Глава 14. Арест

Внутри у меня что-то, оборвавшись, ухнуло вниз — к самым пяткам. И этот противный холодок в области пониже спины…

Поспешно отвернувшись, я сильно задел локтем прохожего и даже не извинился.

— Думаешь, так уж надо? — даже судорожное покашливание не могло скрыть мое блеяние.

— Если девочка не захочет разговаривать, нам так и так придется привлечь мамашу. Странно, что младшей Стоун не было на занятиях, когда мы заходили в тот раз, и директриса ничего не сказала.

Весьма подходящий момент, чтобы признаться. Выпалить на высокой скорости все, что я знал про Тори и Эмму, про Эмму и Оскара, про Глэдис и патера Захарию, и главное — что никакой Эммы в Мелахе давным-давно нет. Представляю, какой фурор произвел бы мой рассказ.

— Думаю, ты и без меня справишься. Попытаюсь немного проветриться, — я пожал плечами.

— Проф, ты ничего не хочешь мне рассказать?

Как всегда он со своей проницательностью!

— Нет, ты о чем?

Дик ответил мне тем самым, странным взглядом. Всего несколько секунд — но они показались мне часовой пыткой.

— Поедешь со мной, тебе опасно ходить одному по городу. Слишком легкая нажива для неправильных туристов.

Как метко.

Дебильный выбор — ехать с ним и раскрыть весь свой план или нарваться на неприятности, болтаясь в городе без оружия или хотя бы мобильника. Те, кто послал двух громил, могут послать новых. Десяток или больше. Может, Глэдис окажется настолько пьяной, что не узнает меня? А если там будет патер Захария? Притвориться, что забрел в дом покойного Робинсона по случайности?

Три раза ха.

У меня нехорошо сосало под ложечкой. Я не рассказал Дику слишком много слишком важной информации — а сам при этом так не приблизился к разгадке. С каждым шагом я сознавал все отчётливее, что провала допускать нельзя. Только не сейчас.

На трамвайной остановке я загородил ему дорогу.

— Дик, тебе не надо туда ходить.

Он молчал. Я не так уж часто совершал резкие, непредвиденные поступки — и теперь, надеюсь, он хотя бы мучился в догадках, а не прочел по моему лицу всю поднаготную.

— Дик, Виктория говорила, что Эмма с мамашей не дружит. Глэдис пьет… она может избить девочку, если что-то заподозрит.

Он все так же смотрел на меня, не говоря ни слова.

— Дик, пожалуйста. Нам нужно выстрясти душу из отца Урсава — пока он не сбежал за границу. Если Кесьлевский столько знал, сколько говорит Стефанович… Эти громилы наверняка наняты им, — внезапное озарение, хотя и безо всякой привязки к делу. — Может быть, Робинсон что-то пронюхал. Пытался его шантажировать. Люди Урсава убили его и потом пытались убить нас. Неужели ты…

— Проф, я и так знаю, кто убийца. Осталось это доказать.

Я остолбенел. Моя идея про Урсава, родившаяся от отчаяния, казалась самой стройной из существующих до сих пор. Все это время, пока я умирал со стыда в кабинете главреда, Дик знал правду?!

— Ты знал и не сказал мне?!

Я отвлекся и позволил ему вскочить на подножку подошедшего трамвая. Рефлекторно прыгнув следом, я тем самым потерял последний шанс избежать встречи с Глэдис.

— Дик, я…

— Не переживай, Проф. Попытка сделать мир лучше засчитана.

Это невыносимое чувство…не знаю, как его назвать. Стыд? Страх? Все вместе?

Как опозорившийся первоклашка.

Мы доехали до трамвайного кольца и вышли — единственные пассажиры в вагоне. День постепенно догорал, на горизонте скопились серой тучей дождевые облака, обещая либо сильный дождь, либо ночную грозу. Я плюнул на все и плелся следом за Диком, на всякий случай — безумная надежда! — ничем не выдавая, что знаю дорогу как свои пять пальцев. Мы легко добрались до нужного дома, Дик громко постучал, а я опустил голову как можно ниже. Была — не была.

Дверь открылась далеко не сразу. Ему пришлось стучать несколько раз, потом отыскался вырванный с мясом электрический звонок, болтающийся на одном проводе. Дик, аккуратно приладив звонок на место, нажал три раза. Из дома донеслась пронзительная трель.

Я отчаянно молился, чтобы Глэдис не было дома. В конце концов, может же она отлучиться по делам? Вроде как сиделка и все такое…

Хотя в том состоянии, в каком я видел ее вчера, сиделка требовалась ей самой.

