6

На семьдесят шестом этаже случились перемены, и шестым чувством Бен понял, что изменения оказались дурными, неприятными и мерзкими, хотя откуда вырос этот липкий комок чувств, подобный смолистой субстанции? Сколько не смывай и не отдирай его, он оставляет заметные следы, точно клеймит тебя. Почему они — перемены эти — обязательно должны быть дурными, липкими и мерзкими, отчего, например, не плохие? Негативные? Как негатив древней фотографии: вроде все и всё на местах, ничего не поменялось, но инверсия света породила неприятие запечатленного навсегда мира в снимке.

Прогрессивный писатель уловил это нечто, затем краем уха выудил из коридорной тишины неестественный звук, акустическая форма которого была ненавязчивой, но неприятной. Так иногда в какофонию городской жизни пробьется чужеродный организм. Он и произвел этот тихий замогильный звук.

Бен заметил приоткрытую дверь в квартиру Юджина, яркий и плотный белый свет, услышал тихие разговоры.

Раньше писателя голоса за стеной не удивляли и не волновали, он к ним привык. Юджин часто водил к себе друзей и знакомых. Вели они себя воспитанно: особо не шумели, музыка (или ритмичные звуки похожие на музыку) не играла громко, иногда глухо всплывали разговоры, отчего-то напоминающие дискуссии, переходящие на повышенные тона. О чем они спорили, а это действительно походило на спор, неизвестно, но затем громкость спадала, и опять посиделки Юджина с друзьями превращались в респектабельный вечер.

Иногда за стеной наступала полная тишина. Как позже писатель узнал от самого же соседа, что его не было несколько дней: Юджин ездил к знакомым в приморскую часть Мега-Сити.

Сейчас же голоса за приоткрытой дверью показались чужеродными. Скорей всего, решил Бен, оттого, что дверь приоткрыта и это неестественно.

Он не успел пройти в свою квартиру, от Юджина вышел человек явно старше Бенджамина, или просто никогда не посещавшего косметолога. Есть в городе группа людей, которая пренебрежительно относится к внешнему проявлению здоровья. Такие люди могут одновременно не употреблять алкоголь, табак, посещать фитнес и быть безразличными к состоянию кожи. Тела таких людей слегка мускулисты, они с призрением относятся к физическим истязаниям бодибилдинга. Возможно, незнакомец был из когорты антигламуристов.

Он, лицом похожий на грустную сову, быстрым шагом приблизился к Бену.

— Добрый вечер. Бенджамин Ян, верно?

— Да.

— Сосед Юджина Барета, так?

— Да.

— Вы сегодня его видели?

— Конечно… Но…

— Простите, не представился. — Мужчина показал пластиковое удостоверение, отогнув ворот одежды. — Николай Горобец. Инспектор полиции Мега-Сити Приморского округа.

— Конечно, я сегодня виделся с Юджином…

Николай пристально посмотрел в глаза Бенджамину, ожидая продолжение фразы, и писатель коротко рассказал о двух встречах: вначале дня, когда Бен спускался на лифте и после посещения спортзала.

— Забирал заказ? — уточнил инспектор.

— Да. Не знаю, что за заказ… Хотя нет, вспомнил. Это было твердое мыло в прозрачной упаковке. Он мне еще показал...

— Мыло? Это интересно. Хорошо. Пройдемте к господину Барету. Не беспокойтесь. Пустая формальность. Опознание.

Бен только кивнул.

Они вошли в квартиру. Писатель заметил молодого напарника-полицейского, который что-то печатал в планшете. Напарник на мгновение поднял взгляд на вошедших людей и опять погрузился в протокол.

В воздухе витал цветочный аромат, он стал сильнее, когда инспектор провел Бенджамина Яна в ванную комнату. Ванная была заполнена водой, в воде лежало на спине тело Юджина. Голова его была приподнята и покоилась на шейной надувной подушке, а сама подушка крепилась шнурами к бортам ванны. Тихо играла расслабляющая музыка в стиле «новая грань». Звучали одинокие японские флейты и невнятные природные шумы.

— Это он? Юджин Барет?

— Да.

