Глава 7. Первые допросы

В половине шестого утра я ощутил, как моя шея медленно сгибается, словно ветка яблони под тяжестью плодов, и в итоге все равно ломается. Спать хотелось ужасно — никакой кофе не помогал, но я настойчиво вливал в себя четвертую кружку двойного эспрессо. Дик потягивал только вторую — я удивлялся, какой интерес пить холодный, мерзкий кофе из кофемашины; Тонина, откровенно прикорнувшего на спинке стула, эта мысль тоже мучила, и он даже осмелился озвучить ее вслух пару часов назад — безрезультатно.

Несмотря на ощущение сломанной шеи, первую нестыковку нашел я — и немедленно доложил Дику.

— Смотри! — я торжествующе тыкал пальцем в текст, словно Дик обладал зрением, способным увидеть рукописные каракули в другом углу комнаты. — Соврал, как пить дать!

— Что нашел? — вяло поинтересовался у меня проснувшийся следователь.

— Здесь допрос Буля. Он нам сегодня под дулом пистолета поклялся, что в ту ночь никого в заказнике не видел. А здесь он показывает, что сам впустил Кисьлевского и Урсава на территорию — они, мол, попросились фотографировать вечерние виды. Было это, по его словам, сразу же после закрытия — поэтому и разрешил. Типа, нельзя же фотографировать, когда вокруг туристы шляются.

— Фотокружок? — поморщился Дик.

— Кисьлевский подрабатывал в местной газете — «Утро Мелахи», — пояснил Тонин. — Урсав, видимо, отправился за компанию — у его папаши столько денег, что сынок в подработке не нуждался.

— Ясно. Отложи в сторону, Проф — придется побеседовать с ковбоем Луисом еще раз. Кстати, он там освободился?

Тонин скривился.

— Звонил час назад. Спрашивал, по какому праву и требовал завести дело о превышении служебных обязанностей. Мы договорились, что он напишет заявление и завезет сюда сам.

— Задержите до выяснения.

— Но заказник….

— Повесьте табличку «Санитарный день».

С Диком не соскучишься.

В шесть Тонин отпросился на полчаса — принять рапорт сержанта Трошифа и поставить на смену новую жертву. К тому моменту кофе уже не спасало, а второй том «Саги о Форсайтах» — простите, протоколов допросов — оказался намного скучнее первого. Я лелеял тайную надежду отвлечь Дика — и себя — от чтения, и дожидался только, когда следователь нас оставит.

— Дик, мы ведь можем все у него выяснить!

— В каком смысле все? — тот даже головы не поднял!

— О Робинсоне! Он ведь тут всех знает — кто, куда, откуда. Может, в картотеке что-то сохранилось. Достаточно…

Здесь я запнулся — из-за Дикова взгляда. Того самого, сочувственно-насмешливого. Но что я не так сказал на этот раз?

— Не стоит, — уклончиво качнул головой мой соратник и вернулся к просмотру папки.

— Но как же…

— Говорю — не стоит. За двумя зайцами погонишься…

— Но…

Ко мне немедленно вернулись все былые подозрения. Какого черта! Вот же, перед нами сидит живой следователь, которого мы взяли тепленьким и с трудом уговорили сотрудничать. Возможно, распространенная фамилия ничего ему не скажет — но если показать фотографию, если проверить по базе…

Почему Дик все замалчивает?

Этот вопрос грыз меня до самого утра — я вяло пролистнул оставшиеся пару сотен страниц, не обнаружив ничего интересного.

— Давай подытожим, — Дик, словно не замечая моего угасшего энтузиазма, водил карандашом по сделанным выпискам. — Четыре месяца назад, двадцать первого мая в заказнике туристы находят два истерзанных трупа — Влада Урсава, сына местного нефтяного воротилы и Лема Кисьлевского, его приятеля-фотографа. Находят их, заметь, туристы — а не ковбой Луис. Допросов не проводится, потому что характер ран наводит на мысль о взбесившихся животных. И даже папаша-«денежный куль» помалкивает. Заказник ставят на карантин на неделю, после чего все продолжается своим чередом.

Он глотнул воды и продолжил.

