Глава 12. Растущая опасность

— Перестань! — возмутилась Тори, и, быстро оглянувшись на меня, с ненавистью уставилась отцу в спину. — Ты совсем не знаешь ее! Ты не имеешь права судить!

Гравер даже не отреагировал на эту жалкую попытку.

— Да замолчи ты, мала еще…— дальше он обращался только ко мне. — Глэдис и сама немного тронутая, если хочешь знать. Пока Джим ее поколачивал, вроде держалась, а теперь совсем выжила из ума. И спилась. Она живет на другом конце квартала, по ту сторону трамвайного кольца. Много раз предлагали, чтобы она продала свой жалкий домишко и переезжала в нормальную хату — так эта чокнутая заявила, что рядом с домом обитают души…или духи, не помню уже и нельзя их сердить. Сбрендила давно, говорю.

— Ясно, — кивнул я автоматически, переваривая услышанное.

Для полного понимания требовался свежий воздух. Туриц, прикончив то, что он там ел, нервно барабанил пальцами по столу, Виктория понуро ковыряла пальцем свою кофту.

Я поднялся и церемонно наклонил голову.

— Еще раз прошу простить за беспокойство, мне пора идти. Думаю, все будет в порядке…

— А как же Эмма?! Вы же не позволите…

— Если разрешит ваш отец, я сообщу вам о том, какое решение примет следователь.

Вообще-то я рассчитывал, что Туриц запретит. Либо из нелюбви ко мне, либо к Эмме, но гравер только махнул рукой, типа, разрешаю, только проваливай поживее. Что я и сделал, даже не попытавшись прикоснуться к девушке.

Всему свое время.

Ноги сами несли меня к трамвайному кольцу, хотя голова шумела и соображала довольно плохо. Эмма Робинсон — ладно, не Робинсон, не важно — назначает свидание Оскару Крамену, который раньше ей совершенно не нравился. Или они встречаются случайно? Не верю! А может, он ей нравился, но она жалела подругу, которая безнадежно застенчива и влюблена. Все свидетели в колледже показали, что раньше Оскар не спал с Эммой. Однако в день сдачи последнего экзамена — который Оскар традиционно заваливает — Эмма внезапно соглашается с ним встретится. Окрыленный Оскар заскакивает домой, но не сильно задерживается, и больше его живым никто не видит, кроме Катерины Дайва и то мельком.

Джима к тому моменту, как сообщила нам мать Тори, в городе давно нет — они с Глэдис расстались некоторое время до этого. Эмму мать сразу после убийства отправляет в психушку… какая связь? Есть ли между всем этим связь — она должна быть! — и почему Мартин Туриц называет Глэдис сумасшедшей?

Можете верить, можете нет, я даже не вспомнил о Дике, пока пробирался через заросшее травой трамвайное кольцо. Азарт расследования заслонил даже нежное личико Тори, которую я все равно собирался помучить подольше. Я не задумывался, что скажу Глэдис — я просто чувствовал, что история начинает раскручиваться. Пускай себе Дик маринует старшего Крамена в тюряге, сколько влезет — все ниточки на самом деле у меня, и клубочек бежит по сказочной тропинке все быстрее.

Ну да, идиот. Сейчас я и сам это вижу — но тогда…

За кольцом начинались заросли бурьяна и акаций. Я пожалел, что не пошел в обход по пешеходной части, но было слишком поздно возвращаться. Да я и не смог бы вернуться — внутри все горело от скорого раскрытия старых тайн и открытия новых. Изодрав рукава в хлам, я выбрался на небольшой пустырь; ряды мусорных баков скрывали от меня обветшавший коттеджный микрорайон. У баков ловили последние лучи заходящего солнца несколько бродячих псов; учуяв мой запах, явно незнакомый, самый крупный, плешивый дог оскалился, но поленился вставать с кучи мусора. Я бочком пробрался мимо и огляделся, жалея, что не спросил в лоб номер дома. Хотя это вряд ли было разумно, но я и так совершил за день столько дури, что одной больше, одной меньше…

Дома стояли в окружении яблоневых деревьев, покосившихся и почерневших от времени. Оказалось, что мусорные баки стояли в самом конце улице, образуя тупичок; выбравшись на дорогу, я прошелся до перекрестка, перебегая от дома к дому, читая имена на почтовых ящиках и отчаянно пытаясь выглядеть нормально. Фамилии Робинсон не было ни на одной; впрочем, после развода Глэдис имела полное право взять другую фамилию, да и Джим был не первым ее мужем. Я пытался разглядеть силуэты в окнах, но не слишком преуспел.

