Глава 20. Спасение

Мы вышли из здания полиции в начале шестого — на город уже спускались густые южные сумерки, грозя перерасти в кромешную темень в самое ближайшее время.

— Эрик, я…

— Сейчас нам очень важно навестить Глэдис, — я начал говорить вслух в продолжение собственных мыслей. — Только она может…

— По поводу того, что сказала Пэм…

— И надо добраться до комнаты Эммы. Может быть, сказать, что ты абыла там что-нибудь?

— Ты меня не слушаешь! — она с деланным возмущением топнула ножкой.

— Конечно, слушаю, — я закружил ее, словно пушинку и несколько раз поцеловал в нос. — Пойдем скорее, нужно добраться до Глэдис и потом еще успеть на поезд.

Мы почти бежали, то и дело останавливаясь, чтобы обняться. Чувство счастья, хоть и омраченное жуткими подозрениями в адрес Эммы, переполняло меня до самых кончиков ушей. Тори загадочно улыбалась, когда я целовал ее пальцы, и теребила мои волосы.

— И все-таки я хотела тебе объяснить…

— Опять этот козел в рясе! — не удержался я. — Смотри, все шарится под окнами, может, Глэдис наконец-то его выставила?

Действительно, уже издалека было заметно знакомую коричневую фигуру патера Захарии. Он топтался среди пожухлой травы, меряя шагами узкое пространство между калиткой и входной дверью. Я замедлил шаг, надеясь, что не придется прорываться через него в дом, но увы.

— Кажется, я знаю, как надо с ним разговаривать, — пробормотал я. — Патер Захария!

Тот аж подпрыгнул при звуке моего голоса. Я мстительно хмыкнул и помахал рукой.

— Патер Захария!

— А… что…это опять вы? Что вам нужно? — он попытался обрести лицо.

— Я приехал, чтобы уточнить ваши показания.

— Мои показания?!

Я сжал руку Виктории, получая неимоверное удовольствие — наконец-то мяч был на моей стороне поля, и вряд ли патеру Захарии удастся избежать гола.

Заодно можно и у него кое-что выяснить.

— Да, вы говорили, что встретили бывшего мужа Глэдис в день убийства Оскара Крамена. Это так?

— Д-да…

— Возможно, в ближайшее время будут проводить слушания по обвинению в убийстве Павла Крамена и тогда..

— Эй, постойте! Я не говорил, что Павел его не убивал! Я не говорил, что его сына…

— Верно, но вы сказали, что лично дали ему денег на билет обратно и проводили до станции. Так?

— Он мог вернуться и…

— Вам не нужно ничего выдумывать и домысливать, — я принял нравоучительный вид. — Просто скажете правду, когда спросит судья.

— Мне сейчас… — патер покосился на зашторенные окна. — Мне сейчас чрезвычайно трудно вырваться…

— Только если придет повестка, — наставительно сказал я. — Но уж если придет — полагаю, вам не нужны проблемы с законом и обвинение в препятствии следствию?

Лицо Захарии пошло пятнами.

— Я…

— Кстати, вы знакомы с мисс Ларие? Она была подругой Эммы.

— Добрый вечер, — патер воззрился на Тори, словно привидение.

— Скажите, вы ведь встречались с Эммой, патер? Как она вам показалась? До убийства?

Я зашел издалека.

Захария поджал губы, в предвкушении.

— Распущенная девочка, — он закатил глаза к небу, изображая мировую скорбь. — Столько страданий для несчастной матери. Всегда грубила, всегда норовила задеть плечом. Очень-очень плохо воспитанный ребенок — ведь подросток это по сути еще ребенок. Я пытался — Господь мне свидетель — я пытался наставить ее на путь истинный, я пытался говорить — но это бесполезно. Демоны ненависти слишком подчинили ее душу…

— Вы все врете! — выпалила внезапно Тори, и мне пришлось схватить ее за руку. — Вы мерзкий, противный человечишка, вы жалкий мужичонка, евнух, урод! Такой же, как и все мужчины! Ясно?! Не смей так говорить про…

— Тори, подожди.