Наконец, послышались шаги. Весьма неуверенные, несколько раз что-то стукнуло, словно хозяйка прорывалась к выходу через кордоны из мебели и мусора.

Дверь распахнулась, на нас пахнуло затхлостью и перегаром. Вторым сильнее.

— Чего н… надо? — кое-как выпалила Глэдис, буквально повиснув на дверном косяке. Я не отваживался поднять голову.

— Добрый день. Мы хотели бы побеседовать о вашем муже и дочери, госпожа Стоун. Вы ведь не возражаете?

Дик просто взял и прошел в дом мимо нее. Протиснулся словно угорь — и вот он уже внутри. Что мне оставалось делать?

Я попытался повторить его подвиг и шыгнул следом. В комнате был шанс встать лицом к окну или вообще отвернуться, но судьба явно не собиралась давать мне спуску.

— А тебе что надо? — проскрипела Глэдис, шаркая за нами. — Чего снова приперся, пронырливая морда?

Я знал, что должен встретить взгляд Дика с открытым забралом, но не смог и позорно ретировался к тому самому окну.

С этого момента я перестал существовать для Дикобраза. Только не сразу это понял.

— Скажите, госпожа Стоун … или как вас лучше называть?

— Глэдис, — еле слышно пробормотала та, доплетясь до дивана. — Меня зовут Глэдис, так меня нарекли при рождении, так заповедано…

Кажется, уроки патера Захарии не прошли даром. Но Дик и глазом не моргнул.

— Глэдис, вы знаете, что ваш последний муж мертв?

Она вскинулась, по изможденной, сморщенной коже лица прошла судорога.

— Это отребье дьявола получило свое! Я молилась… да, я молилась за него, молилась сколько могла…

— Глэдис, у Джима были хорошие отношения с вашей дочерью, Эммой?

Я напрягся, чуть скосив глаза. Женщина сидела на продавленном диване, закрыв лицо руками; Дик расположился в кресле напротив, перекинул ногу на ногу и представлял собой саму невозмутимость.

— Хорошие отношения?! — взвизгнула та. — Хорошие отношения? О да, у них были хорошие отношения. Просто чудесные, знаете ли! Эта мразь… это бесовское творение мне не дочь! Не дочь! Я грешница, большая грешница…бог наказывает меня за мои грехи, ох, как тяжко наказывает.

Она зашлась рыданиями, судя по всему, вполне искренними.

— Глэдис, вам не в чем себя упрекнуть. Вы же старались как лучше, и все было отлично…поначалу…

— Поначалу…о да, поначалу все было отлично. Они все время ссорились — как кошка с собакой. Я много разговаривала с Эммой… она не хотела ничего слушать, понимаете? Огрызалась все время, делала гадости… Сбегала ночевать к этой ботанке Ларие… Богатенькая сучка, все думала, что может помыкать моей дочерью словно собачонкой! И называла это дружбой… подлая тварь! Я ругалась, видит бог, я даже пыталась ее пороть… Бог все видит! — она исступлённо ударила себя кулаком в грудь. — Бог все видит. Но ничего, я искуплю мои прегрешения…искуплю все свои грехи…вот увидите!

Представляю, как неприятно было Тори приходить в этот дом и каждый раз заставать такую картину. Вполне возможно, Эмма и вовсе не приглашала подругу в гости, выслушивая обиды и ревность матери в одиночку. Из кухни тянуло тухлятиной… я подозревал, что Глэдис сводит с ума не только алкоголь. Жизнь среди испорченных продуктов и пыльной мебели, в полном одиночестве, если не считать визитов патера, могла доконать любого.

Если верить Стефановичу, патер просто ждет — не дождется, пока Глэдис откинет кони или сама загремит в дурку, чтобы прибрать местечко к рукам. Интересно, он уже заставил ее переписать завещание?

— Нет никаких сомнений в ваших благих намерениях, Глэдис. Скажите, Джим уехал сразу после развода?

— Он уехал еще до, не заплатив ни копейки! Все платила я, а у меня в кармане ничего не было… Ничего, слышите? Я так старалась…так старалась ради них…

— И больше вы его не видели?

Здесь с Глэдис случилось что-то странное. Она отняла руки от лица, выпрямилась, насколько это было возможно в ее состоянии, и уставилась на Дика остекленевшими глазами. Я напрягся, потому что ясно понимал, к чему тот клонит. Если это Робинсон убил Оскара Крамена, в чем я продолжал сомневаться, он должен был вернуться в город. Если он возвращался — его могла видеть жена, ведь особо идти ему было некуда.