Бен осмотрелся. На косметической тумбочке лежал проигрыватель, похожий на хоккейную шайбу. Оттуда и играли флейты. На змеевике осушителя для полотенца лежал цельный кусок мыла, напоминающий большую прозрачную зеленого цвета пилюлю.

— Даниэль! — крикнул инспектор. — Пакет покажи господину Яну.

Напарник встал в дверном проеме ванной комнаты, показывая пакет и его содержимое.

— Это он. Тот заказ, — подтвердил Бен.

— Спасибо, Даниэль.

— Что дальше? — спросил напарник. — Протокол я набросал…

— Вызывай «BIOTEC». Ну, и скорую помощь. Патологоанатомический отдел. Но сначала «BIOTEC».

— Стоит ли?

— Давай, вызывай, — устало вымолвил Горобец.

Даниэль ушел в другую комнату.

— Что случилось? — невпопад спросил писатель.

— Сами видите.

— Я о… Как он умер?

— Что-нибудь слышали о крип-крэпе?

— Крип…

— Крип-крэп. Психоделический наркотик.

— Нет.

— Может, оно и к лучшему, — задумчиво произнес инспектор. — Вы можете идти к себе, но никуда не уходите. Потом, если понадобитесь, мы к вам заглянем, а сейчас… — Они вышли в зал. — Вызвал? — Даниэль кивнул. — А сейчас отдыхайте.

— Можно вопрос?

— Конечно.

Бен и Николай задержались в коридоре у открытой двери в квартиру Юджина.

— Вы назвали «BIOTEC»…

— Они сотрудничают с полицией, если не знали. Постмортальное нейросканирование. Слышали?

Об этом писатель слышал поверхностно. По сути, оно ничем не отличалось от нейрограммы головного мозга живого человека. Разница была лишь в том, что у трупа мозг сохраняет рефлекторную активность даже после фактической смерти. Можно ли назвать это необратимой клинической смертью, Бен сомневался, хотя такой термин мелькал в научно-популярных и околонаучных статьях. На самом деле жизнь мозга без кислорода являлась тихой агонией нервных связей, и цель постмортального нейросканирования — успеть «снять» как можно больше «следов» памяти с тех нервных волокон, которые не подверглись деградации.

Бен вошел в свою квартиру, осторожно прикрыл дверь и машинально засунул руки в карманы. Пальцы правой руки наткнулись на бумагу. Это оказалась расписка «полуночного квеста». Он скомкал ее и отправил в утилизатор. Затем подумал о диске: «Может тоже следом кинуть в утилизатор?»

Писатель взял запись, но вместо того чтобы избавиться, прослушал ее вновь: «…Не будет ничего нового. Просто поставят унитаз среди белоснежного кафеля, крышку опустят, а стыки обработают sealant, чтобы нельзя было поднять крышку и сделать соответствующее дело. Но это будет новым словом in art — так скажут пластиковые пророки, а конец-то близок, его не отсрочишь этот персональный апокалипсис, поэтому я заканчиваю. Приятного…».

Лоток с диском выехал из устройства.

На самом деле, не стоит прятать запись, обыска в его квартире не будет, причин для обыска нет, ордера нет, да и право на личное пространство никто не отменял, а эти слова террористов не более чем словоблудие, в них много пафоса и искрометности, но нет содержания. Красивая обертка, прячущая пустое тело звуков, сотрясание воздуха квартиры ради создания эффекта сотрясения мозга, но никакого сотрясения и потрясения тирада не вызвала. Звук пуст. Предложения и фразы, ради самих предложений и фраз. Это похоже на современное искусство. Если раньше искусство хотя бы делало вид, что оно создает новое и надмирное, то теперь даже нет иллюзии работы с метафизическими концепциями. Усталость и импотенция духа, инфантильность, асексуальность, вербальная и визуальная дряблость образов — вот и всё искусство. Безобразие — это отсутствие заряженных пассионарностью образов и символов. Импотенция во всем. Даже индустрия порнографии стала асексуальной немощной и беззубой старухой. Что делать порнографии в полностью поронграфированном мире? — Исчезнуть.

В дверь позвонили.

На пороге стоял Даниэль.

— Здравствуйте. Много времени я у вас не займу…

Полицейский показал планшет.

— Да, конечно. Только на пороге не стойте, проходите. Садитесь. Микролад?

