Эпизод 25

Эпизод 25. 1692-й год с даты основания Рима, 18-й год правления базилевса Романа Лакапина

(август 938 года от Рождества Христова)

— Ты? Ты! Аллилуйя, аллилуйя, слава тебе, Боже! Это ты!

Узник стоял на коленях перед пришедшим к нему и обнимал его ноги. Тот, в свою очередь, внимательно изучал заросшее волосами и изможденное неволей лицо заключенного.

— Кирие Элейсон! Ты пришел ко мне. Я спасен, спасен!

— Смотря, что вы подразумеваете под своим спасением, брат мой. Спасение тела не есть спасение души, а на душе вашей с некоторых пор лежит тяжкий груз совершенного предательства.

Растолковав слова гостя по-своему и увидя в них для себя явственный добрый знак, узник еще сильнее стиснул ноги покровителя и, не в силах полнее передать свои чувства, зашелся в неистово быстром шепоте, повторяя одно лишь «Прости!».

— Простить? — произнес очевидный хозяин судьбы узника. При этих словах несчастный заключенный замер, ожидая вынесения окончательного вердикта.

— Что может быть страшнее греха предательства? Разве не из него проистекают другие грехи? То же лжесвидетельство, например? Разве не является оно следствием предательства, ведь, лжесвидетельствуя, мы на самом деле предаем истину? Разве не является предательством прелюбодеяние или отсутствие почтения к родителям своим? Разве, сотворив себе иного кумира, мы не предаем, тем самым, Отца Небесного? И не от предательства ли более всего пострадал Сын Его, придя в мир наш?

— Сын Человеческий был предан всеми окружавшими его. Но большинство из них стали затем проповедниками истины и даже Иуда был прощен Господом.

— Но не прощен людьми. А знаете почему? Потому что мы все Иуды, предавшие и предающие Христа, ибо мы всегда готовы променять или продать истину ради сиюминутного благополучия, соблазна или даже иллюзии покоя. Потому так ненавидят Иуду, ибо в нем каждый видит себя, вспоминает грехи свои и корит себя самого за собственную слабость.

— Да я Иуда, я предал вас и молю вас о прощении, находясь целиком в вашей власти.

Хозяин освободился от объятий узника, подошел к его низкому столу, повертел в руках черствую горбушку хлеба. Узник, все также оставаясь в коленопреклоненном положении, с надеждой смотрел ему в спину. В темноте тюремной камеры спрятались несколько охранников, напоминая о своем присутствии едва различимыми тенями.

— Вот ведь дело. Иуда своим предательством так или иначе, но помог Иисусу выполнить миссию, отведенную ему Создателем. Без этого предательства не случилось бы Голгофы, это предательство должно было произойти, неважно, через Иуду или кого-нибудь другого, но оно должно было случиться. Корни же вашей измены кроятся только в ваших пороках и нигде иначе, последствия вашей измены не спасли мир, не сделали его даже на каплю лучше, но погубили мои, лично мои надежды.

Хозяин обернулся, но узник уже не смотрел на него, голова его покорно поникла долу.

— Ваш поход в Арль завершился неудачей?

— Странный был этот поход. С одной стороны, я добился всего, чего хотел. Представьте себе, я вернул себе власть в Бургундии и даже женился на этой дурнушке Берте.

При этих словах узник вскинул голову, во взгляде его читалось изумление.

— Невероятно!

Гуго невесело улыбнулся.

— Представьте себе, брат. В этом мне немало помогла ваша дочь, королева не спешила сохранить за ней арльские земли, но я сделал так, что швабская овца затем буквально умоляла меня подарить ей когда-то нашу с вами бывшую бенефицию.

Бозон изобразил на своем лице восхищение и признательность. Возможно, в этом он несколько переиграл, во всяком случае Гуго, при взгляде на брата, отчего-то нахмурился.

— Я женил вашу дочь на графе Раймунде Руэргском. Этому графу, как мне казалось, благоволило само Небо, ибо феоды падали к его ногам сами, словно яблоки осенью. Вы должно быть помните, что он получил в дар обширные владения от своего дядюшки, в том числе целую Аквитанию.