Патер Захария, ошеломленный напором, сделал шаг назад.

— Патер, вы говорите, что Эмма была очень агрессивна. Даже толкала вас… — я был само сочувствие. — Она была сильной девочкой?

— Сильной? Она была просто ураган! — разозленный патер сжал кулаки. — Хвасталась, что может ударить кулаком… просто вдарить, неважно.

— Она занималась спортом?

Рядом хмурилась Тори, но я уже не мог остановиться.

— Не знаю я, чем она занималась. Стреляла, бывало, на заднем дворе, я однажды видел ее с хлыстом! И к чему все эти…

— Спасибо, патер. Нам нужно перекинуться с Глэдис парой слов…

— Она… ее нет дома…

Внезапно я испугался. Этот голос — он просто захлебывался в собственной лжи...

Дверь оказалась не заперта.

— Глэдис! — вместе с Викторией мы ворвались в захламленный дом, быстро оббежали нижний этаж. — Глэдис, где вы?

Вокруг все было, как я запомнил — зачехленная грязная мебель, на полу — коробки, разбросанные вещи. Запах алкоголя, пота, страха — все вперемешку. Наглухо задернутые шторы.

— Наверху спальня, — подсказала моя спутница.

Мы бросились наверх по тяжелой, скрипящей лестнице, и я едва не поскользнулся на остатках пищи. На втором этаже царил знакомый хаос — на полу грязный, весь в комках ковер, тут и там мусор: пластинки, книги, одежда, один резиновый сапог и осколки чашки. Только у самой дальней комнаты, куда, очевидно, Глэдис просто не добиралась, ничего не валялось.

Я толкнул тяжелую, испещренную порезами и трещинами дверь — она поддалась не сразу, петли скрипели как сумасшедшие. Тот же запах, что и внизу, только усиленный стократ — и лошадь бы свалило с ног. В носу защипало, я невольно сощурился, оберегая глаза.

Глэдис лежала поперек большой, увенчанной балдахином кровати. Простынь была залта рвотой вперемешку с кровью.

— Глэдис, слышите меня?!

Она молчала.

— Тори, вызывай скорую! — я бросился прощупывать пульс.

Девушка исчезла, а я, едва уловив пульсовую волну, попытался сделать непрямой массаж, как учили на курсах в университете — я ходил туда ради инструкторши, очень фигуристой и очень знойной, но она, по счастью, заниматься заставляла всех одинаково.

Дверной проем заслонила тень. Я поднял глаза и увидел перекошенное лицо патера Захарии.

Преимущество маленького города — скорая, взорвав вечернюю тишину отчаянным визгом, остановилась у дома уже через пять минут. Потом Ториутверждала, что быстрее — просто мне это время, пока я усиленно давил на грудную клетку Глэдис под сверлящим взглядом патера Захарии, показалось бесконечно резиновым. В комнату ворвалась спасательная бригада, двое врачей заявили, что пульс есть, только очень слабый. Кажется, я спас этой пьянчужке жизнь или вроде того.

Какие-то героических чувств я не испытывал. Просто моя последняя надежда на встречу с Эммой потерпела крах.

Тори осторожно положила голову мне на плечо — по телу разлилось приятное тепло, я воспрял духом. Медики грузили Глэдис, по прежнему без сознания на каталку.

— Ты можешь отвлечь патера?

— А…могу, — она кивнула. — Но куда ты? Что..

— Спасибо.

Я чмокнул ее в щеку и ринулся прочь. Без законного представителя семьи патер Захария вполне мог воцариться в доме и выгнать меня взашей. Я, впрочем, и сам не собирался задерживаться.

Комнатой Эммы оказалась самая дальняя по коридору — в мансарде. Я осторожно повернул ручку, не в силах побороть до конца чувство вины. Все-таки это было чужое пространство, инородный мир, куда меня уж точно не приглашали. Комната может сказать очень многое, как и одежда, как и друзья — это в некотором роде отражение нас, искаженный и сморщенный автопортрет.

