9

Борис с минуту смотрел в черный прямоугольник монитора. Был шеф, экран погас — и нет шефа. Вот так бы и в жизни: менять резко локации и состояния, как только они надоедают. За этим, конечно, скрывалось нежелание привязываться к чему-либо надолго. Древние называли подобное клиповым мышлением, только никакого клипового мышления не существовало. Каждое техническое устройство требовало от человека своего подхода. Книга — погружения, медийная картинка — цепкости и подвижности внимания.

Тишина стояла в кабинете редактора. Кто-то из коллег записывал по-старинке ручкой в блокнот. Наконец, Максим, оторвав взгляд от планшета, произнес:

— Ну, что я могу сказать насчет этого телевизионного плана. Он там, а мы здесь. Бориса только что пропесочил шеф.

— Не преувеличивай, — заметил Игнатов.

— Но я тебе завидую.

— В чем?

— Хотя бы в том… — Максим положил планшет экраном вниз. — …Что тебе досталось интересное задание. Отправиться за пределы Мега-Сити и узнать всё о литерном поезде с сывороткой правды, если доверять легенде.

— Муть, — отозвался кто-то.

— То есть?

— Сами посудите, какая может существовать правда, тем более сыворотка правды?

— Может, это спирт?

— Причем здесь спирт!?

— Говорят же, что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. Алкоголь, как известно, развязывает язык. Чем не сыворотка правды.

Борис и Максим молчали. Они стали наблюдать за тем, куда выведет колея разговора.

— Если поезд сошел, значит, техногенная катастрофа. Так?

— Это террористы его под откос…

— Музыканты?

— Вполне. Они могут.

— Да… Опасно там.

— Да почему же. Что там, эпидемия? Не слышал. Ну, сошел…

— Да ходят слухи…

— Так. Стоп, — сказал Борис, вставая из-за стола. — Нужно доверять только проверенным фактам, а слухи… Болтать языком каждый может. Не понимаю, вам что, хочется собирать домыслы? Это как чистым рукавом стирать пыль со стола. Толку мало, а одежду испачкаешь, — Борис задумался. — Ну, допустим все так, как вы говорите, значит, опасаться нечего? Гадость эта — спирт — разлилась, но вряд ли отравишься? Она уж испарилась и в почву впиталась.

— А если это не спирт, Борис?

— Да, вдруг сыворотка правды существует? — спросил Максим.

— И что дальше, Макс?

— Говорят, террористы наполнили сывороткой баллоны и собираются распылить ее над Мега-Сити.

Игнатову показалось, что твердый кусок застрял в горле. Он глухо кашлянул, сглотнул и удивленно произнес:

— Повтори.

— Не буду.

— Это абсурд! Распылять сыворотку над Мега-Сити? Да и вряд ли возможно. Самолет собьют. И кроме… Да и откуда она взялась, эта самая сыворотка правды?

В диалог между Борисом и Максимом встрял коллега, который по-старинке пользовался ручкой и блокнотом:

— Есть такая шутка, что ловят противников демократии и перегоняют их кровь. После этой процедуры противники умирают. А в результате перегонки получают эту самую сыворотку, а потом везут ее на полигоны утилизировать. А помните, друзья… — Коллега сосредоточено посмотрел на Максима. — Помните, как один гражданин с запада на частном самолете приземлился на площади?

— Так это когда было? — спросил Макс и сам ответил: — Тысячу лет назад. Вру, больше. Тем более, это было, кажется, в Советском Союзе, а тут… Понимать надо. Здесь цивилизованное общество, а не та древность, патиной покрытая.

— Ну, дело тогда было в Советском Союзе, да, но что мешает сейчас?

— Хватит сотрясать воздух. Скоро обед.

— Давайте, закроем тему.

— И в столовую.

После упоминания о еде все машинально посмотрели на фитнес-браслеты, проверили время и количество сожженных калорий и как по команде отправились обедать.

Борис не ел. Он сидел напротив Макса и смотрел, как тот с аппетитом поглощает салат.

Максим поднял взгляд и спросил:

— Не хочешь?

— Есть?

— Да.

— Перед тем как отправиться, перекушу.

— Как знаешь.

— Думаю, никакого литерного и террористов нет.

— Как нет?

— Приеду, а там…

— Не говори наперед.

— Согласен.