— Конечно, конечно. Я помню графа Раймунда, — радостно заговорил Бозон, ему было несказанно приятно вновь вести разговоры на подобные темы, в этот момент ему казалось, что разум его просыпается после долгой спячки, а перед глазами замелькали радужные картинки, где он вновь становился вершителем иных судеб.

— В его лице я, однако, получил весьма странного и ненадежного союзника. Он метался между мной и моими врагами словно бес, изгоняемый святым Далмацием[1]. В конце концов его постигла примерно такая же участь. Вы знаете эту историю, брат?

Заросшее бородой лицо Бозона впервые за множество дней озарилось улыбкой. Он снова посчитал для себя хорошим знаком желание брата рассказать очередной исторический анекдот. Ранее это всегда говорило о том, что его высочество Гуго пребывает в превосходном настроении.

— Однажды, во время странствий Святого Далмация по Аквитании к нему во время мессы подвели одержимую. Злой дух, находящийся внутри нее, ее устами спросил святого: «Скажи мне, Далмаций, так как теперь я не могу здесь оставаться из-за твоих пыток, из какой части тела, в котором я мучаюсь, позволено мне будет выйти?» Услышавший это, почтенный Далмаций предложил местному аббату Венериану подойти к девушке. Венериан, призвав в свидетели Бога, первым делом окрестил ее глаза, так как испугался, что поскольку в этом теле жестокий враг уже оставаться больше не может, то попробует выйти. И как бы он при этом не порвал сосуд, в котором находился, а глаза наши едва ли не самые ценные в том сосуде. Затем этот демон пригрозил, что выйдет через уши. Аббат тут же перекрестил оба уха. После того как жестокий враг теперь не мог найти никакого прохода для выхода в верхней части тела, он был вытеснен к заднему проходу — самому достойному выходу для себя, откуда и вышел. И такой вонью наполнил то место, где проводились священные церемонии Господу, что это ничего другого не значило, кроме указания на то, что оттуда появился сам дьявол. А тело девицы осталось нетронутым, что явилось свидетельством общепризнанной славы святого Далмация. Спустя время, возвращаясь той же дорогой через эти места, Святой Далмаций увидел храм с высокой кровлей, воздвигнутый благодарными жителями этой местности за его доброе дело[2].

— И что для графа Раймунда явилось задним проходом? — Бозон рассмеялся уже совсем беззаботно.

— Он мог бы выйти из глаз, если бы сразу отказался от соблазна присвоить арльские земли. Он мог бы выйти из ушей, если бы до конца поддерживал меня, но он меня предал и даже пытался захватить в плен. Когда же пришел тевтонский король, графу Раймунду ничего не оставалось как улепетывать через задний проход. Тевтонцу от короля Конрада, а тому от меня, стало известно, каким образом граф Раймунд объявился в Провансе, что все его претензии основаны на подлоге. Граф Раймунд лишился Арльского графства, сбежал в свой Родез, а теперь, по слухам, оскорбленный его поведением дядюшка хочет отобрать у него Готию и Аквитанию.

— Достойное наказание.

— Да, достойное наказание за предательство, — сказал Гуго и Бозон тут же помрачнел.

— Таковым же я признаю и ваше решение, мой кир, лишить меня графства Тосканского. Я готов служить вам простым слугой и о другой награде, кроме прощения вашего, не помышляю.

— И вы клянетесь мне, что не умышляете сейчас и не будет умышлять впредь против господина своего?

— Клянусь, мой кир! Клянусь своей жизнью, своей бессмертной душой! Клянусь всем, что у меня осталось.

— И ваше сердце после вашей клятвы более не будет хранить тайн и станет чистым для меня?

— Как небо Италии в августе!

Взгляд Гуго в этот момент напоминал взгляд матадора перед решающим ударом.

— Очень образно. Но сегодня, вообразите себе, небо Италии как раз закрыто тучами. Как сердце ваше, ибо оно упорно отказывается рассказать мне о моей дочери, живущей в Риме.

Бозон закрыл лицо руками.

— Я бы легко списал это на вашу забывчивость Бозон, но я слишом хорошо знаю вас и знаю, что подобное вы забыть не могли. Как вы получили сведения о моей дочери?