Единственное окно было занавешено и меня поглотила темень, стоило прикрыть за собой дверь. Я долго безуспешно шарил в поисках выключателя, но так и не найдя его, включил высокий торшер у кровати. Тяжелые длинные тени исчерчивали пересекали полоски желтого света, исчерчивая комнату в причудливые узоры. Меня встретил привычный беспорядок — разбросанная одежда, полностью скрытые под слоем готических плакатов стены, с потолка свешивалась разбитая люстра, индейские ловушки для снов и прочая мишура. Заодно стало ясно, что искать выключатель бессмысленно. Я осторожно начал поиски, плохо понимая, что именно ищу. Залез в одежный шкаф — в таком действительно можно было спрятать целый труп: множество отделений, ящиков, полок и вешалок. Но сейчас он зиял пустотой: большая часть одежды грудой валялась внизу, под вешалками — видно было, что собиралась девушка в спешке, не слишком волнуясь, что именно берет с собой. Я испытал некоторое отвращение, роясь в шкафу, но сумел себя перебороть — может быть, во мне просыпался настоящий сыщик?

Прошелся по ящикам письменного стола — рисовальные принадлежности, все испачканные и запылившиеся, лежали вперемешку с учебниками, конспектами, клочками ткани. Пару раз я больно укололся булавками, словно нарочно оставленными в самих неподходящих местах. Проверил ящик для кассет и дисков под магнитофоном, даже сунул руку за книжные полки.

Ничего.

Однако я точно знал, что-то должно быть. Даже самые изощренные преступники всегда забывают стереть какие-то следы, поэтому не бывает идеальных преступлений.

Я сдернул с кровати покрывало — кстати, а почему у такой неряхи так аккуратно застеленная кровать? Я прощупал подушки, сдернул простынь. Залез под кровать с головой и с трудом отодвинул ее полностью от стены. На полу скопилось такое количество пыли, что у меня начался неудержимый чих. Я скинул матрас и как следует по нему потоптался. Выдвинул ящик для постельного белья — там валялись засохшие огрызки и воняло плесневелым хлебом.

Меня начало тошнить.

Я прошелся по полу, простукивая его пяткой — время нестерпимо убегало, в любой момент мог заявиться патер Захария и задать весьма неприятные вопросы. Конечно, я мог пригрозить, что сдам его полиции, потому что еще вопрос кто напоил Глэдис до бесчувствия и совершенно ясно, кто поджидал внизу под окнами, пока она окочурится. Но все это может задержать меня в Мелахе…

Лучше просто отправить Тонину письмо.

С досады я пнул пару вещей, оказавшихся на моем пути — стул, сломанную гитару. Потом рывком поставил кровать на бок.

В днище было секретное отделение, я даже нашел скважину для ключа. Едва заметную, расположенную впритык с креплением ножек. Выбора не было, взламывать замки я не умел, поэтому начал ломать. Ударов ногой оказалось недостаточно и в ход пошла та самая гитара.

Когда я поднял голову, то увидел Викторию, которая стояла в дверях смотрела на меня с выражением ужаса на лице.

— Что… что ты делаешь?

— Где патер?

— Уехал на скорой. Что ты…

— Сейчас… — я нанес последний удар и в днище появилась широченная трещина.

Сунув туда руку, я вытащил плотный полиэтиленовый пакет. Ощупал его.

— Здесь оружие, — коротко пояснил я девушке. — Не хочу открывать, скорее всего именно им убили Оскара Крамена. Надо возвращаться в столицу.

Она некоторое время смотрела на меня, не говоря ни слова. Потом закусила губу.

— Я поеду с тобой.

— Но… — я опешил.

— Я должна увидеть Эмму. Рассказать ей о матери…и об этом.

До меня дошло, что она вовсе не считает подругу виновной. По ее версии, очевидно, кто-то спрятал оружие, прокравшись в дом. Должен признаться, с такой хозяйкой как Глэдис, это запросто мог быть и патер Захария, и любой другой из жителей города.