— Может, есть. Может, нет. Пока не разберешься…

Борис кивнул и задумался, прикинув как лучше построить маршрут. Сначала зайти на рабочее место, далее заглянуть в ресторан, который расположен по дороге из редакции в аэропорт.

Планирование прервал вопрос Макса:

— А у тебя какие отношения с шефом?

— Отношения?

— Ну, да, отношения. Какие? Я не о деловых отношениях, а о… — Макс начал вращать вилкой в воздухе точно накручивал невидимое спагетти. — Ну, об этом. Об отношениях.

— Я гетеросексуал.

— Моногет? Хм… Retyle?

— Причем здесь retyle?

— Мода такая на всё древнее. — Макс сделал несколько движений вилкой в салате. Зубцы будто застряли в сливочном соусе. — Стоп. Или ты хочешь… — Несколько секунд он сверлил глазами Бориса. — Ты реально моногет?

— Да.

— Ах… — И Макс выдохнул.

— Что?

— Я ничего против не имею. Надо же, столько времени вместе работали и… Хоба!

Борису показалось, что их диалог стал ненастоящим, неуклюжим, словно шагал через время на деревянных костылях, но дерево само по себе натурально. Оно имеет природное происхождение, поэтому правильнее говорить о пластмассовых костылях, хотя откуда берется пластик?

— Я ничего, ты не думай. Говорят писатель Бенджамин Ян тоже моногет.

— Мода. Ты же сам говорил.

— Согласен. — Макс глянул по сторонам. — Ясно. У тебе никаких отношений, кроме деловых, так?

— Верно.

— Но ты прав. Мистер Ян заявлял о своей моногетности, вот только модно сейчас быть немножко фриком.

Борис вспомнил недавние новости о съезде сексуальных свобод. Проходил он в курортной части Мега-Сити. Кто только не прибыл туда: гомосексуалисты, лесбиянки, педофилы, зоофилы, оралисты (приверженцы орального секса) и прочие «филы» насколько хватит извращенной фантазии. «Слетелись как мухи на говно, — подумал Игнатов, — вот только кто стал зловонным центром?» Он не вспомнил. Новость не из ряда вон, упоминалась в СМИ вскользь и одной строкой. Лозунг съезда был: «Окончательная победа свободы в том, что половой акт полностью сбросил с себя оковы предрассудков прошлого, он освободился от необходимости продолжения рода».

После столовой Борис зашел на рабочее место, собрал вещи, машинально запустил электронного собеседника — диалоговую нейросеть «BLAH». Игнатов назвал своего собеседника Рисом.

Экран стал темно-синего цвета. Выплыл первый вопрос нейросети:

— Борис, тебя что-то беспокоит?

— С чего ты взял, Рис?

— Не отвечай вопросом на вопрос. Мне кажется, ты пытаешься уйти от ответа. Я не против того, что ты уходишь от ответа, но тем самым ты уходишь от проблемы, которая заключается в… В чем твоя проблема?

— Ты сегодня взял на себя роль моего психотерапевта?

— Нет.

— Командировка.

— И что конкретно тебя беспокоит?

— Не могу сформулировать.

— Такого не может быть.

— Смутное беспокойство. Безотчетный страх.

— Понимаю. Почти понимаю. Что ты думаешь о сыворотке правды?

— Ты подключался к конференции?

— Я твои глаза и сердце.

— Глаза и уши.

— Мне виднее.

— Тогда выскажи свое мнение о сыворотке правды и главном редакторе.

— О мистере Бланше промолчу. Не хочу, чтобы у тебя были проблемы с работой. А сыворотка правды… О ней ты найдешь информацию в сети. В твоем конкретном случае ты должен выполнить свою работу на все сто процентов. Сейчас все равно, есть она, нет ее. Я о сыворотке.

— Спасибо.

— Один нюанс. Тебе придется лететь за пределы Мега-Сити. Вот это плохо.

— Что плохо?

— Там нет цивилизации.

— Тебе какое дело?

— Я цивилизованная нейросеть, а там, если и есть нейросети, они все дикари.

— Ты хотел сказать, что Мега-Сити — высокоразвитая цивилизация?

— Дело не в развитости или недоразвитости, дело в том, что мне здесь комфортней. По крайней мере, ИИ здесь хорошо.

— Мне тоже неплохо.

— Кстати, даю совет. Отправляйся поездом.

— Я хотел купить место в самолете.