— Я большая грешница… — Глэдис плюхнулась на колени и принялась отбивать поклоны перед каминной решеткой. — Большая грешница…не обижай ближнего, не будешь обижен сам…не обижай ближнего..

— Глэдис, вы видели Джима после отъезда?

— Да простит меня бог… да простит меня бог… я знаю, зачем он приезжал. Он приезжал к ней. К ней! Иудино отродье! Она не дочь мне, не дочь! Это не моя дочь!

— Вы с ним разговаривали?

Она перестала молиться и посмотрела на Дика, словно впервые его видя.

— Кто вы такой? Кто вы такой, что вы тут делаете? Прочь, прочь из моего дома! Искушение, дьявол искушает меня. Помогите…

Она сникла и заплакала. Дик, неохотно оторвавшись от кресла, присел рядом и приобнял женщину за плечи.

— Все будет хорошо, Глэдис. Теперь все точно будет хорошо. Скажите, можно поговорить с Эммой?

Я похолодел. Вот оно!

Та непонимающе смотрела на Дика несколько секунд, потом расхохоталась.

— Поговорить с Эммой!!! Это да, это здорово! Поговорить с ней! Поговорить с Эммой, с моим счастьем, моей деткой, моим золотцем! Никто уже с ней не поговорит, слышите? Она уже…

— Что с девочкой? — Дик, потеряв самообладание, схватил Глэдис за плечи. — Что с ней?

— Она отправила свою дочь в столичную психушку, — не выдержал я. — Сразу после убийства Крамена.

Он посмотрел на меня так, словно хотел испепелить на месте.

— Вы отправили свою дочь в клинику, Глэдис? Зачем вы это сделали?

— Она помешалась, в нее вселился дьявол! Вы что, не знали? Не знали, ха-ха-ха. Она совсем сбрендила, бедная моя мышка. Совсем… Я никому не скажу, где она. Поняли? Проваливайте! Никому-никому, это тайна. Я умею хранить тайны, я обещала. Патер свидетель, я обещала.

Ее начало клонить в сон. Дик встал и начал мерять комнату шагами, яростно оглядываясь по сторонам. Я был бы рад ему помочь, но увы… только не теперь.

На каминной полке, покрытой толстым слоем пыли, валялся всякий хлам: рваные бумажки, немытые стаканы из-под виски, отломанная подставка от фарфоровой статуэтки, а среди всего этого, но чуть поодаль — визитка, тоже пыльная, но все равно притягивающая взгляд. Оформление — лаконичное, в темно-красных тонах, никаких там виньеток или картинок. Просто — доктор Маргрета Рипл, директор и главный врач «Центра клинической психологии». Внизу телефон и адрес. В столице, в хорошем районе. Не так уж далеко от места преступления — только на другом берегу реки. Никаких вам попрошаек, недостроенных каменных коробок и прочих признаков упадка. Я потратил несколько секунд, ловя взгляд Дика — наконец, мне удалось привлечь его внимание. Он быстро пробежал визитку глазами и отвернулся. Я быстро сунул визитку в карман и отошел.

— До свидания, Глэдис. Надеюсь, вам станет…

Легкий храп подсказал ему, что женщина давно и крепко спит. Пожав плечами, Дик направился к выходу. В палисаднике я попытался догнать его, чтобы выразить свои сожаления, поделиться подозрениями — в общем, признать, что я кругом виноват, но Дик шел все быстрее. Вдалеке я заметил знакомую фигуру в черном.

Дик прибавил шагу. Я подумал и не стал его догонять.

Патер Захария остановился в нерешительности. Дик пронесся мимо него, словно ошпаренный — я продолжал стоять, зная, что развернуться и уйти Захария не сможет — на кону стоял дом Глэдис, а может быть, что-то еще. Алчный служитель культа потоптался на месте, перенося вес с ноги на ногу и, наконец, осторожно двинулся в мою сторону. Я, с трудом изобразив на лице подобие дружелюбия, поджидал его у низенького, облезшего забора.

— Добрый вечер, патер.

— Снова терзаете бедную женщину?! — он сразу перешел в наступление. — Неужели вам мало ее страданий?

— Я вот думаю — может, это вы убили мужа Глэдис, чтобы избавиться от претендента на дом? А дочку отправили в психушку — из жалости, полагаю.

Он оторопел. Внесу ясность: я не видел в Захарии злобного убийцу — все-таки он выглядел слишком тщедушным, таких еще называют плюгавыми; что называется «кишка тонка», если вы меня понимаете. Именно поэтому мои слова напугали его, и я позволил себе добавить:

— Странно, что следователь Тонин не рассматривал эту версию прежде. Думаю намекнуть ему при следующей встрече, просто по-дружески.