Пройдя туда и обратно, я закончил у тех же мусорных баков, с которых начал, понуро пиная ногой разваленные щебни.

— Скрепи свое сердце, дочь моя. В темные времена, подобные нашим…

Я резко обернулся, чем вынудил сухопарого старичка в черной сутане, стоявшего на пороге ближайшего дома, замолчать. Мы обменялись взглядами; вслед за пастором на пороге показалась высокая, неопрятно одетая женщина — всклокоченные жесткие волосы торчали в разные стороны в некоем подобии пышной прически, она упиралась одной рукой в дверной косяк, другую держала на груди. Можете назвать это озарением — но она настолько подходила под описание, данное Турицем… Я ринулся к ним, не думая о том, как глупо выгляжу.

— Миссис Робинсон!!

Пастор — честное слово! — перетрусил так, что едва не сшиб женщину с ног, пытаясь вернуться в дом и запереться там. Но Глэдис покачнулась и уставила на меня блеклые глаза, которые никак не могли сфокусироваться.

— Вы это… ошибочка вышла… обознались, вот…

— Но ведь Эмма здесь живет? — выпалил я, сообразив, что фамилия бывшего может резать ей слух.

Пастор застыл, Глэдис пошатнулась снова.

— Тебе чего на…

— Вот видите, дочь моя — даже несмотря на все меры предосторожности, гм, следы прошлого… гм,… вашей несчастной девочки продолжают преследовать этот дом.

Мне страшно хотелось врезать ему по лживой физиономии.

— Я знаю, что Эммы нет, — буркнул я. — Можно нам поговорить, Глэдис? Простите, не знаю вашей фамилии…

— Не важно, — она отмахнулась, ловя глазами взгляд пастора. — Преподобный Захария, я не..

— Все в руце божией, дочь моя, — изобразил смирение пастор.

Она просто махнула рукой и прошла внутрь. Мы последовали за ней, но цепкий взгляд пастора не отпускал меня ни на секунду.

Большая гостиная, куда следом за Глэдис вошли мы с отцом Захарией, больше всего напоминала необжитый пансион: тут и там валялись коробки, в некоторых были набросаны вещи, другие зияли пустотой; рядом с лестницей на второй этаж стояло ведро и, судя по затянутой пленке, воду в него налили не день и не два назад. Диван и кресло покрывали белые простыни, как при переезде — однако приглядевшись, насколько позволяли немытые окна, я понял, что погорячился, назвав их белыми. Глэдис первым делом плеснула себе бренди из почти допитой бутыли, сделав вид, что не замечает укоризненного взгляда патера. Мы чинно расселись каждый по отдельности вокруг небольшого журнального столика, испещренного следами от окурков.

— Должен вас сразу же предупредить, молодой человек, — начал было Захария, но не договорил.

— Моя дочь была шлюха, — едва шевеля языком, выпалила Глэдис. — Шлюха и дура, поэтому я отправила ее…. отправила ее… мы послали…

— Эмма сейчас в безопасности, — патер успокаивающе погладил ее по руке. — О ней позаботятся, я знаю, как много ты вложила в нее, и черная неблагодарность…

Его велеречивость повисала комьями лапши на моих ушах.

— Виктория рассказывала мне про Эмму, она была хорошей девушкой, — перебил я его. — Они очень дружили, вы же знаете, Глэдис. Тори говорила…

— Наша Эмма была недостаточно хороша для такой чистюли, — презрительно скривилась та. — Они дружили, конечно, дружили… как дружат подростки? Сегодня вместе, завтра — врозь…что вам до этого? Что вы пришли вынюхивать? Вы из полиции?!

Она сорвалась на визг. Я вскочил.

— Нет, конечно, нет — похлопал себя по брюкам и карманам рубашки. — Смотрите, у меня нет оружия, нет документов. Я не из полиции, Глэдис — но они будут искать Эмму. Вы должны были ее спрятать…

— Следите за языком, молодой человек! — возмущенно выпалил Захария, но Глэдис его не слышала.