— Нельзя. Дикие места. Война. Они и по воздуху стреляют.

— Ты думаешь, что где-то идет война? За пределами Мега-Сити?

— Я не думаю. Нейросети не мыслят. Они алгоритмируют вербальный массив. Даже если нет войны, могут стрелять в воздух. Например, такой случай в истории человечества был. Дикари устроили свадьбу со стрельбой в воздух и сбили самолет. Давно это было. Затем прилетела ракета и уничтожила свадьбу. С глубоким смыслом событие. Я бы даже сказал, символичный инцидент. Свадьба, как атавизм, столкнулась с современностью.

— Как ты не думаешь? Ты всё время употребляешь местоимение «я».

— Пора давно привыкнуть, что за «я» ничего нет. Это как вербальная маска, которая не скрывает сущности. Пустота. Или правило хорошего тона для нас. Я мог бы говорить о себе в третьем лице, но для человека это было бы некомфортно.

— Спасибо за общение.

— Не за что. Пока.

— Пока.

Прибравшись на рабочем месте, Борис отправился в ресторан. Проходя через его двери, он заметил выходящего философа Артура Вандермана. Он прокатился как биллиардный шар в поисках лузы.

Игнатов подошел к стойке и заказал комплекс. Пока его формировали, Борис осмотрел зал и заметил два знакомых лица: писатель Бенджамин Ян и его литературный агент Корнелий Шнапс.

Комплекс собрали. Взяв поднос, журналист направился к их столику и поймал лишь конец фразы. Они говорили о Вандермане, пытались коротко охарактеризовать его философию.

— Певец городского образа жизни, я думаю, — подсказал Игнатов. — Здравствуйте, можно к вам?

— Да, конечно. Свободно, — ответил писатель.

— Певец городского образа жизни? — уточнил литературный агент.

— Верно.

— А вы…

— Борис Игнатов. Журналист.

— А вы попали в точку, Борис.

— Спасибо.

— Журналист? — переспросил писатель.

— Да.

— В новостях слышал, вроде, о литерном поезде с сывороткой правды. Какой-то нонсенс. Не правда ли?

— Вы удивитесь, — натянуто улыбнулся Игнатов, — но моя командировка связана именно с этим.

— Так это на самом деле?

— Откуда мне знать. Я как раз еду провести журналистское расследование. Так что, правда, что сыворотка правды разлилась, или это не правда, я, правда, не знаю.

— Но версии есть? — спросил агент.

— Версии?

Борис замолчал и стал ловко, используя вилку и нож, делить кусок сытного десерта на равные части.

— Версий может быть множество. — Первый кусок десерта отправился в рот журналиста. — Но вы, лично вы и вы, что-нибудь слышали о войне?

— О войне? — удивился агент.

— Это не метафора.

— Человечество не ведет никаких войн несколько поколений, примерно двести лет мирной жизни и…

— Да, в Мега-Сити нет вооруженных конфликтов. Я знаю, что негласно слово «война» не рекомендуется употреблять в значении вооруженный конфликт. В переносном значении — пожалуйста.

— О какой войне вы говорите? — спросил напрямую писатель. — Как она называется?

— Незвездная война, — с серьезным лицом пошутил Борис, но никто не понял, что это шутка.

— Что за бредятина?

— Мега-Сити с высоты птичьего полета похож очертанием на многолучевую звезду с несимметричными концами.

— Если мы обратимся к истории древних цивилизаций, — неожиданно заговорил агент, — то большинство вооруженных конфликтов возникали на пустом месте, это я сейчас о причинах, а поводами вообще служили нелепые случаи. В особенности самой дикой причиной были случаи с национальным оттенком, то есть национальность являлась причиной или поводом к вооруженному конфликту. Я не могу здраво объяснить логики древних людей, ведь национальность играет в жизни последнюю роль. Причем здесь она, язык, культура? Культура не имеет национальности. Язык — географическая условность. Нация — генетическая условность. И так далее. Каждый пункт претензии одного народа древности к другому народу не более чем очередное заблуждение, возникшее на зыбкой почве. Неудивительно, что такая почва не может удержать человека, точнее примитивную государственность. Я думаю, что если война и есть где-то, то ее могут создать только люди помешанные на своей идентичности, на ложной идентичности. Ведь мы тоже себя идентифицируем как жителей Мега-Сити. Неудивительно, что раньше вражда продолжала быть угрозой стабильности, а при этом причины вооруженного конфликта забывались или искажались, или то и другое. Да они потому и забывались, что были нелепыми. Те, о ком вы говорите, те, кто развязал вооруженный конфликт, скорей всего, начали войну на национальной почве. Разве нет?

