Глава 27.

Просыпаюсь я, по-прежнему лежа рядом с Тэроном. На удивление, он не отнес меня к себе в хижину, как в прошлый раз. Вместо этого он вроде достаточно крепко спит на боку, спиной ко мне, и лишь едва посапывает. Я в шоке, от того, как спокойно я себя чувствую рядом с ним. Ведь раньше я чуть ли не до смерти боялась его. Пожалуй, я просто поняла, что если бы он хотел причинить мне вред — то уже давно бы это сделал. Но, все равно, не стоит лишний раз играть с огнем.

«Да уж…сначала связалась с тигром, теперь со Шрамом. Рискуешь ты, однако» — бубнит внутренний голос, но я лишь отмахиваюсь от его назойливого шепота.

Не смотря на то, что еще очень рано, спать мне уже не хочется. Поэтому, ворочаясь, я, активно отговариваю себя сделать то, что уже давно хотела. Но, как это обычно со мной бывает, у меня не получается идти против моих противоречивых желаний. Я аккуратно приподнимаюсь на локте, чтобы не разбудить Тэрона, и какое время просто рассматриваю его многочисленные рубцы и шрамы на погрубевшей смуглой коже. Мое внимание особенно привлек широкий и очень длинный рубец, который начинается на плече и заканчивается почти у поясницы. Он идет через всю его поджарую спину, оставляя шрам не только на теле, но и в душе. Помню, как меня передернуло, когда я увидела его в первый раз, а сейчас, мне лишь жутко интересно узнать его историю. Вдруг, мне очень захотелось дотронуться до него, будто если я это сделаю, то пойму, как он у него появился. Ошибка, конечно, но отговорить я себя не смогла. Я тихо сажусь, и нерешительно подношу правую руку к его спине. Нервно вздыхаю, и все-таки дотрагиваюсь до выпуклого рубца. Провожу пальцами от плеча до поясницы, ощущая на ощупь этот жуткий шрам. Вдруг Тэрон мгновенно напрягается, я замечаю, как застыли мышцы в его спине, как участилось его дыхание. Он проснулся.

— Не надо, — резко говорит он, по-прежнему лежа спиной ко мне.

— Но…— начинаю я, не отрывая руку.

Тэрон тяжело вздыхает. Каждая мышца его тела напряглась, словно струна.

— Он появился у меня еще давно. После ритуала охотника.

— Ох, то есть он тебе достался от тигра? — мое сердце болезненно сжимается, когда я представляю, как почти каждый мальчик племени проходит этот ужасный ритуал. Сколько невинных детей погибло в этих джунглях, а со скольких тигров сняли шкуру, мучительно, убив? Все это по-прежнему не укладывается у меня в голове. И, что самое ужасное, когда мы в скором времени уплывем от сюда с Ромой, мы уже ничего не сможем изменить. Жизнь будет идти своим чередом, и смерти будут продолжаться. Это больше всего меня коробит.

— Да. Но именно он каждый день напоминает мне, что я несу ответственность за ее дитя, — говорит он про своего тигра.

Да, когда мы уплывем, я также больше никогда не поглажу по шерсти этого огромного хищника, к которому совсем недавно нашла подход…

Какое-то время мы молчим, углубившись в свои мысли. Но вдруг, я решаюсь спросить.

— А откуда у тебя появились остальные шрамы?

— Тебе рассказать историю каждого? — спустя пару минут спрашивает Шрам. По его интонации, я не понимаю, сарказм это или нет.

— Я бы послушала про каждый, — найдя подходящий ответ, спокойно произношу я.

Я ожидаю, что он сейчас повернется ко мне лицом, но этого не происходит. Вместо этого он просто начинает свой рассказ.

