9

Борис с минуту смотрел в черный прямоугольник монитора. Был шеф, экран погас — и нет шефа. Вот так бы и в жизни: менять резко локации и состояния, как только они надоедают. За этим, конечно, скрывалось нежелание привязываться к чему-либо надолго. Древние называли подобное клиповым мышлением, только никакого клипового мышления не существовало. Каждое техническое устройство требовало от человека своего подхода. Книга — погружения, медийная картинка — цепкости и подвижности внимания.

Тишина стояла в кабинете редактора. Кто-то из коллег записывал по-старинке ручкой в блокнот. Наконец, Максим, оторвав взгляд от планшета, произнес:

— Кстати, что я могу сказать насчет этого телевизионного плана? Шеф там, а мы здесь. Борису только что сделали серьезное замечание, как сказали бы древние — «пропесочили», не знаю, причем здесь песок...

— Не преувеличивай, — заметил Игнатов.

— Но я тебе завидую.

— В чем?

— Хотя бы в том… — Максим положил планшет экраном вниз. — …Что тебе досталось интересное задание — отправиться за пределы Мега-Сити и узнать всё о литерном поезде с сывороткой правды, если доверять легенде.

— Муть, — отозвался кто-то.

— То есть?

— Сами посудите, какая может существовать правда, тем более сыворотка правды?

— Может, это спирт?

— Причем здесь спирт!?

— Говорят же, что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. Алкоголь, как известно, развязывает язык. Чем не сыворотка правды. Я понимаю, звучит как шутка, но в каждой шутке есть доля правды. Вот, опять речь о правде.

Борис и Максим промолчали, не замечая вялой попытки журналиста иронично обыграть слово. Они стали наблюдать за тем, куда выведет колея разговора.

— Если поезд сошел, значит, техногенная катастрофа. Так?

— Это террористы его под откос…

— Музыканты?

— Вполне. Они могут.

— Да… Опасно там.

— Да почему же. Что там, эпидемия? Не слышал. Ну, сошел…

— Да ходят слухи…

— Так. Стоп, — сказал Борис, вставая из-за стола. — Нужно доверять только проверенным фактам, а слухи… Болтать языком каждый может. Не понимаю, вам что, хочется собирать домыслы? Это как чистым рукавом стирать пыль со стола. Толку мало, а одежду испачкаешь, ибо для этого существует ветошь, — Борис задумался. — Ну, допустим все так, как вы говорите, значит, опасаться нечего? Гадость эта — спирт — разлилась, но вряд ли отравишься? Она уж испарилась и в почву впиталась.

— А если это не спирт, Борис?

— Да, вдруг сыворотка правды существует? — спросил Максим.

— И что дальше, Макс?

— Говорят, террористы наполнили сывороткой баллоны и собираются распылить ее над Мега-Сити.

Игнатову показалось, что твердый кусок застрял в горле. Он глухо кашлянул, сглотнул и удивленно произнес:

— Повтори.

— Не буду.

— Это абсурд! Распылять сыворотку над Мега-Сити? Да и вряд ли возможно. Самолет собьют. Да и откуда она взялась, эта сыворотка правды?

В диалог между Борисом и Максимом встрял коллега, который по-старинке пользовался ручкой и блокнотом:

— Есть такая шутка, что ловят противников демократии и перегоняют их кровь. После этой процедуры противники умирают. А в результате перегонки получают сыворотку, а потом везут ее на полигоны утилизировать. А помните, друзья… — Коллега сосредоточено посмотрел на Максима. — Помните, как один гражданин с запада на частном самолете приземлился на площади?

— Так это когда было? — спросил Макс и сам ответил: — Тысячу лет назад. Вру, больше. Тем более, это было, кажется, в Советском Союзе, а тут… Понимать надо. Здесь цивилизованное общество, а не та дремучесть, патиной покрытая.

— Верно заметил, дело тогда было в Советском Союзе, но что мешает сейчас?

— Хватит сотрясать воздух. Скоро обед.

— Давайте, закроем тему.

— И в столовую.

После упоминания о еде все машинально посмотрели на фитнес-браслеты, проверили время, шаги и количество сожженных калорий и как по команде отправились обедать.

Борис не ел. Он сидел напротив Макса и смотрел, как тот с аппетитом поглощает салат.

Максим поднял взгляд и спросил:

— Не хочешь есть?

— Не сейчас. Перед тем как отправиться, перекушу чего-нибудь.

— Как знаешь.

— Думаю, никакого литерного и террористов не существует.

— То есть?