— Пятнадцатого июля, в ночь последнего экзамена в колледже, находят истерзанное тело Оскара Крамена, ровесника Влада и Лема. Все трое были знакомы, посещали одни и те же лекции. В тесной дружбе не замечены, но Крамен-младший, если я правильно вычитал, был себе на уме. Этакая звезда. Обнаружен труп недалеко от берега озера, вдали от жилых домов. Ни о каких животных речь не идет, тогда-то и вспоминают о двух убиенных за два месяца до этого. Раны в основном колотые, рваные, множественные гематомы. Сконцентрированы в нижней, паховой части тела, но удары были и по голове. Отпечатков нет, волокон и волос тоже. Последней, видевшей Оскара перед смертью, считается Виктория Ларие, его сокурсница, с которой Оскар говорил вечером, сразу после ужина в гостинице. Есть свидетели, что разговор был кратким. На этом — пока все.

Я только пожал плечами — что еще добавишь? Лучше бы показал свое гребаное удостоверение. Оно должно быть весьма солидным, если Тонин ходит по струнке второй день.

Допрос Тори Ларие Дик сразу забрал себе — и сделал из него больше всего выписок, я видел. На улице давно рассвело — наручные часы показывали начало девятого. Вернувшийся Тонин от щедрот угостил нас сэндвичами из автомата на первом этаже; крекеров у него, само собой, не оказалось. Наконец, Дик поднялся, еще раз напомнил следователю про лесничего, все пожали друг другу руки, и мы оказались в утреннем, прохладном и свежем городе — по центральной магистрали спешили машины и пешеходы, сновали туда-сюда дворники и мир казался совсем не таким уж мрачным как накануне.

Не проронив ни слова, мы добрались до «Красы Юга», завалились, даже не умывшись, в кровати и погрузились в сон. Лично у меня он вышел глубоким и коротким, как у Дика — понятия не имею. Я снова твердо пообещал себе выяснить, кто же он такой — и уснул.

Я забыл спросить, сколько времени у нас на сон — и поэтому был жестоко возвращен в реальность всего четыре часа спустя. В окошки лился полуденный свет, играя на шторах и мебели, а я вытирал мокрое от вылитой на лицо холодной воды и матерился так, что устыдился сам себя. Дик, впрочем, даже не обиделся.

— Проф, твоя изнеженность вредит делу. Собирайся, нам еще предстоит отыскать этого гравера, — он сверился с бумажкой, нацарапанной Тониным. — Мартин Туриц, дал же бог имечко. Давай, спускайся за мной.

Не желая пропустить ничего важного, я поспешил последовать его совету. Спускался по лестнице вместо лифта — не из-за убогости последнего, а в надежде хоть мельком увидеть виновницу моих вчерашних злоключений. Хотя бы спросить, что я ей такого сделал…

Дик внизу уже успел поссориться с Павлом.

—… не ваше собачье дело, господин легавый. Еще слово — и вылетите из отеля, как пробка!

— Не стоит кипятиться, мистер Крамен. Я читал ваши показания, они выглядят неполными. Вам выбирать, встретимся ли мы в полицейском отделении или поговорим по душам прямо сейчас.

Он что, подозревает отца в убийстве сына? Я ужаснулся этой мысли и немедленно отогнал ее.

— Идите вы знаете куда! Не собираюсь ничего рассказывать…

— Павел… — дама сердца явилась на защиту своего рыцаря.

— А, госпожа Гуэр? — едва ли не радостно вскричал Дик. — Вас мне особенно надо. Дело в том, что в протоколах допросов совершенно не нашло отражения ваше недоброжелательное отношение к Оскару. Почему бы это?

Я преодолел последние ступени и успел заметить, как румянец схлынул с округлого лица Софии Гуэр. Она едва слышно охнула и прижала руку ко рту.

— Софи? — непонимающе уставился на нее любовник.

Дик продолжал напирать.

— Итак, госпожа Гуэр, если ваш сожитель не желает давать показания здесь — это его право. А что выбираете вы?

Я подошел совсем близко, но меня не замечали. В голосе Дика звучали настолько стальные ноты, что любого впечатлительного человека пробрало бы до кончиков пальцев. Я не мог уловить этих переходов от дружелюбия к стальной холодности или уничтожающей любезности. Дикобраз в очередной раз показался мне нечеловеком.

— Я…

— Софи, что все это значит? — напирал Павел.

