Эпизод 40.

Эпизод 40. 1695-й год с даты основания Рима, 21-й год правления базилевса Романа Лакапина

(27 июня 941 года от Рождества Христова)

Теребящий нервы скрип тяжело поднимаемой решетки ворот, заставляющий всякий раз вздрагивать рев бюзин, переступ лошадиных копыт и первые крики с обеих сторон — все эти обязательные детали антуража торжественного въезда в город присутствовали в момент, когда король Гуго спустя девять лет вновь вступал в пределы Вечного города. Сам повелитель первым пересек Фламиниевы ворота и оказался на Тополиной площади, которую накануне, как уверяли многие местные жители, вновь посетил призрак Нерона — предвестник великих бед[1].

В то время от площади вглубь города вели не три, как сейчас, а две улицы, улица Неаполитанского сада[2] появится спустя много-много лет. По обеим улицам — и по Виа Лата, и по Виа Леонина[3] — обильно текли людские ручьи, упираясь в плотины римской милиции. Вопреки обыкновению на площади было удивительно тихо, ибо большинство собравшейся публики не знало, как себя вести, ведь в город сегодня допустили человека, чье имя в последние годы для Рима означало неминуемую осаду и все связанные с войной лишения.

Нельзя сказать, что подобное не забывается. Скорее напротив, память людская часто оказывается удивительно короткой даже в отношении самого лютого агрессора. Еще совсем недавно он вторгался на твои земли и всюду сеял смерть, а его «пророки», оперируя высшими материями, находили тому оправдание и представляли своего господина чуть ли не миротворцем и уж точно борцом за справедливость. А уже сегодня ты, еще пока стыдясь и смущаясь, готов ответить рукопожатием на протянутую им липкую от крови руку и восстанавливать с ним связи, глупо надеясь, что людоед насытился ранее отнятой у тебя добычей.

Жители Рима в настроении своем были уже где-то на полпути к прощению своих северных врагов. Бургундские знамена уже не вызывали былой ярости, речи кротких священников, приветствовавших брачный союз принцепса с дочерью короля, все чаще находили в сердцах горожан согласие, но время еще не успело до конца залечить нанесенные городу раны. Вот потому король Гуго не услышал себе сегодня приветственных гимнов толпы, улыбок и поклонов римлян в свой адрес.

У Гуго не было большого желания рефлексировать по этому поводу. Чернь он презирал едва ли не более прочих европейских монархов того времени. Смирились, терпят, не хватаются за камни и дубины — вот и славно, так тому и быть. Куда больше внимания заслуживает сенатор этого города, направившийся к королю, и единственный, кто из местных жителей сейчас вынужден был приветствовать его штампованной и неискренней похвалой.

Герольды короля не остались в долгу и ответили Кресченцию собственной порцией словесной патоки, после чего король и сенатор приблизились друг к другу на расстояние вытянутой руки. Не нужно было быть профессиональным физиономистом, чтобы на криво улыбающихся лицах обоих прочесть взаимную неприязнь и недоверие.

— Благодарение Господу, сегодня чудесный, великий день! — воскликнул Гуго.

— Я с вами согласен, ваше высочество. Если бы это было в моих силах, я бы растянул время дня вдвое, чтобы не торопясь осуществить то, чему сегодня надлежит случиться.

— Вы правы, мессер, нам действительно необходимо торопиться. Однако не думаете ли вы, что наш галоп по римским улицам может вызвать подозрения у папских соглядатаев, которых сейчас, наверное, немало в толпе?

— Я тоже об этом подумал. Но не будем тогда хотя бы топтаться на месте, этим мы точно не помогаем себе.

Свита сенатора смешалась с королевской, и вскоре весь кортеж направился по Виа Лата неспешной рысью.

— Рим неласково встречает короля Италии. — У Гуго наконец появилось время, чтобы проанализировать поведение толпы, все так же, с молчаливой угрюмостью, расступавшейся перед ними.

— Вы рассчитывали на иной прием?

— Пожалуй, нет. Я виноват, но я надеюсь все же переменить отношение Рима к себе.

Кресченций окинул короля недоверчивым взглядом.

— Настроение плебса переменчиво, как погода у моря, — ответил он.

— Благородные люди порой отличаются таким же непостоянством.

Мимо скользили приземистые частные дома и древние часовни, мелькали, сливаясь в одну пелену, лица римлян. Спустя пару минут король вновь возобновил беседу.

— Как принцепс намерен поступить с Его Святейшеством?

Кресченций нахмурился.