— О, было б неплохо.

— У меня есть клубничный.

— Пожалуй.

Бен налил гостю и себе. Они расположились на кухне. Даниэль, бросив взгляд на фитнес-браслет писателя, что лежал рядом с кофемашиной, продолжил:

— Здесь файл протокола, в котором говориться, что вы опознали Юджина Барета. Ознакомьтесь. Под текстом квадратная рамочка. Если согласны, приложите к квадратику большой палец.

Бен прочитал внимательно небольшой текст на планшете и оставил отпечаток.

— Благодарю. — Даниэль вновь посмотрел на браслет писателя, затем наполовину опорожнив стакан с напитком, спросил: — Я сейчас задам, возможно, странный вопрос, но… Господин Барет не упоминал музыкантов. Я имею в виду ту террористическую организацию.

Внутри на мгновение похолодело, и писатель физически ощутил, что диск с записью сам выползает из ящика и зигзагами движется в сторону полицейского.

— Нет, не упоминал.

— Не удивляйтесь. Есть подозрение, что музыканты — это один из каналов распространения наркотика крип-крэпа и… — Даниэль глянул на запястье. — Скоро явится «BIOTEC». …И поэтому нам важна всякая информация, даже несущественная мелочь.

— Юджин ничего не говорил о музыкантах. А можно вопрос задать?

— А вы любопытный. Хотя для писателя это нормально. Что за вопрос?

— «BIOTEC». Постмортальное нейросканирование. Разве это не похоже на чтение мыслей? Ведь можно прочитать сохранившиеся воспоминания, восстановить картину преступления, как бы отмотать время назад.

— И найти канал трафика?

— Да.

— Господин Ян, сразу видно вы не посвящены в детали, так сказать, в специфику. Постмортальное нейросканирование это вам не кино посмотреть. Во-первых, человеческая память не является библиотекой, где все систематизировано и классифицировано. Там нет каталогов, там сплошной хаос и только сам хозяин собственных воспоминаний более или менее разберется, но хозяин мертв. Представьте себе, что вы пришли в библиотеку, архивариус которой изобрел свой принцип каталогизации, а сам скрылся в неизвестном направлении. Более того, он не оставил ключа, что поможет расшифровать принцип каталогизации. Во-вторых, мы сканируем умирающий мозг, а значит, какие-то «экземпляры книг» уже утеряны безвозвратно. Мозг — это огромный нервный узел. Внутренняя библиотека разрушается быстро, но не сразу вся. В-третьих, крип-крэп вносит коррективы. Если б он просто разрушал нейронные связи, так он еще провоцирует ложные воспоминания. Наконец, в-четвертых, ребята из BIOTECа рассказывали, что ложное воспоминание может возникнуть и не под действием наркотиков, а в результате естественных жизненных причин. Например, как защитная функция психики. Постмортальное же бытие мозга само по себе создает ложь, потому что нейроны гибнут. Они, сотрудники BIOTECа, говорили мне: представь себе керамический сервиз из чашек, блюдец и иных столовых предметов. Так вот, умирание мозга это как если б этот сервиз кокнули. Результат — куча осколков. Причем несколько черепков теряются сразу. И есть ошибка соединить осколок от чашки с осколком от блюдца. Вот так и возникает ложная информация. При этом, конечно, имеется в виду, что каждое законченное воспоминание является столовым прибором. — Даниэль опять глянул на запястье. — Черт, заговорился я с вами. Спасибо за микролад. Пойду.

Бен проводил полицейского до двери.

Сразу после его ухода послышались шаги от лифта.

Писатель глянул в приоткрытую дверь и увидел двух людей в медицинской спецодежде и еще одного, что был одет в белую рубашку и черные брюки. Последний, видимо сотрудник BIOTECа, нес пузатый чемоданчик из серебристого рифленого металла.

