Эпизод 1.

Эпизод 1. 1688-й год с даты основания Рима, 14-й год правления базилевса Романа Лакапина

(июнь 934 года от Рождества Христова)

— «Благородному киру и славному милесу Альбериху, сыну Мароции, именующему себя принцепсом римлян, а также всем жителям богоспасаемой древней столицы Империи, где святые апостолы Петр и Павел завершили свой земной путь, всем мирянам и клирикам императоры Константинополя желают здравия и мира. Во имя Господа нашего Иисуса Христа и Отца Его и Святого Духа.

Мудрый сын радует отца, и нежно любящий отец восхищается разумом сына, ибо Господь дарует ум, когда настает пора говорить, и добавляет слух, чтобы слышать. От него сокровище мудрости, и от него обретается всякий дар совершенный. Он возводит на трон базилевсов и вручает им власть надо всем. Да пребудет Господь наш, чье царство вечно и несокрушимо, указующим путь для избранных Тобой повелителям народов Твоих, и да будет блюстительство лика Твоего на них, а слух Твой да будет склонен к их молитвам. Пусть охраняет их рука Твоя, и пусть они царствуют ради истины, и пусть ведет их десница Твоя. Пусть направляются пути их пред Тобою, дабы сохранять заповеди Твои. Да будет осенен корень рода их кроной плодородия, и тень плодов их пусть покроет царские горы, так как благодаря Тебе царствуют базилевсы, славя Тебя в веках [1].

В заботах о сохранении рода нашего, о приумножении чести и славы престола Ромейской империи, о благоденствии народов, подвластных Константинополю, мы, волею Господа истинные самодержцы и благочестивые базилевсы, проводим без устали дни свои и с пристрастием внимаем всем прошениям от добрых христианских владык, соседствующих с нами в этом мире. Будь уверен, принцепс Рима, твое предложение взять в жены нашу любимую дочь Агафью мы приняли со всем достоинством, которого ты заслуживаешь. Услышав о последних событиях, случившихся в ставшей тебе подвластной столице, о судьбе твоей матери — да будет Господь ей один строгий судия! — о коварстве римлян, о стеснениях, претерпеваемых теперь епископом Рима, мы осознаем, сколь зыбка твоя власть, сколь много в ней от козней врагов христианских, сколь тяжела будет ноша на плечах нашей любимой дочери, если на твое прошение мы решимся ответить согласием. Уверься, однако, в том, что не возможные испытания на жизненном пути нашей дочери определили наше решение, но наше обещание ее руки Аргиру[2], достославному эпарху[3] нашей богоохраняемой столицы, которое мы предали оглашению ранее, чем прибыли к нам твои слуги.

Прими послание наше, как безусловное свидетельство нашей любви и покровительства тебе, сенатор и принцепс, как уверение в бесконечных молитвах наших пред Господом за судьбу священного Рима, за души христиан, нашедших в граде сем свой кров и пищу. В духе евангельской любви, смирения и разумения, сохраняя верность догматам и канонам, с взаимным уважением, Роман, благоверный император и правитель ромеев, порфирородный император Константин, симбазилевсы Стефан и Константин. Среда, второго числа, месяца Юноны[4], седьмого индикта[5], год от сотворения мира сего 6442-й[6]».

Римский посол Бенедикт, румяный и добродушный толстяк, закончив чтение, отступил на шаг от кресла принцепса и втянул голову в плечи, опасаясь яростной вспышки гнева своего повелителя. Но ее не последовало, взгляд принцепса скользил поверх головы Бенедикта, устремляясь через окна дворца в сияющее небесное море, туда, где за морями и горами скрывался высокомерный Константинополь.

— Сын Мароции… Наверное, я обречен до конца дней своих слышать это, — тихо проговорил себе под нос Альберих. Его слова услышал только Кресченций, сидевший по правую руку от принцепса.