— Много шрамов я получил при обучении…— только я хочу спросить, про какое обучение он говорит, и Тэрон сам поясняет. — Отец с детства учил меня быть сильным. Сильнее кого либо, чтобы в любой момент я мог защитить племя, если на нас вновь нападут. Он до сих пор боится, что я вновь струшу… — не смотря на то, что дикарь лежит на боку, я замечаю, как вздулись желваки на его лице после этих слов. — Зато теперь я могу вынести почти любую боль и нагрузку. Я самый сильный, хладнокровный и жестокий в племени. Когда мы все отказывались от убийства дитя, отец даже не посмотрел в мою сторону, когда назначал мне четверо суток на «стене стыда», он знал, что я это перенесу, потому что подвергался этому много раз с самого детства, — я непроизвольно задерживаю дыхание от этих слов, в голове появляются мучительные жестокие картинки. — Я способен на все, кроме… — сын вождя замолкает на какое-то время.

— Кроме чего? — с нетерпением интересуюсь я, так и не дождавшись ответа.

— …Любви.

Хм…вот что на это ответишь? Что сказать сломленному человеку, который не верит в любовь и не признает какие-либо нежные чувства? Утешить, сказать, что все будет хорошо? Но какой в этом смысл, если мы оба прекрасно знаем, что от моих слов ничего не изменится. Он по-прежнему останется озлобленным дикарем, который был лишен детства, матери и младшей сестры, но, не смотря на это, он всегда должен быть самым сильным в племени и нести этот статус и бремя все время.

— Отрицают любовь как раз те, кто больше всего в ней нуждается, — легко дотрагиваясь до его плеча, говорю я. Я пытаюсь внести в свою интонацию как можно больше ласки и тепла, но мне лишь остается надеяться, что у меня это получилось.

Вдруг Тэрон резко поворачивается ко мне, садясь на землю. В его медного оттенка глазах слишком много чувств, они мечутся, словно шаровые молнии, сменяя друг друга, поэтому я не могу понять его истинное настроение в эти минуты.

— Нет,…чем больше людей ты любишь, тем ты слабее, — его рот искривляется в болезненной злобной гримасе, губы сжаты в тонкую линию, но по голосу невозможно определить, какие чувства им движут.

Да, он на самом деле очень сломленный человек. С самого детства его приучали быть сильным, можно сказать хладнокровным машиной-убийцей. Он им стал, но что с того, если в его жизни нет никакой радости и счастья? Пожалуй, единственное, что его держит в этом мире — это тигр. Он воплощение оставшейся в нем человечности. Я не знаю, что стало бы с Тэроном, не найди он утешение в этом диком звере. Сейчас в нем остается способность любить и доверять, как бы он это не отрицал. Думаю, если бы не хищник, Шрам бы полностью сломался, и его уже невозможно было бы «исцелить». Но сейчас, у меня еще есть надежда, а порой именно ее человеку не хватает для совершения поставленных целей.

— Посмотри мне в глаза, — обхватывая его лицо руками, прошу я. Он хмурится, еще сильнее сжав губы в тонкую линию, в его глазах недоверие со смесью… испуга. Эм,…неужели я действительно заметила в его обычно холодных глазах малую толику страха? Он не боится никого и ничего, кроме своей беззащитности. А сейчас, в моих руках он чувствует себя более слабым, и ему это не нравится, потому что непривычно. Так устроен человек. Он может сдержать мимику лица, мысленно связать себе руки, но глаза. Вот, что скрыть невозможно. Они отражают всё, что происходит внутри. — Ты способен на любовь, — его глаза прищуриваются от моих слов. Он автоматически отрицает их смысл, даже не желая выслушать меня до конца. — Нет, послушай. Нет ничего плохого, чтобы любить кого-то. Да, всегда страшно полностью доверять кому-нибудь, потому, что перед этим человеком ты становишься более беззащитным, — Тэрон хочет что-то сказать, но я успеваю перебить его, — но в этом нет ничего ужасного! Это необходимо всем, и тебе в том числе. То, как ты относишься к тигру, уже говорит о многом. Ты любишь его и доверяешь ему! — Тэрон убирает мои руки со своего лица, отстраняясь от меня, и отворачивает лицо в сторону. Ему тяжело. А глаза говорят больше, чем слова. Поэтому когда больно — мы отворачиваемся. Не думаю, что это из-за того, что я неправа, скорее, наоборот, он испугался, что кто-то догадается о его слабости.