Бен прошел в зал и включил телевизор на случайный канал. Его не интересовала та информация, что потечет из динамиков, хоть смысл ее он и улавливал. Внешний шум лучше настраивал писателя на копание внутри себя, и среди словесных огрызков, что метались в сознании, гигантским китом плавал вопрос: почему люди употребляют наркотики? Наркотики приносят временное удовольствие? Да. Они вызывают привыкание? Да. Они разрушают тело, начиная с нервной системы? Да. Каждый знает об этом, но что становиться триггером, толкающим на первый шаг. Словно кто-то или что-то действительно толкает его в спину, и он перешагивает через запрет, через знания, он обесценивает прошлый опыт человечества, весьма богатый опыт наркотических средств сильных и слабых. Неформально алкоголь и табак признают наркотиками в среде ярых последователей здорового образа жизни, и даже если человек не злоупотребляет выпивкой и курением, то ЗОЖники презрительно вешают ярлык наркомана. Наверно, ЗОЖники так самоутверждаются.

Бен перевел внимание на экран. Смотрел он на него рассеяно, как в расфокусе, в основном слушал. Передача, идущая по каналу, была ему знакома: «Гламур & Дискурс». G&D.

— Вы говорите «самоубийство» или «суицид», но вы действуйте в рамках давно устаревшей христианской парадигмы, где самоубийство признавалось страшным проступком. Вам известен религиозный мем о человеке-предателе и самоубийце — Иуда, — что не стал апостолом. Это его личное дело: наложить на себя руки. Возможно, он стал жертвой собственных предрассудков, смешал понятия учителя, спасителя человечества и благостного правителя еврейского народа.

— Но мы не будем в это углубляться, хорошо?

— Естественно, ибо уйдем от темы. Я предпочитаю такого рода поступок именовать нейтральным словосочетанием «добровольный уход из жизни».

— Как выдержка из протокола.

— Хм, пусть так, зато без пафоса.

В «Гламуре и Дискурсе» столько много разных экспертов появлялось. Они приходили на передачу, садятся на диван рядом с ведущим и, как бы в непринужденной беседе обсуждали серьезные темы: «а вызнаете, что будет, если…», «а поболтаем-ка мы сегодня о…», «а что вы скажите насчет…».

Сегодня говорили между делом насчет самоубийства. Перед диванчиком стоял кофейный столик, на нем: аккумуляторный электрочайник, две чашки с кофе и модель виселицы — всё это должно настраивать на приятную беседу. Причем гость не обязательно был экспертом в обсуждаемой теме, хоть он и назывался экспертом по инерции и заведенному этикету на передаче. Диванный критик мог быть профаном, главное, говорить уверенно и аргументировано, аргументы собеседник, конечно, словно фокусник из шляпы, доставал из своей головы. Эти мысленные зайцы прыгали по студии, мельтеша.

Бену мысленные зайцы не мешали.

— Понимаете, хочется задаться вопросом довольно серьезным: а не является ли добровольный уход из жизни проявлением высшего человеческого самосознания? Как известно, животные не способны на добровольный уход, их прочными цепями держит инстинкт-привычка жить, а человек же…

— А самопожертвование ради собственного вида не может считаться добровольным уходом из жизни?

— Нет. Здесь рулит идея. При самоубийстве же, простите меня за это казенное слово, мы не знаем об идеи. Не знаем о ней достоверно всей, так сказать, глубины. Тот же Иуда. Не из-за денег же удавился, не из-за того, что предал учителя. Предатель на самом деле за таким странным поступком спрятал истинные мотивы. Тот, кто добровольно уходит из жизни, имеет внутри себя идею. Но дело в том, что эта идея, конвертируемая в действие, не направлена вовне. Оно — действие это — направленно внутрь себя. Соответственно, и идея устремлена на себя, она не презентуется в объективность, она не показывает себя нам.

— Но вы не отказываете человеку в ритуальном самоубийстве, то есть в смерти ради какой-то идеи?

— Что вы, нет, конечно. Но я признаю это атавизмом. Если идея требует расстаться вас жизнью, то я бы сказал так: это плохая идея. Она не стоит внимания. Ведь согласитесь, выглядит нелепой публичная реализация самоубийства, подкрепленная как бы высокой идеей. Например, показать превосходство одной метафизической концепции над другими концепциями посредством столкновения пассажирского самолета с двумя башнями. Дикость же!

Писатель выключил экран.

Его продолжал мучить вопрос: зачем Юджин принимал наркотики и убил себя? Думал ли он о последствиях? Думал ли он о передозировке? Какая идея мучила его? Или никакой идеи и не было?