— Моя девочка ничего не сделала… — лепетала она, потом бросилась к коробкам и принялась переворачивать одну за другой. — Сейчас я покажу вам… сейчас покажу… Они велят мне все забыть, все… Вот, смотри! Смотри же…

В потрепанной временем фоторамке я увидел задорную, лукавую брюнетку с копной кудрявых волос и белоснежной улыбкой. Она стояла на фоне своего дома, была маленького роста и очень худой. Впрочем, черный цвет одежды стройнит любого. Если Оскар Крамен пускал слюни, я не удивлен — на такую я бы и сам…

— Молодой человек, прошу все-таки объяснить, что же..

— Вынужден сообщить вам печальные новости, Глэдис, — я снова перебил зануду.

Она как-то внезапно съежилась, пряча от меня глаза. Потом сделала шаг назад, еще одни…потом прижалась спиной к окну, отворачиваясь, и замахала руками.

— Нет, не хочу! Ничего не хочу, убирайтесь. Вон, все вон! Моя девочка…

— Это не про Эмму, это про Джима, вашего мужа, — ухитрился вставить я.

— Джима? — казалось, я застал ее врасплох. — Джима, какого Джима? Джима…Джим в прошлом, в прошлом!!! Я же выгнала его, ты говорил мне, что он плохой, но я все-таки выгнала…выгнала его…

Она захлебнулась рыданиями, и пастор поспешил на помощь.

— Идите с миром, молодой человек, вы же видите…

— Джима убили, — упрямо продолжал я, не двигаясь с места. — Джима убили в столице, поздним вечером. Я видел его тело… вы не знаете…

— Не знаю, я ничего не знаю! Джим предал меня, меня все, все предали!!

— И даже ваша дочь… — тут же встрял пастор, ходивший на кухню за водой. — И даже ваша дочь проявила черную неблагодарность… в собственном доме…

Глэдис больше не могла говорить; она оттолкнула стакан, вода расплескалась по полу и дивану. Я не знал, что ощущал сильнее — презрение или сочувствие к спившейся женщине. Я едва угадывал ее фамильное сходство с Эммой — когда-то глаза матери сияли так же, когда-то волосы были шелковистыми, а кожа бархатной…

Я нацарапал на клочке газеты телефон отеля и сунул ей в руку.

— Позвоните мне, Глэдис, если захотите просто поговорить. Хорошо?

Дожидаться ответа было бессмысленно, и я вышел на улицу, дошел до трамвайного кольца по нормальной дороге и присел на остановке. Поджидая трамвая — который мог и вовсе не прийти в полночный час, я принялся сводить воедино концы с концами.

Получалась ерунда, которая пахла не слишком ароматно. Глэдис, не слишком идеальный пример матери, живет с подозрительным субъектом по фамилии Робинсон, а ее дочка Эмма, если верить пастору, вовсю флиртует направо и налево. Вскоре после трагической гибели Урсава и Кесьлевского — связь убийства с Эммой отсутствует или не установлена, то же касается Тори — Глэдис-таки выгоняет мужа. Необходимо хотя бы приблизительно понять, что же послужило причиной этого развода. Затем, в вечер, на который Эмма назначила Оскару Крамену свидание, того убивают. Неизвестно, до встречи или после. Девушка, вероятно что-то видевшая, оказывается в психушке — возможно, потому что увиденное сильно повредило ее психику. Но еще вполне допустим вариант, что это всего лишь козни пастора, который стремится контролировать Глэдис. Связь с убийствами в столице и здесь, в Мелахе, слишком туманна, а единственный свидетель отправлен куда подальше. Интересно, почему Тонин ничего не предпринял по этому поводу?

Когда трамвай подошел, я принял решение. На следователя надавить не удастся, получить материалы дела снова без помощи Дика — тоже. Остается только отыскать его — скорее всего на вокзале, несмотря на поздний час — и попытаться устроить обмен информацией. Или вызнать, что он намерен делать дальше. Убедившись, что трамваи отсюда идут только в центр, я рысью — на улице заметно похолодало — добежал до дальней остановки и успел вскочить в закрывающиеся двери автобуса в сторону вокзала.

На тряской и ухабистой дороге транспорт мотало в разные стороны, никак не давая сосредоточиться. Сам доктор Ватсон не остался бы равнодушен к моим потугам — я крутил информацию и так, и сяк, но ничего путного не выходило. Я нуждался в Дике — но жадность в тот момент превозмогала любопытство. Я мечтал о славе великого сыщика…

Ладно, не великого. Я просто хотел сделать его, понимаете? Хотел показать этому чванливому индюку. А что показать — это, как водится, я и сам не очень понимал. Доехав до вокзала я, вместо того чтобы идти прямиком в здание администрации, отправился в знакомое заведение.