— Твои родители вряд ли…

— Придется с ними договориться, — пожала плечиками Тори, уже не глядя на меня. — Идем, а то можем опоздать на поезд.

Мы спустились по лестнице на первый этаж. Дом закрывать не стали, только прикрыли как следует дверь и накинули щеколду на калитку.

В глубине души я радовался, что возвращаюсь не один. Близость чуткой, немного стеснительной Тори окрыляла — я воображал себя освободителем Павла Крамена и хотел, чтобы Дик при этом присутствовал.

Я волновался, как он там. Моя красавица права — надо возвращаться как можно скорее.

Мы сели в трамвай на кольце и уютно расположились рядышком у окошка, согревая друг друга. Тори задумчиво смотрела куда-то вдаль, и это добавляло ей совершенно неземной прелести.

Впервые я встретил девушку, которую хотел любить всегда.

Чем ближе мы подходили к дому Турицев-Ларие, тем сильнее нависала угроза скорой расправы. Я, само собой, предвкушал очередную встречу с Мартином Турицем без особого энтузиазма — но весьма надеялся на поддержку миссис Ларие. Она хотя бы вызовет скорую, да и достор Эстерхази живет неподалеку. По кварталу мы шли в кромешной темноте — я нащупал руку Тори и крепко сжал, чтобы продемонстрировать уверенность в благополучном исходе дела.

Как будто эта уверенность у меня была!

Я не знал, как сказать ей о том, что теперь Эмма — главная подозреваемая. Непонятно, откуда она взяла пистолет, чтобы застрелить своего похотливого отчима, если ее собственный остался в Мелахе в тайнике, но в остальном...

Я помнил отрывки из протоколов дела Кесьлевского и Урсава. Раны, которые все приняли за следы звериных клыков и рогов — могли ли они быть оставлены огнестрелом? Но как этого никто не услышал, ведь в заповеднике тусовалась целая толпа развратных подростков? С Краменов у меня как-то не возникало вопросов — они были наедине, свидетелей встречи не было и мало ли, каким образом она могла его укокошить.

Оставалась нерешенной и загадка финансового свойства — откуда у Глэдис нашлись деньги, чтобы спрятать дочь в психушке, но это можно выяснить и потом.

Я набрал номер Тонина.

— Добрый вечер. Если вы не в курсе, Глэдис Стоун увезли на скорой.

— Да, как раз выслушивал в третий раз, какой молодец тот незнакомый молодой человек, который…

— Как она?

— Стабильно тяжелое состояние. Уже не в реанимации, но все еще без сознания.

— Это все патер…

— Мы займемся этим делом, Эмрон. Патер Захария — наша забота.

— Спасибо.

Я повесил трубку. Конечно, Тонин прав — ввязываться в расследование махинаций патера у меня не было ни времени, ни сил. И желания не было, самое главное — шел он лесом, право слово.

Мы зашли в полутемную гостиную, где Мартин Туриц дремал перед включенным телевизором: на столе вылялся пустой пакет из-под сушек, на полу — две банки пива.

— Тори? — он приоткрыл глаза и с трудом сфокусировался.

— Это я, папа, — просто поразительно, как менялась интонация ее голоса при разговоре с отцом — прямо кроткая овечка, даже ягненок. — Со мной господин Эмрон.

— Кто?

Я и не надеялся, что Туриц запомнил, как меня зовут. Все наши прошлые встречи проходили не в самой приятной обстановке. Кое-как перекатившись на диване, гравер тяжело поднялся; он уставился на меня мутными глазами, а в мозгу явно происходила очень медленная и непонятная работа. Внезапно он заметил, что на улице давно темно.

— Ах ты, мерзкий сученок!

— Мама! — Тори сделала шаг вперед, заслоняя меня. — Мама!!

Мне показалось, или изящные, тонкие пальцы сжались в кулаки?

Миссис Ларие появилась не сразу. Я буквально впечатался во входную дверь, не желая прятаться на улице, но перед лицом пьяного гравера у меня не оставалось выбора. Вера Ларие не стала по примеру дочери бросаться между нами — она осталась стоять на пороге кухни. Даже сейчас, в десятом часу вечера, она была при полном макияже, с идеальной прической и в одежде, которую я бы с трудом назвал домашней.