— Это невероятная, самая наглая чушь в моей жизни! Я — служитель церкви, если вы хоть что-то в этом понимаете.

— Само собой, — продолжал наступать я. — Прекрасное алиби. Чаще всего священники вообще все подозрений и, по-моему, совершенно напрасно. Я бы на вашем месте, патер, уделил мне несколько минут — Бог вас простит, я уверен — тем более, что Глэдис наклюкалась и спит так крепко, что даже не заметит вашего отсутствия еще несколько часов кряду.

Он задумчиво разглядывал меня, покусывая губу. Я задел его за живое — быть не то, что обвиненным, но даже подозреваемым в убийстве патеру Захарии совершенно не хотелось.

— Допустим, что вам нужно?

— Вы знали, что Робинсон приезжал сюда после развода?

— Кто? — он нахмурился.

— Джим Робинсон, муж Глэдис.

— Его фамилия была не… да, я знал. Хотя я сам его не видел, — поспешил он добавить.

Судя по всему, Робинсон и правда был тем еще забиякой. Но неужели Захария не знал его фамилии? Впрочем, не важно.

— И что он здесь делал?

— Приехал плакаться Глэдис. Просил взять его обратно, клялся, что исправился, что жизнь его научила — вы знали, что он скатился до помоек?

— Да, — что-то совсем далекое от милосердия в его голосе покоробило меня.

— Ну вот, прямо в лохмотьях и завалился сюда. Глэдис ему выкинула из окна старое пальто, даже на порог не пустила.

— Это было в день смерти Оскара Крамена?

Священник пожал плечами.

— Может быть. Или сразу после, я не знаю.

— Джим встречался с Эммой?

— Нет, девчонка куда-то сбежала. Грейс даже думала идти в полицию, а тут как раз заявился Джим и…

— Про Эмму все забыли, — подытожил я.

— Глэдис — воплощение материнской любви, — важно отчеканил Захария. — Она всегда хотела как лучше для своего чада и не ее вина, что девчонка отбилась от рук.

На эту чушь я даже отвечать не стал.

— Патер, а что дальше было с Робинсоном? То есть с Джимом?

— Как что? Глэдис ему выкинула денег на дорогу, и он тут же убрался.

— Так вы были в доме в этот момент, патер? — осенило меня. — Поэтому Глэдис и не дала Джиму ни единого шанса, верно?

— Да как ты смеешь, мальчишка! — патер попытался придать себе авторитетный вид. — Наша религия учит..

— Чему учит ваша религия мне совершенно до лампочки, — прервал я его. — Патер, вы гнусный тип. Вам нужна эта земля, и вы планомерно прибираете ее к рукам. Может быть, вы убили Лема Кесьлевского, потому что он собирался вас разоблачить, его друга Урсава, чтобы тот не нажаловался папаше-нефтяному королю и Оскара Крамена, потому что парень что-то пронюхал? Как вам такая версия? Ну а с Джимом мы и так уже выяснили… А, может быть, это вы его и спровадили, а Глэдис и знать не знала?

— Прекратить! Немедленно прекратить!!! — неэстетично завизжал патер Захария и даже топнул ногой. — Это все грязные инсинуации!!

О, кажется, я попал в самую точку.

— У вас давление поднимется, патер — не волнуйтесь.

Скорее бежать отсюда, разыскать Дика и попытаться ему все объяснить.

Иначе Павлу Крамену несдобровать.

— Я намекну следователю, что вашу безземельную и безымянную церковь пора прикрыть, патер, — злобно улыбнулся я и направился прочь.

По лицу Захарии струился пот.

— Грязный недоносок! Мальчишка!

Несмотря на свою упертость и косность, мой отец был не слишком религиозен — и это хорошо. Мать посещала общую церковь раз в месяц или два — когда слишком уставала или скучала по разговорам. Я ходил с ней только в раннем детстве, потом забросил это дело, предпочитая книжки и прогулки по окрестностям. Патер Захария в очередной раз продемонстрировал мне, что якобы отеческая любовь чаще всего оказывается показушной.

Я помчался на трамвайную остановку, в очередной раз жалея об отсутствии мобильного телефона.

Хотя Дик, скорее всего, не ответит на мой звонок.