— Я поговорю с вами, пойдемте, — не поднимая глаз, она прошествовала в сторону кухни.

Дик, поманив меня пальцем, двинулся следом. Павла он остановил движением руки.

— Вы же выбрали допрос в участке, мистер Крамен. Там и увидимся.

— Какого черта!!! — взревел тот. — Вы что, превращаете мой отель в полицейский околоток, мерзавцы?!

— Отнюдь, — пожал плечами Дик. — Придаем немного оживления, только и всего.

За нашими спинами раздался грохот.

— Может быть, стоило дать ему шанс?

— Проф, этот Крамен привык за четыре месяца к роли безутешного, всеми опекаемого папаши. Никто и пальцем его не трогал, смекнул? Он мог наплести Тонину с три короба, утирая крокодильи слезки — и это прокатило. Допрос пестрит пробелами и соплежуйством. Но мы с этим покончим.

— Дик, неужели…

Я запнулся.

— Что? — раздраженно бросил он, запирая за нами дверь в кухонный отсек.

— Неужели ты никогда не испытываешь сострадания к чужому горю?

— Сначала я убеждаюсь, что горе — подлинное.

Мне только предстояло узнать, каким образом он в этом убеждался.

Я никогда еще не видел настоящего допроса — мой собственный не в счет — и готов допустить, что большая часть из них проводится похожим образом. Но молчать, когда …

Впрочем, судите сами.

София Гуэр, неторопливо обойдя огромный кухонный стол, села как можно дальше от нас, у самой плиты. За прошедшие пять минут она как-то вся съежилась, из нее испарились бойцовский дух, колючесть, уверенность в себе. Она теребила края накрахмаленного передника, не поднимая на Дика глаз, к ней вернулся румянец, превратившись в сияющие пунцовые пятна. Ей было стыдно за оброненные слова — и за то, что Дик выставил ее в неприглядном свете перед Павлом. Сам по себе владелец отеля мне не особо нравился — но ведь было же в нем что-то, за что эта женщина полюбила его?

— Давно вы работаете здесь, София?

— Десять лет.

— За это время вы даже успели прижить дочь. Весьма впечатляюще.

— Я была замужем, — она покраснела еще сильнее. — Он сильно пил, работал грузчиком. Когда родилась Амели, мы стали ругаться все сильнее — я просила его быть трезвым ради дочери, но впустую.

— И что с ним стало?

— Развелись. Он уехал в Каподию, слышала, сильно пострадал в порту. Не знаю, что с ним сейчас.

— И вы нашли себе нового мужчину. Давно?

— Павел…

Она замолчала, не в силах продолжать. Нахлынули воспоминания или что-то в этом роде — со всеми бывает. Но Дику это и в голову не пришло.

— Отвечайте, София. Вы начали изменять мужу с начальником сразу же? Чья дочь Амелия?!

Она сжала кулаки, по щеке покатилась одинокая слеза.

— Амелия здесь не при чем. Мы с Павлом встре… живем вместе только два года. Когда я устраивалась сюда работать, он был весь поглощен заботами о сыне и отеле. Ему было не до баб.

— Похвальное рвение. Сейчас подобного не замечается.

— У него умер сын! — буквально взревела она.

— И я смотрю, затянувшиеся поминки изрядно утомили вас, не так ли?

— Да что вы знаете обо мне!

— Совсем немного и это немногое вызывает все больше подозрений. Вы хотели, чтобы отель достался вам? Вам и вашей дочери?

— Вы с ума сошли… — тихо пробормотала женщина.

— Поэтому вы избавились от Оскара Крамена, поддерживаете Павла в его апатии и погружении в депрессию, чтобы потом сдать в сумасшедший дом или напоить до белой горячки. Чем не план?

Я не выдержал.

— Дик, это уже чересчур! Прекрати немедленно.

Я налил кипятка в ближайший стакан и подал Софии. Она метнула неприязненный взгляд из-под всклокоченных волос, но питье приняла. Что уж ее винить — я и сам знал степень моей вины в происходящем.

Жидкость явно пошла на пользу.