— Может быть, мы были неправы в своем выборе, когда предпочли Агафью Софье, вдове симбазилевса Христофора? Понятно, что Софья уже немолода, но…

— Дело не в возрасте, мой друг. Одно дело жениться на родной дочери императора Романа, за кем власть и кто даже законного базилевса Константина Порфирогенета теперь, как видишь, упоминает в документах на ступень ниже себя. И совсем другое дело жениться на его снохе, дочери какого-то Никиты-славянина[7]. Какая будет польза Риму от этого брака?

— Тогда, быть может, имеет смысл вернуться к прежнему варианту брака. Тому самому…

— Который устраивала моя мать. Ты говоришь со мной как с ребенком, Кресченций. Все уже свершилось, и прошлого не вернуть. Как не вернуть идею моей матери о браке Константина Лакапина на моей сестре Берте.

— Отчего же?

Альберих недовольно фыркнул.

— Похоже, вы спали во время речи посла, Кресченций. За всем этим пустым многословием разве укрылись от вас перемены в отношении Константинополя к нам?

Кресченций выпрямился в своем кресле. Еще не ясно, как изменился Константинополь по отношению к Риму, а вот характер Альбериха за полтора года действительно приобрел новые черты.

— Скажите, отец Бенедикт, по-вашему, с чем связано такое решение базилевса?

— О, благородный и могущественный принцепс Рима, смею ли я, ничтожный червь, высказывать свое мнение о делах и настроениях великих владык?

— Не только смеете, но и должны, если считаете себя верным слугой моим и рассчитываете впредь на мое покровительство.

Бенедикт, монах одного из монастырей в Кампанье, на мгновение задумался, но только лишь затем, чтобы придать будущей речи своей изящную, насколько возможно, форму. Причины произошедшего ему были предельно ясны. Больше года он провел в Константинополе и стал свидетелем занятной метаморфозы, приключившейся в политике византийского двора. Все начиналось на высокой ноте, император Роман с великой радостью принял благословение от юного папы Иоанна, брата Альбериха, на утверждение патриархом Константинопольским еще более юного, чем папа, Феофилакта Лакапина, младшего сына не в меру плодовитого базилевса. Само собой разумеется, что матримониальные планы Рима также получили высочайшее встречное одобрение, никаких Аргиров на босфорских просторах и близко тогда не возникало. Бенедикт слал в Рим письма об успехах своей миссии, и Альберих уже начал готовить к приезду невесты свой дом возле церкви Апостолов на Широкой улице, как вдруг…

— Этой весной, незадолго до моего отъезда в Рим, ко двору базилевса Романа прибыло посольство лангобардского короля Гуго…

— Довольно! Можете далее не продолжать, отец Бенедикт. Я так и думал.

— Но чем послы Гуго смогли привлечь на свою сторону базилевса? — спросил Кресченций. — Золотом вряд ли, после его похода на Рим прошлым летом он до сих пор, по слухам, не рассчитался с наемниками. Может быть, он предложил базилевсу брачный союз Агафьи со своим сыном Лотарем?

— Этого не было, сенатор, — скромно и тихо заметил Бенедикт.

— Тогда чем же?

— Клятвенным обещанием разделаться с узурпатором Рима и заставить Его Святейшество короновать себя императором, — за Бенедикта ответил сам Альберих.

— Да, принцепс. Ваша мудрость…

— Сейчас не до этого, отец Бенедикт. Скажите лучше, давал ли Гуго через своих послов какие-либо обещания по срокам?

— Мне об этом неизвестно, принцепс. Но зато мне известно, что Константинополь обещал королю Гуго помощь своим флотом и войском, и это должно вселять в сердце короля большую надежду.

Альберих и Кресченций переглянулись меж собой. Степень новой угрозы, поднимавшейся над Римом, трудно было переоценить. На долгое время в приемной зале воцарилась тишина, никто не смел нарушить размышления принцепса. Никто, кроме одного…

— Брат мой, как же теперь быть с приготовлениями вашего дворца? — раздался голос слева от Альбериха.