— Мартин. Прекрати.

Как-то вот она это так сказала, что даже я прекратил, хотя ничего не делал. Тон абсолютного контроля — надо бы научиться, пригодится на лекциях.

— Этот…этот… — промычал Туриц, багровея все больше. — Он и она…

И тыкнул пальцем в Викторию.

— А ты что, собрался держать ее взаперти, пока не состарится? — презрительно фыркнула его жена. — У всех ее сверстниц уже по пять кавалеров сменилось, а к нам разве кто-нибудь ходит? Ну-ка? Кому нужна девчонка, которая слушается папашу и шага не может без него ступить? Наконец-то выискался хоть один — заметь, приличный и даже не гик — а ты и его пытаешься спугнуть? Добрый вечер, Эрик. Проходите, пожалуйста.

Я даже не сразу понял, что она обращается ко мне — все сказанное до этого было, очевидно, повторением уже многократно говоренного. Уши Тори пылали, и за это я любил ее еще больше.

— Спасибо, к сожалению, сильно задержаться не могу. Сейчас мы были дома у Глэдис — матери Эммы. Она… — я запнулся. — она очень больна, пришлось вызвать ей скорую. Сейчас она без сознания и мне очень нужна помощь вашей дочери. Я пытался попасть к Эмме сам — ничего не вышло. Теперь, когда ее мать в больнице, шансов почти не осталось — может быть, вы разрешите ей…

— Вот мразь какая! — взревел Туриц, наступая. — Тебе она что, подстилка для путешествия?!

— Прекрати, Мартин. Я отношусь к Эмме без особой любви, Эрик, а вы и вовсе ее никогда не видели — но, подозреваю, это связано с арестом Павла.

— Да, это так. Я собираюсь доказать его невиновность.

— Как надолго вы хотите взять Викторию с собой? У нее ведь учеба, которую не стоит пропускать даже ради свиданий.

Я задумался — она была права. Тем более, не слишком хотел, чтобы Тори видела как…

— Мне пришлют задания по почти, мам, — пожала плечами Тори. — Семестр начался не так давно, и я…

— Ты что думаешь, я тебя отпущу вот так..

— Мне уже девятнадцать, папа, — тихо возразила Тори. — И я уже ездила в столицу, если ты забыл.

— Я все равно…

— Вот именно, все равно, — подытожила Вера Ларие. — Постарайся не задерживаться дольше, чем на два дня. И если планируешь поступать в университет, воспользуйся новыми связями.

Она выразительно стрельнула в меня глазами, я кивнул.

— Само собой, я передам Тори все материалы. Хотя ей поступать только через полтора года..

— Это неважно. При большом желании, здешний колледж можно закончить экстерном.

У меня возникло нехорошее ощущение, что мне попросту всучивают Викторию, словно породистую кобылку. Не то чтобы я сильно возражал — но натиск миссис Ларие выходил за рамки материнской заботы о единственном чаде.

— Я буду готова через пятнадцать минут, — Тори взлетела по лестнице.

Я остался в гостиной между супругами, словно на линии фронта. Они казались настолько утомленными друг другом, что хотелось дать им развод немедленно — лишь бы разрядить обстановку. Возможно, именно поэтому миссис Ларие так торопила Тори с отъездом — без дочери у нее не будет ни единого повода продолжить жить с мужем. Однажды он проснется, вытащит из холодильника новую банку пива для опохмела, закусит бутербродом и только в ванной комнате, кое-как проснувшись, обнаружит, что дом опустел.

Любил ли он жену? Когда живешь вместе столько лет, ругаешься, миришься, спишь в отдельной комнате — на такой вопрос сложно ответить. Брак становится частью интерьера — ты знаешь, что придя домой, обнаружишь на преждем месте телевизор, диван и жену. Примерно в таком порядке, в лучшем случае. Но однажды она уйдет — и обстановка станет неполной, образ — незаконченным и жизнь — разрезанной на до и после.