— Принцепс никого не посвящает в свои решения до их огласки.

— Ну же, мессер Кресченций, не до такой же степени, чтобы не советоваться со своим другом. Самым близким другом, — подчеркнул Гуго.

Сенатор хмурился все сильнее.

— Его Святейшество — верховный иерарх церкви, наместник апостола в нашем мире. Его особа неприкосновенна.

— Да, но верховным иерархом его сделал принцепс. Не возражайте, не возражайте, я знаю, что вы торопитесь мне сказать. Да, конечно, Стефан стал таковым по воле Бога, но руками, решением, смелостью Альбериха. И вашими руками. Вы же не будете отрицать, что на момент выбора были кандидаты достойнее Стефана?

— Рим в выборе своем учитывал многие достоинства, в совокупности которых первым оказался Стефан.

— Эта совокупность ведь вмещала в себя не только добродетели христианина, но и интересы Рима и его правителя?

— Да, не только.

— И Стефан в служении своем ни в чем ущерба вере не нанес, все упирается исключительно в предательство своего земного благодетеля.

— Потому он останется викарием Господа и по завершении этого дня, чем бы этот день ни завершился.

— А как принцепс намерен поступить со своим сводным братом?

— Широкая улица уже позади. Ваше высочество, я думаю, здесь мы можем пришпорить лошадей.

В течение нескольких минут кортеж миновал Капитолий и цирк Максимуса, после чего узость улиц Авентинского округа заставила всадников вновь сбавить ход.

— Так как принцепс намерен решить судьбу Константина? — не унимался король.

— Сие мне неведомо, — раздраженно буркнул Кресченций.

— По имеющимся у меня сведениям, этот Константин активно и успешно ссорит вас с принцепсом. Его падение, несомненно, будет вам на руку. Вы не должны сохранить его значимость для Альбериха.

Кресченций не ответил.

— А случись завтра что с принцепсом — долгих лет моему зятю, но ведь все в руках Божьих! — ваша жизнь окажется тогда в руках этого проходимца!

Король вновь не дождался ответа.

— Послушайте, мессер молчун, я всей душой желаю вам сегодня удачи. Уверен, вы устраните этого Константина, и он более не будет для вас помехой на пути к вашей власти в этом городе. Один принцепс будет стоять тогда между вами и Римом. Но это пока. У Альбериха есть сын от нечестивой шлюхи. Я говорю так, потому что все узнал о них, а они, кстати, сейчас у меня в залоге. Принцепс попросил меня даже избавиться от нее, но сыном он дорожит. Хотите, я подарю его судьбу вам? Вам стоит меня только попросить…

Кресченций резко натянул поводья.

— Мне кажется, — заявил он, — нам следует расторгнуть нашу сделку!

Король только ухмыльнулся.

— Тогда папа и Константин будут предупреждены.

— Пусть так. Но с ними воевать не так опасно, как с вами дружить.

Гуго с минуту оглядывал взъерошившегося, как боевой петух, Кресченция, а затем, сухо рассмеявшись, игриво подмигнул сенатору.

— Прошу прощения, мессер Кресченций, искренне прошу меня простить. Я проверял вас. Настали, знаете ли, времена, когда в ближайшем окружении, даже среди сестер и братьев, тлеет измена. Мне ли не знать об этом, будучи преданным родным братом моим Бозоном? Завидую, горячо завидую моему зятю, что у него есть столь верный и умелый меч, на который он всегда может опереться. Пусть вы один такой возле него, у меня, например, таковых нет вовсе.

Кресченций тяжело сопел, не зная, каким словам короля, этим или прежним, следует больше доверять. Тем временем их отряд добрался до круглых башен Остийских ворот.

— Господь всеведающий! Что это? — воскликнул Гуго, засмотревшись на пирамиду Цестия.

— Это древняя гробница, устроенная по образцу и подобию гробниц египетских царей, — ответил Кресченций, немного польщенный интересом короля к достопримечательностям любимого сенатором Рима, — считается, что там погребен Рем, брат Ромула, основателя нашего города. А сам Ромул покоится в такой же гробнице на Ватиканском холме, вы должны были ее видеть раньше.

— Странно, что не видел. Где вы намерены оставить меня? — артефакты Рима недолго занимали сознание короля.

— Как бы ни хотел я поскорее вернуться к Альбериху, я вынужден буду сопровождать вас, пока я вижу Рим, а Рим видит меня. Среди стражников и дозорных, уверен, также есть соглядатаи папы и Константина.

— Никогда не было повода отказать вам в присутствии духа и разума.