— Ваше Святейшество, — в голосе Альбериха ясно чувствовалось раздражение и сарказм, — предстоящая осада Рима и все проблемы, связанные с ней, мне представляются куда более насущными, чем вопросы убранства спальни и зимней комнаты невесты. Впрочем, возможно, на сей счет есть другие мнения?

— Вы полагаете, мой брат, что прошлогоднее поражение короля не остудило его пыла?

Прошлой весной, едва просохли дороги, ведущие в Рим, Гуго, истомленный жаждой мести и до зубного скрипа алчущий императорской короны, вновь объявился под стенами Рима. Атака его воинов была стремительной, Гуго кощунственно атаковал Рим в том самом неохраняемом месте крепостной стены, возле ворот Пинчио, где защищать город обещал сам апостол Петр. Эту легенду Гуго услышал во время своего предыдущего, столь плачевно закончившегося, визита в Рим, и он, прожженный циник, понадеялся на набожную легковерность римлян. Однако Альберих выказал себя в тот день не меньшим прагматиком. Не осмелясь тревожить апостола своими мольбами о заступничестве и отвлекать его тем самым от приема в рай новых христианских душ, Альберих ответил внезапной контратакой, колонны его милиции выскочили за пределы крепости еще до того, как к ним приблизились верные Гуго войска. В отличие от своего короля, лангобарды и бургундцы с трепетом пали ниц перед римским воинством и впоследствии уверяли, что ясно видели впереди колонн противника апостола на белом коне. Не добившись успеха в молниеносном штурме, Гуго перешел, как водится, к долгой, нудной и неумело организованной осаде. Просидев под стенами Рима все лето, попробовав на зуб крепость Фламиниевых, Соляных и Тибуртинских ворот, загубив несколько сотен чужих жизней и в очередной раз истощив казну, Гуго убрался в Павию, черный от горечи и гнева. Не в силах отомстить самому Вечному городу, он этой весной хищническим образом прибрал к рукам древние папские владения, заняв Равенну и Пентаполис.

— Мне лично непонятна настойчивость короля. Неужели он рассчитывает, что может принудить меня… Святую кафолическую церковь короновать его императором после всего того, что он сделал?

Альберих не удостоил ответом своего тиароносного брата. Причина настойчивости Гуго была ему слишком хорошо известна. Но только ему, Кресченцию и тетке Теодоре. Только эти четверо, включая короля, знали, что Мароция все еще жива.

— Как сможет он теперь стоять передо мной, смотреть в глаза сына той женщины, которую он убил, и еще при этом требовать что-то? — папа Иоанн меж тем ударился в пространные рассуждения. — Да разве сын, любящий свою мать, посмеет что-либо сделать для ее убийцы? Даже если ему будут угрожать смертью! Да разве любящий сын посмеет каким-либо образом причинить зло своей матери, причинить зло самой памяти о ней?

Альберих резко вскочил со своего кресла и стремительно подошел к окну. Все присутствующие с удивлением посмотрели вслед принцепсу. Все, кроме Кресченция, взгляд которого в сторону Альбериха был сочувственно-встревоженный. Он понимал, что слова Иоанна разбередили плохо заживающие раны на сердце Альбериха.

— Полноте, Ваше Святейшество, — Кресченций пришел на помощь своему другу, — или вы забыли, что Гуго, стремясь попасть в Рим, пошел на оговор своей собственной матери, публично признав ее детей от брака с Адальбертом Тосканским незаконнорожденными и нагулянными где-то на стороне? Не всем дано иметь такое широкое сердце, как у вас, Святейший.

Альберих вернулся на место, совладав с эмоциями и вновь настроив себя на деловую волну. Первым же распоряжением он приказал придворным оставить его наедине с папой и своим ближайшим соратником. Едва слуги закрыли за собой дверь, Альберих не терпящим возражений тоном приказал Его Святейшеству проследовать в свои покои, размещавшиеся по соседству с приемной. Папа Иоанн безропотно повиновался.