Мне стало жалко Мартина Турица.

Моя малышка не подвела — действительно через пятнадцать минут я уже нес за ней вместительную сумку на автобусную остановку. Госпожа Ларие попросила у меня номер телефона и домашний адрес, и я с радостью предоставил ей все необходимые данные, даже дал номер моих родителей. До отхода вечернего поезда оставался час; мы легко добрались до вокзала в полупустом автобусе, купили билеты — я ощущал неземное блаженство, снова владея кредиткой и мобильником — и сели прямо на платформе, не обращая внимания на накрапывающий дождь. Я закутал Тори в свою куртку и прижимал к себе, чувствуя как бьется ее сердце где-то рядом с моим.

Говорят, все это выдумки слезливых поэтов. Неправда.

Виктория оказалась гораздо смелее, чем я мог ожидать — отправиться со мной в столицу, едва знакомым человеком, чтобы помочь подруге, которую она, очевидно, попреки фактам считала невиновной. Я не собирался платить ей неискренностью.

— Тори…

— М?

— Ты ведь знаешь Эмму с детства?

— Ты уже спрашивал. Конечно, с детства, мы подружились еще в школе.

— И Оскара?

— Зачем все эти вопросы? Ты же не…

— Просто хочу рассказать кое-что.

— Тогда говори.

— У Оскара скоро будет ребенок. То есть не у него, а от него.

Она выпрямилась рядом со мной. Тугая, словно струна — я ощутил волну злости.

— Я ее знаю?

— Не думаю. Я разыскал ее в столице, она подтвердила алиби для Павла Крамена. Он не убивал отчима Эммы.

— Как ее зовут?

— Да не помню, случайно встретил в университете. Мы обошлись без церемоний.

Почему я соврал?

Потому что испугался. Она все еще ревновала — даже к умершему, о боги! — и подставлять беременную Ив значило совершить по-настоящему черное дело. Все-таки она — важный свидетель… Не хватало еще, чтобы Тори начала сравнивать себя с ней.

— Надеюсь, будет девочка.

Я пожал плечами.

— Ты понимаешь, что значит алиби для Крамена?

— Что теперь неизвестно, кто кого убил, — равнодушно произнесла Тори, отстранившись.

— Мне кажется…. — я запнулся. — Тори…

Да какого дьявола?!

— Я думаю, Эмма может знать, кто убил Оскара.

Я же не то собирался сказать! Совершенно не то — но тем не менее все равно не смог.

— Ты это хотел сказать? Почему?

— Что почему?

— Почему она может это знать?

— Потому что она встречалась с ним тем вечером. И могла видеть — или слышать…

Я уже сам начинал верить в эту версию, хотя пистолет и кое-что еще говорили об обратном.

— Она ничего не видела.

— Она могла не сказать тебе… испугалась или...

— Она ничего не видела.

Ну хорошо, уфф. По крайней мере я попытался.

— Скоро поедем. Хочешь спать?

— Немного.

Подошел поезд и мы сели в купе — сначала я хотел взять полулюкс, но раздумал. Подобная расточительность на одну ночь — ну вы поняли, какое впечатление это может создать. Мы быстренько улеглись на нижние полки, чтобы не потревожить спавших соседей.

Тори уснула сразу — по крайней мере, отвернулась к стенке, дышала ровно и не двигалась. Я не мог уснуть, судорожно решая, как лучше поступить по приезде в город — снова обратиться в полицию, связаться с адвокатом — если таковой имелся — Павла Крамена или поехать в лечебницу вместе с Тори. Она не приглашала меня с собой, но что она будет делать там совсем одна? У нее даже нет никаких бумаг.

Ее рука, налитая лунным светом, мирно лежала на краю кровати и я невольно залюбовался тонкими пальцами. «Коснуться губами руки, но, ах…» Дальше я не помнил — поэзия в школе почти полностью прошла для меня стороной.

Кто знает, может быть, я даже посвящу ей стихи, когда все закончится.