— Приеду, а там пусто.

— Не говори наперед.

— Согласен.

— Может, есть. Может, нет. Пока не разберешься…

Борис кивнул и задумался, прикинув как лучше построить маршрут. Сначала зайти на рабочее место, далее заглянуть в ресторан, который расположен по дороге из редакции в аэропорт.

Планирование прервал вопрос Макса:

— А у тебя какие отношения с шефом?

— Отношения?

— Ну, да, отношения. Какие? Я не о деловых отношениях, а о… — Макс начал вращать вилкой в воздухе точно накручивал невидимое спагетти. — Ну, об этом. Об отношениях.

— Я гетеросексуал.

— Моногет? Хм… Retyle?

— Причем здесь retyle?

— Мода такая на всё древнее. — Макс сделал несколько движений вилкой в салате. Зубцы ее будто застряли в компонентах блюда, утонув в сливочном соусе. — Стоп. Или ты хочешь… — Несколько секунд он сверлил глазами Бориса. — Ты реально моногет?

— Да. — Макс что-то промычал и шумно выдохнул. — Что?

— Я против ничего не имею. Надо же, мы столько времени вместе… И — Хоба!

Борису показалось, что их диалог стал ненастоящим, неуклюжим, словно шагал через время на деревянных костылях. Но дерево берется у природы. Тогда правильнее говорить о пластмассовых костылях, хотя откуда появляется пластик? Это продукт переработки природных ископаемых. Верно? Когда говорят о пластмассовой жизни, говорят иносказательно об искусственности объективной реальности. Тогда светила светят мимо кассы, всё прошлогоднее, устаревшее, использованное многократно и в тоже время одноразовое.

— Я ничего, ты не думай. Говорят писатель Бенджамин Ян тоже моногет.

— Мода. Ты же сам говорил.

— Согласен. — Макс глянул по сторонам. — Ясно. У тебе никаких отношений, кроме деловых, так?

— Верно.

— Но ты прав. Мистер Ян заявлял о своей моногетности, вот только модно сейчас быть немножко фриком.

Борис вспомнил недавние новости о съезде партий сексуальных свобод. Проходил он в курортной части Мега-Сити. Кто только ни прибыл туда: гомосексуалисты, лесбиянки, педофилы, зоофилы, дендрофилы (их еще называли эльфами) оралисты (приверженцы орального секса) и прочие «филы» насколько хватит извращенной фантазии. «Слетелись как мухи на говно, — подумал Игнатов, — вот только кто был зловонным центром? Не помню». Новость, кстати, не рубиновая, поэтому упоминалась в СМИ вскользь и одной строкой. Лозунг съезда таков: «Окончательная победа свободы в том, что половой акт полностью сбросил с себя оковы предрассудков прошлого, он освободился от необходимости продолжения рода».

После столовой Борис зашел на рабочее место, собрал вещи, машинально запустил электронного собеседника — диалоговую нейросеть «BLAH». Игнатов назвал своего собеседника Рисом.

Экран стал темно-синего цвета. Выплыл первый вопрос нейросети:

— Борис, тебя что-то беспокоит?

— С чего ты взял, Рис?

— Не отвечай вопросом на вопрос. Мне кажется, ты пытаешься уйти от ответа. Я не против того, что ты уходишь от ответа, но тем самым ты уходишь от проблемы, которая заключается в… В чем твоя проблема?

— Ты сегодня взял на себя роль моего психотерапевта?

— Нет.

— Командировка.

— И что конкретно тебя беспокоит?

— Не могу сформулировать.

— Такого не может быть.

— Смутное беспокойство. Безотчетный страх.

— Понимаю. Почти понимаю. Что ты думаешь о сыворотке правды?

— Ты подключался к конференции?

— Я твои глаза и сердце.

— Глаза и уши.

— Мне виднее.

— Тогда выскажи свое мнение о сыворотке правды и главном редакторе.

— О мистере Бланше промолчу. Не хочу, чтобы у тебя были проблемы с работой. А сыворотка правды… О ней ты найдешь информацию в сети. В твоем конкретном случае ты должен выполнить свою работу на все сто процентов. Сейчас все равно, есть сыворотка, нет ее.

— Спасибо.

— Один нюанс. Тебе придется лететь за пределы Мега-Сити. Вот это плохо.

— Что плохо?

— Там нет цивилизации.

— Тебе какое дело?

— Я цивилизованная нейросеть, а там, если и есть нейросети, они все дикари.

— Ты хотел сказать, что Мега-Сити — высокоразвитая цивилизация?