— Нет, в нем совсем ничего нет от Теофилактов, — неосторожно брякнул Кресченций, глядя вслед удаляющемуся понтифику. Румянец на щеках Альбериха мгновенно вспыхнул.

— Уничижительно говоря о моих родственниках и предках, вы на самом деле и в первую очередь оскорбляете меня, мессер.

— О, простите меня, мой принцепс. На самом деле я хотел сказать…

— Давайте оставим эту тему, Кресченций. Вернемся к делам нашим. Какие меры нам следует предпринять, чтобы ослабить врага своего? Можем ли мы отозвать благословение Святого престола на патриаршество юного Феофилакта Лакапина?

— Даже если это возможно — в чем я лично сомневаюсь, ибо на руках базилевса есть отныне папское бреве, — но даже если такую возможность предположить, все это будет чревато слишком серьезным конфликтом с Константинополем, — ответил Кресченций, — боюсь, что тогда мы не можем рассчитывать на какие-либо альянсы с греками. Хотя, с другой стороны, вероятность подобного хода событий, считаю, надо оставлять в поле зрения базилевса, он должен знать, что в худшем случае мы вольны будем поступить именно так.

— Мой друг, как всегда, дает Риму мудрый совет.

— Благодарю вас, мой принцепс. Что касается Гуго, то как иначе еще можно нанести вред своему врагу, как не с помощью других его недругов? На наше счастье, у Гуго таковые не переводятся.

— Да, римские уроки его ничему не научили, на его надменность и высокомерие жалуется даже его свита.

— Полагаю, что только своим детям, Лотарю и Умберто, да еще этой жабе Манассии король может по-настоящему доверять. Даже его родной брат Бозон теперь имеет на него зуб за отобранную Тоскану.

— И это прекрасно, Кресченций. Но все же главными врагами для Гуго являются король Птицелов и Беренгарий Иврейский.

— Навряд ли последний сейчас будет предпринимать что-либо против Гуго. Он ведь теперь женат на Вилле, племяннице короля.

— И дочери того же Бозона. Так что едва ли Беренгарий считает себя связанным с королем какими-то узами семейственности. Другое дело, что для открытого противостояния с Гуго он действительно не готов. Пока не готов.

— На то, что Беренгарий призывает на голову Гуго все казни египетские, я готов поставить золотой солид.

— Я не приму вашу ставку, Кресченций, но я готов ее поднять, по меньшей мере, в сотню раз.

— Значит, остается тевтонец Генрих. Но и ему нужен повод для действий.

После некоторого раздумья Альберих возобновил беседу.

— Полагаю, что нам следует организовать посольскую миссию как ко двору Беренгария, так и ко двору Птицелова. Беренгарий обрадуется лишней возможности исподтишка насолить королю. А к Генриху Птицелову мы доставим письмо от нашего Святейшества, — Кресченций при этих словах ехидно улыбнулся, — в котором основной темой прозвучит наша просьба о защите прав веронского епископа Ратхерия, которого Гуго лишил митры в угоду своему племяннику Манассии. В то же время в письме — нет, лучше на словах! — мы озвучим желание Церкви увидеть Генриха в качестве паломника в Риме и допустим намек о возможном более тесном общении с королем тевтонцев. Намек, не более того, ибо я десять раз предпочту иметь дело с Гуго, нежели однажды встретиться на бранном поле с германцами. Прошлой весной Птицелов в Тюрингии наголову разбил полчища венгерских язычников[8], и до нас дошли слухи о великой доблести, проявленной его воинами, а о настроениях, царящих при его дворе, красноречивее прочего говорит тот факт, что сразу после битвы германские кнехты подняли своего короля на щит и провозгласили отцом и императором германцев.

— Это же ничего не значит.

— Это говорит о настроениях в Кведлинбурге, о мыслях самого Птицелова.

— Хорошо. Но почему вы выбрали именно Верону?