— Оскар Крамен был не слишком сахарным ребенком. Многие подтвердят мои слова. Избалованный отцом грубиян, с детства усвоивший, что ему все можно. Лапал девушек на улице и в колледже, чуть ли не затаскивал в постель — и сам мог забраться к понравившейся постоялице. На учебу ему было плевать — он знал, что отель будет его кормить до самой смерти. Мы не слишком ладили — он учил Амели говорить гадости въезжавшим, а Павел спускал ему все с рук. Пытался приставать и ко мне — но на кухне, — она показала рукой на стену, увешанную половниками и дуршлагами — у меня есть, чем защитить себя. Мы не ругались, просто подначивали друг друга — и когда к Павлу приходили жаловаться на Оскара, я никогда не принимала его сторону. Да это и не требовалось — Павел все спускал тому с рук. Говорил, что у него золотой мальчик, для которого он в лепешку расшибется.

Она фыркнула.

— Паша — отличный мужик во всем, кроме сына. Тут природа дала маху — но, как видите, быстро исправила свою ошибку. И я к этому не причастна.

Дик помолчал, барабаня пальцами по столу.

— София, я попрошу вас еще раз написать все, что было в тот день — связанное с Оскаром, конечно. Как вы это помните. Оставьте бумагу в комнате, вечером я, возможно, задам новые вопросы. Попробуйте уговорить вашего сожителя дать показания здесь — мы и так весьма утомили следователя Тонина.

Я помотал головой. Куда делся издевающийся, оскорбляющий женщину Дик? Снова эта мягкость, вежливость, спокойный тон и никаких угроз.

— Нам пора в город, Проф. Не зевай.

Стоило мне задуматься — его уже и след простыл.

Я с трудом дождался, пока мы вышли на улицу. Я даже не спрашивал, куда мы идем — точнее, забыл. Я кипел благородным негодованием и поспешил его излить, стоило нам перейти через трамвайные пути и углубиться в город.

— Дик, это же свинство! Ты слышишь? Хамство, свинство и… Да ты слышишь меня? — мне пришлось дернуть его за рукав дорогого пальто, чтобы притормозить. — Дик, с женщиной так нельзя!

— Как — так? — он остановился, тщательно, двумя пальцами отцепил мою клешню и продолжил идти.

— Так нагло и грубо. Ты же оскорбил ее не меньше десятка раз, одним своим тоном и намеками.

— Ну, будем считать, она на меня обиделась, и дело с концом. Много ли с этого горя?

— Дик… — я растерялся и остановился.

Он, пройдя еще немного, развернулся, подошел ко мне и тряхнул за плечи. Надо сказать, ощутимо — моя голова мотнулась взад-вперед, как у китайского болванчика и встала на место.

— Слушай сюда, Проф. С тобой Тонин не особо церемонился.

— Я же мужчина…

— Не перебивай. С тобой он не церемонился по другой причине. Ему нужно было выбить из тебя признание. Как угодно — хоть четвертовать, но выбить. Ты был его единственной рыбешкой в этом мутном болотце — впервые за четыре месяца. Не удивительно, что голова пошла кругом, и простейшая логика на время отказала. Мне тоже нужны были ее показания. Не признание — она не убивала Крамена, и ежу видно. То есть тронь он девочку — убила бы, но иначе. Отравила или еще как. Но не искромсав ему половые органы. Мне нужно было знать причины ее отношения. Чтобы понять, кто убил Крамена сотоварищи, надо понять, кто они были. Кое-как разобрались с Оскаром, а завтра мы идем в колледж и узнаем про остальных. Ясно?

— Но зачем же было… — промямлил я.

— Затем, — жестко отрезал Дик. — Затем, что она собиралась развести сопли и нас прокатить на них. Нежные женские натуры и прочая, и прочая. К ее возрасту у женщины, которая два месяца кряду одна тащит на себе ребенка, отель и любовника не может быть нежной натуры — только хватка и сила. Поэтому я с ней не церемонился и тебе не советую лезть с утешениями. Не дай бог Крамен-старший чего удумает. Он же у нас вроде как неадекватен с горя — ему все простится. Так-то.

Мы пошли дальше. Я с досады разглядывал окрестности — мы углублялись на юг, в ту часть города, через которую ехали с вокзала. Здесь дома становились все меньше, пространство между ними — все больше. Тут и там торчали домики-магазины, народ неспешно прогуливался по маленьким скверам, наслаждаясь последними теплыми деньками золотой осени.