Отряд вышел из ворот и направился по остийской дороге.

— Прикажите вашим людям не оглядываться на Рим. Это выглядит странно, — заметил король, и сенатор с ним согласился.

— Время неумолимо, Кресченций. Люди Константина уже, наверное, едут к нему с донесением, что мы покинули Рим. Очень скоро принцепс получит приглашение от папы. Как вы намереваетесь успеть?

— Мы свернем вправо и обойдем Рим со стороны Яникула.

— Но для этого придется пересечь Тибр!

— Накануне я распорядился подготовить переправу. Мои люди ждут меня. Огибать же Рим с востока слишком долго.

— Через какие ворота вы хотите вернуться в город?

— Самый короткий путь через ворота Святого Панкратия, но при этом мы слишком долго будем двигаться внутри Рима, и слух о нашем появлении может опередить нас. Нам придется держать путь до Триумфальной дороги и старых ворот Аурелия, тогда наше возвращение будет неожиданным для всех.

— Мудро, но крюк вам предстоит сделать немалый.

— Что поделать? Нам надлежит как можно дольше держаться вне видимости Рима, иначе Константин обязательно получит донесение, что вдоль западных стен города движется военный отряд. Бедные наши лошади! Их судьбе сегодня не позавидуешь. Ах, если бы можно было развернуть Тибр вспять!

С этими словами Кресченций, не отделяя слов от дела, дал жару своему коню и весь отряд заметно ускорился. Затем всадники повернули направо и спустя небольшое время подобрались к невозмутимо и деловито журчащему Тибру. На обоих берегах хлопотали люди, успевшие соорудить несколько плотов для людей и лошадей. Сенатор, скороговоркой пробормотав извинения, оставил в одиночестве вдруг замолчавшего короля и принялся руководить началом переправы. Увлекшись, он совсем позабыл о присутствии Гуго, которому вообще-то надлежало уже отправиться в свое паломничество к базилике Апостола Павла. Поэтому сенатор несказанно удивился, когда король вновь окликнул его.

— Мне кажется, я могу помочь вам, мессер Кресченций, и немного облегчить вам задачу. Возьмите мои штандарты, для верности можно даже обменяться шлемами и вооружением. В этом случае вы сможете пройти вблизи римских стен, не вызывая подозрений. Для людей Константина бургундцы сейчас не столь опасны, как римляне. Вы также сможете войти через любые римские ворота, но блокировать стражу раньше, чем кто-то успеет сообразить, в чем дело.

— Хм, это интересное предложение, — ответил Кресченций, хотя сам сенатор в размышлениях своих прежде всего кинулся искать в словах короля подводные камни.

— Взамен вы, конечно, дадите мне штандарты Рима. Мне вовсе не улыбается перспектива быть атакованным гарнизоном римских субурбикарий. Меня также не пустят в крепость базилики Святого Павла, зато, если при мне будут штандарты Рима, я смогу создать видимость вашего присутствия подле меня. Представляете, как это успокоит ваших врагов? Что, если Константин отрядил своих людей и в собор?

Кресченций продолжал лихорадочно рассуждать. Каждая секунда была дорога для него, но, зная коварство короля, он не спешил ответить согласием. «Что может грозить Риму, если король получит наши знаки отличия? Риму — ничто. Искья? Король может обманом попытаться попасть на остров Искья? Но даже если Гуго и в самом деле кинется освобождать Мароцию, он не сможет быть на острове прежде завтрашнего дня. А замком острова управляет мой человек, для которого наличия одних римских штандартов будет недостаточно, он пустит в замок только по разрешению, скрепленному печатью Альбериха и моей собственной печатью. На острове достаточно людей, чтобы на неделю сдержать весь арабский флот, а не то что суденышки амальфитанских рыбаков. Других же опасностей для Рима я не вижу».

— Скажите, ваше высочество, а отчего вы решили вдруг помочь Альбериху и раскрыли заговор против него?

Король, похоже, ждал подобного вопроса. Его ответ был скор и пространен.

— Альберих отныне мой зять, а этого Константина я помню жуликом еще сызмальства. О папе Стефане я достаточно наслышан и считаю его присутствие на Святом престоле в лучшем случае досадным недоразумением. Но это все не главное, вы никогда не поверили бы мне, если бы я говорил, что действую исключительно из личных симпатий. Все проще: каждый из них, придя к власти в Риме, потребует для себя награду — Равенну, Пентаполис, Сполето.

— Вы это уже пообещали им?