— Потому что лишенный митры Ратхерий по-прежнему обласкан признанием местных горожан за бойкий и дерзкий слог. Потому что светский сеньор Вероны, граф Мило, по старой памяти предан Беренгарию Иврейскому, внуку своего дражайшего сюзерена, и чувствует свой долг перед ним, так как однажды не смог защитить его деда. А это значит, что у Беренгария будет сильное искушение исподволь поддержать мятеж в Вероне. С другой стороны, влияние маркиза Иврейского сдержит аппетиты германцев и не позволит им пойти дальше границ Веронской марки.

— Прекрасный ход, Альберих. Признаться, последний раз столь хитро и умело закрученные интриги я наблюдал только в исполнении…

— Я понял тебя, Кресченций, ни слова более.

— Кого вы предполагаете направить с посольством?

— Полагаю, отец Бенедикт достойно справился со своей миссией в Константинополе, его рассудительность и осторожность будут как нельзя кстати при дворе Беренгария Иврейского.

— Отчего же вы не направите сего достойного монаха в Кведлинбург?

— Туда мы направим еще одного достойного представителя бенедиктинской братии. Отец Лев будет нам исключительно полезен, ведь он давно ведет дружескую переписку с неким Фридрихом[9], а тот, в свою очередь, является правой рукой Хильберта, архиепископа Майнца. Отцу Льву будет оказана соответствующая протекция.

— Что сделаем мы, если Господь не услышит наши молитвы и миссии святых отцов не увенчаются успехом? Как мы поступим, если Гуго окажут помощь греки?

Альберих ответил после долгой паузы. Надо сказать, что он сознательно взял себе за правило говорить медленно, заранее обдумывая свои фразы. Ни одно слово, в его понимании, не должно быть лишним, ни одна фраза не должна быть пустой. Даже в приватной беседе с преданным другом.

— Я думаю, мы найдем чем занять греков. А заодно свяжем руки еще одному бастарду Гуго, чтобы у того и в мыслях не было кроме как защищать свой воровски украденный бенефиций.

— Кого вы имеете в виду, принцепс?

— Мессера Теобальда Сполетского.

Все имеет свое начало — мелкое и масштабное, великое и позорное. Сдвиг маленькой снежинки порой приводит к горной лавине, сметающей все на своем пути. И необъятная Вселенная, говорят, когда-то имела пространство меньше, чем точка в конце этого предложения. И ведь надо же было кому-то эту точку потревожить! Разговор, состоявшийся жарким июньским днем 934 года в стенах дворца на Ватиканском холме и преследовавший цель разбудить интриги против своего конкретного сиюминутного врага, на самом деле дал ход тектоническим преобразованиям на карте средневековой Европы. И что из того, что сами собеседники и их потомки станут впоследствии основными противниками этого необоримого процесса создания новой великой державы?

[1] В речи использованы фразы из письма Константина Багрянородного своему сыну Роману. Здесь и далее, при упоминании исторических персонажей и использовании специфических терминов тех лет предлагаем воспользоваться Предметным и биографическим указателем, приведенным в конце книги.

[2] Аргиры — могущественный византийский род, родственники базилевсов Македонской династии. Из этого рода императором Византии был Роман Третий (968-1034), внук Агафьи (Агаты), правнук Романа Лакапина.

[3] Эпарх — градоначальник Константинополя или глава византийской провинции (епархии).

[4] Юнона — июнь.

[5] Индикт (индиктион) — период в 15 лет, который использовался в Средние века при датировке документов.

[6] По решению Шестого Вселенского Собора (681 г.) летоисчисление в Византии велось от 1 сентября 5509 г. до н. э.

[7] Софья Августа (? -?) — супруга императора Христофора, сына и соправителя Романа Лакапина.

[8] Битва при Риаде (15.03.933 г.).

[9] Фридрих (? — 954) — архиепископ Майнца (937-954), преемник Хильберта, архиепископа Майнца в 927-937 гг.