— Об этом узнала моя супруга. Ей, в свою очередь, разболтала секрет Теодора, сестра Мароции.

— Верю, верю! Давненько я не слыхал ничего от этой курицы. А ей-то какой интерес был сплетничать?

— Теодора с моей Виллой с некоторых пор находятся в дружбе.

— Две курицы нашли общий язык. Не удивлен, — сказал Гуго, Бозон же никак не отреагировал на оскорбление своей жены.

— Теодора даже продала Вилле какое-то снадобье ….

— Каковое, по ее словам, делает сама Мароция, находясь в заточении, и каковое продлевает женщине молодость и красоту, — докончил за брата Гуго, и Бозон вновь в удивлении воззрился на него.

— Откуда вы это знаете, брат?

— От вашей же языкастой Виллы. Мои люди быстро нашли способ разговорить ее.

Бозон вздрогнул и, пряча чувства, сжался в комок.

— К сожалению, эта стерва не знает, где находится Мароция. Как мы ни старались, она все переводила на эту Теодору. Придется с этой дурой вновь установить контакт. Говорят, после четырех родов ее разнесло как арбуз по осени, так что ее супруг теперь воротит от нее нос. Все-таки зелье Мароции оказалось не всесильным.

— Тем более, что Кресченций запретил Теодоре навещать свою сестру.

— Вот! — Гуго поднял вверх указательный палец, — Наконец-то! В первый раз за весь день я слышу от своего брата действительно полезную новость. Пожалуй, на этом можно попытаться сыграть.

— Если вам нужны еще союзники в Риме, то могу порекомендовать вам отца Стефана, священника церкви святых Мартина и Сильвестра. Он имеет авторитет в Риме, сравнимый с авторитетом папы Льва, но многие утверждают, что у него натянутые отношения с Альберихом.

Гуго с интересом выслушал новую информацию, но постарался не подать о том вида.

— Эти сплетни недорого стоят. Мне они известны, — сказал он и про себя усмехнулся, заметив разочарование на лице пытавшегося выслужиться перед ним брата.

Неловкую паузу в разговоре Бозон прервал новой попыткой угодить.

— Вы, брат, намереваетесь вновь попытать счастья в Риме? Для этого вам нужны верные люди и мудрые советники.

Бозон заслужил только ироничный взгляд в награду.

— А что, таковые есть у меня? Да, безусловно, наш с вами племянник Манассия к таковым относится, на него я всегда могу положиться. А кто кроме? В тылу у меня ваш прелестный зять Беренгарий, обменявший вас на Сполето для своего Анскария.

— Силы Небесные!

— Да-да, мой милый брат. Мне, чтобы пробраться через Альпы, еще пришлось оставить у него в залоге моего Лотаря. Возвращаясь из Прованса, я благополучно забрал у него свой залог. Надо отдать должное этой гиене, вашему зятю, когда надо он умеет быть обольстительным. Проведя в Турине целый год, мой Лотарь теперь чуть ли не захлебывается от похвалы в адрес Беренгария, настолько ему понравились местные увеселения, которыми потчевал его фактический тюремщик. Но мой сын еще юн, он не понимает, чего это мне стоило, что я теперь зажат между двумя жерновами — между Ивреей и Сполето, между Беренгарием и Анскарием. А вы говорите «идти на Рим»!

— Это была большая жертва — отдать Анскарию Сполето.

— Да? Может вы напомните кто меня к тому вынудил? Кто вообще заставил меня в прошлый раз снять осаду с Рима?

— Я в тысячный раз прошу у вас прощения, брат мой.

— Что мне с ваших извинений, Бозон? Я не Господь всесильный и всевидящий, я вижу только то, что доступно глазам моим. А глаза мои говорят мне, что я окружен врагами со всех сторон и все по вашей милости. А ваша милость к тому же до последнего держит секреты от меня, надеясь обратить их в свою пользу. На кого я отныне могу надеяться? Даже мои бургундские вассалы, все в этом мире получившие от меня, теперь с покорной готовностью склонили свои головы перед тевтонцем.

