и очевидность. Hype без таланта. Бен вспомнил, как недавно в сети одна блогерша вела стрим на собственных ягодицах. Конечно, никто ягодиц не видел, на них была напялена ткань для хромакея, отчего само собой возникал в чате вопрос: это стрим или намек на стриптиз? Забавный неологизм возник тогда: стримтиз. Смысл его — верх пошлости. Некоторым понравилась такая находка, другие обозвали блогершу силиконкой, то есть силикон вместо мозгов, ибо придумать идею с ягодицами можно лишь при добровольном отключении мозга, или при отсутствии оного.

Бен повернулся к экрану. Ведущая заканчивала. Она испекла булочки с корицей. Они представляли собой спирально закрученные башенки, словно замки из песка, которые слепил, играя, ребенок. Оставалось заварить сладкий зеленый чай. «Какой аромат, послушай!». Ведущая поднесла тарелку фисташкового цвета к камере. Булочки были уложены на посуде по спирали. Бен вспомнил запах корицы. Воображаемый запах тонкой струйкой проник в мозг и стал беспокоить. Мысли потекли в направлении кафе. «Неплохо бы», — капнула машинально мысль, растворившись в приятном ожидании. Писатель представил, как после душа зайдет домой (надо взять забытый фитнес-браслет) и отправится перекусить.

Телемагазин скользнул душным призраком мимо слуха и зрения. Бен не запомнил, что там предлагали купить. Очередной завуалированный приказ: звоните немедленно и кроме этой ерунды вы получите еще одну ерунду бесплатно. Такое впечатление, что без этой ерунды нормальному человеку невозможно прожить ни дня, но поскольку монтажные кадры в телемагазинах всегда зациклены, постоянно теряешь смысл происходящего. Даже не смотришь как кролик на удава, скорей уж как баран на мертвые письмена.

Бен выключил телевизор, вернул наушники в нишу под зеркалом и отправился в душ.

В душе переговаривались два человека. Писатель заметил их раньше в зале. Они тоже сидели за снарядами в наушниках и смотрели другие каналы.

— Что-то эти музыканты…

— Что ты сказал?

— Я говорю, музыканты!

— Музыканты?

— Да.

— Что музыканты?

— Ну, язык…

— Язык… А! Язык?

— Да. Слышал, как они говорят?

— Откуда?

— В сети…

— В сети есть что-то?

— Да.

— Не смотрел. Не попадалось. Да и не интересно.

— Их нет в рекомендациях.

— Серьезно? То есть, ты копал в сети?

— Интересно же!

— Ну, и что?

— Архаика.

— М?

— Ну… Пример. Слушай…

И незнакомец, как показалось Бену, выдал поток бессмысленных слов: «…Плюс один — Абанамат, креатив замутный бу — Урлы солью ибу аццкий отжег — Тема, мля, красавчег — Драже йесчо — АД2 — Позже — Ок, пышы йесчо — Замут дрочеров, падонги полосатые джыдаи — в газенваген».

По пути домой Бен вновь встретился с Юджином в лифте. Он нес в руке пакет.

— Я думал, ты на работу уходил, — сказал писатель.

— Нет. Работаю я на удалёнке, а это… — Юджин открыл пакет. — Заказ забрал.

Сосед показал содержимое. На дне лежали несколько кусков ароматического мыла.

— Для ванной?

— Да. Редкие экземпляры. Не у каждого производителя такие есть, не в каждом магазине купишь.

— Я пользуюсь жидким.

— Жидкое мыло для меня жидковато. — Юджин хихикнул. — У твердых сортов двойное назначение: можно мыться, или кладешь на полотенцесушитель, и оно ароматизирует воздух.

Писатель вспомнил, какие раньше были ароматы: сильные и навязчивые; некоторые ощущались носоглоткой почти физически, и ощущения эти дискомфортные: точно шерстяную ткань, пропитанную духами, пытались запихнуть тебе в нос. Сейчас существовала иная мода на парфюмерию. В городской тесноте спросом пользовались запахи дающие атмосферу и отчужденность, это были только намеки на ароматы и свежие ветры безлюдных пространств.

Зайдя в квартиру, Бен сразу направился на кухню и взял фитнес-браслет. В системе висел один вызов: звонил литературный агент Корнелий, который оставил звуковое сообщение: «Привет. Ты, конечно, возразишь, что можно и по телефону обсудить, но я предлагаю встретиться с глазу на глаз. Это касается твоих творческих планов. И еще раз: лучше приходи ко мне. Жду. Заранее спасибо за понимание».

Писатель знал прекрасно, о чем пойдет речь, поэтому тема ему надоела, обсуждать ее не было желания, скулы сводило от судорог и от ощущений, будто холодная и липкая слюна скапливалась за щеками, слова запутывались в языке и вязли на зубах. «Неужели опять?», — тоскливо всплыл вопрос, пока Бен надевал браслет.