— Сегодня же воскресенье… вряд ли этот гравер…

— Есть шанс, что работает, — перебил меня Дик. — Это как сапожник или парикмахер: воскресный день более урожаен, чем будни. В будни рабочему народу некогда тратить вечернее время на всякие мелочи.

Он снова был прав — кругом прав. Это начинало бесить. Я запахнул куртку и насупился.

Мы прошли мимо большого торгового центра — с Макдональдсом, аквапарком и качелями-каруселями в окружении нескольких магазинов. Веселый ребячий смех на минуту оглушил меня; я в очередной раз ощутил, как скребут на душе кошки от невозможности дать весточку родителям. Необходимо было обсудить это с Диком — или рискнуть в любом случае, иначе бедные старики кинутся обзванивать больницы и морги.

Дорога — двухполосная неширокая улочка — уходила круто вниз мимо просторного поля для гольфа. Вдалеке виднелось здание школы или колледжа, за которым начиналась лесная полоса. Дик потянул носом и свернул налево.

— Гравер — не сопливая баба, — предупредил он меня. — Нас могут выставить, но задать вопросы нужно. Правильные вопросы.

Что он этим хотел сказать, осталось за кадром, потому что мы уже стояли перед мастерской с грубо приделанной табличкой «Дуб и Ясень: гравировка, выжигание, резьба». Свет не горел, но дверь была приоткрыта, и Дик, по обыкновению, вломился внутрь без стука.

В помещении стояла непроглядная темнота; войдя, я споткнулся о краешек тяжелой скамьи и шепотом выругался. На дальней стене мерцали фосфоресцирующие картинки — множество бабочек, какие-то фантастические узоры и маски. Слева за грубо сколоченным рабочим столом валялись груды упаковочной бумаги вперемешку с другим хламом, справа, наоборот, царила идеальная чистота — стояла пара кресел, на маленькой тумбочке засыхал одинокий цветок гвоздики в керамической вазе. В дальней комнате послышался шорох; из-за дверцы, замаскированной под этажерку, вышел, массируя виски, коренастый, очень загорелый мужчина с коротко стриженым «ежиком» на голове. Увидев нас, он замер, но тут же, махнув рукой, прошел мимо к рабочему столу.

— Пять минут до закрытия, думаю, завтра…

— Мы не с заказом, — прервал его Дик. — Требуется небольшая консультация. Ведь вы — единственный гравер в Мелахе?

Мужчина настороженно кивнул.

— Тогда, может быть, вы знали вот этого мужчину?

Дик достал одну из фотографий Робинсона — точнее, его трупа — и протянул граверу.

Тот взял карточку, впился острым, профессиональным взглядом — а мы уставились на его лицо. Хищное выражение через несколько секунд сменилось безразличием, но карточку он отдал Дику не сразу — подержал перед глазами еще немного.

— Нет, я не знаю этого человека, — гравер вернул снимок. — У меня хорошая память, но ведь ко мне приходит не каждый.

— Понятно, — вежливо кивнул Дик, убирая снимок.

Я думал, мы сейчас же выйдем, но не тут то было. Мой напарник всерьез настроился «потрепаться».

— Думаю, ваш товар должен пользоваться популярностью. Особенно у молодежи.

Гравер, настороженно хмурясь, пожал плечами. Его сильные мускулистые руки обдувал сквозняк из открытой нами двери — проступили мурашки. Он был одет по-домашнему, а не по погоде — майка, широкие камуфляжные штаны и массивный пояс, украшенный, без сомнения, собственноручной гравировкой.

— Да, молодежь захаживает, но и старики не отстают. В подарок в основном. А ребятня для себя — похвастаться.

— Встречались уже с парой павлинов, — охотно пустился в пояснения Дик, хотя гравер не выразил ни малейшего желания продолжать беседу. — Они порой ценят такие цацки больше отца с матерью.

— Ну, это вы загнули, — ответил гравер, поднявшись.

Он запер внутреннюю дверь, поискал и нашел спортивную куртку, всем своим видом демонстрируя, что рабочий день уже закончился и пора бы нам убраться восвояси. Я был не против, хотя коллекция узоров и шрифтов, выставленная у самого входа на большой картонном плакате, притягивала взгляд. Дик потянул меня за рукав.

— Идем, Проф — к сожалению, мастер не смог нам помочь. Но кто знает — работа только начинается. Спасибо, что уделили нам время.