— Не скрою, обещал. Будучи ослепленным в своей ненависти, я готов был заплатить любую цену за смещение или смерть вашего друга. Но сейчас все изменилось. Миражу императорской короны — будь она навеки проклята! — я предпочитаю твердые союзы, звонкую монету и тысячи рабов, возделывающих земли. Альберих — единственный, кто за свою победу с меня не потребует ничего. Он не претендует на Пентаполис, а папа претендует. Альберих уже забыл про Сполето, а Константин помнит. Иметь дружбу с Альберихом сейчас мне просто выгоднее. Выгоднее, понимаете? И в тысячу раз выгоднее оттого, что я хочу иметь хотя бы с одной стороны моих владений крепкий тыл. Все мои главные враги теперь на севере, и я не могу им успешно противостоять, не договорившись с соседями с юга.

— Но вы столько времени и сил потратили на то, чтобы привести Рим к повиновению!

— Мало ли на какие глупости порой растрачивает силы человек! Это была глупость, ошибка, уязвленное чувство достоинства, ибо никто, кроме вашего друга, меня в жизни так не унижал.

— И его матери…

— Да. Кстати о ней. Скажите вашему другу, что я знаю, где вы ее держите. Давно знаю, и, несмотря на это, я ни на минуту не соблазнился идеей освободить ее. Держите ее на этом острове сколько вам заблагорассудится, пусть кается и просит прощения у Господа, ей для этого необходима целая вечность. Мне нет резона освобождать ее, так как иначе будет признан ничтожным мой текущий брак, и я на ровном месте потеряю Бургундию. Видите, мне опять просто выгодно так поступать! Выгодно, и все.

На протяжении всей беседы слуги Кресченция продолжали суетиться с переправой. В этом им помогали порядка двух десятков лодочников. Речной люд вел себя весьма шумно, и за цветистыми репликами успешно скрывались как энергичный монолог Гуго Арльского, так и ворчание старого Тибра.

— Я принимаю ваше предложение с благодарностью, ваше высочество, — Кресченций почтительно склонил голову, — оно действительно поможет нам скорее прийти на помощь господину.

— Не спрашиваю вас о подробностях того, как вы намерены противостоять заговорщикам. Зная вас и Альбериха, не сомневаюсь, что ваша мудрость одолеет коварство папы. Тем не менее в базилике Апостола Павла я посвящу успеху вашего оружия отдельную молитву.

Король и сенатор отдали новые приказания своим людям, и союзники обменялись штандартами, лошадьми и шлемами. Сами воины поначалу не скрывали удивления, но, уловив всю тонкость затеваемого, не могли не воздать хвалу своим хитроумным хозяевам.

— А теперь домой, в Рим! Да поможет нам Господь и оба апостола Его, нашедшие в городе сем не смерть, но славу и жизнь вечную! Да наградят они наш дух смелостью, а тело удачей! Барра!

Дружина Кресченция приветствовала восклицание сенатора ответным кличем «Барра!», когда-то вдохновлявшим на подвиги воинов Великой Империи, а во времена Альбериха вновь вошедшим в употребление.

— Родной дом всегда дарит удачу. Там, где вас не ждут, удачи быть не может. Никогда не возвращайтесь туда, где удача покинула вас!

Это крикнул кто-то из лодочников, стоявших возле людей сенатора. Гуго вздрогнул и подал свою лошадь в их сторону. Да, он не ошибся. Среди лодочников он узнал того, кто девять лет тому назад спас его, пусть ценой полностью опорожненного кошелька. Король быстро развернулся, боясь, что лодочник также признает его.

Плоты Кресченция направились к противоположному берегу, когда к королю подъехал его верный Ланфранк.

— Безмерно рад служить столь мудрому господину, — подольстился неизвестно чему юный паж.

— Да, это должно помочь нам, — также неопределенно ответил король, — поднимай людей, Ланфранк, день сегодня будет длинным!

Не имея возможности разорваться надвое, подобно дружинам короля и сенатора, с этого момента предоставим людей Кресченция их собственной участи и сопроводим Гуго Арльского в его благочестивой поездке к базилике Апостола Павла За Городскими Стенами, третьей базилике католического мира, куда до сей поры повествование нас не приводило.

[1] Существует легенда, что происхождение названия Пьяцца дель Пополо (Народная площадь) восходит к тополиной роще, в которой располагалась гробница Нерона. Слова «тополь» и «народ» в итальянском языке являются омонимами.

[2] Сейчас Виа дель Бабуино.

[3] Сейчас Виа ди Рипетто.