За стенкой прозвучали гулкие удары, длились они меньше минуты, затем сменили ритм, это Юджин включал музыку, настраивая акустическую систему и выбирая композицию по вкусу. В третий раз мелодия зазвучала глухо. Что-то медленное и еле слышное, словно человек включил громко динамик на большой глубине под водой.

Корнелий Шнапс жил недалеко. Минут за десять Бен добрался до его дома пешком, пройдя узкие улицы Мега-Сити, подсвеченные даже днем россыпью искусственных разноцветных огней. Они походили на пульсирующие точки и нити, будто миллионы дрессированных светлячков и причудливых многоножек оккупировали строения. Бенджамин Ян машинально бросал на них взгляд и невольные мысли о насекомых плавно перетекали на мысли о горожанах. Множество человеческих жизней светились в мегаполисе: зажигались, светились и тухли.

Писатель вошел в лифт, поднялся на нужный этаж и позвонил в квартиру литературного агента.

— Привет. Проходи.

— О чем говорить будем?

— Я же сказал в сообщении. Выпьешь?

— Пожалуй. Неалкогольное.

— Микролад?

— Давай.

Корнелий указал на диванчик изумрудного цвета похожий на большую плюшевую игрушку утратившую сходство с каким-либо животным. Шнапс протянул Бену стакан. Кусочки льда приятно звякнули.

— И? — начал прогрессивный писатель.

— Ты сам знаешь. Я только жду гарантий. Сколько ты в литературе? Двадцать лет? Дебютный твой роман «Осенний визаж» вышел в две тысячи девятьсот семьдесят девятом. Да, двадцать лет прошло.

— А рассказы?

— Что рассказы? Сборники рассказов — это хорошо, но рассказы — пшик. Читатель ждет монументальной истории.

— На таких скоростях живем, и в мелькании времени всем хочется романа?

— Роман дает погружение надолго в иной мир, дает возможность отвлечься от мелькания. Ладно, ты ушел от ответа.

— В следующем году.

— Точно?

— Да. — Бен сделал большой глоток микролада и поставил стакан на столик из искусственного хрусталя. — Тебе лучше, чтобы я по одной толстой книги в год писал?

— В идеале, конечно… Да. Именно. По роману в год.

— Зачем?

— Будешь всегда в творческой форме. Да и коммерческая составляющая… — Корнелий потер указательный и средний палец о большой палец, отсыпав в пространство невидимые монеты.

— С таким графиком я испишусь быстро. Буду гнать пустоту. Графомания.

— Графомания, дорогой Бен, это медицинский диагноз.

— Тогда профессиональное выгорание.

— Были же раньше писатели, которые…

— Их обстоятельства подгоняли. Я могу себе позволить хоть целую жизнь работать над одним романом.

— Хорошо, что у тебя есть имя, поэтому можешь позволить.

Корнелий Шнапс наконец сделал глоток из своего стакана, продолжая держать его в правой руке.

— Я сейчас в ресторан. Может, вместе сходим? — спросил писатель.

Корнелий, глянув на левое запястье, произнес:

— Одиннадцать часов. Не рано ли для обеда?

— Перекусить.

— Тогда пошли.

По пути Бен попытался вспомнить имена современных плодовитых писателей, выдававших в год по книге. Не обязательно это были толстые романы, это могли быть сборники рассказов и повестей.

Чего же хочет Шнапс? Продажи его книг не падают. Если не каждый год, то хотя бы через год выходят переиздания: необычно оформленные книги с применением натуральных и искусственных материалов, по содержанию это всевозможные компиляции. Некоторые из них писатель считал неудачными, но чем неудачней оказывались сборники, тем ярче оформление. Можно ли назвать их со временем библиографическими редкостями? Да, но отчасти, так как Бенджамин не мог поставить знак равенства между формой и сутью книги, ибо, уравнивая в силе два аспекта издательского продукта, следует говорить и о ценности этого продукта вообще. Бен решил, что гармоничное соседство эстетики и наполненности текста — гарантия того, что в будущем книга станет ценным экземпляром на рынке.

Чтобы не залезать в дебри рассуждений, он вернулся к именам коллег по писательскому цеху.

Плодовитыми считались…

Кэролайн Уильямс.

Лара Рей.

Ричард Боман.

Эмир Уолкер.

Джина Гриф.

Стивен Барр.

Элеонора Джонсон.

Шон Говард.

Линда Белл.

Брендон Денишхофф.

Артур Вандерман.

Последним из списка плодовитых авторов сидел в ресторане, в который вошли Корнелий и Бенджамин. Вандермана невозможно было не заметить. Он сидел за столиком, который располагался у окна ближе к входу в заведение.

Ян не считал Вандермана чистым писателем. Вандерман пытался усидеть на двух стульях: первый — простой и лаконичный стул писателя, а второй — более изысканный и местами вычурный по стилю стул философа.