В кафе за стойкой дремал знакомый лопоухий паренек — Стасик, или как-то так. На этот раз я заметил, что кафе называлось «Орел», в подтверждении чего вешалку в углу венчало потрепанное чучело. Кроме меня в кафе сидела пара пожилых женщин, потягивавших крепкий кофе. Я кивнул Стасику словно давнему знакомому и пристроился в дальнем углу; яркие огни проезжавших машин слепили глаза даже через оконные стекла. На несколько минут их поток застыл, превратившись в нескончаемую яркую цепь: это подошел и плавно тронулся дальше последний поезд.

В кафе вошли двое мужчин в дорогих кожаных куртках, руки в карманах, оба в капюшонах. Они кивнули Стасику и сели не так далеко от меня. От них исходила волна спокойной жестокости; если описывать в двух словах, то «убьют, когда необходимо и не поморщатся». Я вжался в свой угол, навострив слух, насколько это было возможно: двое говорили тихо, склонившись друг к другу, но в практически пустом кафе звуки все равно разносились на некоторое расстояние.

— То, что вооружен — не проблема.

— Хорошо стреляет.

— Темно. Легче, чем днем.

— Машин много вечером?

— Одни таксисты.

— Когда?

— Минут через двадцать.

Я сразу понял, о ком речь. Сидел, как приклееный и обмирал от ужаса — только поэтому и не сорвался с места. Медленно поднялся — ноги не гнулись, пришлось опереться о стол. Махнул рукой Стасику, старательно изображая завсегдатая — тот рассеянно кивнул в ответ, протирая стаканы. За дверью мои ноги перешли на бег.

В самом здании вокзала было темно. Я резко оглянулся и обмер, глядя в упор на тех самых посетителей, не веря, что уже видел эту дорогую кожу и надвинутые капюшоны. Я с ужасом понял, что раскрыт.

Я смотрел на них, они — на меня. В кафе я еще мог остаться незамеченным, сейчас мой взъерошенный вид, обезумевшие глаза, тяжелое дыхание сказали больше, чем любые слова. Мы начали движение одновременно — я рванулся через улицу, они — ко мне, едва не сорвав с петель хлипкую дверь кафе.

Дальше я в который раз проклял свою лень — последнее посещение спортзала состоялось больше полугода назад, по настоянию тогдашней пассии. Кстати, как раз после этого похода, смывая под душем пот и усталость, я принял совершенно четкое решение с ней расстаться. Как же ее звали…Карина…Кара…в общем, неважно.

Я не понимал, куда бежать — выбора не оставалось. Самым дурацким, наверное, было помчаться по шпалам — неважно, в какую сторону — громко вопя «Караул!». Я же метнулся в сторону здания вокзала, хотя и знал, что после отхода последнего поезда там вряд ли кто-то остался. И так я приведу их прямо к Дику, хотя ведь он, наверняка, уже вернулся в отель. Но, может быть, охрана…

Я буквально взлетел по ступеням, не оглядываясь — топот ног позади и так говорил сам за себя. Центральная дверь, с двумя колоннами по бокам, отказалась поддаваться; я начал колотить в нее ногами, пока не заметил рядом еще один вход — поменьше, поплоше, зато приоткрытый. Я рванулся внутрь и как раз вовремя — об стену срикошетила пуля, за ней вторая.

История повторялась, с той лишь разницей, что со мной не было Дика. Его вообще не было нигде — либо его уже укокошили, либо он смог разминуться с убийцами. Вторая версия грела меня, но не слишком сильно — ангел-хранитель на расстоянии десятков километров так же бесполезен, как и любой другой. Я пожалел, что не успел рассказать ему про Глэдис и пастора Захарию, пока метался по кассовому залу в поисках лестницы на второй этаж.

Той самой лестницы, которая оказалась закрыта тяжелой решеткой с замком.

Возможно, мне стоило побольше доверять Дику, особенно когда он предупреждал об опасности. В остальном мои мысли путались, перескакивали с одного на другое, я вспоминал родителей, каких-то студенток, между делом всплывало лицо Тори, старшего Крамена и пастора Захарии. Дурацкая мысль, что надо бы исповедаться перед смертью, наглядно демонстрирует, до какой степени я обезумел.

