до утра

Наверное, у каждого есть привычка говорить с собой. Может и такая, как у меня, вести внутренний диалог с людьми, которым я симпатизирую, но которые находятся вне доступа, а также с актёрами, с персонажами фильмов, книг и выдуманных мною историй. Персонажи чьих-то недописанных книг особенно волнительны, потому что их судьба запечатана во внутреннем мире автора и её не возможно ни подсмотреть, ни погуглить, совсем, как свою жизнь.

Снова ропщу на свой безлико прожитый день, единственная отдушина скрасить её, написать какую-нибудь историю. Какую ещё не знаю, жду вдохновения. Задумываюсь о том, что, наверное, скоро брошу это бесполезное, никому не нужное занятие. Не могу удержать и то, и другое. Нужно выбирать между жизнью и творчеством. Но без одного не хватает красок в другом. Всё из-за того, что не хватает времени. Снова думаю о том, как же мне не помешало оказаться в реверсе и откатать прожитые годы, а их уже не мало. Сидеть себе на втором этаже какой-нибудь многоэтажки, потягивать горячий кофе и сочинять очередную историю.

— А как же кадавры? — встревает Давид, словно слышит мои мысли, и рассыпает пазлы мечтаний.

— Они оживают по ночам, а у меня будет защитный свет, — парирую, не оглядываясь на голос, и ярко представляю татуированного бразильца с всклокоченной бородой, усами-завитушками в стиле Сальвадора Дали.

— Значит ты не в курсе звуков!

— Ты же знаешь, я работаю в наушниках, в которых звучат любимые песни. Они заглушают все звуки, и посторонние мысли. — Вспоминаю про наушники, поворачиваю кресло, чтобы дотянуться до них, потому что разговор с ним затянется, а мне нужно успеть дописать миниатюру до рассвета, и вижу его. Капрал Давид Гумерсиндо Мариус де Альварес собственной персоной. Закрываю глаза. Открываю. Сидит, как ни в чем не бывало. В ковре утопают высокие подошвы берцев, брюки карго плотно облегают бёдра, косуха на голом торсе, разрисованном татуировками и арафатка на шее под длинной бородой. Галлюцинаций у меня ещё не было. Пытаюсь незаметно себя ущипнуть, но вспоминаю, что однажды пробовала сделать это во сне, не помогло. Заметил, улыбается, выстукивает ногтями какую-то нескладную мелодию, вижу знакомые цифры на пальцах. «2044». Каллиграфические четвёрки на указательном и среднем. Ноль на безымянном. Двойка на мизинце.

— Как? — степень моего удивления невозможно описать.

— Идём, — встает и протягивает руку, — мне нужно тебе кое-что показать.

Сомневаюсь, ночь на дворе, прохладно, страшно, но не могу устоять перед обаянием этого бразильца. Доверяю. Накидываю жакет и выхожу из дома. Пересекаю двор. Моросит. Давид открывает дверь в воротах, пропускает меня вперед.

— Не волнуйся, сейчас дождь прекратится! — верю ему, и вижу, как облака рассеиваются и освобождают из плена огромную луну.

Молча идём по тропинке между соседними заборами. Переходим спящую дорогу, освещенную луной и фонарями. Спускаемся к берегу. Отчетливо слышу шум волн, но моря еще не видно. Останавливается:

— Смотри!

Следую его взгляду, пытаясь привыкнуть к темноте. Моря нет. Дно подобно чёрной пустыне, покрыто потрескавшейся коркой, простилается до самого горизонта. И там вдалеке вижу огромного молюска-многоножку. Я не сомневаюсь, что это Дронариум, уходящий в горизонт по дну осушенного Каспия. Оборачиваюсь, и не могу различить в темноте ни фонарей, ни домов, ни города. Вокруг только пустошь, покрытая руинами. Один маяк, который стал выше, чем был, и вместо огня в нём горит глаз Саурона.

— Что произошло? Это реверс?

Отрицательно качает головой:

— Этого ещё не произошло, но это ждёт всех нас, опустошение, тьма, ничто.

— Она всё исправит, — кольнуло внутри надеждой, и я знаю, что он понимает, кого я имею в виду, — она перезагрузит мир!

Грустно улыбается:

— Она это ты! — и начинает исчезать.

Остаюсь одна в темноте, пустоте и холоде. Закрываю глаза. Я должна всё исправить. Мои воспоминания рисуют мне солнечный свет, голубое небо, шёпот волн, пение птиц, шум проезжающих машин, жизнь...

26.12.23