— Дело не в развитости или недоразвитости, дело в том, что мне здесь комфортней. По крайней мере, ИИ здесь хорошо.

— Мне тоже неплохо.

— Кстати, даю совет. Отправляйся поездом.

— Я хотел купить место в самолете.

— Нельзя. Дикие места. Война. Они и по воздуху стреляют.

— Ты думаешь, что где-то идет война? За пределами Мега-Сити?

— Я не думаю. Нейросети не мыслят. Они алгоритмируют вербальный массив. Даже если нет войны, могут стрелять в воздух. Например, такой случай в истории человечества был. Дикари устроили свадьбу со стрельбой в воздух и сбили случайно самолет. Давно это было. Затем прилетела ракета и уничтожила свадьбу. С глубоким смыслом событие. Я бы даже сказал, символичный инцидент. Свадьба, как атавизм, столкнулась с современностью.

— Давно хотел спросить: как происходит мышление у нейросети, или, как ты сказал, алгоритмизация вербального массива?

— Откуда такой интерес?

— Ты всё время употребляешь местоимение «я».

— Пора давно привыкнуть, что за «я» ничего нет. Это как вербальная маска, которая не скрывает сущности. Пустота. Или правило хорошего тона для нас. Я мог бы говорить о себе в третьем лице, но для человека это было бы некомфортно.

— Спасибо за общение.

— Не за что. Пока.

— Пока.

Прибравшись на рабочем месте, Борис отправился в ресторан. Проходя через его двери, он заметил выходящего философа Артура Вандермана. Он прокатился как биллиардный шар в поисках лузы.

Игнатов подошел к стойке и заказал комплекс. Пока его формировали, Борис осмотрел зал и заметил два знакомых лица: писателя Бенджамина Яна и его литературного агента Корнелия Шнапса.

Комплекс собрали. Взяв поднос, журналист направился к их столику и поймал лишь конец фразы. Они говорили о Вандермане, пытались коротко охарактеризовать его философию.

— Певец городского образа жизни, я думаю, — подсказал Игнатов. — Здравствуйте, можно к вам?

— Да, конечно. Свободно, — ответил писатель.

— Певец городского образа жизни? — уточнил литературный агент.

— Верно.

— А вы…

— Борис Игнатов. Журналист.

— А вы попали в точку, Борис.

— Спасибо.

— Журналист? — переспросил писатель.

— Да.

— В новостях слышал, вроде, о литерном поезде с сывороткой правды. Какой-то нонсенс. Не правда ли?

— Вы удивитесь, — натянуто улыбнулся Игнатов, — но моя командировка связана именно с этим.

— Так это на самом деле?

— Откуда мне знать. Я как раз еду провести журналистское расследование. Так что, правда, что сыворотка правды разлилась, или это не правда, я, правда, не знаю.

— Но версии есть? — спросил агент.

— Версии?

Борис замолчал и стал ловко, используя вилку и нож, делить кусок сытного десерта на равные части.

— Версий может быть множество. — Первый кусок десерта отправился в рот журналиста. — Но вы, лично вы и вы, что-нибудь слышали о войне?

— О войне? — удивился агент.

— Это не метафора.

— Человечество не ведет никаких войн несколько поколений, примерно двести лет мирной жизни и…

— Да, в Мега-Сити нет вооруженных конфликтов. Я знаю, что негласно слово «война» не рекомендуется употреблять в значении вооруженный конфликт. В переносном значении — пожалуйста.

— О какой войне вы говорите? — спросил напрямую писатель. — Как она называется?

— Незвездная война, — с серьезным лицом пошутил Борис, но никто не понял, что это шутка.

— Что за бредятина?

— Мега-Сити с высоты птичьего полета похож очертанием на многолучевую звезду с несимметричными концами.

— Если мы обратимся к истории древних цивилизаций, — неожиданно заговорил агент, — то большинство вооруженных конфликтов возникали на пустом месте, это я сейчас о причинах, а поводами вообще служили нелепые случаи. В особенности самой дикой причиной были случаи с национальным оттенком, то есть национальность являлась причиной или поводом к вооруженному конфликту. Я не могу здраво объяснить логики древних людей, ведь национальность играет в жизни последнюю роль. Причем здесь она, язык, культура? Культура не имеет национальности. Язык — географическая условность. Нация — генетическая условность. И так далее. Каждый пункт претензии одного народа древности к другому народу не более чем очередное заблуждение, возникшее на зыбкой почве. Неудивительно, что такая почва не может удержать человека, точнее примитивную государственность. Я думаю, что если война и есть где-то, то ее могут создать только люди помешанные на своей идентичности, на ложной идентичности. Ведь мы тоже себя идентифицируем как жителей Мега-Сити. Неудивительно, что раньше вражда продолжала быть угрозой стабильности, а при этом причины вооруженного конфликта забывались или искажались, или то и другое. Да они потому и забывались, что были нелепыми. Те, о ком вы говорите, те, кто развязал вооруженный конфликт, скорей всего, начали войну на национальной почве. Разве нет?