— Если ты доверяешь — тебя обязательно обманут, поэтому я предпочитаю верить только себе, — вновь с непонятной интонацией произносит он. Но я чувствую, что ему тяжело. Каждый день неимоверный груз лежит на его плечах, и он не знает, как от этого избавится. Но слушать мои советы он не желает.

Тэрон смотрит мне прямо в глаза, но я не отвожу взгляд, хотя мне мучительно больно наблюдать за его внутренними терзаниями. Вдруг мне приходит на ум, что его глаза походят на осколки разбитого зеркала души. Мы молчим, и я больше не пытаюсь разубедить его. Мы вернемся к этому разговору позже. Мне уже кажется, что он так ничего и не скажет, но вдруг, неожиданно для меня, он резко переводит тему, на ту, с которой мы начали разговор.

— А этот шрам, — он указывает на свою правую руку, — я получил при первом бою с отцом. Помню, после двух суток висения на «стене стыда», он вручил мне копье, и сказал биться с ним. Он победил, оставив мне его на память. А это… — он поворачивается спиной, чтобы показать на спине достаточно тонкие, но очень грубые шрамы, которые располагаются крест-накрест. Они занимают почти всю спину, настолько их много. — …Было моим наказанием. Отец хлестал меня прутом по спине, пока я не потерял сознание. Также он рассказал о многих других шрамах, в том числе на лице, который пересекает бровь с глазом, заканчиваясь на середине щеки, он ему достался при очередном споре с другим дикарем. Тэрон убил его, будучи в возрасте 15-ти лет, но перед смертью тот успел оставить ему этот шрам. Удивительно, что он не лишился глаза. Кажется, прошла уйма времени, когда Тэрон закончил свой рассказ. На его теле так много шрамов, что быстро рассказать о каждом из них или хотя бы, почти о каждом, невозможно. — Дикарь говорит о них, как о нормальных повседневных вещах. Создается впечатление, что он уже не чувствует физической боли, уж слишком много ему ее причиняли, пожалуй, он просто уже привык. И это ужасно. Да, у него закалено и ожесточенно тело, но и душа попала под влияние этой жестокости, к которой его приучил отец.

— Мне очень жаль…— все, что я могу сказать, не находя более весомых и нужных слов.

— Не смей жалеть меня. Себя жалеют только ничтожества, — будто скалясь, отвечает он.

— Прости, — потупляя взгляд, говорю я.

— Не извиняйся, — немного смягчаясь, произносит Тэрон. Он приподнимает мой подбородок, возможно, нажимая на него несколько сильнее, чем следовало бы. Но уж таков этот мужчина, он не приучен к аккуратным движениям и нежным прикосновениям. В его медных глазах вновь зарождается тепло. Передо мной сидит совершенно другой человек, нежели в ту ночь, когда мы переспали. Там был обычный жесткий Тэрон, которого знает все племя, но сейчас, в эти минуты он другой. Сам того не подразумевая, он все больше открывается мне, позволяя проникнуть в самую глубину его сердца. Он всегда отталкивал от себя людей, не понимая, что именно их общество ему так необходимо. Но сегодня, ему не нужны другие люди, ему достаточно меня. Я вижу это по его глазам, и осознование этого греет мне душу. Я чувствую, как мой рот непроизвольно расплывается в улыбке. Кто мог знать, что улыбку на моем лице будет вызывать один из самых опасных и жестоких дикарей племени? И не смеша меня или даря какие-то подарки, а просто так, сидя рядом и давая мне надежду на то, что он может поменяться в лучшую сторону. А сейчас мне большего и не нужно…конечно, до тех пор, пока я не уплыву с этого острова. По неизвестной причине, мое сердце с гулом падает вниз. Но я отбрасываю мысли, почему мой «отъезд» вызывает у меня такие эмоции и только сейчас понимаю, что Тэрон по прежнему придерживает меня за подбородок. Вдруг я чувствую, что мои щеки краснеют, поэтому я поспешно отворачиваю лицо в сторону, не желая встречаться со Шрамом взглядом. А вот он, наоборот, внимательно рассматривает мое лицо, не позволяя вырваться из его хватки.