— Оттон установил свою власть в Арелате?

— Нет, он гораздо хитрее, чем мы все думаем. Все в Арелате им осуществлялось под флагом возвращения власти юному Конраду…. И избавления от узурпатора, …. вашего покорного слуги. Но не беспокойтесь, я нашел ему способ отомстить, мой племянник недаром ест свой хлеб.

— Что сделал Манассия?

— Благодаря усилиям его и моих апокрисиариев, Танкмар[3], сын старого греховодника Птицелова от его первого брака с Хатебургой, воззвал к справедливости и призвал баварских баронов вступиться за его попранные наследственные права. К мятежу очень скоро примкнули оба Эберхарда, герцоги Баварии и Франконии[4]. Последний был особо обижен на тевтонца, так как тот не дал ему устроить суд над собственными вассалами. А в наказание за ослушание повелел Эберхарду Франконскому и прочим мятежникам прийти каждому в Магдебург, держа в руках по собаке. Я думаю тебе понятно, что семена, богато разбросанные Манассией среди германских князей, в итоге упали на благодатную почву. Мятежникам удалось даже захватить младшего брата Оттона, но лучше бы они этого не делали. Рассвирепевший Оттон напал на Танкмара в Хересбурге и тот, будучи как любой ослабевший владыка преданный всеми, укрылся в церкви крепости, в базилике Святого Петра. В знак своей покорности старший сын Птицелова положил на алтарь церкви свое оружие и королевскую цепь, но, утратив в святых стенах всякую осторожность, подошел слишком близко к окну, так что один из всадников Оттона, по имени Магинцо, убил его длинным копьем. Убийца не понес наказания, тем самым брат благословил смерть брата за предательство.

Последние слова как током ударили Бозона. Он вновь съежился, он слишком хорошо знал, что значат в исполнении его брата такие перемены тона. А Гуго тоже надолго замолчал, предоставляя Бозону право первому начать эндшпиль.

— Где сейчас моя супруга, брат?

Тот привычно-издевательски усмехнулся.

— Я долго думал, как ее примерно наказать за ваши грехи, — начал он, следя за реакцией бывшего маркиза Тосканского, — но постепенно пришел к выводу, что лучшим наказанием грешника является лишение того возможности испытывать его главную страсть. А страстью же вашей жены, от которой она теряет последние мозги, является ее необоримая похоть. Странное дело, на моем веку мне попадались три Виллы и все они отличались невероятной телесной слабостью. Что старая гусыня, мать дохлого Рудольфа и бабка сопляка Конрада, что ваша жена и дочь, Бозон.

Сумрак, царящий в темнице, позволял хорошо прятать чувства. Бозон видимо не повел и бровью на новое оскорбление, но кровь закипела в каждой артерии его тела.

— Я посчитал, что стены монастыря, унылого и заброшенного, сильнее всего будут терзать тело вашей супруги, Бозон. Представляю, как очень скоро она будет метаться в своей келье, ища выход черной страсти. Но на первое время ее душа будет спокойна, ибо я на прощание дал ей свое благословение. Примерно также, накануне вашего ареста, вашу дочь благословил мой племянник.

Бозон начал медленно пониматься с колен. Гуго на всякий случай поискал глазами свою стражу.

— Но все же судьба вашей жены оказалась куда более завидной, чем участь вашего сына, Бозон.

— Что? Что случилось с Ротбальдом? Что ты с ним сделал? — только такой хладнокровный по природе человек, как Бозон, мог в данной ситуации еще найти в себе силы задавать вопросы.

— Поставь себя на мое место, Бозон, и сам ответь, что я с ним мог сделать? Разумеется, я не мог оставить ваши земли под его управлением, это было бы крайне неразумно, пример франконского Эберхарда тому подтверждение. Разумеется, я не мог после этого оставить Ротбальда и на свободе — тот же Оттон, отобрав мерзебургские земли у Танкмара, но оставив его на свободе, заимел себе злейшего врага, вольного в своих действиях и способного смущать сердца других людей. Но, даже держа твоего сына в заключении, я не избавил бы себя полностью от угроз измены, ее щупальца повсюду и в любой момент ваш сын мог быть освобождён для мести. Оставляя его в мире сем, я кроме того подверг бы своего собственного сына возможным будущим потрясениям, а мне так хочется передать ему мои владения при полном согласии вассалов и отсутствии претензий с чьей-либо стороны. Ваш сын убит, убит на прошлой седмице и по моему приказу. Я рассудил, что только в этом случае дерево измены, произрастающее в нашей семье, никогда не даст новые побеги.