Трамвай стоял на кольце целую бесконечность, и я изрядно продрог на промозглом вечернем ветру. От нетерпения я не стал садиться и протоптался всю дорогу на задней площадке, заставляя нервничать окружающих. В холле «Красы Юга» не было ни души. Я не поленился подняться в комнату, но не обнаружил никаких следов Дика. На лестнице меня ждала встреча я с Софией Гуэр.

Синяки на лице женщины постепенно рассасывались, наливаясь желтизной, отчего издали она походила на покойника. Я открыл было рот, но осекся — свирепость ее взгляда обжигала безо всякого переносного смысла.

— Ах ты…

— Минуточку! — я вильнул в сторону, потому что встречаться с ее кулаками совершенно не входило в мои планы. — Давайте внесем ясность, госпожа…

— Я сейчас тебе внесу ясность, ирод! Лишь бы кого, так?! Обвиняете первого попавшегося, и думаете, вам это сойдет с рук?!

Признаться, я плохо понимал, о чем она говорит. Сбежав в холл, я остановился у дверей — в голове начало проясняться.

— София, подождите! София… я здесь не при чем. Я не верю, что Павел виновен, слышите? Я должен поговорить с Тониным! Я знаю, как все объяснить.

Она не сразу услышала меня, озираясь в поисках подходящего оружия. Потом очнулась и уставилась на меня мутными, заплывшими от отека и злости глазами.

— Так чего стоишь, словно пень?! Давай, пошевеливайся!

Я так и поступил.

Потребовалось время, чтобы сесть в подходящий автобус. Я не мог похвастаться хорошим знанием Мелахи, поэтому сразу спросил у кондуктора, где лучше выйти, чтобы попасть в полицейское отделение. За честность я был награжден весьма подозрительным взглядом, но все-таки сошел на правильной остановке. У входа меня встретил уже знакомый сержант — интересно, у Тонина другие дежурные вообще бывают?

— Вам туда нельзя, — конфузясь, он положил руку на вертушку.

— Вот как? — я не удивился. — Тогда, может быть, я позвоню следователю по местному телефону?

На такой вариант инструкций ему не выдали.

— Звоните.

Тонин не брал трубку очень долго — само собой, он не ожидал, что его могут побеспокоить по важному делу с какой-то проходной.

— Тонин слушает.

— Добрый день, это Эмрон, — быстро затароторил я. — Меня не пускают здесь, внизу — это Дик распорядился, я знаю. Неважно. Послушайте, Крамен невиновен.

Гадкий следак не дал мне договорить.

— Мне помнится, вы новичок в этом деле, господин Эмрон или как вас там.

Вот гнида, припомнил мне утраченные документы.

— Тонин, не важно, сколько я в деле, ведь могут посадить невиновного…

— Я бы на вашем месте радовался, что вместо вас.

— Он не вместо меня! — завопил я так, что бедняга сержант подпрыгнул на стуле. — Человек невиновен, пока не доказано обратное! Вам что, лишь бы закрыть дело и забыть?! Вы же знаете Павла…лучше всех нас. Он же не убивал…

— Господин Эмрон, это решит суд, — в трубке щелкнуло, и Тонин отключился.

Я размахивал руками, выкрикивал нецензурщину и всячески пытался решить, что мне теперь делать. Если Дик в здании, можно дождаться его возвращения и любыми средствами заставить выслушать меня. Если Дика здесь нет — то где же он?

— Мой…эээ… коллега здесь? — поинтересовался я у сержанта и получил утвердительный кивок. — В таком случае придется вас стеснить своим присутствием до его появления.

Моя туманная и вычурная фраза смутила беднягу окончательно, он уткнулся в газету с кроссвордом и только изредка стрелял в меня глазами.

Я должен был выяснить, кто убил Робинсона и парней. Я понятия не имел, почему уверен в том, что убийца — один и тот же. Но знал, что это так. Кандидатуры, которые казались очевидными, совершенно не подходили — Урсав-старший не стал бы убивать собственного сына, а патеру Захарии, если забыть про его тщедушный вид, требовался хоть какой-то мотив для смерти трех молодых людей в городе, который он намеревался сделать пристанищем своей церкви.

Ни один не подходил.

Я не верил, что Робинсон испытывал к Эмме отеческие чувства. Здесь крылось нечто большее — и только Виктория Ларие могла помочь пролить свет на это дело.

До меня донесся звук шагов. Я вскочил и уставился в полутемный коридор. В мою сторону двигался Павел Крамен, в наручниках и с конвоиром по левую руку. Чуть позади, в наглухо застегнутом пальто, держа руки в карманах, шел Дикобраз. Даже не взглянув в мою сторону, все трое вышли на улицу.