— Ты так похожа на мою мать. Даже не внешностью, а характером, — на этих словах его глаза становятся цвета расплавленного золота, они излучают такую теплоту, как никогда прежде.

«Он любил ее, и сейчас боится полюбить кого-то также сильно, как когда-то мать и Марайку», — рассуждает внутренний голос.

— Ты как-то сказала, что тигр — мое воплощение человечности.…А вот опорой отца была моя мать, — он отпускает мое лицо, вновь замыкаясь в себе. — Он неплохой человек, просто он разочаровался в жизни.

— Но это не дает ему права издеваться над тобой! — не успев подумать, восклицаю я.

Тэрон горько усмехается.

— Он сделал из меня будущего вождя племени. Он учил меня выживать и дать отпор в случае очередного нападения.…Знаешь, я думаю, что он любит меня…— после сказанного Тэрон впервые за все время потупляет взгляд. Кажется, он смутился от слова «любит».

— Вам просто нужно поговорить, — говорю я, приближаясь к нему.

— Я предпочитаю действовать.

— Но не в этом случае.

— Не знаю, — наконец, спустя мучительные несколько минут, произносит дикарь.

Он предпочитает действия? Хорошо, в таком случае, разговоры здесь будут неуместны.

Я неожиданно легко целую его в губы, пока он не успел опомниться. Его тело напрягается, словно пружина, а руки беспомощно повисают вдоль туловища. Но я не могла не сделать этого. Не могла не показать, что прикосновения могут не только причинять боль, но еще и успокаивать и дарить тепло. Шрам какое-то время не отвечает на поцелуй, но и не отстраняется. Он явно обескуражен моим поведением, что уж там, даже я не ожидала от себя такого. Мое сердце колотится в бешеном ритме, отдавая в виски. Но вдруг я чувствую на своей оголенной пояснице его руку, он немного неуклюже, но достаточно сильно прижимает меня к себе, одновременно отвечая на мой совершенно неожиданный поцелуй. Я нежно провожу рукой по его темным волосам и, оставляя легкий осадок от поцелуя на его губах, отстраняюсь. Смотрю в его медного оттенка глаза, не отводя взгляд, пытаясь понять чувства, которые им сейчас движут. Но его глубокие глаза не открывают всех тайн, они по-прежнему остаются для меня загадкой.

— Спасибо, — произношу я ему на ухо, точно не зная, за что благодарю. Но слова слетели с моих уст прежде, чем я успела опомниться. Возможно, я благодарна ему за улыбку на моем лице, или за то, что рассказал мне про свою семью и шрамы на теле, или то, что он не отстранился от меня, когда я его поцеловала, не смотря на то, что ему все это чуждо. Не знаю, но, думаю, это не так важно.

Несколько мгновений он молчит, но вдруг произносит:

— Я же говорил, что однажды ты мне скажешь спасибо, — улыбается дикарь, слегка отстраняясь, чтобы посмотреть мне в глаза. Понимаете, улыбается! Он никогда прежде не улыбался, даже по-настоящему не ухмылялся, вообще никогда! Его улыбка вначале обескураживает меня, и я просто в ступоре уставилась на его лицо, которое излучает теплоту. Но когда первый шок проходит, я не могу не улыбнуться в ответ. Я до сих пор не могу поверить, что он улыбнулся. Даже представить не могу, впервые, за сколько недель, месяцев или лет,…но это случилось, благодаря мне. И сказать, что я рада, это все равно, что ничего не сказать. У меня будто открылось второе дыхание. Я медленно, но верно помогаю ему восстанавливаться, и результат, полученный с помощью ласки, не заставляет себя ждать.

«Я не хочу тебя бросать» — настойчиво крутится мысль в моей голове. Но, не смотря на то, что отец мне говорил: «Нельзя молчать, если есть что сказать, ведь второй возможности может и не быть. Молчание ломает судьбы», я так и не произнесла ни слова. Я лишь старалась сдержать подступающие к глазам слезы, появившиеся, словно ни откуда.

Я не хочу его бросать, но придется.