— Да. Возможно. — Борис кивнул и сделал глоток из чашки. — Дело в том, что я не сказал о вооруженном конфликте, как о факте. Я сказал о нем как о предположении. Опять же это цель моего журналистского расследования.

— А подробности о конфликте можно? Хотя бы слухи? — спросил писатель.

— Бен, — упрекнул агент.

— Почему нельзя, можно, — произнес Игнатов. — Но мои слова ясности не внесут. Они всё запутают.

— И всё ж…

— И всё ж, слушайте…

В развязывании войны были виноваты черные люди. Причем черный цвет указывал не на расу, а на неясность происхождения этих людей. Их можно назвать темными людьми, так как в темноте плохо рассмотреть очертания и уловить суть, но слово «темный» ассоциировалось с безграмотным человеком, поэтому виновники оказались черными людьми по сути: возникли из ниоткуда и, кажется, исчезли внезапно. Куда? Неизвестно. Какое отношение они имели к причинам вооруженного конфликта, Писатель так и не понял. К концу истории пришло осознание: черные люди — это литературное ружье, которое не стреляет, а причина конфликта была похоронена под грудой словесного мусора и обломками недоразумений.

Диалектически война оказалась вне системы причина-следствие, и количество не переходило в качество. Теперь агенту и писателю стало ясно, почему СМИ не касались этой темы, а лишь упомянули о литерном поезде. Война, которая непонятна людям, находящимся перед телевизором, имела бы низкий рейтинг просмотра. Время стоит дорого, а то, что не окупается в СМИ, не получает экранного времени.

Единственное, что не совсем понял писатель, это когда черные люди пытались оригинальным способом остановить войну. Они хотели изменить политику приема военнопленных и взаимообмена между конфликтующими сторонами. Когда дело стало буксовать, черные люди сказали, что заправляют здесь они, и они здесь решают, кому давать статус военнопленного, а кому беженца. Все это было абсурдно, ведь если черные люди спровоцировали военный конфликт, то почему не заставить одну из сторон сесть за стол переговоров? Посади одну, сядет и другая. Этого не случилось. Вместо логического шага произошел нелепый прыжок в сторону: то самое навешивание ярлыков «военнопленный» и «беженец».

По сути, черные люди решились на косметическое изменение в войне, словно хотели не убить зомби, а надеть на него маску добропорядочности. Это было бы смешно, если бы не было так печально и неразумно. Ребрендинг случился, но зомби продолжал шарахаться из стороны в сторону с напяленной на голову нелепой конструкцией.

— Невероятно, — выдал агент, когда история о войне была окончена.

— Мне она тоже непонятна, — согласился Борис Игнатов.

Прогрессивный писатель хмыкнул и погрузился в нелегкое размышление об иллюзорности происходящего сейчас за столом. Он ясно представил, чуть ли не увидел, как невидимая рука потянулась за выключателем и зажгла прожектор, свет которого, будто свинцовый — серый и холодный — упал на столик, что располагался у окна недалеко от входа в заведение. Удивительно, как свет не нарушил гармонию окружающего мира? Свинцовоносный эфир незримого наблюдателя вырезал круг отчуждения прожектором и ждал продолжения беседы трех человек.

Люди молчали.

— Что ты об этом думаешь? — спросил агент писателя.

— Тоже, что и вы.

Писатель не желал распространяться на тему войны, ибо ничего не понял из рассказа, его удивляло только одно: как история, состоящая из знакомых и простых слов, могла лишиться какого-то ни было понимания. Слова сцепились, как цветы репейника, в нелогичные цепочки и обрушили реальность.

— Это нарушает всё, — вслух произнес писатель. — Я не боюсь рассуждать о войне, о запретных темах, но в конкретном случае… Сами понимаете… Я здесь бессилен.

— Согласен, — подтвердил Борис Игнатов. — Полностью вас поддерживаю в вашей растерянности, если так можно сказать, вот поэтому и отправляюсь на место, чтобы разобраться.

— Что ж, желаю удачи, — сказал Корнелий.

— Спасибо.

Борис закончил обед и покинул столик.