Мы вышли под тяжелым, немигающим взглядом гравера.

— Что ты плел сейчас, Дик? «Работа только начинается» и прочая муть?

Вместо ответа мой спутник нырнул в заросли акации прямо у помойных баков. Он заставил меня пригнуться и зашептал на ухо:

— Ты ведь понял, надеюсь, что этот верзила нам соврал и глазом не моргнул?

— Чего?

— Он его знает, — Дик похлопал себя по карману пальто. — Знает, как миленького. И не факт, что с лучшей стороны — судя по реакции. Так что придется за господином лгуном немного проследить — для верности. Кого он побежит предупреждать после встречи с нами, интересно?

Я снова — уже в тысячный, наверное, раз ощутил себя идиотом. Постепенно к этому привыкаешь, должен сказать — и самолюбие не рыпается. Забавно.

Наш «клиент» не заставил себя долго ждать — через пару минут раздалось громыхание тяжелых армейских ботинок, и гравер прошагал мимо укрытия довольно шустро, хотя и не бегом. Мы последовали за ним, не вылезая из-за кустов — этот способ я признал отвратительным, все лицо и руки исцарапали колючки, но Дик неумолимо тянул меня вперед, своим орлиным зрением высматривая широкоплечего гравера из-за кустов. Мы перебрались кое-как через пересохший ручей — самый длинный прыжок в моей жизни — и попали в микрорайон более старой застройки. Многоэтажные дома пропали — все пространство занимали таунхаусы и просто маленькие коттеджи, слегка покосившиеся от времени. В один из таких домиков и зарулил наш объект; Дик, недолго думая, перемахнул через забор с другой стороны здания, и мне волей-неволей пришлось последовать его примеру.

Сделав мне знак остаться, Дик прокрался к большому окну на первом этаже, завешанному кружевной шторой. Я от нечего делать прошел дальше к беседке, спрятанной под навесом из искусственной лозы винограда. Заглянув внутрь, я столкнулся нос к носу с ней.

Все-таки не стоит в будущем заглядываться на проходящих мимо девушек из провинции.

Тори смотрела на меня, как на привидение. И без того широкие глаза распахнулись еще шире, к щекам прилил румянец. Она была одета в деревенском стиле — платье в горошек с рюшами на подоле и легкая вязаная кофта. На ногах — плетеные сапожки и чулки — тоже в горошек. Мы играли в гляделки минуту-полторы, прежде чем я произнес:

— Нехорошо наговаривать на чужих людей, которые вам ничего не сделали, милая барышня.

Тон я нарочито выбрал холодно-ласковый, чтобы помучалась. Обычно таким тоном я заводил разговор о расставании с теми, кто начинал иметь на меня неподходящие виды.

— Я… — она заморгала и потупилась.

— Да-да, вы. Из-за вашей милой мордашки и лживого язычка я проторчал у миляги Тонина полдня, был избит, допрошен и замучен сверх всякой меры.

Положим, про страдания я загнул, но так сладко упиваться долгожданным торжеством!

— Я не хотела, — все еще не поднимая глаз, пролепетало прелестное создание. — Я не знала, что так сразу…

— Девушка, я же не с луны свалился. Вы что, полицейских сериалов не смотрели? Там все брехня, кроме одного — подозреваемый является преступником пока не доказал обратного. Так для всех удобнее и проще. Поэтому вам лучше объяснить…

В этот момент я вспомнил про Дика. И про его обещание как следует допросить виновницу моего пленения. Мои чувства относительно Тори Ларие могли быть какими угодно — но меньше всего я желал ей повторить судьбу любовницы Павла. Я мог бы заняться ею сам — в совсем ином стиле, разумеется.

— Вы, наверное, собирались уходить? — торопливо намекнул я.

— Уходить?

— Да-да, прогуляться к подруге или сходить в кино? Сам вас пригласить не могу, увы…

Моя трескотня испортила все дело.

— Что здесь происходит? — раздался недовольный голос, и наше уединение грубо нарушил тот самый гравером, за которым мы так тщательно следили. — Кто вы такой?

Я немедленно пожалел, что Дик куда-то испарился, и пошел ва-банк.

— Это вы мне скажите, кто вы такой!

— По какому…

— Это мой отец, — тихо сказала Тори.