Раздавленный горем Бозон пошатнулся и схватился за край стола. Гуго сделал опасливый знак рукой, и из глубин темницы призраками выступила стража. Но у Бозона уже не было сил решиться на последний отчаянный поступок, он зашёлся долгим кашлем, время от времени срываясь на хриплый стон. Отдышавшись, он поднял на своего брата глаза. Ярость, полыхавшая в них, казалось, могла осветить стены его темницы.

— Будь ты проклят, пес! За все то горе, что ты сеешь вокруг себя. За десятки поломанных тобой судеб, за осквернение памяти нашей матери, за надругательства над благородными девами, за разрушение и смерть нашей семьи. Будь ты проклят, Левиафан! Ты убил всех своих сводных братьев, ты уничтожил свою сводную сестру, вдоволь попользовавшись ею. Там где ты, там слезы и разрушение, интриги и смерть. Будь ты проклят, лукавый и бессердечный Сатана, в погоне за коронами ты растоптал мою семью, будь ты проклят, будь ты навсегда проклят!

Страстный монолог Бозона прервался его рыданиями. Гуго, оценив состояние брата, сделал знак своим людям исчезнуть и зашипел язвительно, как умел только он один:

— Блестящая речь, Бозон! Блестящая! Наконец-то ты открылся! Но что мы услышали? Допустим, я Левиафан, но ты тогда кто? Как будто все сказанное тобой я творил без всякого твоего участия. Как будто это не ты отравил нашего брата Гвидо, как будто не ты подстроил западню для Ламберта. Напомни мне, может я забыл, протестовал ли ты против объявления бастардами всех детей нашей матери от ее брака с Адальбертом? Ты всюду следовал за мной и всегда получал от меня награды за все то, в чем сейчас упрекаешь меня. В одном только ты упрекнуть меня не можешь. А я могу. Какой бы я ни был, но я всюду поддерживал вас, таскал вас за собой и одаривал вас всем, чем владел. Откуда у тебя появилось графство Арльское? Кто тебе подарил графство Тосканское? И вот что я скажу тебе, Бозон — нашему Господу всевидящему проще оценивать нас, ибо он видит сокровенные помыслы наши. Но я не Господь, мне неведомо, что в мыслях у тебя, но видя твои поступки и слыша твои слова, я не могу быть уверенным, что в один несчастный день ты не нанесёшь мне удар в спину. Я проверял тебя, Бозон, и ты этой проверки не выдержал. Твой сын еще жив, но своими словами, которые в кои-то веки искренне прорвались из души твоей, ты сам вынес приговор и себе, и своему Ротбальду. Прощай! У меня слишком много врагов, чтобы иметь подле себя ненадежных друзей.

С этими словами Гуго действительно направился к выходу, приказав своим людям выступить из тюремного небытия и осветить ему дорогу.

— Каин! Каин имя твоё! — отчаянно прокричал вслед ему Бозон. Гуго на секунду обернулся, неизменная улыбка заплясала на его губах:

— Может быть я Каин. Может быть. Только ты не Авель.

[1] Далмаций (Далматий) Родезский (524-580) — третий епископ Родеза, святой католической церкви.

[2] Банников А.В., Каспаров А.И., Пржигодзкая О.В. «Раннехристианские жития галльских святых»

[3] Танкмар (ок. 908-938) — сын короля Генриха Птицелова и Хатебурги Мерзебургской (ок. 880 -?), объявлен еще при жизни отца незаконнорожденным.

[4] Эберхард Баварский (? — 940) — герцог Баварии (937-938), Эберхард Франконский (885-939) — герцог Лотарингии (926-928) и Франконии (918-939), младший брат германского короля Конрада Первого.