Двое уже зашли внутрь — пробегая между стойкой информации и стойкой расписания поездов, я увидел их силуэты, четко очерченные светом луны. Щелкнул выключатель — теперь моя тень от сотни энергосберегающих ламп могла с полным правом называться самой предательской составляющей бытия. Чтобы хоть как-то затруднить бандитам задачу, я отступил в плохо освещенную часть зала, туда, где пара ламп не горела, а фальш-стена создавала что-то вроде закутка. Здесь тоже было окошко, похожее на кассовое — само собой, закрытое. Прижавшись к стене, я затаил дыхание — они меня, безусловно, найдут, но как не побороться за несколько дополнительных минут жизни?

Прямо за спиной раздался легкий скрежет, шаги и два выстрела — я присел, больше инстинктивно, чем осознанно, и в этот момент что-то потащило меня в бок с такой силой, что я упал. Снова скрежет и темень.

Я сидел в совершеннейшем мраке, и рядом со мной кто-то дышал — но практически бесшумно.

— А..

Мне тут же заткнули рот, и по этой манере я немедленно догадался, что рядом Дикобраз. Каким-то неведомым способом он сумел остаться в здании и теперь…

Мы просидели молча минут десять, хотя я особо не считал. Ко мне вернулось чувство безопасности; улучив секунду, я убедился, что не наложил со страху в штаны и облегченно выдохнул. Шаги доносились совсем рядом, пару раз я почти различил шепот, но вынужден признать — не расслышал ни слова. Дик сжимал мое плечо, но я и так не собирался ничего говорить — от страха в горле произошел спазм, и я просто сидел, опустив голову, и даже глотал медленно, боясь, что получится слишком громко. Шаги скоро стихли; я осмелился поднять голову. Глаза постепенно привыкали к темноте, я различал силуэт Дика и белки его глаз.

Он повернул какую-то ручку за моей спиной — зажегся свет, я зажмурился и понял, что мы куда-то двигаемся. Протер глаза и огляделся — замусоренная, старая кабина лифта показалась мне раем.

— Лифт в двухэтажном здании… скажи мне, что я сплю.

— Ты забыл про почту. Она вся разбирается на втором этаже, на первом места вообще нет, — пояснил Дик, поправляя костюм и отряхивая пальто. — Поэтому есть служебный лифт для подъема мешков с посылками и прочей дребеденью. Сам понимаешь, каждый понимает по-своему заботу об удобстве.

Я был с ним согласен, но сегодня эту своеобразную заботу воспринимал как манну небесную, никак иначе. Мы вышли из лифта в темном коридоре; Дик вытащил пистолет и, немилосердно вывернув мой локоть, потащил за собой к угловой комнате, все время оглядываясь. Внутри он первым делом запер дверь и только потом зажег небольшую настольную лампу, которая оказалась на полу.

— Они ушли, как ты думаешь? — задал я самый животрепещущий вопрос.

— Зависит от полномочий, — пожал плечами мой спаситель. — Либо им все равно, что их вычислили, либо нет. В любом из двух случаев мы останемся здесь до утра, а потом вызовем Тонина с машиной. Не тот случай, чтобы пренебрегать помощью стражей закона.

— Это все те же, что тогда…

— Полагаю, эту версию надо признать первоочередной., — витиевато высказался Дик, собирая в кучу покрывала с дивана и кресел и раскладывая на полу. — Вот все, что нам с тобой послужит постелью, но думаю, ты не в обиде, Проф? Я могу бы вызвать Тонина сейчас, но в темноте полицейская машина слишком лакомая мишень. Так что потерпим до утра.

— Что это за комната? — тени скрывали от меня большую часть обстановки, но стену напротив, как у Тонина в кабинете, украшал новенький портрет заместителя генерального прокурора Георга Саблина.

— Кабинет начальника станции, само собой, — хмыкнул мой напарник, усаживаясь по-турецки. — Я провел здесь весь вечер, проверяя списки отъезжавших. Крамен действительно приехал в столицу за день до гибели нашего бродяги. И вернулся через день рано утром, то есть буквально перед нашим приездом. Что он делал — неизвестно, друзей у него в столице нет, то есть Робинсон и был его единственным знакомым.

— И что… ты снова станешь его допрашивать? — я все хотел, честное слово, все хотел рассказать о своих приключениях, но как-то не получалось.

— Не его, — Дик указал мне на самодельную постель — Спи, Проф. Если наступит завтра, мы получим много интересных ответов, я уверен.