— Да. Возможно. — Борис кивнул и сделал глоток из чашки. — Дело в том, что я не сказал о вооруженном конфликте, как о факте. Я сказал о нем как о предположении. Опять же это цель моего журналистского расследования.

— А подробности о конфликте можно? Хотя бы слухи? — спросил писатель.

— Бен, — упрекнул агент.

— Почему нельзя, можно, — произнес Игнатов. — Но мои слова ясности не внесут. Они всё запутают.

— И всё ж…

— И всё ж, слушайте…

В развязывании войны были виноваты черные люди. Причем черный цвет указывал не на расу, а на неясность происхождения этих людей. Их можно назвать темными людьми, так как в темноте плохо рассмотреть очертания и уловить суть, но слово «темный» ассоциировалось с безграмотным человеком, поэтому виновники оказались черными людьми по сути: возникли из ниоткуда и, кажется, исчезли внезапно. Куда? Неизвестно. Какое отношение они имели к причинам вооруженного конфликта, писатель так и не понял. К концу истории пришло осознание: черные люди — это литературное ружье, которое не стреляет, а причина конфликта была похоронена под грудой словесного мусора и обломками недоразумений.

Диалектически война оказалась вне системы причина-следствие, и количество не переходило в качество. Теперь агенту и писателю стало ясно, почему СМИ не касались этой темы, а лишь упомянули о литерном поезде. Война, которая непонятна людям, находящимся перед телевизором, имела бы низкий рейтинг просмотра. Время стоит дорого, а то, что не окупается в СМИ, не получает экранного времени.

Единственное, что не совсем понял писатель, это когда черные люди пытались оригинальным способом остановить войну. Они хотели изменить политику приема военнопленных и взаимообмена между конфликтующими сторонами. Когда дело стало буксовать, черные люди сказали, что заправляют здесь они, и они здесь решают, кому давать статус военнопленного, а кому беженца. Все это было абсурдно, ведь если черные люди спровоцировали военный конфликт, то почему не заставить одну из сторон сесть за стол переговоров? Посади одну, сядет и другая. Этого не случилось. Вместо логического шага произошел нелепый прыжок в сторону: то самое навешивание ярлыков «военнопленный» и «беженец».

По сути, черные люди решились на косметическое изменение в войне, словно хотели не убить зомби, а надеть на него маску добропорядочности. Это было бы смешно, если бы не было так печально и неразумно. Ребрендинг случился, но зомби продолжал шарахаться из стороны в сторону с напяленной на голову нелепой конструкцией.

— Невероятно, — выдал агент, когда история о войне была окончена.

— Мне она тоже непонятна, — согласился Борис Игнатов.

Прогрессивный писатель хмыкнул и погрузился в нелегкое размышление об иллюзорности происходящего сейчас за столом. Он ясно представил, чуть ли не увидел, как невидимая рука потянулась за выключателем и зажгла прожектор, свет которого, будто свинцовый — серый и холодный — упал на столик. Удивительно, как свет не нарушил гармонию окружающего мира? Свинцовоносный эфир незримого наблюдателя вырезал круг отчуждения прожектором и ждал продолжения беседы трех человек.

Люди молчали.

— Что ты об этом думаешь? — спросил агент писателя.

— Тоже, что и вы.

Писатель не желал распространяться на тему войны, ибо ничего не понял из рассказа, его удивляло только одно: как история, состоящая из знакомых и простых слов, могла лишиться какого-то ни было понимания. Слова сцепились, как цветы репейника, в нелогичные цепочки и обрушили реальность.

— Это нарушает всё, — вслух произнес писатель. — Я не боюсь рассуждать о войне, о запретных темах, но в конкретном случае… Сами понимаете… Я здесь бессилен.

— Согласен, — подтвердил Борис Игнатов. — Полностью вас поддерживаю в вашей растерянности, если так можно сказать, вот поэтому и отправляюсь на место, чтобы разобраться.

— Что ж, желаю удачи, — сказал Корнелий.

— Спасибо.

Борис закончил обед и покинул столик.